полная версия

Алексей Белов-Скарятин
Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб

Ворча про них всякие гадости, мистер Мидстрим наконец посадил меня в поезд, и через несколько минут тот понёс мою особу к месту назначения – маленькому городку Рассвет на Среднем Западе.

В пульмане

Поначалу я, смущённая и изнурённая, сидела в своём уголке с закрытыми глазами, потом, немного придя в себя, стала осматриваться. Моё первое впечатление о пульмане³⁸ сложилось давно, ещё в детстве, когда я разглядывала в стереоскоп любимую картинку, изображавшую интерьер американского спального вагона с пассажирами, одетыми в наряды по моде весёлых девяностых и мило улыбавшимися друг другу. Судя по тому снимку, сейчас я оказалась совсем в другом месте, ведь здесь не наблюдалось любезного усатого мужчины в соломенной шляпе и клетчатом костюме, снисходительно улыбавшегося и покровительственно наклонившегося в сторону прелестной молодой дамы с пышными рукавами и в огромном чепце, сидящей рядом с ним с застенчивым выражением лица; как не было и расположившихся напротив них двух серьёзного вида, делающих большие деньги джентльменов, читающих свои газеты и думающих только о своих миллионах, и задорно резвящихся в проходе маленьких детей. Да, реальная картина была совсем иной: рядом со мной сидела маленькая старушка с белоснежными волосами и добрым, располагающим взглядом, напротив же примостилась молодая пара, которая, естественно, не улыбалась мило ни друг другу, ни кому-либо ещё, да и проход был пуст. Безусловно предпочитая пульмановский вагон из стереоскопа реальному, я, вновь закрыв глаза, окунулась в своё детство. Тот стереоскоп, размышляла я, должно быть, был американского производства, так как, вспомнив о нём нынче, я поняла, что все прилагавшиеся к нему фотографии были связаны с жизнью в Америке. На одной из них, также мне особенно нравившейся, была запечатлена высоченная гора под названием Пайкс-Пик, на вершине которой, на самом краю ужасающей пропасти, стоял на одной ноге очень храбрый, но явно безрассудный мужчина, так как другая его нога была опасно вытянута над бездной. "Ещё один шаг, и он полетит навстречу своей смерти", – гласила подпись под этим тревожным снимком, заставляя моё сердце трепетать и вызывая на спине мурашки восторженного испуга. "Ещё один шаг …" – восхищённо шептала я, задаваясь вопросом, все ли американцы столь же отважны, как этот человек.

Также там было изображение дяди Сэма, одетого в тёмный фрак, полосатые панталоны и высокий цилиндр, которые я считала американским национальным костюмом, твёрдо веря, что все-все мужчины в Соединённых Штатах одеваются именно так. В сущности, всякий раз, лишь заслышав слово "американец", я мгновенно представляла себе дядю Сэма с его козлиной бородкой, тёмно-полосатым нарядом и забавным цилиндром; да и по сей день, стоит мне сказать: "Я замужем за американцем", – как в моём воображении молнией вспыхивает образ супруга с несуразной эспаньолкой (коей у него на самом деле нет) и облачённого в "свой национальный костюм".

Помимо того, что он был очень познавательным, этот стереоскоп являлся для меня источником постоянного удовольствия, и я его искренне любила. У него даже имелся свой собственный специфический запах – интригующая смесь ароматов дерева, клея и чего-то ещё, что я не могла определить, но именно оно больше всего радовало мой нюх. А ещё у него была бархатная отделка по краям, безумно мягкая и приятная, когда касалась моих щёк и лба. В целом это была совершенно восхитительная вещь и один из самых ценных артефактов в моей игровой комнате.

Поскольку наш поезд был медленным, что, вероятно, заслужило бы особенное одобрение мистера Хиппера, он часто останавливался, и я никак не могла взять в толк, почему на всех станциях неизменно слышались звуки стрельбы и треск. Наконец, не в силах больше скрывать своё любопытство, я повернулась к сидевшей рядом со мной старушке и спросила её, что означал весь этот грохот.

"О, разве вы не знаете, что сегодня канун четвёртого июля – Дня независимости, – и каждый – то есть, в основном, все наши мальчуганы – старается произвести как можно больше шума? – любезно ответила она, а затем с огоньком в глазах добавила. – А вы, раз не знаете этого, должно быть, иностранка. Вероятно, англичанка либо шотландка, потому что произносите 'р' с лёгким грассированием, а может, и француженка". Когда же я сообщила ей, какой я национальности, она, похоже, очень заинтересовалась, и вскоре мы обсуждали все великие проблемы мира: войну, революцию, социализм и даже коммунизм. Она оказалась одной из тех очаровательных пожилых леди, которые всегда находятся в курсе событий, много читают и изучают, путешествуют и имеют довольно твёрдое мнение по всем вопросам. Очевидно, понимая, сколь несчастной и одинокой я себя чувствовала, она засиделась со мной допоздна, беседуя и стараясь подбодрить, как могла. Ранним утром следующего дня, когда пришло время ей сойти с поезда, а мне забраться на верхнюю полку, она, прощаясь и обняв меня за плечи, мягко произнесла:

"А теперь запомните, что я вам скажу: мир составляют самые разные люди, как в Америке, так и где бы то ни было ещё, и вы не должны судить обо всех нас по отдельным индивидам, с которыми вы, возможно, столкнётесь вначале. Будущее, вероятно, сейчас видится вам весьма смутным и даже пугающим, но не забывайте пророчество пожилой дамы, обладающей большим жизненным опытом, а именно: в конечном итоге всё будет хорошо. Меня зовут миссис Крамп, и я уверена, что мы свидимся снова, и тогда вы расскажете мне, какую сильную привязанность вы стали к нам испытывать и что, возможно, даже потеряли всякое желание нас покидать".

С того дня я всегда считала её напутственные и пророческие слова настоящим приветствием, полученным от Америки, и очень надеюсь, что когда-нибудь увижу её снова и скажу ей, что она была права.

На излёте жаркой июльской ночи пребывание на моей верхней полке совершенно невозможно было назвать приятным, и пока я вертелась, извивалась и избивала все бока, сначала пытаясь раздеться, а позже, всё-таки совершив этот дикий подвиг, изо всех сил стараясь устроиться поудобнее, я бурчала всевозможные гадости о неэффективности и недостатке комфорта американских спальных мест. Я всегда думала, что они были верхом практичности и удобства, но, когда истина открылась мне, поняла, что это было моим вторым разочарованием за прошедшие сутки после улиц Нью-Йорка, не оказавшихся сплошь застроенными сияющими небоскребами из сверкающей стали и белоснежных кирпичей. Всё жарче и жарче становилось на моей полке, всё громче и громче раздавался хор из различных оттенков храпа вокруг меня, и в то же время, где бы мы ни делали остановку, какофония стрельбы, хлопков и треска, несмотря на столь раннее утро, упрямо не прекращалась.

"Сей фейерверк – это тоже личное приветствие мне от Соединённых Штатов", – подумала я, тут же вспомнив другое приветствие, полученное десятью годами ранее, когда однажды утром мы с моей мамой осматривали достопримечательности славного города Ростов Великий. Мы только что прибыли туда поездом и разъезжали по его улицам в дрожках, когда моя мама вдруг немного ворчливо заметила:

"А знаешь ли ты, Вишенка, что в старину, когда в город приезжал ростовский князь или княгиня, все церковные колокола в его кремле" (а кремль Ростова Великого является одним из лучших в России) "зачинали заздравный перезвон. Но вот я здесь," (а она была урождённой княжной Лобановой-Ростовской), "проезжаю через город, где в средние века правили ростовские князья, – и ни один колокол меня не приветствует!"

Едва она договорила, как над городом внезапно разнёсся оглушительный звон церковного благовеста. Раскат за раскатом сотрясал вокруг нас воздух, словно волны океана восхитительных звуков, и я в экстазе восторга подняла высоко над головой руки с ощущением пловца, готового нырнуть в эти волны.

"Ох, Маззи³⁹!" – выдохнула я, поворачиваясь к маме, но тут же прервавшись и оставив свои слова невысказанными, поскольку увидела, как та сидит в потрёпанных старых дрожках прямая, как стрела, с высоко поднятой головой, сияющими глазами и выражением самозабвенного счастья на лице.

Затем, так же внезапно, как и начался, перезвон смолк, и мы благоговейно воззрились друг на друга. Но, принадлежа к более молодому, любознательному и непочтительному поколению, я была первой, кто нарушил молчание.

"Отчего так сейчас звонили церковные колокола?" – робко спросила я извозчика, всё ещё витая в своём волшебном мире.

"Отчего? – буркнул он хриплым голосом, повернувшись на ко́злах и обдав нас смрадом перегара, – ну-у … оттого, вестимо, шо воскресенье нонче". Это разрушило чары, вызвав у нас приступ хохота. Однако вечером, когда мы, уже сидя на палубе парохода, что нёс нас вниз по Волге к Каспийскому морю, смотрели на луну и глубоко вдыхали приносимый лёгким ветерком с берега аромат свежескошенного сена, моя мама мечтательно произнесла: "Но всё же колокола и вправду зазвонили, так что я получила от Ростова желанное приветствие".

Это воспоминание вернулось ко мне так чётко, что я, не в силах больше лежать или даже сидеть на душной полке, спустилась вниз и вышла на открытую площадку в задней части вагона. Там я и стояла, когда мы подъехали к станции миссис Крамп, где я увидела её ещё раз вышедшей на платформу.

"Удачи и оревуар!⁴⁰" – крикнула она, махая рукой, когда поезд тронулся, и вскоре я уже с замиранием сердца наблюдала, как исчезает вдалеке её подтянутая низенькая фигурка, безнадёжно осознавая, что вновь потеряла дорогого друга.

Мы ехали всё дальше и дальше в течение всего этого долгого, жаркого, пыльного дня, и я тоскливо смотрела в окно на бесконечные, выжженные солнцем равнины Среднего Запада. Время тянулось мучительно, и когда всё же мы добрались до великого города Метрополь, мне показалось, что я провела в этом поезде целую вечность. На вокзале меня никто не встретил, и, памятуя об инструкциях из письма Хайрама, я попросила носильщика проводить меня на поезд до Рассвета. Он спросил меня, хочу ли я сесть в пульман или в дилижанс⁴¹, на что я, зная по опыту последних двух дней, что такое пульман, и будучи совершенно несведущей в дилижансах, за исключением того, что, как я смутно помнила, они запрягаются лошадьми, быстро ответила с отстранённым видом путешественника-ветерана: "В пульман, пожалуйста". И невозможно описать моё смятение, когда, стоило мне устроиться поудобнее, вошёл кондуктор и, поглядев на мой билет, вежливо попросил доплатить за место в пульмановском вагоне. В ужасе я молча уставилась на него, слишком хорошо зная, что у меня в кошельке осталось всего три цента, в то время как он удивлённо таращился на меня, очевидно, недоумевая, почему же я никак не выдам ему запрошенную сумму. Покраснев до корней волос, я пробормотала: "О, мне так жаль, я не знала, и у меня совсем нет денег", – и мучительные видения того, как меня ссаживают с поезда, пронеслись в моей голове. Но мужчина, видимо, абсолютно не рассердившись и не расстроившись из-за эдакой информации, просто заметил, выбрасывая в окно свою жевательную резинку: "Тогда вам придётся пересесть в дилижанс, мэм", – чем вызвал у меня большое облегчение. С лошадьми или без оных, дилижанс вмиг представился мне безопасным убежищем, где мне будет дозволено продолжить своё путешествие до Рассвета, и я последовала за мужчиной, шедшим впереди с моими чемоданами, стараясь не замечать удивлённых взглядов других пассажиров.

Нерадушный приём

Когда наконец поезд остановился в Рассвете и я сошла с него с двумя своими чемоданчиками, обнаружилось, что я на перроне одна. И снова никто не пришёл меня встретить, и никакие другие пассажиры не собирались здесь выходить, да и носильщика поблизости не наблюдалось. Тщетно прождав, пока кто-нибудь появится или что-нибудь произойдёт, я, подняв свой багаж, поплелась по длинной платформе к вокзалу. Там тоже никого не оказалось, кроме продавщицы в газетном киоске. И я подошла к ней.

"Пожалуйста, не могли бы вы подсказать, как мне добраться до дома Хайрама Хиппера?" – спросила её я. Та с минуту пристально меня рассматривала, а после угрюмо произнесла: "Ну, существует три способа: либо дотопать пешком, либо сесть на трамвай, либо взять такси. Вы что, никогда не бывали здесь прежде?"

Я молча покачала головой и уже собиралась отойти, как вдруг она окликнула меня кардинально поменявшимся тоном.

"О, скажите, скажите, – взволнованно вскричала она, – вы та самая новая учительница, что должна была прибыть прямиком из Франции? Няня их детей Анна на днях поведала мне о вас, сказав, что они скоро вас ожидают".

"Да, я учительница французского", – выдавила я, так как слова почему-то застряли у меня в горле, когда мне пришлось вновь поднять свою ношу, чтобы двинуться по направлению к выходу.

Снаружи я не увидела ни трамвая, ни такси, но пару мгновений спустя одно всё-таки примчалось, остановившись прямо передо мной, и его водитель сразу крикнул: "Это вы учительница французского, не так ли? Мисс Болл из газетного киоска позвонила и сказала, что вы ищете такси. Ну, и как поживает старый добрый Пари́?" – добавил он, когда я села в автомобиль и тот тронулся с места. "Видите ли, – продолжил он, – я бывал там, когда шла война, и довольно недурно навострился брехать по-французски. Хи́нки Ди́нки па́ли-ву⁴² … коммо́нг са ва – венэ́й исси́ тут свит⁴³ … И ведь пока не забыл, не так ли? Как здорово вновь встретить француженку!" – добавил он, обернувшись и одобрительно глядя на меня.

Я не могла удержаться от смеха! Вот каким стало приветствие мне от Рассвета – достаточно оригинальным, однако искренним и добросердечным.

"И я вам вот что скажу, Мадмуазель, – тараторил он, когда мы, проехав по людной улице, свернули на тенистую аллею, по-видимому, в жилой части города, – вы счастливица, вы будете обитать в шикарном месте! Ведь у Хипперов самый большой дом в городе – я называю его дворцом".

Мы подъехали к внушительному, претенциозно выглядевшему квадратному зданию с совсем узкой территорией вокруг него, тогда как домики соседей по обе стороны казались слишком скромными, если не сказать карликовыми. И там таксист, свернув на частную подъездную дорожку, остановился и, крикнув: "Вот мы и на месте", – открыл мне дверь, после чего, схватив мои чемоданы, повёл к боковому крылечку.

"Я подвёз вас к служебному входу; всё в порядке, не так ли?" – спросил он, глядя на меня немножко встревоженно.

"Да, в абсолютном, – неуверенно ответила я, а затем, прежде чем он успел позвонить в колокольчик, добавила. – Извините, у меня совсем нет денег, чтобы расплатиться, но я попрошу кого-нибудь здесь сделать это за меня, и большое спасибо вам за столь любезное ко мне отношение, я рада, что вам понравился Париж, до свидания!"

"Никаких проблем, не волнуйтесь! Я выставлю счёт старине Хипперу … бонгсуа́р, эдью́, тут свит⁴⁴", – воскликнул он, вежливо приподняв фуражку, а затем дверь открылась, и я вошла в свой новый дом.

Там меня встретили несколько человек, и в течение следующей минуты мы пожимали друг другу руки. Затем высокая девушка с немного надменным выражением на простом, но умном лице принялась всех представлять.

"Это мистер Гудман, дворецкий, – перечисляла она, – а это мисс Мэри, личная служанка хозяйки, и мисс Кэтлин, горничная, и мисс Минни, шеф-повар, и мисс Хильда, её помощница, и мистер Браун, шофёр. А я мисс Анна, детская няня и по совместительству компаньонка хозяйки. А теперь можно, пожалуйста, узнать ваше имя?"

"О, миссис Хиппер сказала, что хотела бы, чтобы меня называли просто Мадам", – ответила я, снова пожав руку каждому своему новому коллеге по работе, после чего мисс Анна гостеприимно продолжила: "Видите ли, мистер и миссис Хиппер только что уехали играть в бридж и попросили меня о вас позаботиться. Я надеюсь, что ваше путешествие было приятным. Мы ежедневно читали газеты, чтобы узнать, не затонул ли ваш корабль, ведь в это время года, знаете ли, бывают айсберги".

"А как насчёт небольшого приятного ужина? – перебила её кухарка Минни, чьи глаза лучились радушием, светлые волосы были влажны, а широкое приятное лицо пылало от явно недавнего контакта с большим количеством мыла. – У меня не займёт и минуты приготовить вам что-нибудь вкусненькое. Вас устроили бы несколько ломтиков холодной ветчины, и немного чудесного картофельного салата, что мы и сами ели недавно, и кусочек моего восхитительного вишнёвого пирога?"

"Спасибо, это было бы чудесно", – ответила я, задаваясь вопросом, собираюсь ли я всё-таки есть на кухне. Миниатюрной горничной-ирландке Кэтлин, очевидно, пришла в голову та же мысль, потому что она сразу спросила с мягким акцентом: "А куда мне подавать еду?"

"Ох! – тут же воскликнула, как громом поражённая, Анна. – Мне и в голову не пришло спросить об этом миссис Хиппер! Дайте-ка подумать: вы не можете есть в большой столовой, поскольку мистер Гудман там только что убрал, и было бы неразумно снова пачкать стол. И вы не можете есть в нашей столовой по той же самой причине. И вы, скорее всего, не захотите есть на кухне, не так ли? – с сомнением спросила она. – А на веранде сейчас слишком жарко, да и к тому же там засилие мух …"

"А может быть, в гостиной или библиотеке?" – предложила Мэри столь тихим голосом, будто в её излишне худом, но изящно выглядевшем теле осталось не так уж и много сил.

"О, нет, это невозможно, – запротестовала Анна. – Миссис Хиппер это вряд ли понравится! Однако детский уголок для завтрака был бы самым подходящим местом. Забавно, что мне сразу не пришло это в голову. Пойдёмте, Мадам, только сперва снимите верхнюю одежду, и я покажу вам, где это находится".

Пройдя через кухню, и кладовую, и столовую, мы оказались в огромном квадратном холле с широкой мраморной лестницей и множеством дверей.

"Сюда", – сказала Анна, вводя меня в крошечную тёмную комнату без окон, где умещались лишь маленький стол да четыре стула. "Пожалуйста, присаживайтесь", – продолжила она, включая лампу на потолке, из-за которой эта комнатушка стала выглядеть устрашающе по сравнению с холлом снаружи, залитым золотистым светом вечернего солнца. Мистер Браун и мистер Гудман следовали за нами.

"Присаживайтесь, парни, – приветливо пригласила Анна, занимая стул рядом со мной, – и Мадам расскажет нам всё-всё о своей поездке, не так ли, Мадам?"

"Ну, разумеется", – услышала я, как во сне, свой ответ, поскольку всё происходившее со мной казалось столь странным и столь нереальным – "прямо как с Алисой в Стране чудес", – подумала я и чуть было не сказала вслух: "Всё чудесатее и чудесатее".

"Можно узнать: у вас была отдельная каюта?" – непринуждённо спросил мистер Гудман, закуривая сигарету и передавая спички мистеру Брауну. Однако прежде чем я успела ответить, вошла Кэтлин с подносом, а за ней по пятам следовала Минни, весело выкрикивая: "Смотрите, Мадам, какой изысканный ужин я вам в два счёта приготовила! Теперь вы должны съесть всё до последней крошки".

"О, спасибо, спасибо!" – отчаянно воскликнула я, чувствуя, что не смогу проглотить ни кусочка, и в то же время не желая ранить чувства этой доброй души. В этот момент мистер Гудман, очевидно, не в силах устоять перед годами выработанной привычкой исполнять свои обязанности всякий раз, когда приносят еду, встал и, отложив в сторону зажжённую сигарету, элегантно взял заботу обо мне на себя. К тому времени подошли и все остальные, и поскольку стульев для всех не хватало, остались стоять вдоль стены, с серьёзным видом глядя на то, как я лихорадочно пытаюсь жевать. В конце концов, не в состоянии терпеть далее эту муку, я в отчаянии обратила свой взор на Минни.

"О, ваш ужин такой вкусный – пальчики оближешь – воскликнула я, чуть не подавившись, – но, боюсь, что мне всё ещё нехорошо после укачивания в поезде и я не смогу всё доесть. Вы не обидитесь?"

"О, бедная Мадам, бедная маленькая Мадам! – с жалостью воскликнула Минни, подходя и обнимая меня своей пухленькой ручкой. – Немудрено, что у вас кружится голова после такого продолжительного путешествия. Конечно же, вам сейчас лучше подняться в свою комнату и прилечь".

"Подняться в комнату? – пронзительно вскрикнула Анна. – В какую комнату, а, Минни, о чём ты говоришь? Ты же знаешь, что у неё здесь не будет комнаты. Она проведёт эту ночь в городском отеле, а назавтра миссис Хиппер отвезет её в пансион".

За этими словами последовала глубокая тишина, а потом кто-то громко прошептал: "Какой позор! И это при том, что наверху столько пустых спален для гостей".

"Тс-с-с, – укоризненно среагировала Анна, – не стоит сразу вбивать ей в голову вздорные мысли. Все знают, что миссис Хиппер велела, чтобы мистер Браун после того, как она немного перекусит, отвёз её в отель. Так что, если вы действительно закончили с ужином, Мадам, и не хотите побыть с нами ещё, то я думаю, что вам лучше поехать прямо сейчас".

"Отель меня вполне устроит, – ответила я. – Я и вправду не совсем хорошо себя чувствую и хотела бы, если возможно, пораньше лечь спать".

"Я готов отвезти вас туда в любое удобное для вас время, – галантно заявил мистер Браун. – Давайте, Мадам, если вам так угодно, отправимся прямо сейчас, пожелав ребятам спокойной ночи".

"Спокойной ночи!" – хором воскликнули они все, и я, встав и тихо ответив им тем же, проследовала за мистером Брауном к автомобилю – огромному лимузину, напомнившему мне Ноев ковчег.

"Довольно крупная малышка, не так ли? – с гордостью заметил мистер Браун, когда мы отъезжали. – Легко вмещает восемь пассажиров. Кузов изготовили на заводе специально для мистера Хиппера, и я должен признать, что это была отличная работа. Стоила ему кучу денег".

Быстро миновав тенистую аллею, мы выехали на запруженную автомобилями центральную авеню и, проехав по ней некоторое время, свернули налево, на тихую улочку, в конце которой находился отель.

"Если вы не возражаете пройтись пару шагов, тогда я припаркуюсь прямо тут", – внезапно выдал он, останавливая лимузин и помогая мне выйти.

"Что вы сказали про парк⁴⁵? В каком смысле – парк?" – озадаченно спросила я, не понимая, что тот имел в виду. Моё невежество, судя по всему, его очень позабавило, поскольку, сначала недоверчиво уставившись на меня, он после непродолжительной паузы расхохотался и, хлопая себя по бёдрам, воскликнул: "Это и правда смешно, Мадам! Разве у вас там не паркуют автомобили?"

"Так ведь парк – это специальное пространство с кустами и деревьями", – попыталась разобраться я, но безуспешно, поскольку он хохотал всё громче.

"Дайте-ка подумать, как бы вам получше это объяснить, – сказал он, внезапно прекратив смеяться и глядя на меня со всей серьёзностью. – Ах, да, по-французски это будет: паркэ́й ле аутомоби́ль⁴⁶. Теперь вы поняли?"

Нет, я не поняла, но благоразумно кивнула, что его, очевидно, удовлетворило, и, избежав дальнейших объяснений, мы двинулись в отель. Там мистер Браун подвёл меня к стойке и с невозмутимым видом светского человека представил служащему, сказав: "Мистер Бонер, я бы хотел познакомить вас с Мадам, нашей новой учительницей французского; она прибыла сегодня издалека. Мадам, познакомьтесь с мистером Бонером. Готов ли её номер? Ну, вы знаете, тот, что бронировала миссис Хиппер".

"Да, всё хорошо, он готов", – ответил служащий, выходя из-за стойки, а после, внимательно оглядев меня и протянув для пожатия руку, объявил: "Искренне рад с вами познакомиться". Затем он попросил меня заполнить анкету, и когда я занялась этим, они с мистером Брауном стали в волнении заглядывать мне через плечо, дабы узнать, что я там пишу.

Когда я закончила, они, посмотрев друг на друга, улыбнулись.

"Ах, какое необычное имя, – задумчиво отметил мистер Бонер. – Вам, похоже, придётся учить меня правильно его произносить – ни за что бы не смог сделать это сейчас, даже если бы на кону была моя жизнь. Однако я вижу, что оно определённо французское".

У меня не нашлось сил ему возражать, и, видимо, чрезвычайно удовлетворённый своими познаниями в части иностранных имён, он повёл нас – мистера Брауна, меня и консьержа с моим багажом – к лифту, а затем по длинному тёмному коридору к номеру, который, по его словам, был для меня подготовлен. Когда же он традиционно величественным жестом, что свойственен всем гостиничным служащим во всём мире, распахнул дверь, я увидела, что это была скромная комнатка, хотя, по счастью, угловая и имевшая два окна, одно из которых выходило на изрядных размеров водный каскад, образованный местной рекой. И это меня порадовало.

"Здесь по-настоящему прохладно", – сказал он, в то время как мистер Браун, войдя на цыпочках и держа фуражку в руке, пробормотал: "Признаюсь, что тут очень даже недурно. Если вы будете держать все окна открытыми, то обеспечите себе достаточно свежего воздуха".

"Да, будет весьма комфортно, только если она не возражает против шума воды", – согласился с ним мистер Бонер, поднимая оконные рамы, включая свет и открывая шкафы с видом фокусника, демонстрирующего весь свой набор хитрых трюков. "Но, скажите, – продолжил он, обращаясь доверительным тоном к мистеру Брауну, – отчего же вы не поселили её в доме? Не знал, что у вас там сейчас гости".

"У нас их нет, – слегка смущённо ответил мистер Браун, а затем, сдержанно кашлянув и лукаво подмигнув в мою сторону, тактично промолвил. – Я расскажу вам об этом, когда мы спустимся вниз. В любом случае мне уже пора уходить. Спокойной ночи, Мадам! Надеюсь, вам будет тут удобно. Приятных снов!" И в следующую минуту они исчезли.

Поскольку у меня не было сна ни в одном глазу, я, погасив свет, села у того окна, которое смотрело на водопад. Пенясь и сверкая в прозрачном закатном свечении летнего вечера, тот вскорости меня успокоил гипнотически действующим вечным движением и несмолкающим рёвом, и пока я сидела, не сводя с него глаз, мои мысли, как обычно, обратились к былому. Я думала о доме и о своём детстве, когда в Троицкое приезжали учителя и мои родители встречали их на пороге. Гостевые спальни, столь тщательно для них подготовленные, были неизменно уставлены цветами, которые моя мама всегда собирала сама, составляя прелестные букеты, гармонировавшие с цветовой гаммой комнат. Много раз перед их приездом она поднималась наверх, чтобы проверить, всё ли сделано слугами так, как она им велела. Кровати из кудрявого клёна с мягчайшими благоухавшими лавандой льняными простынями, и письменные столы с бумагой для заметок, имевшей на себе штамп "Троицкое", и умывальники с наборами кувшинов и тазов всевозможных размеров, помеченных вензелем Скарятиных, и мебель, обитая ситцем, и шторы, и коврики, и старые гравюры – всё это было тщательно подобрано моей матерью с целью придания помещениям красоты и комфорта.

"Что ж, теперь, – говорила она, склонив набок голову и критически осматривая результат тех усилий, – теперь я думаю, что всё в полном порядке". А потом, смахнув воображаемую пылинку, или расправив складки ситцевой шторы, или слегка переставив цветы в вазе, она наконец заявляла, что пора спускаться вниз, чтобы там дожидаться их приезда.

"Беги и позови папу, – с тревогой говорила она. – Они уже скоро будут здесь, и он не должен забыть поприветствовать их у дверей".

Обычно гости объявлялись ближе к вечеру – незадолго до шести, так как поезд, который прибывал на нашу станцию в четыре, являлся самым удобным, а затем экипажам, запряжённым лошадьми, требовалось около двух часов, чтобы преодолеть тридцать вёрст от станции до дома. Мы всегда могли заранее услышать колокольчики на хомутах лошадей и стук их копыт, когда они въезжали на главную липовую аллею нашего приусадебного парка, или "Большую Аллею", как мы её называли, и тогда мы все, устремившись в колоннаду перед главным входом, внимали уже металлическому цокоту подков о булыжник подъездной дорожки, такой твёрдой и прочной, что летом она блестела, будто сделанная из полированной стали. Динь-динь, динь-динь – звенели бубенцы лошадей, и этот звук, такой типично русский, всегда заставлял замирать моё сердце. И с каждым приездом вновь и вновь разыгрывалась одна и та же сцена – я и сейчас так ясно её вижу.

"Едут, едут", – кричит смотрящий на дороге, и, размахивая руками, бежит к нам, а затем мои отец и мать с серьёзным видом занимают своё место в самом центре колоннады. Всё громче и громче звон подков и колокольчиков, и в следующий миг ландо, или фаэтон, или любой иной экипаж, отправленный на станцию, появившись в облаке пыли, ловко подкатывает к парадному входу.

"Тпррр", – кричит лошадям кучер, в то время как Яков, дворецкий, бросается вперёд, чтобы помочь гостю выйти. После этого мои родители идут к нему с распростёртыми руками, улыбаясь и произнося все те добрые приветственные слова, которые только могут прийти им в голову. Затем уже все мы, подходя один за другим, пожимаем ему руку, тогда как слуги позади нас низко кланяются.

"О, вы, должно быть, так устали, – сочувственно говорит моя мама. – Идите в свою комнату и перед ужином немного отдохните. Знаете, у вас в распоряжении есть целый час. И ваша ванна уже готова, а я вскоре прикажу подать вам чашечку горячего чая".

Внезапно те видения прошлого, что я узрела в белой пене водопада, исчезли, и я поняла, что нахожусь совсем одна и без гроша в кармане в гостиничном номере забытого Богом американского городка на Среднем Западе.

"О, Господи!" – простонала я в резком приступе отчаяния, бросаясь на кровать и утыкаясь лицом в подушку. "Я этого не вынесу, я этого не переживу", – закричала я в таком исступлении тоски, что даже слёзы не принесли бы мне облегчения, а затем, снова вскочив, метнулась обратно к окну, выходящему на водный каскад.

"Вот если бы только у меня хватило духу сделать это сейчас, прямо сейчас", – подумала я, глядя на поток, бурлящий внизу. Потом безнадёжно, словно неосознанно прощаясь с жизнью, я в последний раз оглядела комнату, и в этот миг мне вдруг бросилось в глаза то, чего я прежде почему-то не замечала: маленькая чёрная книжечка, лежащая на комоде.

"Что бы это могло быть?" – заинтересовалась я. И эта мысль, подобно молнии пронзившая окутавшую меня пелену безысходности, создала психологически отвлекающий момент, который, вне всяких сомнений, спас мне жизнь. Отвернувшись от окна и пройдя на подкашивающихся ногах через комнату, я, обуреваемая непреходящим любопытством Евы, пересилившим суицидальный порыв, потянулась за книгой. "Библия Гедеона", – гласили тиснённые на её обложке буквы и боле ничего, но направление моих мыслей тут же поменялось – стоя там, держа эту книгу и напрочь позабыв и об окне, и о водопаде, я размышляла, кем мог быть этот Гедеон – вероятно, издателем или новым толкователем Библии⁴⁷. Неожиданно я почувствовала страшную усталость и, положив книгу на место, доплелась до кровати, где, вытянувшись во весь рост, и пролежала потом всю ночь напролёт в состоянии полубодрствования-полусна, не в силах пошевелить даже пальцем и с не затихающим ни на миг рёвом воды в ушах – "словно я тону", – тупо крутилось в моей голове.