Алексей Белов-Скарятин
Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб
Роман появился на книжных прилавках в самом конце сентября, будучи дописан к концу весны, но прождав всё лето возвращения домой своего автора. Отзывы критиков были, опять же за редким исключением, совершенно восторженными. Там звучали такие мнения, эпитеты и сравнения: "Писательница рассказывает свою историю в третьем лице. Этот нарративный приём служит прекрасной цели, поскольку автор может изобразить далёкое прошлое так, как если бы оно было чем-то отдельным от неё самой, как если бы она говорила о ком-то, кого когда-то знала, но кого теперь больше нет. Происходит полное самораскрытие, однако эго никогда не навязывается. В этом действительно одна из прелестей Скарятиной, ведь она ведёт повествование с замечательной объективностью. Если на протяжении всей книги и присутствует стойкая нотка ностальгии, то это никогда не пафос, никогда не сентиментализм … Это очаровательная книга, предположительно предназначенная для детей, но которая, скорее всего, привлечёт внимание всей семьи, если мать прочтёт её дочери вслух в присутствии бабушки, например, как произошло в моём случае, … и они будут умолять: 'О, пожалуйста, не заканчивай сейчас, ну, ещё одну главу, ну, ещё хоть страничку' …Один мудрый, бескомпромиссный писатель недавно сказал: 'Молодость – наша единственная вечность'. Как и всякая истинная мудрость, эта разносится эхом вверх и вниз по коридорам времени, эхом, которое сходится на 'сие есть Царствие Небесное' и превращается в шёпот, улетающий гораздо дальше, чем любой ураган. Если книга вызывает у взрослого ностальгическое воспоминание о той волшебной стране, что была его собственным детством, то это – хорошая книга. С точки зрения такой универсальной проверки 'Маленькая Эра в старой России' очень хороша … Она полна тепла, красок и веселья. И её чисто развлекательная ценность тоже высока … Она легко может стать самой популярной из всех книг её автора. Она написана с простотой, позволяющей ребёнку, который не слишком мал, полностью насладиться основной темой, однако её обертона предназначены для ушей постарше. Это правдивая и в то же время чарующая книга, сказка о жизненном опыте, приобретённом и запомнившемся столь реально, что это говорит само за себя". А вот и очередная ложка дёгтя – единственная, на которую я натолкнулся, но не могу не поделиться ею для контраста: "Это прямолинейное описание воспоминаний о событиях прошлого. Скарятина не взвешивает, не оценивает и не сравнивает; она лишь рассказывает то, что помнит. Её книга предназначена как для взрослых, так и для юных, хотя маловероятно, что кого-то из них непреодолимо привлечёт то, как поведана история. Это картина ушедшей жизни. Её обстановка, манеры и обычаи должны казаться столь же чуждыми ребёнку советского режима, как и американцу. Но это может дать великолепный материал для восхитительной книги. Ведь незнакомое легко вызывает интерес, а жизнь, которую описывает Скарятина, не только странна для нас, но и полна красок. Однако, несмотря на это, 'Маленькая Эра в старой России' довольно скучна, а если и не скучна, то уж точно гораздо менее занимательна, чем должна бы быть. Фон и детали интересны сами по себе, но манере их изложения недостаёт жизни и очарования. Это совершенно безопасная книга, чтобы её подарить ребёнку, однако велика вероятность, что она не будет прочитана с большим энтузиазмом". Что ж, есть достаточно много людей, у которых не было ничего светлого в детстве или это светлое ну никак не коррелируется ни с чем из описанного в романе, хотя мне, родившемуся в СССР, имевшему совсем другое, однако не менее полное чу́дных моментов детство и прочитавшему эту книгу совсем недавно, в 50-летнем возрасте и в уже совсем непохожей на советские или царские времена России, трудно это представить. Надеюсь, что то, как роман Ирины "цеплял" меня при работе над первой книгой данной трилогии, куда её перевод вошёл практически целиком (за исключением лишь нескольких незначительных купюр и правок исходного текста, которые я себе позволил, чтобы устранить небольшие нестыковки с текстом первой четверти "Мир может закончиться"), буквально сквозит из полученного результата.
И теперь я обязан сказать несколько слов о том, почему же пошёл на такой шаг с созданием цикла "Миры Эры" вместо просто перевода и публикации "как есть" первого, второго и четвёртого романов Ирины (а такой и была изначальная идея в 2019-ом году, когда я узнал о существовании всех изданных в США произведений Ирины и затем смог найти их раритетные печатные экземпляры в разных американских букинистических магазинах). Причин этого несколько. Во-первых, залпом прочитав пять из шести оказавшихся в моих руках томов (шестой я умудрился раздобыть лишь летом 2021-го), я тут же мысленно разделил их на две группы: содержание указанной тройки покрывало длительные, многолетние этапы жизненного пути Ирины, тогда как другая пара являлась отдельными романами-путешествиями, нашпигованными множеством путевых событий и впечатлений, но спрессованных в рамках небольших промежутков времени (про шестую же книгу я знал, что она стоит особняком в творчестве писательницы, но об этом позже). Кроме того, как уже было разъяснено ранее, в случае тройки "автор писал, как писалось", поэтому сложилась ситуация, когда куски, покрывающие первый 17-летний этап, были размазаны между первым и четвёртым романами, но прекрасно стыковались между собой, как кусочки паззла; а второй, тяжёлый во всех отношениях – неудачное замужество, смерть сына, война, революция и 5 страшнейших лет после неё вплоть до момента, когда Ирина выехала и нашла могилу матери на Ревельском кладбище, – 17-летний этап покрывался оставшимися 3/4 первого романа плюс начальной 1/6 второго плюс ещё небольшими "паззликами" из его середины; ну, и ошмётки раздербаненного второго романа повествовали об эмиграции Ирины вплоть до замужества. В-третьих, в определённый момент я, узнав о куче рукописей и Ирины, и Виктора, хранящихся вместе с прочими личными бумагами в архивах библиотек Конгресса США и Принстонского университета, начал переговоры с тамошними специалистами о получении цифровых копий всего, что представляло для меня интерес, и процесс (а действовали ограничения, связанные с пандемией) занял многие месяцы, однако мне стало понятно, что сборник рассказов Виктора "Моя русская жена", как ничто другое, дополнит и обогатит описание эмиграционного этапа. Ну, и напоследок удалось, проглядев пару тысяч оцифрованных страниц американских газет и журналов за 1920-60-е годы, найденных в интернете и содержавших имена Ирины и Виктора, выбрать две с половиной сотни, где были крупные статьи, рецензии и заметки, а не просто краткие информационные объявления об их прибытии с лекциями и прочем подобном. На основе них я и пишу данную завершающую главу. Да, чуть не забыл – у меня ещё имелись многие сотни историко-генеалогических документов, мемуаров и писем из российских архивов и прочих источников, которыми обязательно нужно было дополнить или подправить родовые реминисценции Ирины в первой и второй книгах трилогии. И вот перед Вами максимально полное жизнеописание уникальной и талантливейшей, но при этом из плоти и крови и не без недостатков женщины и её окружения. Был ли я прав —решать Вам!
Итак, в июне 1934-го года супруги Блейксли всё-таки отплывают в Германию, но без ожидавшейся команды соратников по вояжу и не имея исходной цели попасть потом в СССР. Однако судьба вносит свои коррективы, о чём и повествует вышедший в середине октября следующего года второй роман-путешествие "Новые миры взамен старых", но уже за авторством обоих супругов, поскольку Виктор внёс весьма весомую лепту в общий текст произведения. Как и в случае с "Первая на возвращение", я не буду приводить здесь выдержки из рецензий критиков, поскольку желаю сохранить их вкупе с другой интересной информацией для послесловия будущего русского издания, которое планирую подготовить и напечатать в ближайшие годы. Тем не менее, считаю, что стоит дать некий обзор содержания книги, ведь во время этого путешествия Ирина и Виктор постоянно становились невольными свидетелями и даже участниками знаковых событий в стремительно менявшейся перед Второй мировой войной Европе. Во-первых, их океанский лайнер прибывает в Гамбург на следующий же день после знаменитой "Ночи длинных ножей" – расправы Гитлера над своими бывшими соратниками, руководством штурмовых отрядов СА, и супруги могут собственными глазами наблюдать все происходящие негативные перемены в немецком обществе, сопровождающиеся быстрым ростом массовых нацистских настроений и враждебности по отношению к иностранцам. Не видя возможности провести в такой обстановке в Германии весь свой отпуск, как задумывалось, они натыкаются в Берлине на новый офис "Интуриста", предлагающий лишь накануне введённую уникальную услугу – туристический авиаперелёт из Берлина в Ленинград с промежуточными посадками в Данциге (ныне Гданьск), Кёнигсберге (ныне Калининград), Риге и Ревеле (ныне Таллинн), и после оформления всех необходимых виз решаются-таки на эту авантюру, посетив по пути могилу Ирининой матери на Ревельском кладбище. Невероятно яркая и остроумная глава, повествующая об этом приключении, озаглавлена с отсылкой к прошлому роману: "Первая на обратный полёт" ("First to Fly Back"). Проведя две недели в Ленинграде, Москве и их окрестностях, включая посещение деревень, как давно собиралась Ирина, они совершают железнодорожное турне через Варшаву, Берлин, Дрезден и Прагу в Вену, где оказываются в день фашистского путча, подавленного тем же вечером австрийскими правительственными войсками, затем принимая участие в церемониях прощания и похорон убитого канцлера Энгельберта Дольфуса. Проследовав после этого через Инсбрук и Мюнхен (с посещением спектакля-мистерии "Страсти Христовы" в Обераммергау, в котором уже очень сильно чувствуется нацистская идеология), они добираются до Италии и, проезжая по маршруту: озеро Комо – Милан – Венеция – Флоренция – Рим – Неаполь – Палермо (по тем местам, где Ирина неоднократно бывала в дореволюционные времена), – могут воочию лицезреть расцвет фашистского государства Муссолини.
Вот несколько цитат из самого первого интервью Ирины через несколько дней после возвращения (в рамках презентационного тура по случаю выхода в свет "Маленькой Эры"), которые предваряет просто замечательное, на мой взгляд, вступление говорившей с Ириной журналистки: "Быть в Берлине в день гитлеровской резни; в Мюнхене в день смерти Гинденбурга; прибыть в Вену в тот самый момент, когда Дольфус умирает от пули наёмного убийцы; и даже добраться до Инсбрука в день убийства местного начальника полиции – всё это неплохой рекорд, учитывая, что установившую его зовут Ирина, что в переводе с греческого означает 'мир'. Она объясняет свою 'удачу' тем фактом, что родилась под сиянием Юпитера, но оказаться в эпицентре некоторых самых волнующих мировых новостей и в то же время быть путешествующей писательницей – в этом случае, конечно же, не будет преувеличением сказать, что она родилась под целым созвездием счастливых звёзд … Описывая их прибытие в Берлин в день, последовавший за ночью, когда Гитлер приказал убить своих лучших друзей, она наглядно изобразила пустынные улицы и людей, собравшихся небольшими кучками, склонивших друг к другу головы и перешёптывающихся украдкой. 'Это так отличалось от счастливых и добрых прежних дней в Германии, когда рестораны были заполнены весёлыми, кричащими и пьющими пиво людьми. Теперь они выглядели обеспокоенными, полными страха и несчастными. А позже мы внезапно увидели, как появился Гитлер, и никогда ещё я не была свидетельницей такого разгула массовой истерии. Они сходили с ума по Гитлеру, будто буквально теряли рассудок. Он низенький, некраси-вый человечек, ни капельки не располагающий к себе внешне, без малейшего обаяния, но когда он начинает говорить, он что-то делает с ними, что-то странное, неконтролируемое, и это невозможно описать. По-видимому, этому есть только одно объяснение. Именно он возвращает Германии её самоуважение как нации – так они считают. Возглас «Хайль, Гитлер!» и салютование стали привычными по всей Германии. Любой мужчина, женщина и ребёнок вскидывает руку и кричит «Хайль, Гитлер!» всякий раз, когда они встречаются. Официанты, кассиры, водители автобусов, продавцы – все начинают разговор этими волшебными словами и жестом. Нам это казалось ребячеством и нелепостью, но для них это очень серьёзно … Россия сильно изменилась по сравнению с нашим визитом почти двухлетней давности. Ушли в прошлое кожаные куртки, коротко подстриженные волосы и револьверы на бёдрах. Женщины носят модную одежду, пользуются губной помадой и румянами, появляются «в свете» в вечерних нарядах, даже если те смотрятся слегка неуместно с выступающими из-под них тяжёлыми ботинками. Моя бывшая служанка 80-ти лет шьёт на дому красивые платья и пользуется большой популярностью. Люди выглядят загорелыми и здоровыми, еда стала лучше, 20-30% церквей открыты и заполнены, больше не нужно ходить везде с сопровождающим. Всё по сравнению с другими высокоцивилизованными странами по-прежнему весьма примитивно, но если вспомнить, что они начинали с нуля, из хаоса, всего с десяток лет назад, то прогресс замечателен … В Италии, как и в Германии, никто не может произнести имя «Дуче» иначе, как предваряя его восторженным «Вива!». Муссолини, безусловно, навёл порядок в стране. Рим прекрасен, поезда ходят по расписанию, однако в воздухе буквально разлито высокое напряжение'".
Судя по всему, совершив за октябрь-ноябрь объезд американских городов с "Маленькой Эрой" и лекциями о последнем путешествии, Ирина и Виктор с головой уходят в работу над "Новыми мирами". Такой вывод приходит мне на ум, поскольку вплоть до марта 1935-го о них в печати нет ни слуху ни духу, за исключением коротенького интервью Ирины для Питтсбург Пресс о её рецепте "вплоть до последней щепотки приправы" по писательству, где мы читаем следующее: "Ингредиент № 1 – выбрать что-то, с чем писатель знаком. Получив материал в руки, не нужно 'околачивать груши'. Нужно сидеть с 9 до 16 или около того и просто лопатить. Вдохновение? Фу! Рвать на себе волосы и хвататься за голову? Нет! Просто обычное включение. Когда дневная работа закончена, про неё следует забыть. Хороший повар не заглядывает в духовку, когда пирог уже стал выпекаться. И не стоит то и дело возвращаться к рукописи, чтоб изменить фразу либо добавить строчку". (Что ж, интересно! Практически во всём согласен, но думаю, что проверять и подправлять "на свежую голову" и "не откладывая в долгий ящик" всё-таки обязательно нужно – моё излюбленное многократное вычитывание. А потом – да, забыл и вкалывай дальше. И ещё добавил бы, что в середине дневного процесса непременно нужно сходить хотя бы на часовую прогулку с возможностью смотреть вдаль – желательно, до горизонта). Кроме того, в той заметке впервые упоминаются домашние питомцы четы Блейксли и важнейшая деталь интерьера кабинета Ирины: "Когда она пишет, её повсюду окружает синее стекло, а рядом с ней находятся кот и пёс. Синие бокалы, керамика и прозрачные блюда расставлены на полках возле окна кабинета, и, когда на них падает свет, они излучают сапфировое сияние. Кота зовут Пукик, а пса – Сэмюэл. Пока она работает за столом, они сворачиваются калачиком рядом. На самом деле, Пукик потом перебирается на вершину стопки рукописи, сидя там по мере того, как она растёт страница за страницей, пока не оказывается уже очень высоко, когда книга почти закончена". (Занятно, что и здесь у нас есть некоторое совпадение – пока я стучу по клавиатуре компьютера, рядом со мной лежит калачиком любимая 15-летняя кошка Нюня). И есть небольшая заметка с дополнением в Форт-Уэрт Стар-Телеграм: "Кота пяти лет зовут Пукик, и он такой дамский угодник, что во время своих зим в Филадельфии становится очень истощён и похож на уличного. Каждое лето ему приходится уезжать в штат Мэн восстанавливать силы. И тогда он похож на ангору. А пса зовут Сэмюэл Уэбстер Клеменс Блейксли. Он наречён в честь племянника Марка Твена, который гостил в доме Блейксли, когда Сэмюэл пришёл в мир жесткошёрстных терьеров, а также в честь самого юмориста. Сэм – так называют его близкие – тоже проводит лето в Мэне, в то время как его хозяева разъезжают по всей Европе".
Фотография Ирины с котом Пукиком у их с Виктором Блейксли коттеджа в Сент-Дэвидсе (1930-й год).
Фотография Ирины с учёным псом Бозо из статьи в газете Нэшвилл Баннер от 02/10/1934
В начале марта Ирина выступает перед двухтысячной аудиторией в театре "Стрэнд" города Алтуна в Пенсильвании с лекцией под названием "Страна, которую я люблю, – Россия". И там она произносит крайне важные, на мой взгляд, слова, отражающие продуманный ею план действий на все ближайшие годы: "Россия меняется с удивительной скоростью. Нужно постоянно поддерживать с ней связь, чтоб следить за её стремительным прогрессом. Её масштабная модернизация просто невероятна. Я собираюсь ежегодно посещать Россию со своим мужем, поскольку, когда я в Америке, я тоскую по России, а когда в России – по Америке". Итак, завершив свой роман о предыдущем путешествии и по традиции отложив его публикацию до осени, чета вновь отправляется в СССР. Но весной и не просто плюс-минус "по старым следам", а вновь перепрыгнув через самих себя, о чём становится известно из двух вышедших друг за другом интервью в газетах города Сент-Луис в штате Миссури в 20-х числах января 1936-го года. К тому времени число людей, прочитавших оба романа-путешествия и побывавших на встречах с Ириной, чрезвычайно возросло, и на неё ополчились чуть ли не все враги советской власти, обвиняя в том, что она является тайной коммунисткой и агентом Кремля. Стоит отметить, что в книге "Первая на возвращение" были описаны и её посещения судов и тюрем в Москве, и разговор о раскулачивании в поезде до Владикавказа с людьми, недовольными этим, – и были описаны честно, но, естественно, никто и никогда в СССР не дал бы ей посетить, к примеру, Котласлаг (откуда, кстати, не вернулся один мой прадед из "раскулаченных" в 1930-ом белорусских крестьян) или Соловки. И на каждой лекции, исходя как раз из опыта общения с судебными и исправительными инстанциями, она говорила, что хотя обычным убийцам дают 10 лет и содержат в местных тюрьмах, но за то, что считается контрреволюционной деятельностью, ссылают или могут приговорить к расстрелу, и что такие же вещи случались с крестьянами, когда те прятали зерно во время продразвёрсток. Просто из-за её принципа писать только о том, что видела своими глазами или узнала из прямого общения с компетентными людьми, а не по слухам, в её книгах и лекциях намного больше позитивного (конечно, она же сравнивает с тем, чему сама стала свидетельницей с 1917-го по 1922-ой), чем упоминаний о плохом. Похоже, к моменту указанных выше январских интервью, Ирина из-за описанных нападок была уже сильно накалена – разговор с корреспондентами получился крайне жёстким, и мне хотелось бы максимально раскрыть его содержание: "Невинно спроси́те её, не хотела бы она вернуться к той роскошной жизни в прежней России, и она почти сразит вас своим резким ответом: 'Боже правый, нет! Этот вопрос смехотворен'. А потом более терпеливо объяснит: 'Автократия, при которой я родилась, была в двадцатом веке вопиющим анахронизмом'. Она настаивает на том, что не является пропагандисткой, так как не состоит в рядах коммунистов, но коммунистам трудно было бы найти более пылкого неофициального посла.
Недавно она вернулась из своей третьей поездки в Советский Союз. И её шестая книга будет посвящена оцивилизовыванию Сибири, имея название 'Транссибирский экс-пресс'. 'То, что происходит в Сибири, – самое интересное из всех удивительных советских деяний, – заявила она. – Вся страна перестраивается. Прежние города разрушаются. Появляются новые здания, магазины, жилые дома, мосты, театры, фабрики и новые железнодорожные пути. По всей протяжённости Транссибирской магистрали прокладывается вторая линия – грандиозный проект, если вспомнить, что на пересечение необъятных просторов Сибири уходит десять дней. Это больше не территория для политической ссылки. Вместо того там организованы два показательных примера будущей коммунистической жизни в свободных Еврейской и Китайской автономных республиках115'.
В Биробиджане она обнаружила, что новое еврейское население ведёт счастливое сельскохозяйственное существование. Само телосложение людей изменилось. Благодаря жизни на свежем воздухе они стали крепкими и рослыми, потеряв бледный городской вид. Китайцы же в основном являются разнорабочими.
'Возвращается терпимость к религии. Уровень неграмотности снизился с 69-ти процентов в старые времена до нынешних 9-ти. Это страна молодёжи. Старые сторонники монархии могут тщетно мечтать о возвращении к своей былой славе, но этого никогда не произойдёт. После революции родилось шестьдесят миллионов человек. Это их система правления, их образование, их театры, их музыка и искусство – которые, кстати, поразительно расцветают – и их индустриальная схема развития, в чём они заинтересованы. Не нужно быть большевиком, чтобы это понять. А так как, несмотря на многие мои трагедии в прошлом, я могу видеть это и говорить, меня обвиняют в том, что я состою у большевиков на службе. Дважды я подавала в суд на этих клеветников и оба раза выигрывала иски. Часто я получаю и письма с угрозами, но мой ответ: «Когда-нибудь вы и правда сможете застрелить меня прямо на лекторской сцене, но даже с того света я прокричу вам, что в России останется новый режим». Хотя, думаю, упёртые люди за её пределами мне всё равно не поверят. Один советский плакат чрезвычайно наглядно изобразил это неверие. На нём красуется грандиозный новый тракторный завод в Сталинграде, за которым возвышаются огромные новые жилые здания, и два заграничных туриста глядят на них, говоря: «И всё-таки это не может быть правдой. Это пропаганда».
Задача, состоящая в том, чтобы превратить Россию из аграрной страны в индустриальную, очень масштабна. Очевидно, американцы, приезжая в Россию и ожидая увидеть большой прогресс и достижения, неизбежно находят много поводов для критики. Сравнивать Ленинград с тем же Сент-Луисом несправедливо. Когда я знала Ленинград как Санкт-Петербург, в нём проживало 40 000 человек. Сейчас же почти три миллиона. Он находится в стадии строительства. Но сравнивать уровень безработицы здесь с ситуацией там, где работают все, тоже несправедливо по отношению к этому городу, не так ли? Я бы сравнила сегодняшние города Советского Союза с приграничными городками времён американских первопроходцев. Россия – страна в процессе становления, где люди готовы пожертвовать материальными благами в настоящем ради стремления построить новое будущее. Эти русские мужчины и женщины, и особенно новая молодёжь, обладают удивительным духом Америки времён крытых фургонов'".
Я был сильно удивлён, увидев эту информацию о сибирском путешествии и о планирующейся по его результатам книге, ведь ни среди опубликованных произведений, ни в списках папок с рукописями в архивах Конгресса США и Принстона я не нашёл ничего подобного. Но ещё большее удивление вызвал тот факт, что потом, в течение долгих девяти месяцев, Ирина больше не сказала об этом ни слова, хотя изредка и появлялись некие краткие обзоры её лекций. И лишь в самом конце октября появляется заметка, где среди прочего можно увидеть: "Её последний визит в Россию в сопровождении мужа состоялся ранней весной, когда они отправились через Японию, Корею, Сибирь и Уральские горы в Москву. Она обнаружила, что на смену старой Сибири приходят города, современные дороги и доступное авиасообщение. Она рассказала о новом еврейском поселении в Сибири под названием Биробиджан, столь же большом, как Голландия и Бельгия вместе взятые, и заселённом в основном российскими евреями, которые предпочитают жить в этой республике (газет-чик, очевидно, по ошибке присвоил площадь всей Еврейской автономной области её столице, городу Биробиджан – А.Б.-С.).
Автор пяти книг, созданных за столько же лет, четыре из которых посвящены России, а одна – её новой жизни в этой стране, сейчас работает над шестой, которую она назовёт 'Романтика Сибири'".
И это стало последним упоминанием как Сибири, так и неродившегося романа. Рискну предположить, что связано это было с двумя вещами: в СССР после назначения главой НКВД Николая Ежова запускалась машина кровавых репрессий с созданием системы сибирских лагерей ГУЛАГА (в том числе печально известный громадный Вятлаг, где сгинул арестованный в 1937-ом году по 58-ой статье другой мой прадед, уже из русских крестьян-середняков), и нелегко было бы продолжать называть Сибирь "не территорией для политической ссылки" и превозносить "свободу созданных там автономных республик"; Ирина и сама "попала на карандаш", но в ФБР – я узнал об этом из книги Анатолия Афанасьева "Одиссея генерала Яхонтова", повествующей о русском офицере, участнике Первой мировой войны, а с 1916-го года – военном атташе России в Японии, который в апреле 1919-го перебрался оттуда в США, где позже выступал повсюду с лекциями против иностранного вмешательства в дела СССР и за его признание со стороны США. Вот несколько цитат из этой книги, касающихся Ирины: "Имя Яхонтова становилось всё более известным, он выступал в печати всё чаще и чаще. Вскоре его издатель мистер Ковард, который хорошо чувствовал конъюнктуру, предложил Виктору Александровичу написать книгу под заглавием 'Взгляд на Японию'. Естественно, тот с радостью согласился и засел за работу. Весной 1936-го года он сдал готовую рукопись. Материальное положение Яхонтова упрочилось настолько, что он смог наконец осуществить свою мечту: поехать в Советский Союз с женой и дочерью. С ними ехала целая группа, но в отличие от предыдущей поездки на этот раз подбирал её сам Яхонтов. Это всё были его друзья – американцы, а также ещё одна русская эмигрантка, Ирина Скарятина, бывшая фрейлина императрицы. Теперь она приняла приглашение Яхонтовых поехать и взглянуть на родную страну. Решили никуда не заезжать и поспешить в Ленинград, где они успевали на проводы белых ночей …
Противоречивые чувства испытывал Виктор Александрович на Родине. И восхищение, и сомнения, радость и печаль, гордость и недоумение. Не со всеми своими спутниками Яхонтов был откровенен. Он считал ненужным говорить друзьям-американцам о том, как он грустит по поводу уничтоженных храмов и утраченных названий. Только с Мальвиной Витольдовной делился он своими сомнениями и (да и то не всегда) со Скарятиной. Даже с дочерью он был сдержан. Его огорчало, что Ольга смотрит на Россию глазами иностранки. Умом он понимал, что это естественно – о Родине у неё могли сохраниться лишь смутные детские воспоминания. Но кто она – американка, чешка, японка? Русская ведь …
Сведения о радиобеседе, в которой 'красный генерал' косвенно говорил о том, что население России поддерживает режим Сталина, были добавлены к досье на Яхонтова в ФБР. В обзорном докладе начальнику мистер Ярроу (бывший Жаров) указал на неоднократно высказывавшуюся 'объектом' лояльность к Советам. Более того, Ярроу приобщил к делу им самим выявленный примечательный факт: поехав с 'объектом' в СССР, подпала под его влияние белоэмигрантка госпожа де Скарятина. Вскоре после поездки она опубликовала в Индианаполисе небольшую книжку 'Впервые по старым следам' (смешно, конечно, по трём причинам: "книжка" была издана аж за три года до этой поездки; объём тома в 300 с лишним страниц трудно назвать "небольшим"; надо же так исхитриться перевести название "First to Go Back" – в общем, повеселил мистер Ярроу, что тут скажешь, да и сложно определить, кто под чьё влияние подпал – А.Б.-С.). В ней она вполне лояльно отзывалась о Советах. Вдохновлённая успехом книги в кругах подобных ей русских эмигрантов из высших слоёв, де Скарятина опубликовала ещё несколько путевых очерков, которые ясно показывают, что она считает изменения на своей Родине закономерными и к большевикам, реквизировавшим её недвижимую собственность, зла не питает".
Здесь, кроме прочего, мы видим подтверждение четвёртого визита Ирины на Родину, но, похоже, на сей раз не в компании с Виктором и просто, чтобы расслабиться и насладиться пребыванием в своём любимом городе. Я нашёл и рекламу этой поездки с именами Яхонтова и Скарятиной, напечатанную по заказу "Интуриста" в журнале "Новые массы".
Реклама "Интуриста" о поездке в СССР в журнале "Новые массы" от 12/05/1936.
Итак, в сложившихся обстоятельствах, в жизни Ирины наступает пятилетний моральный и творческий провал. Книги не пишутся, а лекции пусть и случаются, но очень редко. Если в предыдущие пять лет упоминания супругов Блейксли в американской прессе исчислялись десятками, то здесь я насчитал по годам вот какие цифры: 1937-ой – 7, 1938-ой – 3, 1939-ый – 4, 1940-ой – 5, 1941-ый – снова 4. И Ирина не позволяет себе отменить ни одного своего заранее согласованного выступления ни при каких проблемах со здоровьем. Например, в газете Кэпитал Таймс города Мэдисон в штате Висконсин от 22 января 1937-го года читаем такое: "Русская аристократка, борющаяся с гриппом, настояла на том, чтобы не отказываться от лекции. Более 200 отважных, пройдя по ледяным улицам, посетили её. С температурой 103 градуса116 докладчица настояла на том, чтобы встать с больничной койки в Чикаго и продолжить свой лекционный тур в Мэдисоне. Всё ещё страдая от слабости и жара, она стояла в Большом зале Мемориального союза, рассказывая о положении дел в России с XI века и роли, которую сыграли её предки в жизни страны, а также обсуждая сегодняшнюю Россию". А в издании Звезда Индианаполиса за 29 мая 1938-го года находим: "Ирина Скарятина, русская графиня, прошедшая через большевистскую революцию и дожившая до того, чтобы написать о ней книги, продемонстрировала здесь вчера, что её прежняя храбрость всё ещё при ней. Закованная в тяжёлый гипсовый корсет, потребовавшийся после рокового падения в её доме в Филадельфии (Пенсильвания) шесть недель назад, которое привело к перелому позвонка, она вчера выступила с речью перед клубом педагогов Индианы в отеле 'Клейпул'. Она отказалась считать этот несчастный случай причиной отмены выступления, приехала поездом и села на обратный вчера в 4 часа дня. Хотя ей трудно ходить, она передвигается без чьей-либо помощи".
