Алексей Белов-Скарятин
Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб
"Почему никто не бросает мяч двум мужчинам в синих костюмах?"
"Они рефери".
"Кто такие рефери?"
"Судьи, что объявляют болы и страйки, ауты и сэйвы".
"Что такое болы и страйки, ауты и сэйвы?"
Каждый мой ответ приводил по меньшей мере к четырём новым вопросам. И это стало раздражать людей вокруг нас, особенно тех, чьи уши располагались прямо перед нами.
"Я хочу немного арахиса".
Благодарение Господу, это переключило её внимание. Всё оставшееся время игры она сидела, жуя арахис, в основном опустив голову, иногда поглядывая на толпу и замечая всё, что происходило вокруг, но ни разу не обратив глаза на игровое поле.
"Мы не играем в подобные игры в России".
"Я не думал об этом".
"Похоже, в этой игре нет ничего особенного".
"Не было бы, если бы все проявляли к ней такой же интерес, какой проявляешь ты".
Чьи-то подачи привели к "базе за болы"78. "Он его прогулял", – простонал один из фанатов.
"Это то же самое, что прокатить кого-то по Чикаго?" – с полной серьёзностью спросила моя жена.
Наконец раздаётся могучий рёв, поскольку Рут мощнейшим ударом зарабатывает свой хоумра́н. Он рысцой обегает все базы с обычным безразличным видом, который присущ его имиджу.
"А что случилось?" – слышу я, чувствуя тычки в свои рёбра.
"Рут выбил хоумра́н".
"Почему ты не предупредил меня, что он собирается это сделать? Ведь я же на хоумра́н и пришла посмотреть".
И вот первая игра завершена. Теперь, возможно, наступит передышка. По крайней мере, мы найдём иные темы для беседы. Но я, как водится, не прав.
"Кто выиграл?" – было следующим вопросом, и мне пришлось поломать голову, чтобы на него ответить.
"'Янкис'79", – упрямо буркнул я, стиснув зубы.
"Теперь мы идём домой?"
"Нет, это только конец первой игры. Лишь полдела сделано".
"Какие команды будут играть во второй?"
Я хотел сказать: "'Корея' и 'Монтесума'", – но был уверен, что это приведёт лишь к длительному обсуждению соответствующих достоинств обеих.
"Я хочу вернуться домой. Я невысокого мнения об этих людях вокруг. Они ведут себя так, будто сошли с ума. Ты только посмотри на этого человека в мятой соломенной шляпе. Вот увидишь, сейчас его жена его приструнит".
"Не все жёны одинаковы".
"А вот мужья – да. Думаю, 'Янкис' проявят вежливость и уступят во второй игре. Зачем теперь поливают газон? Только прошлой ночью шёл дождь. Бейб Рут – самое неподходящее имя. А как его фамилия? Я хочу вернуться домой".
"Что ж, пойдём домой, – сказал некто с мыслью об убийстве. – Вперёд".
Это был один из тех разочаровывающих вечеров, что предвкушаешь с удовольствием, а завершаешь с отвращением. Я ожидал, что придётся ответить на несколько вопросов, но даже и представить не мог такого шквала. С тех пор мы ни разу больше не ходили вместе на бейсбольные матчи. Однако и по сей день, посещая их, я иногда ёрзаю на своём кресле, ожидая, что тоненький голосок спросит: "А сколько болов в страйке?"
На следующей неделе мы отправились в Чикаго посмотреть футбольный матч80 между командами армии и флота. В поезде она спросила, есть ли в военно-морском флоте кто-нибудь, кто мог бы выбивать хоумра́ны столь же умело, как Бейб Рут. Мне пришлось объяснять, что ни один из терминов, использующихся в бейсболе, не применим к футболу. Позже мне на моей полке приснился вот такой кошмар:
Мы сидели напротив пятидесятиярдовой линии, и я только что вернулся на своё место, обшарив весь стадион вдоль и поперёк в поисках арахиса и хот-догов. Во время моего отсутствия защитник ВМФ пробежал 90 ярдов для тачда́уна81 – я проворонил великолепную игру. Охваченный горем, я попросил свою жену рассказать об этом эпизоде.
"Они наконец-то разрешили одному из парней пробежаться, – сказала она. – Я не могу понять, почему они не всегда позволяют ему бегать. Он же хочет, а они не дают. Не очень-то спортивно – всем скопом прыгать на него, как они это делают".
Я проснулся, сжав руками подушку и вытряхивая из неё жизнь. В то же утро жену увезли прямо с поезда в больницу. Это был ежегодный приступ пневмонии. Та случалась у неё уже семь раз, и она всегда выкарабкивалась. Мы относимся к пневмонии так же, как большинство людей – к головной боли или икоте. Но она пропустила главное событие года – финальный счёт был 21:21.
"Наверное, это была плохая игра, – сказала она, лёжа в своей палате, – ведь ни одна из команд не оказалась достаточно хороша, чтоб обыграть другую. Тем не менее мне кажется, что после того, как всех этих парней привезли в Чикаго, они должны были, по крайней мере, сыграть тай-брейк82", – поделилась она с медсестрой.
"Я так понимаю, что было уже слишком темно, чтоб продолжать матч", – ответила та.
Я на цыпочках вышел, чтобы принести цветы для прикроватной тумбочки.
Теперь, когда мы жили всего в двух часах езды от Нью-Йорка, было необходимо, чтобы тамошняя русская колония устроила в нашу честь вечеринку. Я должен был ощутить вкус того, что означает быть изгнанником, побыв чужаком в своей собственной стране.
"Что ты хочешь, чтоб я туда надел?" – спросил я Ирину.
"Надень что угодно. Мои люди будут там во всех видах одежды, от шикарных костюмов до казачьих бриджей для верховой езды. Они облачаются в то, что имеют".
Нас было сорок человек – все русские, кроме меня. Когда мы вошли в гостиную хозяина дома, все там присутствовавшие разговаривали одновременно на смеси французского, русского, итальянского и немецкого. Он же был очень вежлив и обратился ко мне на английском (мой русский словарный запас состоит из слов выражения привязанности, парочки ругательств и "ничево"). Нам сразу же вручили две рюмки водки и познакомили с хоровым пением. Все они были любителями, но исполнение оказалось по-настоящему красивым. А как они умели танцевать!
"Ты хорошо проводишь время?" – поинтересовалась Ирина, застав меня в какой-то миг одного.
"Замечательно. Я не понимаю ни слова из того, что говорят эти люди, но они определённо знают, как правильно кутить".
"Они ужасно милы, – сказала она с упрёком. – А вот ты, как я и ожидала, производишь плохое впечатление. Почему ты не общаешься? Мои люди любят поговорить".
"У меня пока не было возможности".
"Создавай возможности сам. Они не будут тебя умолять, но решат, что я вышла замуж за дурня".
"Но как же тут разговаривать? Никто ведь не слушает. Посмотри, все трындят, перебивая друг друга. Почему они не дают никому даже шанса?"
"Ты безнадёжен", – возмущённо отрезала она.
И тут мы прервались, заметив, как наш хозяин, встав на стул и призывая к тишине, махал руками.
"Нас пришёл сфотографировать мистер Коклёвич, – прокричал он, перекрывая шум, и добавил, – фотограф", – указав на невысокую коренастую фигуру в сюртуке с длинными фалдами, явно нуждавшемся в том, чтоб его почистили и погладили.
Как же было не запечатлеть всех этих русских собравшимися вместе. Мистер Коклёвич деловито расставил свой штатив, развернул мятый коричневый свёрток, содержавший порошок для вспышки, и вскоре уже группировал нас поближе друг к другу, чтобы мы все могли попасть в кадр.
"Мы должны сидеть в первом ряду по центру", – сказала мне Ирина.
"Только не я. Я боюсь всех этих штук".
"Но ведь это праздник в нашу честь".
"Давай садись впереди, ровно посередине. Я же встану за тобой в заднем ряду, где смогу в крайнем случае пригнуться".
С детства с опаской относясь к вспышкам и ни разу в жизни не увидев ни одного снимка, где они придали бы запечатлённым там индивидам хоть какое-то сходство с реальными людьми, я постарался, чтобы позади Ирины была видна лишь моя голова. Ирина обернулась и улыбнулась мне, убедившись, что я буду виден на фотографии.
Многократно исчезнув под своей чёрной накидкой и столько же раз появившись оттуда, мистер Коклёвич сообщил нам, что всё готово. Он встал, держа в левой руке поднятую вспышку и призывая всех успокоиться и выглядеть приятно. Он дважды щёлкал, чтобы поджечь порошок, но это не сработало. Он выглядел столь нелепо, что был вынужден подождать, пока все не отсмеются. Пришлось приложить усилия, чтобы заставить людей замолчать.
Вдруг раздался громкий взрыв. Потолок почернел от дыма, со стен посыпались большие картины в тяжёлых позолоченных рамах, а со столов буквально смело́ вазы и антикварные безделушки. Сорок человек были в сильном возбуждении. Те, кто сидел в первом ряду, повернули назад свои грязные лица, запачканные катастрофой, происшедшей от них так близко. И я едва узнал свою Ирину, когда бросился ей на помощь. Горе-фотограф просил прощения у каждого в отдельности, объясняя, что, должно быть, взял с собой не тот порошок. Говоря это, он низко кланялся, смахивая фалдами своего длинного сюртука остатки антиквариата со стола позади себя. Две женщины упали в обморок, и их уже приводили в чувство попеременными вливаниями воды и водки. С величайшим трудом я протолкался к своей жене. Она уже лежала на диване, обхватив голову руками.
"Ты не ранена?" – с тревогой спросил я.
Она подняла глаза. Слёзы, образуя дорожки, текли по её измазанным сажей щекам. Она сотрясалась от смеха.
"Тебе лучше подняться наверх и принять ванну, – удалось выдавить мне. – Это должно улучшить фотографию".
"Отлично, – откашливалась она, – Ему непременно следует сделать ещё одну после столь успешной первой".
"Он принёс всё, кроме римских свечей. Иначе они, вероятно, были бы частью второй попытки".
"Как ты думаешь, что это было?"
"Как я думаю, что это было? Ну, ничего особенного. Обычная русская процедура. То, что они всегда делают. Я даже удивлён, что мы все не вылетели сквозь крышу. Нам лучше вернуться в Филадельфию, где жизнь не такая насыщенная".
К этому времени с улицы прибежали прохожие и таксисты. Услышав взрыв, они захотели узнать, есть ли раненые, и если да, то могут ли они оказать первую помощь.
Я не сомневаюсь, что вспышку по ошибке зарядили тринитротолуолом, поскольку камера лежала ничком на полу, а нелепый штатив развалился поверх неё, как огромный паук, на которого только что сели. Русские, быстро придя в себя, любезно говорили фотографу: "Ничего, с нами всё в порядке". А потом, к своему изумлению, я увидел, как хозяин дома дружелюбно пожал ему руку, прощаясь с ним у двери.
Остаток вечера был потрачен на то, чтобы собрать разбитый фарфор, снять испорченные дымом шторы, развесить картины и обсудить, какие именно дамские наряды смогли выдержать бомбардировку. Водки хватило, так что всё закончилось хорошо.
Вернувшись домой из короткого отпуска в Нью-Йорке, мы обнаружили, что в наше отсутствие произошёл неприятный инцидент. Одно из фасадных окон было разбито, а прямо у входной двери стояла пара наших лучших кожаных саквояжей с аккуратно сложенными в них нашими же более-менее ценными пожитками. При дальнейшем исследовании мы обнаружили, что дом был обшарен с носа до кормы. Пропали меховые шубы, платья и скромные украшения моей жены.
"Вот что случается, когда мы сообщаем газетчикам, что собираемся уехать на несколько дней", – сказал я.
"Я ничего им не говорила. Газеты напечатали это ещё до того, как я узнала сама, что мы едем".
"Что ж, кто-то поимел неплохой улов".
"Когда на прошлой неделе срок действия нашей страховки истёк, ты же сам сказал её не продлевать. Ты всегда поджигаешь сарай, прежде чем загонять туда лошадей – ой, я имела в виду выгонять оттуда. Теперь всех моих драгоценностей нет, и мои шубы пропали, а то, чего лишился ты, – это всего лишь блок сигарет".
"Это единственная ценная вещь, что мне когда-либо дозволялось иметь".
"Видит Бог, мне уже сильно требовалась новая шуба, а что касается украшений, то я смогу найти им весьма разумную замену".
Это дело грозило обернуться тяжёлым бременем для семейного бюджета, вследствие чего я решил сменить курс, взяв его по левому борту.
"Похоже, он намеревался вернуться за саквояжами", – сказал я.
"Разумеется, он вернётся, однако я иду спать".
"Я сяду на диван и буду ждать его с пистолетом. Любой, кто войдёт в эту парадную дверь, будет сначала застрелен, а объяснения последуют потом", – предупредил я её, когда она стала подниматься по лестнице.
Я принялся гасить весь свет, дабы наш незваный гость, вернувшись, решил, что на берегу чисто.
"А вдруг кто-то из твоих друзей …" – донеслось со стороны перил. "Никто не склонен заявляться к нам после одиннадцати", – крикнул я в ответ.
"Твои сумасшедшие компаньоны никогда не заходят раньше одиннадцати, но они-то определённо заслуживают того, чтобы их пристрелили. Расстрел даже слишком хорош для многих из них".
В доме наступила тишина, и я приступил к тому, что вполне могло бы сойти за всенощное бдение. Мой браунинг был взведён. Волнение от того, что в дом вот-вот заберётся грабитель, не особо приятно, но вызывающее дрожь чувство предвкушения, охватившее меня, сидевшего неподвижно, словно кот в засаде, не давало уснуть.
По моим прикидкам, должно быть, было около 2 часов ночи, когда я услышал безошибочно узнаваемые звуки в районе заднего крыльца. С сильно бьющимся сердцем я на цыпочках прокрался в кухню. Наконец-то мародёр осмелился вернуться, но через служебный вход. Я занял свою позицию так, чтобы, когда откроется дверь, оказаться за ней, позволив ему проникнуть внутрь прежде, чем он заметит моё присутствие. Полная же луна мешала моим планам, заглядывая в кухонные окна и освещая всё вокруг. В двери тихо повернулся ключ, и она стала медленно, исподволь открываться. Бог мой! Это была женщина. Я же не мог выстрелить в женщину. Итак, я обхватил её обеими руками, крепко прижав к себе. Когда мои пальцы добрались до её горла, раздалось бульканье и кашель. Но она сопротивлялась. Поняв, что она наконец ослабла, я включил свет.
"Ирина?!"
Ибо это была она – в перепачканных туфлях и платье, с загадочной чернотой вокруг глаза, яростно сжимавшая в грязном кулаке белый обрывок ткани.
"Я почти поймала его, – торжествующе сказала она, гордо демонстрируя то, что оказалось куском его рубашки. – Я решила покараулить, как и ты, но только снаружи, в саду – и он действительно появился. Но, заметив меня, бросился бежать. Я погналась за ним, и настигла, и сбила его с ног – я научилась этому из вашего американского футбола, – но он всё же встал и ударил меня вот сюда (она указала на поменявший цвет глаз), и прежде чем я смогла подняться на ноги, он оставил меня далеко позади. Так что моя единственная добыча – этот лоскуток".
Итак, все мои планы рухнули. Грабитель сбежал, и меховые шубы с шёлковыми платьями не вернуть.
"Зачем ты это сделала?" – спросил я, промывая ей глаз.
"О, это было волнующе! Самое весёлое, что случилось со мной со времён революции. И, видимо, я должна была его упустить. Надеюсь, что будут ещё. Я больше не позволю им ускользнуть из моих рук".
"В следующий раз, когда вор придёт в этот дом, позволь мне разобраться с ним самому. Я сначала выстрелю, а потом уж буду применять футбольные навыки".
"Я бы тоже выстрелила, будь у меня пистолет".
"И убила бы его, и была бы осуждена за непредумышленное убийство не того парня", – стал причитать я.
"О, как я скучаю по всему этому. Тюрьма, одиночное заключение, смертные приговоры – революция была потрясающей".
"Ты можешь, если захочешь, провести свой следующий отпуск в государственной тюрьме".
Вот что прикажете делать бедному мужу с женой, часами караулившей в одиночестве в мрачном саду, чтобы выследить вора, погнаться за ним и схватить?
Наконец она затихла в моих объятиях.
"Ирина, обещай мне, что ты больше так никогда не поступишь".
"Обещаю".
Но всегда находились другие поступки, которые я не мог предугадать, дабы заранее заставить её пообещать не совершать и их тоже. Я знал, что нужно лишь подождать. И ждать приходилось недолго.
Всего несколько дней спустя, в конце большого званого ужина, мы оказались лицом к лицу со столами для игры в бридж. Я мог бы это предвидеть – мы были в окружении толпы фанатов этой игры. За ужином я был вынужден обсуждать Уорка, Уайтхеда и Калбертсона, а ещё выслушать обзор истории сей замечательной забавы, начиная со времен ю́кера и "Калифорнийского Джека"83.
Также во время ужина я слышал, как моя жена задала своё стандартное количество вопросов: "Кто такой Калбертсон? Разве Работа84 – это не забавная фамилия для мужчины? Является ли Седоголовый85 одним из достопочтенных отцов церкви? Был ли Калифорнийский Джек золотодобытчиком?" и прочая и прочая и прочая.
Гости занырнули в свои кресла для бриджа, словно волки, окружившие парну́ю тушу. Ведь намечалась битва экспертов.
"Извините, – сказал я хозяйке дома, – но моя жена не играет".
Ирина моё замечание услышала.
"Я определённо буду играть", – поправила она меня с недовольным видом.
Я знал, что она не играла, ненавидела карточные игры, в сущности, едва отличала одну карту от другой. Но, как и в случае с маленьким мальчиком, который, когда его спросили, играет ли он на скрипке, ответил: "Не знаю, никогда не пробовал", – жребий был брошен.
К сожалению, меня не было за её столом, так как иначе для кого-то другого было бы на один испорченный вечер меньше. Со своего места за соседним столом я напрягал весь свой слух, пытаясь понять, что же случится далее.
"Я бы сделала заявку на вини", – сказала она своему партнёру.
"Сколько, и, кстати, что такое вини?" – услышал я его вопрос.
"Вот эти", – сказала она, спокойно показывая туза пик.
Их соперники сердито зыркнули.
"Но могу – и на трефы, если вы предпочитаете сыграть на трефах", – сразу предложила она.
"А что такое трефы?"
Она подняла туза крестей.
"У меня есть и несколько других симпатичных карт без чисел". И, прежде чем соперникам удалось её остановить, она показала партнёру весь свой веер целиком.
Я был так заинтригован её крахом, что сразу же получил три взятки без козыря за собственным столом. Мой партнёр смотрел на меня так, словно желал спросить: "Ты хочешь сказать, что это твоя жена не умеет играть в эту игру?"
Я был так невнимателен, слушая, что творится за столом Ирины, что на следующей раздаче, имея на руках всё, что только можно, глупо спасовал. Мой партнёр был ошеломлён, когда я в роли "болвана" выложил карты на стол. Он сделал заявку на две взятки на крестях, в итоге получив "малый шлем"86.
Три человека, сидевшие с Ириной, были заняты её обучением азам бриджа. Минуло совсем немного времени, прежде чем всё стихло, и игра пошла своим чередом. Отсутствие какой-либо болтовни за её столом стало действовать мне на нервы. Да, они, судя по всему, всё ещё с ней играли. Скоро пришло время меняться. Все люди за остальными столами томились в ожидании, пока её стол завершал свой второй роббер87. Я ёрзал на своём стуле. По окончании их розыгрыша я услышал, как Ирина спросила: "Куда мне теперь идти?" Неужели у неё не хватило здравого смысла попросить хозяйку дома, которой изначально не нашлось места, заменить её? Но нет, она перемещалась вместе со всеми.
"Как ты посмела заявить, что будешь играть? – прошептал я ей мимоходом. – Ты испортила мне весь вечер. Ты позоришь меня".
"Каков твой результат?" – безрассудно спросила она. Поскольку я был расстроен, наблюдая за ней, у меня набралось за два роббера лишь 200 очков.
"Посмотри-ка на мой", – гордо сияла она. На её учётном листке было нацарапано 2135. Я в досаде вернулся к игре. Но удача ко мне так и не пришла, хотя со временем мои результаты и улучшились.
После финального роббера хозяйка дома занялась сбором и подсчётом суммарных очков. Я чуть не грохнулся навзничь, когда она, объявив, что моя жена выиграла приз среди дам, вручила ей прелестную сумочку, расшитую бисером. Ирина, подняв её, показала мне, дабы получить моё одобрение. Потом выяснилось, что я выиграл утешительный приз для джентльменов. Итак, я был награждён весёленьким ярко-красным галстуком.
По дороге домой чувство обиды от испытанного унижения буквально переполняло меня.
"Ты не очень хорошо справился сегодня, не так ли?" – спросил тихий голос.
"Паршиво".
"Это такая простая игра, что, как я думала, даже ты сумел бы в неё сыграть".
"Я умею в неё играть. Я играю в неё уже двадцать лет. А кто сказал тебе, что ты сможешь?"
"Я могу. Искусно. Я же выиграла приз, не так ли? И я уверена, что этот красный галстук будет хорошо смотреться с твоим парадным костюмом. Он будет необычайно уместно струиться по твоей манишке".
"Не могла бы ты, пожалуйста, объяснить мне, как же, чёрт возьми, ты умудрилась выиграть приз?"
"Карточное чутьё, дорогой. У одних оно есть, у других нет. В тот единственный раз, когда ты был за моим столом, ты играл отвратительно. Тебе стоило бы взять пару уроков, чтобы людям не было стыдно приглашать со мной и тебя".
"Послушай. Ты когда-нибудь до сегодняшнего вечера играла?"
"Раньше я играла со своим отцом в вист. Это та же самая игра".
"Ты когда-нибудь в своей жизни до этого вечера играла в бридж?" – со злостью повторил я.
"Нет".
"Тогда как, во имя Евы, тебе удалось выиграть приз?"
"Большую часть времени я играла в роли 'болвана'. Но имела на руках все карты с картинками. Все так сказали. А ты идёшь и портишь всё дело, говоря им, что я не играю. Тебе должно быть совестно".
Признаюсь, мне было.
Вот так вечер!
В очередной раз мне пришлось совершить для моей компании длительную поездку по Югу, включавшую неделю в самом причудливом из американских городов – Ча́рльстоне. Я возобновил старые дружеские связи прошлых лет (ведь в Ча́рльстоне я провёл два года на борту одного из эсминцев дяди Сэма). Мои прежние возлюбленные, хотя и вышли замуж, судя по всему, были рады меня видеть. Здесь устраивались вечеринки, подавались мятные джу́лепы88 и игрались мечтательные вальсы под чарами благоухающей набережной Бэттери. Было довольно приятно вновь выпить чего-нибудь вкусненького по разумным ценам, лишь перебравшись на пароходе из Флориды. И старый игорный зал с его рулеткой, некогда забравшей все мои деньги, на этот раз был добр ко мне. Я стал старше и играл консервативнее, ставя на "красное" и "чёрное", а не на более высокодоходные, но рискованные числа.
Когда я добрался домой, у двери меня встретила Ирина, поприветствовавшая мужа с насмешливой улыбкой.
"Хороша ли была поездка?" – спросила она, когда прошло волнение от долгожданной встречи.
"Так себе", – ответил я со скучающим видом, что присущ вернувшимся мужчинам-пилигримам.
"Так себе?"
"Да. Почему ты спрашиваешь?"
"Ну, я просто хотела узнать, понравилось ли тебе снова общаться с Джун Нельсон".
Как она узнала это имя? Я почувствовал краску, прилившую к моему лицу.
"Да", – сказал я, будучи не совсем готовым лгать по этому поводу.
"Танцует ли она так же хорошо, как раньше?"
"К чему ты клонишь?"
"Я рада, что ты выиграл в рулетку. Как общество Ча́рльстона смотрит на то, что ты всю ночь играешь в казино с дамами полусвета после танцев с их любимыми дочерями?"
"Я не общаюсь с дамами полусвета".
"Там была красивая девушка, игравшая рядом с тобой. Неудивительно, что ты сорвал куш, получив такое вдохновение".
Я злился всё больше и больше, но решил позволить ей довести цепочку до конца.
"Каково это – совершать со своими прежними возлюбленными променад по Бэттери, будучи уже два года женатым?"
Я буквально оцепенел, не в силах вымолвить ни слова в свою защиту, хотя моё поведение во время отсутствия и являлось образцовым. Но ведь вполне естественно вернуться в любимые места своей дикой холостяцкой юности, чтобы выяснить, процветают они по-прежнему или нет. Как, когда и где она получила всю эту информацию?
"Это неправда, – кричал я снова и снова в ответ на все её расспросы. – Ты что, ясновидящая, у тебя открылся третий глаз?" – удалось вымолвить мне, когда наконец ко мне вернулось второе дыхание.
"Держу пари, что да", – ликующе воскликнула она.
"Ты либо следила за мной, либо наняла детектива, чтобы тот следил. Тебе должно быть стыдно!"
И тут зазвонил телефон. Она бросилась снимать трубку – я решил, что слишком нетерпеливо. Это выглядело подозрительным. Я промчался вверх по ступенькам к другому аппарату в моей берлоге.
"Это снова мистер Браун, – услышал я мрачный мужской голос. – У меня есть ещё кое-какие новости из Ча́рльстона. Во вторник вечером ваш супруг посетил яхт-клуб. Он был там с другой своей старой возлюбленной. Её мужа тогда не было в городе. Её зовут …"
"Ты лжец!" – проорал я в ответ, и он поспешно повесил трубку. Я кинулся обратно вниз.
"Итак, у тебя есть детектив, который следил за мной. Шпионить за собственным мужем! Разве это не прелестно?" – вскричал я.
Она принялась хохотать.
"Самый подлый, низкий и жалкий из поступков!"
Она хохотала всё громче.
"Кто этот человек?"
"Я не знаю, кто он, однако он звонил мне каждый день или два с тех пор, как ты уехал. Очевидно, кто-то пытается нас рассорить".
"Ты ожидаешь, что я в это поверю?"
"Это правда. Он таинственный мистер Браун. И единственная причина, по которой я вообще с ним беседовала, заключалась в том, чтобы его найти. Я действительно наняла детектива, но совсем не для того, чтоб следить за тобой, а чтоб попытаться поймать мистера Брауна. Этот неприятный тип всегда звонил из другого автомата, и мой Шерлок Холмс не смог его отследить. Теперь, когда ты вмешался в наш разговор, я боюсь, что он больше не позвонит. Мне было забавно слушать его сразу после прочтения твоих писем о том, как усердно ты трудился в Ча́рльстоне. Единственная загадка для меня – как ты вообще находил возможность писать, будучи невероятно занятым весь день и всю ночь".
Мы так и не отыскали мистера Брауна, как и не поняли его мотивов. Но Ирина пыталась его найти. Или же она добралась до своего детектива раньше меня? Как работящему мужу это узнать?
По прошествии нескольких дней, когда мы вместе ходили по магазинам, наше внимание привлекло скопище людей, собравшихся перед небольшим бутиком мужской одежды. Мы протиснулись сквозь толпу, чтобы как следует разглядеть то, что вызвало всеобщее возбуждение. Там, в большой упаковочной коробке, лежала огромная морская черепаха, у которой почти отсутствовал один глаз в том месте, где она, очевидно, зацепилась за крюк. Она маялась под палящим солнцем, ведь температура была значительно выше ста градусов89. Надпись на коробке рассказывала следующую историю:
ПОЙМАНА Д. Е. БИМИШЕМ ВО ВРЕМЯ ОТПУСКА. ВОЗРАСТ: 150 ЛЕТ. ВЕС: 100 ФУНТОВ90.
"Кто весит 100 фунтов, будучи 150-летним – мистер Би́миш?" – спросила Ирина.
"Нет, простофиля, черепаха".
"А как определяют, что черепахе 150 лет?"
"По кольцам на шее".
"Подумать только – такая старейшина в жуткой коробке. Бедная кусака. Выглядит так, будто ей дискомфортно. Её глаза полны страдания. Ей требуется вода".
Я не могу описать черепаху, полную страдания, у которой есть только один здоровый глаз, чтобы это страдание выразить, но при ближайшем рассмотрении она действительно выглядела испытывающей дискомфорт, да и вообще несчастной. Я увидел, как в глазах Ирины разгорался огонь.
"Пойдём", – крикнула она.
"Куда?" – спросил я.
"Потерпи и увидишь".
Она завела меня внутрь бутика одежды Би́миша. Щеголеватый молодой продавец, потиравший руки в предвкушении продажи пары запонок, учтиво с нами поздоровался. Прежде чем он успел произнести обычное: "Что я могу для вас сделать?" – моя жена спросила: "Где мистер Би́миш?"
"Он у себя в кабинете. Вы хотели бы его видеть, мадам?"
"Немедленно".
"Что ты намереваешься делать?" – с беспокойством спросил я, когда наш посыльный исчез.
"Подожди, осталось недолго", – её глаза метали молнии.
"Горе Би́мишу", – подумал я, увидев, как тот к нам приближается.
"Вы мистер Би́миш?" – спросила она, когда он был от нас ещё в восьми шагах.
"Да, мадам, что я могу …"
"Это ваша черепаха?" – она указала в сторону двери.
"Да, безусловно, – гордо просиял он. – Я выловил её, будучи в отпуске в Южном Джерси. Разве ж она не …"
"Почему вы позволяете ей лежать на солнце?"
"Ну, мадам, черепахи любят солнце, они …"
"Правда? Вы понимаете, что она мучается и что ей не хватает воды? Я член ОПЖОЖ91, и вы либо засунете эту кусаку под кран, либо я заявлю на вас за проявленную к ней жестокость".
"Но, мадам …"
"Я приду через полчаса. Если она всё так же будет лежать там в этих жутких условиях, то я вызову полицию". И, показав свой значок общества защиты животных, она повернулась на каблуках и вышла из магазина. Я покорно следовал за ней, не сказав ни слова. Когда я догнал её за дверью, ко мне вернулся дар речи.
"Зачем связываться с этой черепахой? Она же не твоя. И какая тебе разница, жарко ей или холодно? Какое это имеет значение? Ты ставишь нас в весьма неловкое положение".
Она проигнорировала все мои вопросы.
"Мы вернёмся через полчаса и уладим это дело", – было тем, что она посчитала нужным сказать.
Тридцать минут спустя мы вернулись поучаствовать в веселии. Я бы с радостью покинул корабль, однако одно из наших главных правил – никогда не бросать друг друга в стрессовой ситуации. Патрульный фургон был припаркован задом к обочине, и миссис Кусаку грузили на заднее сиденье.
"Куда вы её везёте?" – услышал я вопрос прохожего, обращённый к одному из стоявших на тротуаре патрульных.
"Какая-то дура из ОПЖОЖ приказала Джо её арестовать".
Я боялся, что моя супруга может услышать это замечание и перенести драку в полицейское управление. Лично я был готов не обращать на него внимания. К счастью, она не услышала, и через минуту мистер Би́миш снова попал к ней на сковородку.
"Я вижу, вы решили её сдать", – сказала она.
"Да, мадам, в полицейский участок. Они обещали поместить её под кран, как вы и предлагали".
Я думал, что инцидент исчерпан. Но два вечера спустя мы ужинали в соседнем ресторане, в который частенько заходим.
"Что у вас сегодня вкусненького?" – спросил я официанта, который ещё ни разу нас не подводил.
"Есть прекрасный свежий черепаховый суп", – ответил тот.
"Где вы взяли черепаху?" – с тревогой спросила Ирина.
"Мы купили её у парня по фамилии Би́миш".
"Ну, нам нет до него никакого дела", – молвила она, неловко покраснев.
Я не смог удержаться от смеха. Когда мы сделали заказ и он ушёл, я сказал ей: "Теперь посмотри, что ты натворила своим неумным вмешательством. Ты повинна в убийстве. Угробила безобидную старую кусаку, которая счастливо грелась на солнышке. И вот она суп".
"Всё в порядке, – парировала она. – Суп стал её уделом, но она избавилась от своих страданий, и, я думаю, мистер Би́миш больше не будет использовать животных для рекламы. Я лишь сожалею, что мы не купили её для себя".
Я представил себе, что могло бы быть. 100-фунтовая черепаха таскала бы по дому все свои 150 лет, ожидая возможности оторвать нам ноги.
Несколько месяцев спустя случился похожий инцидент. На этот раз страдали живые индейки, подвешенные на рынке вниз головами. Когда мы вернулись после настойчивых требований Ирины, они висели в том же положении, но уже без голов. Есть виды братьев наших меньших, которым она, судя по всему, бессильна помочь. Я испытываю искушение самому вступить в ОПЖОЖ, чтобы мочь защитить хотя бы своё достоинство.
