Ирина Скарятина
Новые миры взамен старых
Посвящается КИРЕ (Сайре Каттер Беквит) и нашей долгой дружбе.
Фотография Ирины Скарятиной и Виктора Блейксли из статьи в американской газете Атланта Конститьюшн от 3 октября 1934-го года.
Часть Первая. Германия
По пути в Гамбург
Ирина Скарятина
Ночь была прохладной, дул пронизывающий ветер, как это обычно бывает на Северном море, и я, сидя в низком шезлонге, укутавшись до подбородка, смотрела на усыпанный звёздами небосвод, наблюдая, как раскачивались вверх-вниз созвездия. Сначала они практически полностью исчезали, оставаясь лишь над головой на узкой чёрной полоске, протянувшейся между краем тента и перилами прогулочной палубы, затем вновь возникали до самой последней звёздочки на горизонте, по мере того как наш лайнер с монотонной регулярностью поднимал и опускал свой борт. Это было головокружительное представление, тем более что блеск смещавшихся небесных светил, похожих на множество сверкавших волшебных кристаллов, гипнотизировал меня, навевая дремоту; и я хотела, чтоб оно прекратилось.
Однако в целом мне было не на что жаловаться, поскольку переход из Балтимора в Гавр был почти идеальным, в сущности столь же идеальным, как и любой другой июньский переход, в котором я когда-либо участвовала ранее. Десять дней в море – это долгий срок, но всё-таки он оказался весьма приятной передышкой после зимы, в течение которой мы писали и читали лекции о нашем недавнем опыте посещения СССР – неизменно животрепещущей теме, вокруг которой яростно ломаются копья, – а также пытались не отставать от захватывающего дух темпа американской жизни. И когда Вик внезапно предложил: "А давай-ка поедем за тишиной и спокойствием в Европу", – я с восторгом подхватила эту идею.
После долгого круиза на одном из самых тихоходных американских лайнеров я грезила об успокаивающе плавном спуске вниз по Рейну в одном из тех очаровательных складных резиновых каноэ, которые покупают где-то в верховьях реки, надувают, а затем, таинственным образом застегнув вокруг талии, начинают грести и скользить. Мы даже горячо поспорили о том, взять ли нам два каноэ или одно, но в итоге решили, что два будут безопаснее, потому что, если одно из них перевернётся, всегда будет другое, которое придёт на помощь.
"А потом, – мечтательно продолжила я, – когда мы закончим заплыв на каноэ и продадим их в низовьях реки, что, как мне сказали, является самым мудрым поступком, мы сможем отправиться в велосипедное путешествие по всей Германии, останавливаться на ночь в живописных, увитых розами и плющом деревенских отелях и жить простой сельской немецкой жизнью".
"Конечно, отличная идея, это прекрасно! – согласился Вик. – А устав от велосипедов, мы можем немного прогуляться пешком. В конце концов, это единственный способ действительно узнать страну. Просто бродить с рюкзаками за спиной от деревни к деревне и, как говорят у нас на флоте, 'пытаться произвести впечатление на туземцев', или, скорее, дать туземцам произвести впечатление на нас".
Позже, как следует отдохнув, мы могли бы вновь посетить Советский Союз и из первых рук узнать о последних удивительных достижениях. А потом отправиться в обратный путь домой через Австрию, Швейцарию и Италию, освежаясь венскими вальсами, бодрящим альпийским воздухом и прохладными голубыми водами горных озёр, чистыми, как хрусталь. Это была бы великолепная программа, согласились мы, кивая головами в приятном предвкушении, ведь, в конце концов, что может сравниться со спокойным ленивым летом в Европе?
И до сих пор всё шло именно так, как ожидалось. Мы неожиданно и в высшей степени поэтично обнаружили наш корабль пришвартованным у цветущих лугов; мы скользили по приятно спокойным водам Чесапикского залива мимо фантастически маячивших вдали радиовышек Аннаполиса; мы побродили по Норфолку и помахали на прощание Олд-Пойнт-Комфорт и Кейп-Генри, где лоцман оставил нас и мы вышли в открытое море. Затем мы пережили череду тихих однообразных дней – все они были абсолютно одинаковыми и очень приятными.
В Гавре мы на несколько часов сошли на берег, исследовали старый город и заходили в маленькие кафешки, где пили горячий шоколад и французское вино, ели хрустящие золотистые круассаны и тёплые бриоши, которые напомнили нам о "Керхулу" – нашем любимом заведении в Квебеке. На обратном пути к кораблю мы зашли в шестисотлетний собор Нотр-Дам-де-Гавр-де-Грас и стали свидетелями оживлённых приготовлений к скромной маленькой свадьбе. Небольшая толпа, одетая в лучшие воскресные наряды и выглядевшая как весёлый оазис посреди бесплодной пустыни, стояла у алтаря и нетерпеливо наблюдала за каждым движением служителя храма, пока тот зажигал свечи и подготавливал всё к службе.
"Он такой медлительный; мон Дьё1, почему он не торопится?" – прошептала юная девушка толстому старому джентльмену с бородой, которая выглядела точь-в-точь как маленькая серебряная лопата.
"Дитя моё, это меня не беспокоит. Вот что меня действительно беспокоит, так это где наш жених? Ведь он опаздывает, как-то странно опаздывает", – ответил старик зловеще и столь громко, что все в ужасе обратили на него свои взоры.
"Он прав, Жан опаздывает. О, мон Дьё! Жан опаздывает", – в волнении пронеслось по толпе, тогда как Вик бесчувственно пробормотал: "Держу пари, что этот парень Жан вообще не появится".
В этот момент совсем маленький мальчуган в белом атласном костюмчике, указав пальцем на Вика, пронзительно закричал от восторга, перекрывая все остальные звуки: "Тьён, Папа́ – вуаси́, Папа́!"2 – к большому замешательству его молодой матери, поскольку все стали смотреть на неё и моего мужа с явным подозрением.
"Тише, шери́3! Это не папа, это совсем незнакомый господин", – отчаянно прошептала она.
Но так как тот не послушался и не собирался униматься, она в конце концов увела своего отпрыска, продолжавшего орать: "Папа́". Однако на полпути к выходу он внезапно изменил своё мнение о личности Вика и завопил ещё истошнее: "Алёр се Жезю́!"4
Когда с этим было покончено и храм снова стал благопристойно торжественным, из алтаря возник озабоченного вида усатый ризничий, который, остановившись на пороге, с тревогой оглядел прихожан. В следующий миг на его лице расплылась радостная улыбка облегчения, и, бросившись к Вику с распростёртыми объятьями, он громко чмокнул его в обе щеки и радостно вскричал: "Поздравляю, мой храбрый Жан, всё готово к твоей свадьбе".
И только когда Вик решительно отказался отвечать на его поцелуи, вместо этого смущённо пробормотав что-то о том, что он америкя́н депю́ лё бато́5, ризничий осознал свою оплошность и рассыпался в извинениях, сопровождая их нескончаемыми поклонами и реверансами и объясняя, что месье выглядит в точности как его лучший друг Жан – жених.
"Давай-ка уйдём отсюда, – нервно пробормотал Вик. – И перестань смеяться. Хорошенькое дело! Сначала я отец этого воющего мальчишки, потом я Иисус, потом я храбрый жених Жан. Что же будет дальше?"
Мы стали покидать храм, стараясь держаться как можно более достойно, провожаемые удивлёнными взглядами свадебной публики. У выхода мы столкнулись с самим Жаном. Пыхтя и задыхаясь, он оттолкнул нас в сторону и помчался по проходу с фалдами своего фрака, развевающимися, подобно знамёнам, и остающимся позади него сильным запахом одеколона, а также с несущимся за ним по пятам и захлёбывающимся своей болтовнёй шафером.
"Да, пока что всё идёт весьма приятно", – подумала я и, поплотнее закутавшись в одеяло, закрыла глаза, поскольку колебания лайнера и звёзд начали меня одолевать. Вскоре я уснула.
"Слышишь? Просыпайся!" – нарушил мой мирный сон и заставил меня резко сесть голос Вика.
"Итак, что случилось?" – спросила я довольно раздражённо, так как не видела никакой причины для подобного шума.
"Что случилось? – закричал он. – Куча всего!" Схватив за руку, он вытянул меня из шезлонга. "Давай, полежишь внизу и послушаешь радио в каюте старшего механика. Оно вещает из Германии; там что-то происходит, и нам нужна твоя помощь с переводом. Гитлер вышел на тропу войны".
"Политические речи – это не так-то просто", – смущённо пробормотала я, с некоторым опасением подумав, что мой разговорный немецкий и витиеватый немецкий политиков ужасно сильно разнятся.
"Ну, что ж, как-то освежи их в памяти и пошли".
Мы поспешили вниз и обнаружили там взволнованную группу корабельных офицеров, слушавших радио. По нему передавали шокирующие вещи:
"Генерал Курт фон Шлейхер6 и его жена застрелены при сопротивлении аресту".
"Командир 'коричневорубашечников' Рём7 и его штаб арестованы за нелояльность".
"Семь лидеров 'штурмовиков' застрелены".
"Фон Папен8 арестован, допрошен и освобождён".
Затем последовало официальное заявление премьер-министра Геринга9: "Ряд офицеров, связанных со 'штурмовиками', был арестован, некоторые покончили с собой, другие были застрелены".
И из общих сообщений:
"Берлин находится под усиленной охраной служащих рейхсвера".
"Железнодорожные вокзалы и центральные улицы закрыты для посещения".
Ух ты! Вот так новости! Я бросила взгляд на часы. Была половина десятого ночи.
"Вот и поговорили мы с тобой о мире и спокойствии в Европе! – проворчал Вик. – По-моему, это похоже на революцию".
"Но с какой стати Гитлеру убивать лидеров 'коричневорубашечников', если принять во внимание, что они привели его к власти?"
Похоже, на этот вопрос никто не мог ответить.
"И разве Рём не был его лучшим другом?"
"Он определённо им был. Что делает ситуацию ещё более загадочной", – согласились все присутствующие.
"Как вы думаете, нам разрешат сойти на берег?" – с тревогой спросила я.
Офицеры с сомнением переглянулись и пожали плечами.
"Трудно сказать, – медленно произнёс один из них. – В случае каких-либо серьёзных беспорядков американским гражданам могут запретить покидать корабль".
"Всё зависит от того, что происходит в Гамбурге, – добавил другой. – Если там спокойно, то у них не будет причин удерживать пассажиров на борту. Однако, если в Берлине введут военное положение, возможно, иностранцам вообще не разрешат въезд в страну".
