Александр Пышненко
Напиши мне о галчонке. Записи на железнодорожных билетах
Некрасивая красота
Эту сложную и напряженную зиму, закончившийся полномасштабным российским вторжением и разграблением оккупантами магазинов; с отсутствием соли, спичек, хлеба, – сменила такая же сложная, некрасивая, голодная, холодная и дождливая не настоящая весна, которую, в свою очередь, сменило такое же холодное, дождливое и неуютное, избитое в конце июня долгим градом, лето; эти погодные и социальные катаклизмы, были сопряжены с невероятным напряжением всех сил на фронте, подъем национального духа, полной концентрации на отражении вражеской агрессии; писанием патриотических стихов, полных эмоциональных всплесков в описании горечи от первых поражений, и, скорой радости, от пришедших побед, сопровождающихся глубокой верой в нашу большую победу.
Я переживал все эти дела, не сумев вовремя скрыться от врага.
Было очень неуютно в разграбленной Черниговской области недалеко от белорусской границы. Полным отсутствием многих наименований продовольственных товаров в не сразу восстановленных магазинах после скорого освобождения поселка в самом начале марта.
Поселок был захвачен буквально на второй день войны. Ходили упорные слухи в первые дни, что область отдадут в пользование соседнему диктатору, Лукашенко, за его лояльность к оккупантам. Впрочем, все это очень быстро закончилось.
Навала врага схлынула: на берегу Десны осталось от них два разбитых танка, уничтоженная установка РСЗО “Град” смонтированная на шасси " КАМАЗа", с застрявшим снарядом в трубе, и снятыми жителями с него колесами, оставленным убегающими россиянами на дороге, в примыкающем к поселку лесу; подорванным, сразу после освобождения поселка мост через Десну, – по непонятным соображениям, – так как в самом начале войны его зачем-то сохранили, взорвав лишь железнодорожное полотно за речкой. Оккупанты было сунулись туда, но мост не выдержал их танков, провалился в самом конце. Мост потом ремонтировали до самого лета и единственный дизель-поезд не появлялся в поселке до самой средины июня.
Началась клубника, и ее приходилось возить в Конотоп, на продаж. Потом град избавил меня от такой повинности, полностью выбив все грядки: не оставив не одного растения.
Оставалось – писать стихи или ездить на велосипеде на озеро за карасями. Еще, можно было отправляться в лес за грибами.
После того, как град кардинально расправился с грядками, все чаще возникало жгучее желание уехать, – хотя бы на какое-то время – из поселка, да, вообще, убраться насовсем из страны, когда ко мне снова зачастили жестокие приступы стенокардии.
До этого самого отъезда, я созревал все лето; как и картофель, и многие овощи, которые в дождливую, пусть и холодную пору, начали постепенно отрастать, формируя будущий урожай. За огородом (по мере созревая к отъезду), я уже присматривал скорее по привычке, используя его лишь в ежедневных медитациях. Я, все больше, отдавал предпочтение рыбной ловле.
С началом движения по железной дороге, не боясь оставленных мин, – я отправился, уже, за самыми глубокими медитациями, в лес. Лес был прекрасный, хоть и присмиревший во время войны: спокойный и омытый дождями. Каждый раз он привечал меня смиренной тишиной, стоило мне, лишь, поднявшись в пять часов утра, добраться до станции, сесть в дизель поезд и, проехав одну остановку, выйти на “41 км”, чтоб увидеть все это. Через 4 часа, дизель-поезд возвращался назад, и я, зарядившись чистой энергетикой, с полным ведёрком грибов, ехал домой.
За пять лет, пространством леса, волнами, прокатились нашествие: польских грибов, рядовок и опят.
В это холодное дождливое лето, неожиданно для меня, лес оккупировали лисички. Их было так много, что хоть коси косой. Я носил их ведрами, и закрывал в банки. Я знал, что скоро уже уеду за границу, оставались на душе лишь какие-то смутные сомнения, что придется остаться здесь до весны, и мне необходимо будет их есть с картошкою – вместо огурцов и помидоров. Если грибы по каким-то причинам заканчивались в лесу, я заполнял ведро берестой для растопки печи.
В лесу всегда было празднично для меня, меня завораживала его тишина и спокойствие. Я бродил по ландышевым полянам, продирался через редкие чащи заросшие папоротниками и малинниками, слушал голоса птиц, сидел на пнях. Медитировал. Я выучился смотреть внутрь себя, и это всегда помогало мне работать над своими произведениями. Без этого невозможно сделать добротную литературу. Я, практически, не замечал застывшие стволы высоких сосен на возвышенностях и осин во влажных распадках; как и берез в сухих низинах и акаций на опушках леса. Они в какой-то степени генерировали мои мысли.
Вдохновение заставляло меня присаживаться на поваленные стволы деревьев, и записывать снизошедшую мысль. В лесу хорошо думалось – на фоне серых, дождливых и заплаканных пейзажей.
…Однажды, я стану перелезать через упавшее дерево, спускаясь в холодную, обвитую легкой поволокой тумана, ложбину, и, как бы, наведя резкость, – увижу перед собой, на невысоком, разложистом кустарнике, очень яркие капельки, словно сгустки крови. Это зрелище захватывало метафорической близостью к образам войны. Красно-розовые, висящие по веткам, одиноко: то ли цветы, то ли ягоды, на фоне застывшего леса, в теле холодного распадка, заросшего мокрыми кустами лещины. Это были ягоды бересклета (бородавчатого). Я глядел на их некрасивую красоту, в антураже военного лета 2022 года, – холодного и некрасивого, – каким я собирался увезти его в Данию. Сидя на стволе поваленной березы, я написал эти строчки:
Некрасивая красота
Перед отправкой на чужбину,
Бродил я утренней порой.
Я встретил на краю ложбины,
Куст с некрасивой красотой.
Рдеющие ягоды бересклета,
Как кровь запекшуюся войны.
Как будто, израненное лето,
Я вывозил с родной страны.
01 марта 2023 года
Нюкёбинг
Крепкий хозяйственник
Первый президент страны – это: как первая любовь. Он, во многом, и определит парадигму дальнейшего развития всей нации; целой страны. Было с кого выбирать при обретении независимости. Любви не получилась романтической, а, скорее всего, брак по расчету, с грустной иронией какого-то надругательства над здравым смыслом, – (слава богу, что не военного! как случилось в 1917-1921 годах), – этот исторический выбор, был навязан географической данностью; извращен колониальной пропорцией; умело вмонтирован, под пропагандистским блудом; развращен страхом геноцида и нового голодомора, – вытащен из генетической памяти, – после чего, с независимостью страны, получилась, этакая, нескончаемая трагикомическая эпопея с философским подтекстом, передаваемая конспирологическими методами, своим потомкам, в виде: «Така у нас гірка доля».
В этом замысле, автор опирается на судьбу некоего лирического героя, который попался в ловушку (не)своего времени, в которой создавались искусственные условия для выведение определенной породы людей. Это рассказ не от проплаченного журналиста, у которого, – в советском Зазеркалье, – творческая судьба сложилась пучком, ибо его лояльность к чекистской власти, превратила его в некий характерный, литературный типаж, чтоб он убеждал своим авторитетом «социалистический реализм»: тогда его старания оплачивались сторицей, со стороны поработителей. Книг они создали очень много, и все эти книги скапливались в библиотеках. Особенно много книг свозилось в наши села, где посты библиотекарш, служили придатками сельских синекур для жен больших начальников.
Первым президентом, на которого «заслужили» украинцы при СССР, оказался Леонид Макарович Кравчик (фамилия немножко подрихтована); советский политический деятель, коммунист, заведующий идеологическим отделом, секретарь ЦК КПУ, кандидат в члены политбюро СССР (и так далее); который жил и оперировал внутри доктрин: «Диктатура пролетариата, «Строительство коммунизма», «Экономика должна быть экономной» (и т.д., и т.п.). Для справки: главным отделом в ЦК КПУ считался отдел организационно-партийной работы; потом шёл отдел под названием партийная комиссия (прием, восстановление и исключение из партии), и третьим – важным для жизнедеятельности доминирующей партии – отдел идеологической работы. Кравчик, в 1991 году, был избран первым президентом Украины, вместо замечательного украинского политика и диссидента, Вячеслава Максимовича Черновола, который являлся к тому же очень яркой, харизматической личностью, положивший свою жизнь на алтарь борьбы за утверждение Украины во всем мире, как самостоятельного, независимого государства. С этого прокола (или – прикола), и начался: длительный период полуколониального прозябания всей украинской нации. Начало расцвета сексотской мафии на территории страны и управляемого ими хаоса. Когда гебнявая камарилья подминала под себя все сферы жизни, вывела из подворотен на расправы банды гопников, продолжая репродуцирование и наращивание своих чекистских кланов.
С этого правления, так уж повелось: что каждый из последующих сексотов на посту президента, был значительно хуже своего предшественника; оставаясь в политике, российским шпионом по менталитету. Они планомерно наносили ущерб украинской независимости уже фактом своего пребывания на политическом Олимпе; не о какой пользе от их мышиной возни, не могло быть и речи.
Отрабатывая серебряники, эти продажные шкуры, думали только о себе, как о незаменимом гетмане, и: «Если бы не были они, – по видимому, считали так, – то дела бы пошли еще хуже». Хуже, в возглавляемой сексотами стране, быть не могло никак. Все, что плохого могло случиться для Украины – случилось в тот момент, когда «мудрий нарід» избрал Кравчика.
Потом, покатилось все по нисходящей.
…Олег перебрался жить в село, когда уже произошло это преступление. На следующий день после выборов. Страна опустилась в болото нищеты.
Для творческого человека, – это всегда не порок. Микеланджело как-то заметил: «Какие бы богатства я ни скопил, я всегда жил в бедности». Сказано, к слову.
Олегу предстояло прожить, среди руководимого сексотами населения, – с обильным вживлением в эту среду мерзеннейших холуев-стукачей, – более чем десятка лет. Поэтому впечатления у него получились – глубокими и всесторонними.
В селе всеми делами заправлял, местный кравчик, Будяков ( переделав фамилию на российский манер из украинской: «Будяк» – обозначающей сорное, луговое растение), с виду: высокий, крепкий мужланистый хряк, с наростами жира; очень токсичный, ибо представлял из себя: законченный вид номенклатурных сливок, сформировавшийся агентурными методами, еще во время правления андроповско-брежневского дуумвирата; коммунист, как, собственно, и все такие, с клана спецслужбистов на должностях, числящиеся в списках сотрудников Пятого управления КГБ СССР, которым руководил Филипп Бобков. Будяков, представлял собой характерный тип районной хозяйственной номенклатуры. Сексоты, типа его, с некоторым завистливым презрением относились к чистым коммунистам, поскольку те, руководили ими, не «умея» хозяйствовать (по их мнению), а, якобы, занимались сплошным балабольством (идеологией). Сексотам потребовалась развалить СССР, и пойти на беспрецедентную историческую сделку, связавшись с идеями националистов (поскольку были к этой теме организационно причастны, своими многочисленными агентами; знали об этом движении, не понаслышке), чтоб прибрать полную власть к своим рукам. Поскольку «националисты» в Украине, в большинстве своем, существовали только в воображении сексотов, усердно поддерживая рабочую обстановку в органах, ибо: эта тема была весьма популярна в Кремле. На ней можно было постоянно спекулировать, выбивая себе средства и награды.
С обретением независимости от кремлевских, им потребовалась власть денег, чтоб окунуться в настоящее богатство, ибо красивых женщин они имели и так, пусть в сильно ограниченном коммунистами, порядке.
Полная безнаказанность и отрыв от реальности; записывание во враги государства тех, кто врагом не являлся; попрание законов справедливости и моральных норм; создание по селам, сексотских анклавов для своих холуев, называя это «кланами» – «элитой». На самом деле это были, обычные: стукачи, наушники, медовые ловушки, гопники-«титушки создаваемые для внесудебных расправ. Любая опричнина, выводя крамолу, вводила в стране: анархию; оберегая альфа-сексота, уничтожались прочные основы зарождающегося в муках независимого государства.
Здоровый, откормленный хряк, Будяков, ненавидел настоящих коммунистов. Чистые коммунисты, такие как Лызун, приходившийся свояком председателю райисполкома Канавцу, попал во власть, даже, не из комсомола (обычная стезя для партийного руководителя тех лет), а из заведующих клуба в одном из присеймовских сел. Значит из мелких сексотов. Человек лихо выбивал себе гопак на подмостках клуба, сумев жениться на некрасивой, толстой сестре, высокого районного номенклатурщика; тем самым – заполучил у приданое небольшое село и замечательную судьбу. Он был: сыт и пьян, – и к его услугам были все женщины села. Менялись завидные руководящие должности, как перчатки; Лызун, заимел собственный гарем ( его, толстая некрасивая жена, пристроена в только что построенном для нее медицинском пункте).
У Будякова, такое положение вещей, вызвало откровенную зависть, поскольку он считал, что, таким образом, Лызун отбирает у него многое, положенное только ему, по чину. Даже поставленный им уровень агентурной работы, показалось, не дает возможности соперничать с Лызуном. Это порождало в нем, глубинную зависть. Эта жесткая конкуренция, перекочевала и в независимую Украину, порою, приобретая совсем неожиданные ракурсы. Лызуна, за эту неприязнь, сексоты ( словно в насмешку) начали использовать в качестве секретаря сельского совета («секретутки»); пока тот, окончательно, не подружился с Паркинсоном и не превратился в овощ. Все делалось с подачи Будякова, якобы подставляя Лызуна к неопытному председателю в виде стукача и провокатора. Так, что недалеких коммунистов, у Будякова были все причины недолюбливать.
Будяков легко поддержал отделение Украины от России, да еще и людишек своих заставил голосовать за независимость, за Кравчика, как за самого себя. Он рассчитывал пристроить в Украине своих отпрысков в председатели, и – потом – сбагрить все это в Россию, когда все там устаканится. Будяков напрасно не доверял Ельцину. Будяков не верил в независимость Украины никогда, не при каких обстоятельствах.
Получив неограниченную власть, Будяков обустроил старшего сына, построив ему дом в селе; а за счет материалов и средств выделенных еще из бюджета СССР, отгрохал в Козолупе, в кооперации с такими же упырями, многоквартирный дом, и вселил семью младшего сына.
Но…(снова – но! ) В селе появился Олег. Олег ненавидел сексотов и коммунистов в одном или в нескольких лицах. Олег любил свою Украину, которая получила независимость.
Будяков ненавидел Олега уже потому, что тот любил Украину. В свое время, натаскивая свою агентуру, – в первую очередь; сынка собственной любовницы, Шуры, – Будяков уничтожил первую любовь, Олега, тем самым извратил ему будущее; пустив по рукам своей агентуры, его любимую девушку. Украина, Будякову была не нужна; ему нужны были должности и деньги, в чем и проявлялся его прагматизм: «крєпкого хозяйственніка»; он, с помощью своего старшего сына, возглавил в селе процесс «управляемого хаоса». По-недомыслию, они пилили сук, на который их посадили.
Выведенная в свое время порода хохлов, не озабоченная судьбой своей государственности, полностью соответствовала такому, историческому выбору: продолжала служить клану сексотов; стучала, капризничала, как проститутка, и реагировала только на корм и тепло. Это продолжалось почти тридцать лет.
Спецслужбы, после ухода от сельских дел, устроили Будякова в лесничество, доверив ему окрестные леса, которые истреблялись, в тот исторический момент, под самый корень. Будяков не переживал за это свинство: воссоединившись с российскими сексотами, они бы сразу записали подобный разор: на независимость и подставных националистов.
…На «авторитет» Будникова трудилось все село…
Дочь своей любовницы Будников смело выдвинул в председательши сельского совета; заменив ею, только что избранного учителя. Как бы придерживая важный пост для своего старшего сына, – сексота, по определению, – пока тот занимался воровскими делами в отживающем на глазах колхозе (допиливание сука, на котором они сидели). Будяковы не читали книг отродясь (от слова: совсем), поэтому не могли просчитывать последствий своих поступков. Оба, – отец и сын, – страдали жестокой дислексией; хотя получили в свое время высшее образование! Они не знали этого слова, потому что не могли прочитать и понять смысл этого слова. Старший, – в начале 70-х, при Андропове, когда агентуру, всеми правдами и неправдами (чаще всего) заставили добывать «корочки»; сын, по чекистской квоте, выучился на «крепкого хозяйственника», – по отцовской протекции, – альфа-сексота, – в харьковском университете имени Каразина (получив, при этом, красный диплом! ).
Старший сын, должен был заменить в селе, в качестве «крєпкого хозяйственніка», самого Будякова, примеряя в колхозе, только придуманную для него должность: «главного инженера».
Из истории, правда, запомнилась одна личность, страдающая дислексией, оставившая в ней заметный след. Четырехзвездный генерал Джордж Паттон был одним из создателей бронетанковых войск США, а в дальнейшем – один из лучших боевых командиров во Второй мировой войне. Человек довольно противоречивый, эксцентричный, амбициозный, тщеславный. Окончил одно из лучших военных училищ. Из-за дислексии, ему пришлось проучиться лишний год в военном училище. Недостаток знаний Паттон восполнял кипучей энергией. Большую известность получил инцидент, когда Паттон нанес побои двум солдатам, которые не были ранены и лежали в госпитале с нервным переутомлением. Он не получал исторических должностей.
Это же; не в Украине и не в России. Здесь такие становились: «проффесорами» и президентами, с ходу.
Надо учитывать, что, чекистские кланы, очень искушенные в своем отрицательном опыте: жестокие, холодные и вовсе не глупые существа человеческой породы, которые выработали свои повадки (стиль) в условиях советской действительности. Они легалисты по своей природе: им важно не оставлять юридических, легальных следов. Они проявляли свою жестокость по отношению ко всяким отступникам, через кадры встроенные в районную репрессивную машину (милиция, суды, прокуратура, чиновники). Особенно, доставалось детям и внукам, некогда попавшим к ним в опалу. Все подлости, исходили от них через взаимозачеты, деньги и прочие полезные нищтяки, начиная от распределения жилья, женщин и должностей. Будяковы привыкли к своим обязанностям и не могли мыслить другими категориями. Они привыкли определять ценность человеческого материала; легко находили применение каждому. Каждый, детородный член в селе, попадал им на учет, от самого его превращения в гомункул. Шел естественный отбор для нужд и поддержания устойчивости среды выживания своей агентуры и потомства. На этом подполье, – «клан» (внутреннее определение на манер «воровской семьи» в закрытых пенитенциарных заведениях), – был зациклен на собственное выживание: требовалось кого-то женить (выдать замуж), распределить жилье за счет норм и правил, сделать запасы топлива, присмотреть с кем кто спит, что ест и какие передачи смотрит по телевидению ( со временем, возникла необходимость определять какие телеканалы необходимы для его клана); в это число входили: любовницы и их потомство, которое обеспечивалось по тому же разряду (иначе пришлось бы спать с одной библиотекаршей). Собственное потомство, и потомство своих любовниц – были в приоритете; потом остальные члены его слаженной компании сексотов. Начиная с чьей-то невинности, – все: ценное и материальное, что можно пустить в дело, не обходило стороною его деятельный ум. Школа, почта, магазины, клуб, контора, места скопления колхозников – под его личным присмотром и контролем, с помощью холуев-стукачей. Да, он ненавидел коммунистов, которым все досталось даром. Ненавидел тех, кто был начитаннее и умнее его, «книжным умом». Сын у него собирал и разбирал мотоцикл с закрытыми глазами, а не читал книжки по библиотекам, хотя супруга была ее заведующей – из-за непыльности такого места.
К образованию, долгое время, у него не было доступа. У директора школы, была своя налаженная агентурная сеть. Но вот, директор, горбатый Петруня, умер. И, Бодякову, удалось пристроить, на эту должность, сноху. На почте – любовница сына. В кооперацию он прибрал уже давно, как только выжил из должности «одиозного» – Черного, Ивана Федоровича.
Со временем, удалось отстранить от кормила власти, похотливого Лызуна. И здесь, неожиданно для него, на должность председателя колхоза, – этого товарищества с неограниченной безответственностью, – с района: прислали бывшего парторга Коцура. Это уже было в независимой Украине. Явно, что и здесь продолжали считать: его и сына “недоумками”. В его старшем сыне, не видели полноценного начальника! Это вызывало в нем волну праведного гнева. Он расценил это, как издевательство! Стал выживать доступными методами – циничным распусканием гнусных сплетен и нелепых слухов. Эта канитель затянулась на долгих восемь лет, пока колхоз окончательно не развалился. Только тогда он понял, что остался у разбитого корыта. Поделать он уже ничего не мог – наследственная дислексия!
В органах, конечно же знали, что Будяк(ов), хоть с российским окончанием фамилии (хоть без), является тупым, недалеким хохлом; какую бы титаническую работу по организации агентуры в селе, он не проделал. Эта война за должность председателя для старшего сына, стоила селу шанса вырваться из вопиющей нищеты. Но, сельские средства – пущенные на строительство при «Сельхозтехнике» в Конотопе дома для потомства местных чекистов, – прикрыли его преступную деятельность. Село же, так и не выбралось из зоны турбулентности. Потеряло всякую надежду на сносное будущее.
Олег много читал. С детства. Он брал книги в библиотеке, у жены Будякова, для которой эта должность, стала определяющей в ее судьбе. Собственно, из-за этого, библиотека регулярно пополнялась фондами. Со временем Олег начал писать и печатать в Киеве рассказы. Он готовил месть, Будякову, наращивая свою мастеровитость. За своего отца и за расправу с первою любовью. Олег, использовал орган сельских чекистов – «Сільські горизонти». Тактически, подыгрывал Будякову. С помощью Олега, писавшего статьи и для районной газеты, Будякову удавалось «подразнивать» бывших коммунистов. Особенно – Лызуна. Но, однажды, Олег, чуть было не пострадал от своей литературной прыти, попытавшись дать критический материал. Он узнал, что его дед при оккупации служил старостой колхозного двора, и через руховскую газету ЧАС/ТАЙМ, попытался довести Будякова до позора перед районными сексотами. Эта тема, была среди них, в тренде. Получился фальстарт. Олег понял, что надо тщательнее готовиться к таким ударам. Надо писать роман. Чекисты засевшие в Рухе, спасли Будякова, вовремя проинформировав сбушников о статье, а те, уже, сорвали острый выпад. Будяков не пострадал, в тот раз. Убрали лишь нового председателя колхоза (статья была направлена и против творимых беспорядков), – но, и вновь, из района прислали очередного председателя. Старший сын, пролетал снова, из-за своей врожденной дислексии.
Со временем, когда колхоз приказал долго жить, Будякову пришлось переключиться на борьбу за пост председателя сельского совета (уже без насилия). Однако, дочь умершей от рака любовницы, уже прочно укоренилась и, используя налаженную агентурную, информационную сеть, распустила сплетни о любовных похождениях его старшего отпрыска.
Будяков не оставлял надежд, поквитаться с Олегом. Он давно уже жил как на фронте. Скрывшись в Киеве, он написал роман обо всех этих делах – и, минуя всякие официальные ресурсы, – тиснул его в Интернете. Об окончательной власти над селом, Будяковым пришлось позабыть. И не столько потому, что: дислексия – как каинова печать рода, – не лечится. Литературная деятельность Олега, стала на пути Будякова к безграничной власти.
Будякову, в бессильной злобе, оставалось попытаться сжечь все книги.
…Однажды клуб, в котором находилась библиотека, в которой работала его жена до пенсии, где ее забавляли сельские сплетницы – вспыхнул ярким полымем. Языки огня сожрали большое здание в считанные минуты. Построенный еще в 1937 году, в виде распластанной на земле буквы «Т», за что был превращен в лагерную пыль, главный строитель («троцкистом», оказался). Селяне, кто смог, таскали из этого костра книги; охапками выбрасывая их из окон, чтоб использовать как туалетную бумагу.
Будяков, в последний раз за свою позорную жизнь чекиста, испытал – что-то в виде оргазма, от чьего-то унижения. Он ушел на пасеку, открывал\закрывал ульи, получая, как упырь, чистою энергетику от осознания содеянного им, – понимая, что жертва его интриг, корчится в муках или в судорогах, не понимая, что стало причиной случившегося; сейчас проклинает судьбу. Как было тогда, когда он подсылал сына своей любовницы Шуры, чтоб тот влиял на Олегову подругу; как посылал гопников на расправу с ним. Сейчас, под раздачу – попали книги. Они, были виноваты во всем!
Ко всем изгоям и отщепенцам, которых он плодил – он был беспощаден, как любой альфа-сексот. Это требовал и от своих верных холуев-стукачей. Вместе, эти, маньяки, научились получать удовольствие от смертей и мук, тех, кого они сами убивали и мучили. Скоро этот чекистский упырь, Будяков, умер, а его старший сынуля повесился. Коммунисты, превратившись в подручных чекистов, исчезли с политической жизни. Лишь Украина, обливаясь кровью по вине, этих выродков, продолжает сражаться за свое будущее.
31-янв-21
