Александр Колокольников
«Древоходец». Деревенский колдун.
Как-то зимой, из-за сильных снежных заносов, машины не смогли проехать к ферме и забрать накопители. Решили использовать собак – Бонни с Клайдом. Хотя на отрезке от дома до фермы есть участок с километр, где связь с ними теряется, но симбионты не дают им полностью превратиться в обычных собак, и те раз за разом исправно выполняют свои обязанности.
Константин Сергеевич прошёл в столовую.
Сегодня Лиза с Евдокией Фёдоровной вместе, вдвоём накрывали стол для ужина.
Если внешне эти женщины отличались радикально – стройная, подвижная и достаточно ещё молодая Лиза, то Фёдоровна, в противоположность, обладала шкафоподобной фигурой, была медлительна, и в возрастном плане явно хорошо ушла за шестьдесят. Но они имели и нечто общее, нечто их объединяющие. И это были не только белые поварские косынки, которые аккуратная Лиза заставляла надевать Фёдоровну при появлении той на кухне. Основной же чертой их объединяющей и делающая чем-то схожими, являлось практически одинаковое выражение на лицах.
Если у глухонемых такое напряжённое и одновременно отрешённое выражение лица было связано с их проблемами восприятия мира, то какие жизненные проблемы навечно закрепили на лице Фёдоровны подобное выражение – неизвестно.
Евдокия Фёдоровна появилась в этом доме, или, по выражению Петровича, который её недолюбливал – «завелась» в этом доме после того, как Константин Сергеевич помог её внучке полностью восстановить подвижность и чувствительность ног, частично утерянную из-за травматического повреждения позвоночника.
За излечение внучки Фёдоровна решила отработать «натурой». Явочным порядком приходила и требовала нагрузить её работой. К этому делу она приобщила и своего мужа – Василия, или, как она сама его называла – Василька – тихого и работящего мужика.
Деньги за работу она отказывалась брать категорически, разве только позволяла забрать себе невостребованные остатки приготовленных блюд. Они их по-честному делили с Лизой.
Если же брала деньги на покупку продуктов, или каких-либо материалов необходимых Васильку для ремонта дома, то всегда представляла письменный отчёт, несмотря даже на то, что Константин Сергеевич на её глазах не читая выбрасывал все отчёты в мусор.
Но всё же её услуги имели цену.
Нечасто, может пять, или шесть раз в год, она просила Константина Сергеевича посмотреть кого ни будь из местных жителей. При этом сама же и договаривалась об оплате услуг колдуна.
Тех, кто побогаче, просила расплатиться деньгами. С других брала курами, яйцами, гусями, или вообще услугами: наколоть дров для камина и бани, покрасить забор, или что ни будь подобное.
Себе она не брала ничего. Для неё было дорого и важно другое – внимание и уважение местных, как к лицу приближённому к колдуну и способному в случае чего оказать протекцию.
Константин Сергеевич называл её и Евдокией Фёдоровной и просто Фёдоровной. Также по отчеству именовал её Дмитрий.
А вот у Петровича отношения с ней сразу не заладились, и поэтому он, обращался к ней всегда на ты и употребляя сокращённое имя – Дуня, а то и Дунька.
Петрович, по «легенде» подрабатывал у Константина Сергеевича садовником. Благодаря непропорционально длинным ногам, он обладал достаточно высоким ростом, но при этом имел довольно узкие и покатые плечи, на которых сидела большая, почти идеально круглая голова, практически полностью лысая, за исключением лёгкого рыжеватого пушка на висках. На носу этой круглой головы располагались ещё и круглые очки, что при взгляде издали на его лицо, создавало общее впечатление схематичного изображения планетарного механизма, или задачку по геометрии со вписанными окружностями.
По специальности он был нейробиолог и здесь, на примере Бонни и Клайда, занимался изучением взаимодействия разработанной компьютерной программы с симбионтами.
Дополнительно в его обязанности входило ещё и наблюдение в целях безопасности за домом Константина Сергеевича.
Чтобы как-то легализовать его постоянное присутствие как на территории, так и в самом доме колдуна, была придумана легенда, по которой он подрабатывал у Константина Сергеевича садовником.
К этому надо добавить, что он совсем не тяготел к копанию в земле, а также соответственно и к садоводству. Ни сам Петрович и никто из его родных и близких никогда не были даже простым садоводами-любителем. А после того, как ему навязали обязанности садовника, то твёрдо можно сказать, что Петрович стал ярко выраженным садоводство не любителем, или, в связи с тем, что его нелюбовь распространилась на всю растительность, пока она не в тарелке, то точнее будет сказать он стал – флороненавистником. Мужчина он был одинокий, и чтобы как-то облегчить ему быт, в легенде было прописано, что работал он, якобы, за еду.
Поначалу он кое-как лениво ковырялся на участке Константина Сергеевича, особо не напрягаясь и не усердствуя в попытках достоверного изображения садовника.
Всё изменилось, когда в доме колдуна «завелась» Фёдоровна.
Она издевалась над его садовническими потугами. В заборе, между участками Петровича и колдуна, для удобства была сделана калитка. И когда однажды Фёдоровна, через оставленную открытой калитку, из любопытства заглянула на участок Петровича, то долго охала и причитала. А вечером, во время ужина, требовала от Константина Сергеевича гнать такого садовника пенделями: —Какой он к анчутке садовник? Я посмотрела – у него у самого весь двор крапивой зарос! Да и у вас на участке ничего не делает – только иногда косит. Но и с косой – срам один! Он ни то, что косить, он и держать косу по-настоящему не умеет – так головки посбивает и всё. Вот жрать – тут да! Тут он хорош! Только за такую его работу ему и корки хлеба много! Гоните, гоните его!
Константин Сергеевич усмехался, но мер не принимал. Петрович морщился, когда Фёдоровна раз за разом попрекали его куском хлеба, но так как возразить, по существу, было нечего, то предпочитал отмалчиваться от нападок «дурной бабы», но крапиву у себя всё же скосил.
С одного из пациентов колдуна, Фёдоровна по договорённости взяла оплату кустами роз.
Эти розы она сама высадила на участке Константина Сергеевича. Сама же за ними и ухаживала, при этом строго предупредила Петровича, чтобы он – криворукий и близко к ним не подходил.
Конечно, Фёдоровна раздражала Петровича, но он терпел. И всё было бы ничего, если бы её рассказы о неумехе и лодыре садовнике не дошли до руководства структуры.
Ему было сделано серьёзное внушение, что нельзя манкировать прописанными по легенде обязанностями, нельзя плохо и недобросовестно отыгрывать заданную роль. После внушения, очень недовольному Петровичу, пришлось радикально активизировать свои старания и усилия, по облагораживание участка колдуна.
Плюнув на попытки овладеть ручной косой, он на свои деньги купил электрические косилку и газонокосилку.
Обливаясь потом, пыхтя и матюгаясь буквально на всё: на траву, на корни и, в первую очередь и особо грязно, на Фёдоровну, он перелопачивал землю, рыхлил, полол и окучивал.
В эти моменты казалось, что его лицо было ярко красным не от солнечных лучей, а от переполняющей его ярости.
При прополке, вырывая любое растение, он часто вслух и громко давал ему созвучное к истинному названию, но нецензурные по содержанию прозвище. И ещё, казалось, что обильный пот, беспрерывно капающий с его головы, от переполнявшей его ярости должен был превращаться в концентрированный яд, прожигающую и убивающую всё живое на большую глубину.
Константин Сергеевич, понаблюдав за новым подходом Петровича к работе на садовом участке сделал вывод: «Неправда, что труд из обезьяны сделал человека. Вот посмотрите, что труд сотворил из тихого и интеллигентного доцента и профессора – буквально превратил его в вечно матерящегося полного отморозка».
Но Петрович продолжил своё развитие не только увеличением прилагаемых физических усилий, он улучшал и свои чисто профессиональные навыки как садовода. Перепортив на ферме огромное количество черенков, он, благодаря упорству и системному подходу, научился очень хорошо прививать деревья. В результате у Константина Сергеевича появились на участке груши, яблони и сливы, которые несли на одном стволе три, а то и четыре вида плодов разных сортов.
После такого триумфа нападки Фёдоровны сначала поутихли, а затем и совсем прекратились.
Более того, она начала обхаживать Петровича, с просьбами сотворить такие же деревья и на её подворье.
Петрович поначалу отнекивался, ссылаясь то на занятость, то на отсутствие материала, но однажды, когда она особенно допекла приставаниями, он, вспомнив все свои обиды, очень грубо послал её матом, и потребовал больше к нему и близко не подходить.
После отповеди в такой категоричной форме Фёдоровна возобновила наезды, но уже мотивируя, что в зимнее время садовник свои харчи точно не отрабатывает и надо его на этот период отрешать от стола.
Их неприязнь перешла в фоновый режим, сведясь к взаимному игнорированию, иногда прорываясь наружу резкими словесными выпадами.
Вот и сейчас, когда Лиза покинула столовую, а Фёдоровна осталась стоять у стола, Петрович сразу громко спросил: «Дунь, а ты что здесь застыла как скифская баба? Или собираешься считать кто сколько съел?
Фёдоровна даже взглядом не повела в сторону Петровича, а обратилась к Константину Сергеевичу:
– Вы обещали девочку посмотреть. Вы обещали сегодня.
– Помню, помню, – ответил колдун. – Только ты действительно присядь и расскажи всё по порядку: что за девочка, как с ней это случилось. Я знаю – ей операцию Леонидович делал. Хирург он аккуратный, поэтому давай подробно. Налей себе чайку, и расскажи с самого начала. Я же тебе объяснял, как иногда бывает важно знать предыстория травмы.
– Хорошо, – кивнула Фёдоровна и начала пересказывать события того дня, по-прежнему продолжая стоять перед столом.
– Беда в тот день случилась с дедом Тотошкиным, – сказала она и замолчала, собираясь дальше с мыслями.
– Какая беда случилась с дедом Тотошкиным? – Константин Сергеевич вопросом решил подтолкнуть её к продолжению рассказа.
– Умер Васька Хохол, – неожиданно ответила она и опять замолчала.
– С дедом Тотошкиным случилась беда – умер Васька Хохол. – Повторил вслух Константин Сергеевич, пытаясь осознать услышанное, а затем поинтересовался:
– А что, дед Тотошкин сильно любил Ваську Хохла?
– Как это любил? – оторопело переспросила Фёдоровна.
– Надеюсь, Дунь, не будешь нам описывать в подробностях, как там дед Тотошкин с Васькой Хохлом друг друга любили, – вмешался Петрович. – Как-то неприлично. Тем более, мы за столом сидим, кушаем.
Фёдоровна растерянно посмотрела на Петровича постигая смысл сказанного. Когда до неё дошло, губами изобразила плевок в его сторону, затем нашла взглядом Дмитрия, которого хотя и считала шалым, но всё же, некоторым образом, к нему благоволила, списывая отдельные недостатки на молодость.
– Дим, – попросила она, – расскажи. А то этот, – она кивнула на Петровича, – к каждому слову цепляться будет.
После чего она наконец-то опустилась на стул и, придвинув бокал, налила себе чай.
Дмитрий же в этот момент, боясь обидеть Фёдоровну смехом, прикрывал лицо салфеткой, и под ней фыркал, как бы сморкаясь.
Услышав её просьбу, он наконец-то отнял салфетку от покрасневшего лица, сделал паузу на театральное откашливание и продолжил прерванное Фёдоровной повествование:
– А дальше дело было значит так: когда умер Васька Хохол, его жена Василиса решила зарезать поросёнка. Родни с Украины должно было приехать много, вот на поминки порося и определили.
Но держали они поросёнка на две семьи. Василиса работала в столовой при школе…
– Ни в школе, – поправила его Фёдоровна, – поваром она в детском садике.
– Хорошо, – согласился Дмитрий, – в детсаду. Таскала она, что детишки не доели, но за поросёнком приглядывала её соседка – Клавка. Он у неё в сарае жил. Они договорились – Василиса обеспечивает прокорм, а Клавка у себя держит и ухаживает. А как вырастят – мясо, сало пополам.
Зарезать и разделать поросёнка к поминкам, Василиса договорилась с дедом Тотошкиным и Аркадием Бобриком.
– Бобрик это что, от фамилии? Неужели из графов Бобринских? – поинтересовался Петрович.
– Да, ладно, какой там граф, – отмахнулся Дмитрий.
– Раньше, когда Аркадий ещё на шахте работал, шапка у него была из бобрика – вот и привязалось прозвище, – пояснила Фёдоровна.
– Ну так вот, – продолжил Дмитрий, – пошли эти орлы к Клавке резать порося. А та недовольна – боров вес ещё не набрал, не в кондиции. Понятно, горе у Василисы – не откажешь, но Клавка побольше заработать надеялась, и потому была не в настроении.
Те подошли и видят – боров не связанный. Они ей – помоги связать, подмани. А она – вам нужно вот и связывайте, а мне некогда. Сказала и ушла.
Аркадий и предложил Тотошкину – давай зайдём в сарай, в угол его зажмём. У меня так уже было, опыт есть. Я его с одного удара завалю. Так и поступили.
Аркадию свой свинокол всё же удалось куда-то поросёнку загнать, но дальше начался полный ад. Боров, истошно визжа, начал носиться аж по стенам сарайчика, раз за разом сбивая мужиков на пол, залитый свиным дерьмом.
Дверь в сарайчике открывалась вовнутрь, поэтому выбраться у них никак не получалось.
Наконец сначала вырвался поросёнок, затем вывалился Аркадий, потом вернулся и вытащил деда Тотошкина – тот сам идти не мог. Дед щуплый, субтильный, а по нему по полной оттоптались и боров, и ошалевший, и рвущийся на свободу Аркадий.
Вызвали скорую. Скорая приехала быстро, но деда Тотошкина брать отказались – он был весь в свинячьем дерьме и крови. Слой дерьма был такой густой, что по началу не могли разобраться, где у деда затылок, а где лицо.
Положили Тотошкина на деревянный настил, который притащили раньше для разделки поросёнка. Отмыли из шланга, сняли всю одежду, завернули в простыню и отправили в больницу. Рентген показал нескольких рёбер сломано и что-то ещё повреждено.
А поросёнка потом из карабина добивали.
– Всё это очень интересно и познавательно, но где же девочка? – поторопил Константин Сергеевич.
– Вы сами просили по порядку, Поверьте, все события имеют причинно-следственную связь, – ответил Дмитрий и продолжил:
– Вечером этого же дня девочка…– Он вопросительно просмотрел на Фёдоровну.
– Таня, – подсказала та.
– Девочка Таня, – поблагодарил он кивком головы Фёдоровну, – пошла на танцы…
Здесь надо заметить, что танцы в Каменске в весеннее и летнее время проходили в два этапа. Первый этап – это были сами танцы на невысоком деревянном помосте в маленьком парке за Дворцом Культуры, или, как эту деревянную площадку называли все местные – «на палубе». Это действо включало и почти обязательную драку на полянке рядом с танцевальной площадкой. Столкновения проходили по предварительной договорённости, или спонтанно, в силу неожиданно возникшей резкой личной неприязни. В это время, когда малолетние кавалеры были заняты разборками, или наблюдением за ними, девочки танцевали с друг с другом «медляки», или редкие счастливицы танцевали с парнями, которые уже вернулись из армии и в разборках малолеток в силу возраста и положения не участвовали.
Затем победители в потасовке и наблюдатели разгорячённой толпой втекали на «палубу».
В этот момент или диск жокей ставил, или, если это был «живой» оркестр местных музыкантов, то они бодро исполняли вечную и нестареющую «Шизгару», под которую победители отрывались и снимали стресс.
А побеждённые уходили к маленькому фонтанчику в углу парка, где смывали с себя кровь и позор.
Второй этап танцевального вечера заключался в гуляниях по центральной улице Каменска.
Когда замолкали последние аккорды на «палубе» молодёжь выходила на Советскую улицу, единственную, где имелось хорошее освещение, и разбившись на небольшие группы медленно фланировала взад – вперёд, беседуя, смеясь, вкушая мороженное и наслаждаясь запахами цветущих насаждений.
В этот момент, даже проигравшие в драке, и в силу этого не допущенные на танцплощадку, имели возможность подойти, познакомиться с понравившейся девочкой.
Вот после такого майского вечера Таня возвращалась домой.
Жила она в бывшей деревне Каменке, практически в середине.
Обходить овраг, разделяющий город и деревню, было далеко и долго, поэтому днём в кроссовках Таня перешла через него, и, забежав к своей подружке, живущей на другой, на городской стороне, переобулась в туфли на высоких каблуках, в которых и отправилась на танцы. Вечером, а фактически это уже была ночь, она сначала опять зашла к подруге, где переобулась уже в кроссовки, а дальше, держа в руках туфли, отправилась одна по тропинке через овраг. Дальше мы опять вернёмся к рассказу Дмитрия об этих событиях.
– Дед Тотошкин держал огромного чёрного козла.
– Даже из других областей к нему козочек привозили. Дюже шерсть у него хорошая – чёрная, блестящая с отливом, – вставила замечание Фёдоровна.
– В тот день, торопясь заняться разделкой поросёнка и мечтая хорошо потом «хряпнуть» под свежатину, дед Тотошкин вести козла далеко не стал, а вбил в землю кол и привязал его на лужайке у дороги. Но прийти вечером и забрать козла, понятно, не смог – оказался в больнице.
– Жена у него в Георгиевске, с внуками сидела, ей позвонили, что мужа в больницу отвезли, но она только через два дня появилась, – опять влезла Фёдоровна.
Дмитрий за то, что его перебили замечание делать не стал, только бросил на Фёдоровну укоризненный взгляд и продолжил:
–Козёл, наверное, захотел пить, вырвал кол и пошёл в овраг искать воду.
– Так-то Тотошкин козла в овраг не водил. Туда многие всякую дрянь сбрасывают – боялся какой гадости нажрётся и сдохнет, – опять не удержалась от комментариев Фёдоровна.
– В общем, бежала наша девочка Таня с танцев ночью по тропинке через овраг, – продолжил рассказ Дмитрий. – На тропинке там небольшой мостик есть в три доски через ручеёк. Вот около этого мостика и лежал козёл. Кол, привязанный к верёвке, застрял в кустах на одном краю тропинки, а сам козёл улёгся на другом. И так получилось, что чёрная брезентовая верёвка оказалась натянута над тропинкой.
Танечка бежит сверху, в одной руке туфли, в другой фонарик. Перетянутую верёвку не заметила, и с разгона влетела в неё. Упасть до конца не упала, только потеряла и туфли, и фонарик.
Верёвка поддалась, и Танечка уже на четвереньках продолжила движение вниз, пока лоб в лоб не столкнулась с мордой огромного чёрного козла. Она завизжала, прыгнула вперёд, слетела с моста в ручей, и не переставая визжать бросилась бежать по ручью, пока не застряла в каких-то кустах, и продолжала кричать уже из них.
Её мать ждала возвращение с танцев Танечки у калитки дома и сразу услышала крики своего чада.
– Да их вся деревня слышала – всех перебудила, – заметила Фёдоровна.
– Мать позвала мужа, и они вместе побежали в овраг искать дочку. Нашли по крикам. Платье порвано, вся мокрая, идти не может – ногу повредила. Что случилась рассказать тоже не может, только вся трясётся и повторяет: «Там, там…».
– Как же так – вроде бы деревенская девочка, а так козла испугалась? – спросил Константин Сергеевич.
– Да какая она деревенская! – отмахнулась Фёдоровна. – Ходит всё время – наушники в уши вставит – ничего не слышит. Или на качелях качается у дома, тоже в наушниках.
Она ни козла деда Тотошкина, ни самого деда не знает и, говорит, никогда до того случая и не видела.
– А с ногой то, что случилось – перелом? – поинтересовался Константин Сергеевич.
– Жилы какие-то оборвала на ступне, или около ступни, – ответила Фёдоровна. – В больнице сшили, но считай уже полгода прошло, а она никак нормально ходить не начнёт – всё кандыляет с костылями. Не может на ногу наступить – больно. Из дома почти перестала выходить, растолстела, постоянно плачет. Вы уж посмотрите её. Девка молодая – жалко же.
– Хорошо, сейчас ужинать закончу, доеду посмотрю, – ответил Константин Сергеевич.
После его слов Фёдоровна поднялась из-за стола забрав свой бокал с недопитым чаем.
И уже в проёме двери обернулась и сказала:
– Я вам лепестки роз приготовила. Дмитрий сказал, чтобы красных вам набрала. Вон в тазу у беседки стоят. А когда к девочке поедете, я вам скажу, где их дом.
С этими словами она вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Некоторое время мужчины просидели в тишине, нарушаемой только звоном столовых приборов.
Затем Дмитрий встал, и достав из холодильного шкафа бутылку красного сухого вина предложил присутствующим.
Решетников сразу молча подставил бокал, а Петрович и Константин Сергеевич отказались.
Петрович сослался на предстающую ему вечером работу по составлению отчёта, для чего он хотел иметь свежую незатуманенную голову, а Константин Сергеевич напомнил, что сейчас ехать к пациенту и нельзя смущать больного запахом алкоголя от врача.
Дождавшись, когда Дмитрий, отпив из бокала поставит его на стол, Константин Сергеевич спросил, что важного сегодня случилось, о чём он должен знать.
– Хороший день, спокойный. Ничего особо важного и срочного. И, я уже докладывал, – Пауль звонил, – напомнил он.
– Да говорил, ты сказал, что он перезвонит вечером.
– Перезвонить сегодня вечером не сможет – предстоит сложная операция. Постарается завтра, а пока оставил сообщение.
– Что там, только вкратце.
– Вашу протеже, которую вы просили ввести в систему, эту полячку… Такое красивое имя… Сейчас вспомню… Вспомнил – Иоланта. В общем, Совет после рассмотрения, отказал выделить на неё квоту.
Иоланта была подругой жены Константина Сергеевича. Последний раз он видел её, когда она приезжала на похороны его супруги. Во время прощальной церемонии все подходили к нему с выражением соболезнований, а заплаканная Иоланта просто погладила его ладошкой по плечу и отошла, не произнеся ни единого слова.
Жена с ней познакомилась, когда занималась созданием организационных ячеек системы в Европе. Она тогда снимала дом под Прагой, а Иоланта была совладельцем этой недвижимости, и все переговоры велись с ней. Иоланта была весёлой, обаятельной и красивой женщиной. Они несколько раз встретились по поводу аренды, а затем подружились.
Муж у Иоланты был старше её почти на два десятка лет. Человек он был пусть и весьма состоятельный, но очень замкнутым и с сомнительным прошлым. С подачи своей жены Константин Сергеевич занёс Иоланту в список кандидатов на ввод в систему, но окончательно определяться с приёмом и выносить кандидатуру на Совет для обсуждения, решили отложить, дождавшись смерти её мужа. Несмотря на тёмное прошлое и разницу в возрасте почти в двадцать лет, Иоланта к мужу была очень привязана. И вот год назад её муж умер, и сейчас в Совет поступила её кандидатура на рассмотрение.
– И в чём причина отказа? Чем мотивировали? – раздражённо спросил Константин Сергеевич, не отрывая глаз от тарелки.
– Она теперь верит в бога. Вот на этом основании и отказали, – ответил Дмитрий.
– А вы что, верующих не принимаете в систему? – впервые подал голос, молчавший до этого Решетников.
– Почему не принимаем – принимаем, – ответил Константин Сергеевич. – Только опять эти лютеране, эти америкосы! Основным ядром среди экспертов по психиатрии при Совете являются американцы, якобы как самые продвинутые. И вот эти специалисты, установили очень низкий порог, переступив который человек признаётся ими сумасшедшим. По их теории, если человек верил с детства в бога, или там в богов – это всё нормально. Но если он в молодости не верил, а к старости приходит к вере, или меняет свою религию, то они это считают явным нарушением логического мышления. А нарушение логического мышления ими диагностируется как сумасшествие. И, понятно, сумасшедшим в системе не место. А Иоланта, несмотря на польские корни, раньше была ещё той безбожницей.
– Это не только американцы, – сделал замечание Петрович, – многие психиатры и в других странах резкий переход к истовой вере воспринимают как серьёзный симптом.
– Это что же получается? – стал размышлять вслух Решетников. – Россия раньше была сплошь атеистической страной. Сейчас по статистики у нас 70–75% процентов взрослого населения называют себя верующими. По их теории выходит, что в России 75% сумасшедших?
– Я же говорю: лютеране бездуховные, любители заорганизованных схем. Нет в них православной духовности. Чтобы в веригах, в грязном вонючем рванье, с горящим взглядом и истинной верой! Нет, неспособны! Всё изощряются, выдумывают! – с возмущением произнёс Константин Сергеевич и добавил: – А по поводу прихода с возрастом к богу— вот у меня был знакомый, доктор технических наук. Фанат порядка и логики. И так случилось, что его дочь… Извини Борис, – обратился он к Решетникову, – но у его дочери была опухоль позвоночника, почти аналогично, как у Алисы. Дочь умирает, его жена на этой почве попадает в психиатрическую больницу, ну а он уходит в религию. И хорошо зная этого человека и до, и после, я не могу обвинять его в отсутствии логического мышления и считать его сумасшедшим.
– Боюсь ваш пример неудачный, – заметил Петрович, – Уверен, и у знакомого после череды таких событий появились проблемы с психикой, да и с Борисом, сейчас здесь присутствующем, было не всё хорошо. Или вы забыли?
– Да ничего я не забыл. Я о другом. Основная масса людей живёт не в настоящем мире. Настоящий мир зачастую к людям жесток и, как они считают, несправедлив. И человек внутри себя создают другой мир, в котором ему жить комфортно. В этом выдуманном мире его любят родные, уважают и ценят знакомые. В этом мире он что-то значит, а не пустое место. И в этом мире также есть всемогущий бог, который накажет всех, кто обижал, а ему простит прегрешения. Человек уходит к богу не только потому, что с возрастом нарушается логическое мышление, правда, такое тоже бывает, но чаще он уходит к богу, стараясь глубже спрятаться от реальности.
А лично моё мнение: если после серьёзных трагических событий в своей жизни, человек приходит к богу – это не нарушение логического мышления, это включение внутренней защиты мозга, защиты психики и никоим образом не сумасшествие.
– Сейчас, в экспертах при Совете, представителей этого радикального направления в психиатрии большинство, – заметил Петрович. – Но там под диагноз попадают не только пришедшие к богу с возрастом, там у них всё ещё интересней. Даже небольшой разлад в логическом мышления, они называют и диагностируют, как сумасшествие. И так получается, по их выкладкам, что у сорока, или даже пятидесяти процентов населения – логическое мышление нарушено изначально, нарушено с рождения. Всех этих – боящихся сглаза, верящих в наговоры, в экстрасенсов и прочую чертовщину, они тоже причисляют к сумасшедшим.
– А тех, кто по работе обязаны и верить, и даже подчиняться колдунам – их тоже надо записать в сумасшедшие? – поинтересовался Дмитрий, подливая вино в бокал Решетникова и себе.
– А не надо в меня верить. Надо просто внимательно слушать и чётко выполнять мои поручения, – ответил Константин Сергеевич.
Петрович подождал, пока они закончат пикировку и вернулся к теме:
– Психиатры, в группе отбора при Совете, ещё проверяют и предков кандидатов. Отслеживают родственников на предмет шизофрении, паранойи, аутизма, считая, что эти и подобные отклонения имеют наследственную предрасположенность.
– Такой отбор, такой плотный фильтр установили психиатры – даже удивлён что я смог пройти, – заметил Дмитрий.
– Да, а уж как мы все удивлены, что ты прошёл, – совершенно серьёзно, без тени улыбки, ответил Петрович и продолжил:
– Совет, конечно, прислушивается к рекомендациям психиатров, но решения принимает из целесообразности. Гении – они не совсем обычные люди. Среди гениев много аутистов, но они нужны системе, поэтому в отношении их почти всегда принимаются положительные решения.
После слов Петровича, за столом возникла небольшая пауза, которую прервал Дмитрий:
– Иоланта, кажется, была близкой подругой вашей жены? – спросил он, обращаясь к Константину Сергеевичу, и, дождавшись утвердительного кивка задал ещё вопрос: – И теперь, когда из-за веры в бога ей отказали, что дальше? Будете что-то предпринимать?
– Что дальше, что дальше? Опять залезу в свой личный фонд. Правда, у меня там уже мало осталось, но куда деваться? Жена любила Иоланту – пусть там подруги встретятся. Да в добавок, Иоланта, мало того, что очень обаятельная и умная женщина, она ещё и архитектор, и ландшафтный дизайнер.
По – трепыхаюсь, по – возмущаюсь. Через Пауля и Виктора постараюсь надавить на Совет, но, думаю – всё бесполезно. Они сейчас как видят – кандидатура от меня, то сразу, под любым предлогом, отказывают, стараются быстрей раздербанить мою заначку.
После этих слов Константин Сергеевич поднялся из-за стола.
– Пойду разбираться с девочкой Таней. Посмотрю, что с ней стряслось, после встречи со страшным чёрным козлом.
– Вас подвести, – также поднимаясь поинтересовался Решетников.
– Синдром неофита, – откинувшись на спинку стула прокомментировал Дмитрий, – хоть минутку лишнюю, да всё рядом с мессией побыть.
– Вспомни, вспомни – каким сам был, – вступился Петрович и, вытянув шею, заговорил высоким писклявым голосом: «Такое счастье! Я даже не мечтал! Меня утвердили помощником и секретарём к Константину Сергеевичу. Быть рядом с легендой, с настоящей живой легендой!».
– Да, – поддержал колдун, – какой был вьюноша поначалу: вежливый, тихий, скромный. В глаза заглядывал. —Прямо: «Юноша бледный с глазами, горящими», – процитировал Петрович. Колдун кивнул и продолжил: —А не прошло и года – осмелел, распустился. Вон девок в мой бассейн таскать начал.
– Ой, ой! Не надо, не надо! Не стоит вам сегодня про бассейн говорить, – хихикнул Дмитрий.
– А что не так сегодня с бассейном? Я что-то не знаю? – заинтересовался Петрович.
– Вот какие у тебя, профессор, здесь обязанности? – Дмитрий обратился с вопросом к Петровичу и сам же ответил: —Понятно, навоз там помять и понюхать, чтобы хороший купить, по грядкам поползать – сурепку и пырей вырвать, («пырей» Дмитрий произнёс, как обзывал его в ярости Петрович, рифмуя с матерными словами.). Да, с собачками поиграться – позаниматься. А ещё что? А ещё, напомню, профессор самое важное – ты должен за домом присматривать! Вот и присмотрись сегодня вечером и к дому, и особенно к бассейну, – загадочно улыбаясь, намекнул Дмитрий.
Петрович бросил взгляд на колдуна, в надежде получить разъяснения, но тот только пренебрежительно махнул рукой на Дмитрия и, ни сказав ни слова, вышел из комнаты.
Когда, уже переодетый и со своим выездным саквояжем, Константин Сергеевич опять вернулся в гостиную, там уже оставался только Дмитрий, медленно смакующий вино, да около стола хлопотала Фёдоровна, собирая грязную посуду.
