Александр Колокольников
«Древоходец». Деревенский колдун.
Предисловие автора
Сразу хочу сообщить, что все события происходят в параллельном мире и любые совпадения случайны.
Города Каменска, точнее описанного здесь Каменска: небольшого городка, где и разворачиваются основные события первой книги, в нашей реальности не существует. При достаточно точном описании местоположения, его бесполезно искать на карте. Может быть, что некоторые отображённые истории и некоторые эпизоды, покажутся читателю знакомыми. Возможно, о чём-то подобном вы, кажется, слышали, или что-то читали. Но, если в настоящей реальности и было нечто схожее, то здесь это происходит не совсем так, не с теми и, уж точно, не там.
Глава 1
Он шёл по знакомой с детства улице, самой красивой улице маленького провинциального городка, расположенного в центре России. А где у нас центр России? Не географический, а исторический? Где основа основ? Откуда всё началось? Любой человек, ненагруженный заумными и антирусскими теориями, и, хотя бы немного знакомый с историей Государства Российского, сразу ответит, что Центром России, где сформировалась, и откуда выросла Великая Могучая Российская Империя, является бассейн реки Оки. Да, именно там: в селениях, городах и городищах на берегах Клязьмы, Москва реки, Упы и прочих, и прочих, рек и речушек, впадающих в Оку, рождались воины, создавшие Могучую Империю. Там они взрастали, мужали и оттуда, с берегов этих рек, великие воины отправлялись на битвы и одерживали великие победы. Позднее, на этих славных победах и было построено огромное государство, в одну шестую часть суши. По пути к Волге, Ока не раз меняет направление, накручивая петли по Русской возвышенности. Вот именно внутри такой петли и находился этот маленький городок. Если ехать на север, то до Оки было километров 80, на запад и восток, соответственно – 60 и 70. Можно сказать, что городок был в самом – самом историческом центре Великой Могучей Российской Империи. И, как многие поселения в историческом центре Великой Могучей Российской Империи, городок был грязен, пылен, с облезлыми домами и разбитыми, как танкодром, дорогами.
Но вот главная улица городка, по которой он сейчас и шёл, была другая – не столь пыльная и серая, как соседние улицы. Более того, она несла в себе какую-то ностальгическую привлекательность. Вызывала лёгкую щемящую грусть, как парки при старинных дворянских усадьбах. В первую очередь, своей успокаивающей, расслабляющей «парковостью», она была обязана растущим на газонах вдоль дороги деревьям и кустарникам, посаженными достаточно давно и явно «с душой» – такая редкость для Российских городков, с их грубо обрезанными тополями. Да ещё и проезжая часть радовала отсутствием рытвин и асфальтовых нашлёпок. Правда, проезжей её можно было назвать только с некоторой долей условности. И в начале улицы – «наверху», и в её конце – «внизу» висели запрещающие въезд знаки – «кирпичи». Конечно, автомобили иногда проезжали. Скорая, продуктовые, или, по утрам, мусоровозы. Но в остальное время центральная часть находилась в безраздельном пользовании пешеходов и велосипедистов. Хотя на ней и располагались все полагающиеся городу административные учреждения, с персональными и разъездными машинами, но все эти «казённые» здания стояли на перекрёстках, с отдельными въездами. Помимо проезжей части у улицы имелось ещё и тротуары – слева и справа. Около городской администрации тротуары были выложены большими рыжими «вечными» кирпичами. Чинной печатной поступью пройдя администрацию, они быстро переходили в полуразрушенный асфальт. В таком виде, кривляясь и петляя, прибегали к площади перед домом культуры и кинотеатром. Там тротуары вновь преображались, покрываясь опять солидным кирпичом. Затем, снова в одежде из демократичного, дырявого асфальта, двигались мимо отделения полиции и, через дорогу от неё, пожарной части. Очередное преображение с тротуарами происходило около помпезного серого здания бывшего треста «Красноармейскуголь» с одной стороны, и ресторана «Шахтёр» и кафетерия «Мокко», с другой. Кафетерием он стал называться позже, раньше это была кулинария. Просто – «Кулинария». Но сейчас она приобрела имя собственное. В отличие от «конъюнктурщиков» тротуаров, центральная часть улицы, на всём протяжении, была покрыта одинаково ровным и гладким асфальтом. Некоторый постсоветский шарм улице добавляли расставленные на каждом перекрёстке, и сейчас позеленевшие от времени, бюсты писателей, статуи шахтёров в полный рост с отбойными молотками, пионеры с горном. Но не статуи, не гладкая проезжая часть и не тротуары, местами даже из рыжего кирпича, создавали улице её уютность. Всё же, и, это основное, своим очарованием, своим уютным обаянием, она была обязана: липам, белой акации, кустам сирени и жасмина, посаженным лет пятьдесят назад. За это время, липы и белая акация сильно разрослись и сверху сомкнулись, образуя сплошной зелёный полог над головой, через который с трудом пробивалось солнце. Вечерами же свет уличных фонарей отражался от зелёного верха, создавая впечатление, что ты находишься в изумрудном городе.
Вот и сейчас, он шёл под этим пологом, из уже частично пожелтевших листьев, время от времени поднимая голову навстречу прорвавшемуся солнечному лучику. Он был в тёмных очках, в тёмном плаще, а также и в тёмной же шляпе с обвисшими полями. В руках – чёрная трость, которой он время от времени отстукивал по асфальту. Его дочь, приехав однажды в городок и увидев его в таком виде, с хохотом заявила: – Папа, ты в этом «прикиде» похож на какой-то чёрный артефакт из страшной сказки.
– Всё правильно, – отвечал он, – я должен соответствовать. Я же колдун, причём колдун злой.
В городке, «за глаза», его почти все так и называли – колдун. Некоторые, из близких друзей, в приватной беседе, могли также позволить обратиться к нему – колдун. От друзей он воспринимал это совершенно спокойно, поэтому и сейчас рассказывая о его жизни, будет часто употребляться это прозвище – колдун. А по паспорту всё обыденно – Константин Сергеевич Косов. Родился – 63 года назад, в городе Георгиевске, – это районный центр, неподалёку. Но последние годы он постоянно жил в этом маленьком городке. Если и отъезжал, то ненадолго и обязательно возвращался. Обосновался в доме, который достался ему после смерти его бабушки – Евгении Петровны, личности для городка весьма памятной, если не сказать знаковой. Евгения Петровна много лет работала директором местной школы. Тогда в 60 -70 е годы, она преподавала: химию; биологию; ботанику; зоологию, может и ещё чего-то, и одновременно была сначала директором, затем завучем. Именно она со своими учениками и высаживала деревья на этой улицы. К озеленению отнеслась очень ответственно, но своеобразно своим вкусам. Бабушка недолюбливала разные там клёны- ясени, а тополя, из-за пуха – вообще не признавала. Деревья должны были, как она неоднократно повторяла: «нести ауру».
Что она вкладывала в слово аура, он тогда не совсем понимал. Но все её посадки, во время цветения, издавали сильнейший аромат. Сначала цвели кусты сирени, затем белая акация, следующий жасмин, и в заключении зацветала липа. Поэтому, он достаточно долго считал, что аура – это запахи окружающие предметы, или людей. И когда, Евгения Петровна говорила, что у этого человека плохая аура, он старался его незаметно обнюхать, и, как правило, действительно, от этого человека пованивало.
Он с детства любил прогулки по этой улицы. Весной и ранним летом, когда всё цветёт, да и сейчас, осенью. Гуляя вспоминал, как бабушка переживала за каждое деревце, за каждый кустик. Как постоянно со своими учениками проводила лечение и подсадку деревьев. Заставляла милицию во время цветения патрулировать вечерами и следить за сиренью и жасмином. Выходила и сама. Сначала с дедом, а когда дед умер и с ним, с внуком – «гонять вандалов- шалопаев». Могла пройтись вечером и одна. Да, одна в городке, где пьянство было чуть ли не поголовным, а драки с поножовщиной, пусть не частым, но достаточно обыденным явлением. Её боялись больше милиции. Женщина она была рослая, крупная, да ещё директор школы. Поставленным «педагогическим» голосом, вскипающим от гнева, она кричала вслед убегавшим. А если узнавала «вандала», то резко, как выстрел, выкрикивала фамилию. Неудачник понимал – букетик ему обойдётся дорого.
Дом, в котором он жил, и куда сейчас направлялся, был старше городка. Поставил его зажиточный крестьянин – Сечкин. При Советской власти, Сечкина, как говорили соседи-старожилы, раскулачили, и вместе с семьёй отправили в Сибирь, а дом забрали под Сельсовет. В то время городка ещё не было, а была деревня Каменка, растянувшаяся вдоль дороги, соединявшей два уездных центра. Деревня располагалась только с одной стороны. Все её дома, сначала стояли в один ряд, отделяясь от шоссе небольшими палисадниками и удивительно зелёным лугом. Сотни лет на этот луг хозяйки выгоняли гусей с утками, и сейчас он выглядел лучше английских газонов. С другой стороны дороги, раньше находилась цепь прудов. Он их ещё застал. Но после «подвалки» пруды ушли. Теперь на их месте остался только ленивый тихий ручей с заросшими камышом тёмно-синими лужами, разрушенные плотины и остатки фундамента от мельниц кулака Сечкина. Деревня, хотя административно и входила в состав городка, но много лет существовала как бы отдельно: с коровами, которых с утра забирал пастух, курами и свиньями. Только овины, стоящие на лугу, были переделаны в угольные сараи с погребами, под картошку. Да и покрыты теперь уже не соломой, а рубероидом. Серьёзные потрясения для жителей деревни произошли в конце пятидесятых годов. Много лет они потом со злобой вспоминали, как «Хрущ» отрезал им огороды «по крыльцо». Отрезанные земли долго стояли бесхозные, зарастая бурьяном, пока правление колхоза не согласовало с Райисполкомом решение построить на этом месте дома для специалистов, и молодых семей. Так, ближе к оврагу, и появился второй ряд домов образовав внутри деревни Каменки улицу. Деревня в длину занимала, наверное, километра три. В одной части жили «пришлые». Якобы, они когда-то были крепостными графа Бобринского. Граф проиграл 30 дворов с крестьянами в карты помещику Голикову. Тот их забрал, и поселил в Каменке. Часть своих крестьян Голиков отправил на новые земли, появившиеся у России после Крымской компании, а в освободившихся домах разместил свой карточный выигрыш. Конечно, за двести лет, все переженились, перемешались, но выражение: «живёт на пришлой стороне» – сохранилось. Как всегда, из деревень набирали парней «в солдатчину». Солдаты воевали, калечились и гибли. Брали Очаков и Измаил. Затем Великая Екатерина на завоёванных землях поселила немцев, греков, сербов, дала им отсрочки по налогам и призыву в армию на несколько десятков лет. А русские крестьяне, которое было сутью России, и творцами всех военных побед, оставались, в основном, на своих суглинистых землях, если, конечно, не полегли в чужих. Оставались с зимой в семь месяцев, с урожаем, дай бог – «сам три», и с поркой на конюшне, как стимула к работе и послушанию.
После войны сорок пятого года, рядом с деревней появилось много угольных шахт. Уголь там нашли давно, задолго до революции. Уголь был неважный – «бурый». Много серы, много золы, но залегал неглубоко, и месторождения находилось недалеко от Москвы. В тридцатых годах пробили несколько шахт, и перевели на него электростанции, работающие на торфе. Во время войны, на этом угле ездили и паровозы. Машинисты и кочегары его кляли последними словами. На полном бункере состав мог пройти только 30–40 км, но другого не было – Донбасс под немцами. Под этот уголь возвели несколько ТЭЦ. Строили города и посёлки для шахтёров. Вот так, рядом с деревней Каменка, и появился шахтёрский посёлок. Особо не заморачиваясь, его назвали Каменским. Затем объединили посёлок с деревней, присвоили статус города. Появился город Каменск. Но все старожилы, по привычке, именовали его посёлком. И до сих пор при объявлении остановок на рейсовых автобусах по-прежнему осталось – посёлок Каменский, следующая остановка – деревня Каменка. Северную, или верхнюю, часть посёлка, а также все административные здания, строили ещё пленные немцы. Нижнюю и западную часть, с двухэтажными бараками, отстраивали уже русские, точнее, советские заключённые. Центральная, как и тысячи ей подобных главных улиц, в небольших российских городках называлась – Советской. С запада, параллельно, тянулись Шахтёрская – состоящая, по большей части, из бараков. Позже бараки частично переделали. Подвели воду, устроили канализацию. С востока – Первомайская. Первомайская отстраивалась последней, и могла похвастаться кирпичными и панельными пятиэтажками. Между собой все три улицы, были связаны сетью переулков. Переулки носили имена исключительно в честь писателей, но только русских писателей. Видимо, названия присваивал человек идеологически выдержанный и немного садист. От их названий: переулок Чернышевского, Белинского, Горького, Маяковского – у всех, кто учил когда-то в школе литературу, подкатывала тошнота, и ныли зубы. Литературные переулки были застроены небольшими частными домами, называвшимися почему-то финскими. Их заселяли руководители шахт, работники треста, чиновники из администрации. Но не только. Эти дома раньше выделяли и передовикам производства, и многодетным семьям – какой-никакой, но социализм был. Кто есть кто, легко читалось по заборам. Заборы были у всех. Ну как без них? Наворованный с шахты горбыль – значит передовик, или многодетный. Крашенная «вагонка» – человек серьёзный, имеющий доступ.
От деревни посёлок отделял овраг. В северной части деревня с посёлком смыкались, а затем спускаясь к югу, овраг расширялся всё сильнее и сильнее. И внизу, расстояние между домами поселковыми и деревенскими было уже больше километра.
Он ещё по школьным годам помнил оскорбительные прозвища: «ферма заовражная», или – «завражина» с ударением на «И». Нет, эти оскорбления его не касались, хотя, по факту, он и жил в деревне. В Каменскую школу он пришёл только в конце восьмого класса. Недоумки, основные любители оскорблять, отсеялась после восьмого. Да и оскорбляли, в основном, «городские» девочки «деревенских» же девочек. Парней не трогали. Хотя «городских» было и намного больше, но они были разобщены. А «деревенские», не задумываясь бросались на помощь друг другу – ну, прямо как кавказцы в столице.
Со временем всё изменилось. Многие дома за оврагом выкупили. Кто-то под дачи, но больше под коттеджи. Благо – свет, вода, газ, да и дорога рядом. Колхоз с его ароматом ферм исчез. Закрылись и шахты с их высокими зарплатами. Стрелка материального благополучия качнулась, и статус «заовражников» значительно приподнялся. А вот раньше. матери прямо запрещали своим чадам заводить серьёзные отношения с «заовражниками». Ещё бы – такой мезальянс! Как, например, сейчас – если московская, девочка с Садового кольца решит встречаться с мальчиком из Бутово.
У Константина Сергеевича всегда вызывали неприязнь подобные проявления «мелкотравчатого» снобизма, будь тот столичным, деревенским, или национальным. Человек имеет право, и должен гордиться и местом рождения, и предками, если, конечно, есть чем. Но «мелкотравчатый» снобизм – совсем другое. Отчасти, он понимал – это самоутверждение, защита людей, не достигших в жизни ничего, никак себя не проявивших. И когда человек спесиво говорит, что он коренной москвич, или там петербуржец, то сразу следует вывод – он недалёк и неудачник. Свернув с улицы немного в сторону, колдун подошёл к маленькому продуктовому магазинчику, втиснутому в однокомнатную квартиру на первом этаже двухэтажного дома. Продавец полноватая, миловидная женщина, в проём открытой уличной двери поставила стул, и сидя на нём, болтала с высокой брюнеткой. Та стояла на крыльце, когда-то соседней квартирки, но теперь тоже переделанной, и носившей гордое название- «Салон Красоты». Женщины увлечённо беседовали, ничего не замечая вокруг:
–Да такие машины, отродясь не появлялись на нашей улице. Чёрная, огромная., похожая на «Крузак» но какая-то другая. И представляешь к кому подъехали? К Бунеевым!
– К кому? К Бунеевым? Да к ним только «ментовки» постоянно подъезжали, сынка Мишку всё отлавливали.
– Так это сам Мишка и приехал! Остановились. Сначала девка выскочила, такая вся «вихлястая», джинсики с низким поясом в обтяжку. И в такой холод, представляешь, короткий топик, чтобы, значит, «тату» была видно на…
– Люда! – прервал продавщицу Константин Сергеевич, понимая, что описание девки соседского Мишки, с элементами критики, у скучающих дам может затянуться надолго. Продавщица раздражённо повернула голову, и…, чуть не слетела со стула. Она подскочила, затем замерла, вытянувшись во «фрунт» и выпучив глаза. Стул дробно громыхал за ней, с трудом успокаиваясь.
– Сигареты привезли? Поняв, что человек находиться в прострации, он спокойно, как метроном, повторял: – Сигареты привезли? Сигареты привезли?..
После третьего, или четвёртого повтора, в глазах – пуговицах зажегся огонёк осознания.
Она развернулась, и слепо, как мать бросается за ребёнком в горящую избу, метнулась внутрь магазина, и, всё-таки, опрокинула стул, проявивший до этого столько усилий устоять.
– Вот! – ему протянули целлофановый пакет с пачками красного «Marlboro».
–Я иду в больницу. Мне весь пакет пока не нужен. Давайте, я сейчас всё оплачу, а возьму только пару пачек. Остальное на обратном пути. Хорошо?
Продавщица коротко кивнула. Он сунул ей в ладонь купюру, она инстинктивно её сжала, но осталась стоять, продолжая пялиться на него. Колдун с трудом справился с желанием пощёлкать пальцами перед её лицом, попрощался и пошёл дальше.
Когда магазин скрылся за кустами ещё зелёной сирени, он услышал хохот и приостановился.
– Ой, не могу! Ты, застыла, как каменная баба на кургане! А он, напротив, тоже стоит, как статуя Командора: «Сссигареты привезли, сссигареты привезли…».
Брюнетка передразнивала Константина Сергеевича. Тот немного свистел буквой «С», и чуть излишне шипел шипящими. Он мог контролировать дикцию и говорить чётко, но для этого ему надо было собраться и сосредоточиться.
– Да что же ты его так боишься, прямо до паралича, – продолжала брюнетка. – Смотри, он попозже зайти обещал. Ты уж подготовься, а то вдруг какая мокрая неожиданность случиться…
Константин Сергеевич двинулся дальше, и продолжения уже не слышал. Но брюнетка его заинтересовала.
– У, ты какая! Передразнивает – совсем не боится. Наверное, в «Салоне Красоты» работает, или хозяйка. А ничего так, симпатичная! И не тупая: и скифских баб, и Командора знает.
По разговору – местная. Почему не знаю? Да, наверное, знаю, просто не узнаю. Волосы перекрасила, макияж навела. Может зайти как-нибудь в этот салон, вроде как постричься? Это по паспорту мне 63, а телу, 45, а то и 40. Интересно, мужиков они стригут?
Чушь это всё – не стоит! Новые люди – новые проблемы, тем более здесь в Каменске, – сделал он попытку прервать свои «самцовые» мысли.
– А с другой стороны… Что в этом плохого? Может мне и осталось год – второй, а то и меньше. И так живу, даже не человек в футляре, а футляр в сейфе. Это нельзя, то нельзя. Одни ограничения.
И кто на тебя эти ограничения наложил? – задал он сам себе вопрос. – Да сам и наложил. Ну ладно, к месту привязан – никуда не денешься. А остальное? Раньше, да – всё во имя великой цели и соратников тогда было мало. Но сейчас создали хорошую команду из посвящённых. Они могли справляться, да, в общем-то, и справлялись практически без него. Несколько лет назад, когда понял, что теперь легко могут обойтись и без него – решил пожить для себя, для семьи. Но дети уже выросли, и в нём особо не нуждались. Затем нелепая смерть жены в автомобильной аварии. И он опять ушёл с головой в работу. Судьба его выбрала, поставила перед ним задачу, которую невозможно выполнить хорошо, хорошо в полном объёме. Можно только стараться. Вот он и старался, как мог, жертвую всем, и ни на что, не обращая внимания, плюнув на личную жизнь. Да у него есть Жанна, но назвать её любовницей – язык не повернётся. Скорее – товарищ по борьбе. Их отношения, – подобные были, наверное, у народовольцев, или у старых большевиков.
– Если товарищ Константин хочет, то товарищ Жанна предоставит необходимые услуги, дабы товарища Константина, ничего не отвлекало от борьбы. Константин Сергеевич, представив подобную фразу, произнесённую Жанной, мысленно улыбнулся.
Но уже три года назад пришло понимание, что работа практически закончена. Сеть давно создана, материальная база тоже. Да и расходников осталось всего ничего. Можно расслабиться, заняться собой – побольше читать, потихоньку лечить людей, и просто ждать.
А вот это, простое ожидание, можно вполне скрасить, приударив за этой брюнеточкой из салона красоты.
С этими мыслями Константин Сергеевич продолжал двигаться вниз по улице.
Малочисленные прохожие, идущие навстречу, увидев, сразу напрягались, и даже сбивались с шага. Подойдя ближе, быстро здоровались, опустив голову, или отведя глаза в сторону. Он точно знал, что, разминувшись, они, обязательно, замедлятся, оглянуться, или даже остановятся, провожая взглядом его спину. А некоторые, в основном пожилые женщины, ещё и будут креститься. Затем, придя домой, прямо с порога, скажут домочадцам примерно следующие: – Иду, смотрю – навстречу колдун идёт! Я ему: «Здравствуйте, Константин Сергеевич!». А он как «зыркнет» на меня из-под своих чёрных очков и прошипит, как змея: «Здрассе». Теперь, точно, весь день из рук всё валиться будет… Событий в городке немного, а уж встреча с ним, с «деревенским колдуном» – это хотя и не из ряда вон, но, всё же, событие. Его побаивались. Но эти опасения строились не только на мистике. Он намеренно развивал неприязнь к себе – нелюдимостью и доходящей до грубости резкостью. По полной отыгрывал роль желчного колдуна, с одной целью – отдалить от себя людей. По большому счёту ему это удалось. Но нельзя сказать, что его все ненавидели. Может некоторые не любили, и сильно. Сложно хорошо относиться к человеку, который во время осмотра может прошипеть: «Да когда же ты, наконец, повернёшь свой зад!». Или: «Все твои болезни от лишнего жира. Жрать надо меньше!». Конечно, очень обидно. Тем более, что ради осмотра у колдуна, тебе пришлось долго уговаривать главврача больницы, да ещё заплатить немаленькие деньги.
Но, как бы там ни было, – им и гордились. Не всякий городок мог похвастаться настоящим колдуном. Да ещё ходили упорные слухи, что колдун «по-тихому» помогает бесплатно, или берёт отработкой по хозяйству. Городок маленький, друг за другом всё подмечают. Но те, коих «застукивали» за посещением колдуна, или видели, как колдун заходил к ним в дом, – категорически отрицали: «Не было этого». Или: «Мы заплатили, родственники помогли». По улице он, обычно, шёл неторопливо, слегка подволакивая ноги и опираясь на трость. Но, и при такой, более чем скромной скорости, его редко кто обгонял. Замедляли шаг, или переходили на другую сторону. Не узнать его, даже издалека, сложно – высокий, худощавый. На голове – столь редкая для этих мест шляпа. Ещё и бородка. Мужчина с бородой в городке тоже редкость. Сначала он отпустил длинную, но возникли некие обстоятельства, которые и заставили бороду сильно укоротить. Обрезал он её уже давно – лет пятнадцать назад. А виноваты, как, впрочем, всегда и во всём в России, оказались – евреи.
