Александр Колокольников
«Древоходец». Деревенский колдун.
– Ты эту процедуру уже проходила и помнишь, что сейчас заснёшь? – спросил он.
– Да, Ваня Бессмертный мне её делал – я знаю, – ответила девочка.
– Тогда закрывай глаза. Единственно, сейчас по времени это займёт немного больше, чем первый раз.
Когда процедура началась, и Алиса уснула, Константин Сергеевич спросил у Решетникова:
– Борис, вы мне машину после организуете?
– Да, конечно. Куда вас в Каменск?
– Нет поближе в Подмосковье, в район Домодедова.
– Но я слышал, что Жанна Александровна улетела в Австралию, – проявил неожиданную осведомлённость Решетников.
– Жанна, да – уехала, но дом её остался на месте. И потом – Борис, ты и двух недель не состоишь в системе и откуда такая осведомлённость?
– Извините Константин Сергеевич, со мной связались из безопасности и сообщили, что Жанна Александровна в Австралии, и поэтому вы поедете домой в Каменск, а я должен обеспечить транспортом и охраной.
– Охраной пусть сами обеспечивают, а мне достаточно чтобы твой Жора, или кто другой, отвёз в Домодедово.
Сейчас уже поздно, а я не люблю ночью по темноте куда-нибудь ехать. Лучше спокойно посплю, а с утра поеду в Каменск.
– Может вы у нас поужинаете? – предложил Решетников.
– Спасибо, есть пока не хочу, а у Жанны всегда найду чем перекусить.
– Может тогда коньячку? У меня есть бутылочка «Camus» почти пятидесятилетней выдержки.
– Хм! Пятидесятилетней? Тогда давай – старость надо уважать!
– Сюда принести, или не обязательно? Можно накрыть в другой комнате?
– Можно и в другой.
Решетников вышел распорядиться насчёт коньяка и некоторое время, причём явно излишнее, его не было.
Вернувшись, объяснил свою задержку – искали по интернету с чем принято подавать подобный коньяк, с какой закуской.
– Оказывается его полагается подавать без закуски, – поделился он свежими знаниями. – Но мы решили всё же не обезьянничать за французами и добавили всего понемножку.
– Борис – живи проще, не заморачивайся, особенно в отношении меня. В моей жизни было всякое: я пил и с королями, и с принцами, и, даже, с инопланетянами. Но ещё была и самогонка под кильку в томате и спирт под «занюх» рукавом.
– Я Алисе дам выпить немного этого коньяка. Ведь ничего страшного? – спросил Решетников.
– Конечно ничего, – ответил Константин Сергеевич. – Всё самое страшное, что могло случиться у неё в этой жизни на Земле – уже случилось. Зато, и я в этом уверен, в следующей жизни у неё всё будет хорошо.
– Не знаю. Не знаю. Я всё же очень переживаю, как там всё сложиться. Понимаете, я вот подумал – она, по-моему, даже ни разу не гуляла по улице одна, без гласного, или негласного сопровождения.
– Да перестаньте! Она активна, обаятельна, у неё аналитический ум. Уверен, Алиса найдёт себя в новом мире. Кстати, мы уже с ней обсудили, за кого она там выйдет замуж, и она, в принципе, согласна.
– Чего? Алиса замуж? Кто-то конкретный? Я могу узнать его имя? – всполошился Решетников.
– Нет, нет. Никого конкретно, никаких имён. Мы просто с ней выбрали класс, точнее подкласс мужчин, с которыми стоит связывать свою судьбу там. Мы остановились на представителях технической интеллигенции.
– Чего вдруг? Сколько я знаю, парней, увлечённых техникой и программированием, или, как она их называла: «компьютерными задротами», она никогда и за людей не считала?
– Она поменяла свои взгляды и сейчас нашла свои резоны в этом выборе. Если интересно – потом поспрашиваешь и узнаешь.
– У меня и дед был инженер, и отец, ну и я. Можно сказать династия инженеров – Решетниковых.
Деда посадили перед войной, за подрыв госпромышленности. Вышел уже в пятидесятых. Отец очень мечтал стать журналистом – усиленно занимался иностранными языками. Освоил немецкий и английский. Но дед категорически запретил – только инженером. Объяснял: когда посадят, то инженер всегда сможет в лагере устроиться «придурком» и отвертеться от лесоповала.
Ну а мне… Кем я ещё мог стать? Тогда при совке, от артистов рождались артисты, от врачей – врачи, от юристов – юристы.
– Получается, для Алисы связать судьбу с инженером – продолжение семейных традиций. И опять, в стиле Решетниковых, хоть и косвенно, опять маячит и виноват– «лесоповал».
– При чём здесь – лесоповал? – заинтересовался Решетников.
– Лесоповал, рудники – потом всё узнаешь от Алисы, но намекну – эти чудесные места для работы поспособствовали её выбору.
Разговор прервал стук в дверь и им сообщили, что накрыт столик в кабинете.
Константин Сергеевич с Решетниковым перешли в кабинет и расселись в креслах около журнального столика, на котором стояла выполненная с затейливым дизайном бутылка коньяка и коньячные бокалы. Рядом также на столике, но передвижном, были расставлены тарелочки с закуской.
На стене за спиной Решетникова, висела в рамке большая фотография, на которой, перед мраморной балюстрадой с видом на море, была запечатлена его семья ещё в полном составе: сам Решетников – вальяжный, полноватый мужчина; его жена – высокая брюнетка с глазами Алисы; мальчик – тоже со склонность к полноте и с обаятельной улыбкой. Крайней, рядом с мальчиком стояла Алиса в шортах и в яркой зелёной маечке. Судя по тому, что на фотографии Алисе было от силы лет четырнадцать, – снимок сделан примерно три года назад, может чуть больше.
Перехватив его взгляд, Решетников, не оборачиваясь на фотографию, прокомментировал:
– Сейшелы, три года назад. Недавно обратно на стену повесил. А до этого, как узнал про диагноз Алисы, – все поснимал и спрятал – не мог смотреть. Сейчас надежда появилась – вынырнул из темноты… Спасибо вам! – Решетников достал платок, и начал вытирать слёзы.
– Борис, Борис! Может тебе работу симбионтов подрегулировать, чтобы снизить остроту восприятия? – поинтересовался Константин Сергеевич.
– Нет, нет! Я хочу уметь плакать и продолжать иногда плакать. Не надо меня превращать в кирпич!
– Ты пережил сильнейший психический срыв, встав на грань сумасшествия, – заметил Константин Сергеевич. После такого стресса при реабилитации – плаксивость в порядке вещей, точнее, это даже норма. Но ты, конечно, понимаешь, что ещё не всё закончилось. Симбионты помогут, но всё же их работу можно усилить. Подумай!
– Вы сказали у Алисы есть ещё полтора, два месяца, – напомнил Решетников, разливая коньяк.
Решу по своему состоянию. Если надумаю, – могу обратиться к Дмитрию?
– К кому удобней: хочешь к Дмитрию, хочешь к Бессмертному – любой справиться.
Решетников поднял бокал послушал запах.
– И как пахнут пятьдесят лет выдержки? – поинтересовался Константин Сергеевич.
– Дорого пахнут, – ответил Решетников.
Константин Сергеевич тоже поднял бокал и сказал:
– Давай выпьем за то, чтобы в новой жизни у Алисы всё было хорошо!
После этого он отпил из бокала, задержал коньяк немного во рту, оценивая вкус.
Потом посмотрел на Решетникова и спросил: – А ты чего пьёшь с такой осторожностью будто это не коньяк, а нитроглицерин?
– После установки симбионтов, я ни разу не пробовал спиртного. А они вроде бы алкоголь не разрешают.
– Да ладно тебе! Симбионты тоже живые. Что они без понимания что ли? Им тоже такой коньячок попробовать хочется – это же не водка «палёная».
– Константин Сергеевич, я хотел бы уточнить: вы мне сказали, что Алиса порядка десяти лет поживёт на планете, и только потом смогу появиться я. А как быть, если я на Земле проживу ещё лет сорок?
– Да, в первую очередь, отправляем тех, кто умер. Но в вашем случае накопитель с твоей памятью будет отправлен, так чтобы вы смогли встретиться с Алисой примерно через десять лет, после её возрождения, даже если к этому времени ты ещё будешь жив на Земле.
А позже отправят ещё один твой накопитель после того, как здесь умрёшь, или, может быть, раньше – как сложиться.
– Наверное, весь остаток жизни проведу в ожидании этой встречи. Буду размышлять: какой она стала, сохранилось что ни будь от моей девочки.
– Что-то, конечно, сохраниться. Обязательно – общие воспоминания о близких людях, – Константин Сергеевич кивком указал на фотографию семьи за спиной Решетникова. Мы – это наша память, наш опыт. Какая-то часть Алисы останется неизменной, но в общем-то это будет уже другой, самостоятельный человек. Вспомните себя семнадцатилетним и сравните с собой же тридцатилетним. А в случае с Алисой, наверное, нужно сравнивать вообще с сорокалетней – новый очень отличный мир, требующий быстрой адаптации, быстрого развития.
И вот ещё скажу интересную вещь, по поводу новой внешности.
Что удивительно, когда встречаешь там людей, которых раньше знал на Земле, то через некоторое время перестаёшь замечать их новую внешность. Не замечаешь совсем другие пропорции тела, не видишь их голубых физиономий, а воспринимаешь чисто только как образ памятный с Земли – будто человек просто поменял одежду, или там причёску, но не более. И это происходит со всеми.
– И я тоже в существе, в которое превратится Алиса, буду видеть просто свою семнадцатилетнюю девочку?
– Именно так! – подтвердил Константин Сергеевич.
– Мне бы хотелось оставшиеся дни постоянно находиться вместе с Алисой, быть рядом, но по работе задёргали. Ладно бы в Москве, а то всё с выездом, – пожаловался Решетников.
– Они что, ничего не знают о вашей ситуации?
– Всё они знают, только эти…, – Решетников прервался, сделал глоток коньяка, покрутил бокал в ладонях и, не отрывая взгляда от бокала, спросил: – Константин Сергеевич, у меня теперь постоянно крутиться в голове вопрос: «Почему имея такие возможности, вы не хотите власть в этой стране взять в свои руки?».
– Чего? – Константин Сергеевич с удивлением посмотрел на Решетниково. – А зачем нам это? И почему именно в России, а не в Китае, или в Америке? Америка и в военном, и в экономическом плане гораздо интересней.
– Но вы же родились и живёте в России.
– И что? Меня здесь всё устраивает. Мы не лезем в политику, если она нам не мешает. Места силы, ты, наверное, это уже знаешь, есть не только в России, но и в Австралии, и в Словакии. Если, например, в одной из тех стран, через заповедные для нас «места силы» решат провести дорогу – у нас будут серьёзные сложности. Конечно, решим, но проблемы будут. А в России, подобная затея будет уничтожена сразу «на корню» и без всяких проблем.
– Вы сказали, что вас здесь всё устраивает – неужели вы не видите, что твориться? Как это может устраивать?
– Это ты близок ко всему происходящему – поэтому возмущаешься. А основную и большую часть народа, именно, всё устраивает. Он в России не спрасливый, и в голове у них одно – как бы не было ещё хуже.
Константин Сергеевич взял со столика тарталетку с чёрной икрой. Икру стряхнул себе в рот, прислушался к ощущениям, затем немного откусил от тарталетки
– Чтобы французы не говорили – даже такой коньяк пить без закуси – всё это надуманное. Хорошая икра только оттенит вкус и аромат. А эта – замечательная! И в меру просолена, языком легко растирается о нёбо. Давно такую не пробовал. Последние разы, как не привезут в подарок – всё какая-то вяленная и пересолёная гадость.
Решетников тоже закусил икрой, и доев тарталетку вновь обратился с вопросом:
– И как вы считаете, – перемены России не нужны, или невозможны?
– И нужны, и возможны – только это не наше дело. Точно не моё, да уже и не твоё.
А насчёт перемен в России… Помнишь Кагорыча из ознакомительного ролика?
– Ещё бы! И его самого, и его сказки трудно забыть, – подтвердил Решетников.
– Так вот, мы с ним познакомились, когда ещё были студентами. Пока он учился в школе, мозги ему насчёт социализма просвистели и выпустили в жизнь с верой в светлое социалистическое будущее. Дома на эту тему с ним не говорили – избегали, или ещё чего, но здравомыслия, трезвого скепсиса от семьи в противовес оболваниванию в школе, он не получил.
После зачисления в институт всех нас студентов – первокурсников сразу отправили на уборку картошки в колхоз имени какого – то там партсъезда. О! Даже вспомнил – имени 21 съезда КПСС.
Председателем колхоза был мужик ещё молодой, высокий, но инвалид – без одной руки. Вот он однажды и попросил институтского преподавателя, приставленного к нам за старшего, выделить ему несколько ребят помочь с заготовкой дров на зиму лично для себя.
Дрова мы ему накололи, а его хозяйка, как полагается по русскому обычаю, собрала стол.
Наш препод с председателем пили самогонку. Мы тогда еще не заматерели – самогонку пить не смогли. Хотя некоторые из нас попытки делали, но неудачные – выплёвывали – слишком ядрёна и духовита оказалась, и нам поставили какую-то наливку.
Наливка же была слабоватой, а вот мужиков от самогонки разобрало хорошо.
И захмелевший председатель стал жаловаться, что каждый год по осени они, мучатся с уборкой этой проклятой картошки. Ежедневно он обязан представлять отчёты в Райком партии о ходе «битвы за урожай».
Своего овощехранилища нет, и картошку засыпали в бурты прямо на поле, обкладывая соломой и землёй. За зиму картошка всё равно насквозь промерзала и полностью сгнивала. Бурты с этой гнилью бульдозером разравнивали, запахивали, и, не сдав государству ни килограмма, по весне колхоз просил клубни на семена. Семена выделяли, согласно площадям, запланированным под посадку в райкоме. Дальше опять: битва за урожай, нагоняют людей из города. Снова – бурты, зима, бульдозер. И так из года в год, почти во всех соседних колхозах и совхозах, везде одно и тоже – мартышкин труд.
Остальные студенты, сидевшие за столом, восприняли всё это спокойно с понимающими ухмылками, а вот у Кагорыча, впервые увидевшего реальный советский социализм произошёл разрыв шаблонов. Вернувшись из колхоза, он своему отцу пересказал откровения председателя. Дед у Кагорыча до революции был крупным землевладельцем, и поэтому он спросил: «А у деда картошка пропадала?», на что получил ответ: «У деда даже очистки от картошки не пропадали».
И дальше отец просветил Кагорыча, что большинство предприятий в стране – такие же колхозы имени 21 съезда, и в основной своей массе делают непонятно что, и непонятно зачем. А вот на военных заводах, есть и порядок, и новые технологии, но и их продукция, пролежав по двадцать лет на складах, идёт тоже, в основном, на утилизацию.
Кагорыч убедился в полной правоте отца, ещё будучи студентом.
И тогда он начал и меня, и других заслуживающих доверия ребят из нашего окружения, убеждать: «Этот строй обречён – он скоро рухнет!». Годы шли, а строй спокойно продолжал существовать за счёт продажи нефти и других ресурсов. А Кагорыч, как ты Борис сейчас, всё говорил о необходимости перемен. Говорил: так жить нельзя – это полная деградация.
В конце концов перемены наступили. Потом, когда всё более-менее успокоилось, точнее с начала двухтысячных, Кагорыч опять завёл песню на старый мотив, но с новыми словами: «Экономика государства не может нормально существовать без таможни и независимой судебной системы, или это не государство». И опять, про обречённый строй, что скоро всё рухнет.
И снова годы шли, уже и Кагорыч ушёл в «мир иной», но и другая «обречённая» система показывает завидное долголетие, качая потихоньку нефть с газом – ребятам хватает.
– Кагорыч тогда говорил, что таможни нет, – заметил Решетников. – Раньше да – вези, что хочешь без пошлин, «контрабасом», это, действительно, убивало производство здесь, но сейчас таможня уже другая – построже стало.
– Не знаю, я далёк от этого, – ответил Константин Сергеевич.
Решетников поднял бокал предлагая выпить.
Константин Сергеевич сделал сразу большой глоток, и закусил ломтиком сыра.
– И сыр хороший, – похвалил он, – только рановато я взял его. Он после холодильника не согрелся – ещё не распустился полностью.
– Вот вы говорили, что Кагорыч по началу верил в светлое социалистическое завтра, – продолжил разговор Решетников. – А мои родители всегда над нашим социализмом смеялись. Отец понятно: дед «сиделый» – просветил и воспитал, а мать вообще у нас была партийным работником, но такая же.
– Да, с отцом, конечно, понятно – отравляющее влияние «врага народа». А мать-то чего такая отмороженная? – Не знаю. Она со школы была активисткой. Хорошо училась, входила в комитете комсомола школы. Так по комсомольской линии сначала и пошла. – Тогда всё ясно – комсомол был отличной школой по воспитанию циников и приспособленцев. Вот такие карьеристы – перевёртыши, как твоя мама и развалили партию, – подняв указательный палец вверх с улыбкой произнёс Константин Сергеевич.
– Нет, она у нас циником не была, – возразил Решетников. – Она тогда работала секретарём партийной организации на машиностроительном заводе. И однажды, какой-то из бывших работников этого завода, решил, что ему неправильно начислили пенсию – не учли год работы во время войны. Он пишет письмо на имя Генерального Секретаря КПСС с жалобой и просьбой разобраться. Из секретариата письмо пересылают в Райком с требованием быстро дать ответ. Те дают срочное задание моей маме представить к утру документы.
Начальник отдела кадров завода болеет – лежит дома не может подняться. Его заместитель в отпуске.
И тогда матери доверяют святое – ключ от архива отдела кадров.
В архиве она читает личное дело этого работника, и видит в конце запись, что грузчик, скажем там Петров, доложил, что этот рабочий в пьяном виде кричал, что всех коммунистов надо вешать. Мать подумала: вот какой негодяй – коммунистов надо вешать, а сам с письмом о помощи к Генсеку. Из любопытства она находит дело бдительного грузчика Петрова. И там запись – при проведении разгрузочных работ грузчик Петров обругал статую товарища Сталина, стоящую внутри территории завода: «Поставили болвана – развернуться из-за него нельзя». Доложили об этих оскорбительных словах рабочие из его же бригады. Но и сами тоже были замечены в высказываниях, поручающих Советскую власть, о чём есть донесения других бдительных товарищей.
Она брала одно личное дело за другим, и в каждом с тридцатых по пятидесятые годы были подобные записи. Все «стучали» на всех по кругу! Все на всех!
Она сама была секретарём партийной организации, и к ней поступали и доносы подписанные, как правило, старыми коммунистами, а ещё были и анонимки, но их не так много. И что такое донос в восьмидесятые в сравнении с доносом в тридцать седьмом?
Отец рассказывал – она пришла домой никакая. Рыдала: «Ну что мы за страна, что же мы за народ?». Отец успокаивал – время было такое, а народ приспосабливался и выживал, как мог.
Ещё отец ей пример привёл, про самолёт, который упал где-то Андах. Его не смогли найти, и уже через десять дней пассажиры стали подъедать трупы своих друзей и родных.
Мать возражала – они-то ели всё же мёртвых, а эти пытались «сожрать» своих живых сослуживцев.
А вы говорите моя мама была циником. Нет, видите, – рыдала, и долго не могла успокоиться. Решетников прервался, и сделал ещё один маленький глоток коньяка. Потом улыбнулся, что-то вспомнив и продолжил:
– Правда, когда к ней потом, при Ельцине, приходили «новые коммунисты» с предложением влиться и продолжить борьбу – она отказалась. У неё спросили: «Как же так? Ты же была пламенным оратором и борцом».
На что мамочка цинично ответила: «Мне за это платили и платили неплохо. Вы готовы платить?».
– Она, я так понимаю, умерла? – поинтересовался Константин Сергеевич.
– Да, она и отец умерли друг за другом. Обоим было немного за шестьдесят. Тогда переживал, а сейчас рад, что не дожили…
А дед по отцу, который сиделый, тот прожил долго. И вот какой парадокс: пока он был в лагерях и ставил там пилорамы и подстанции, почти все, с кем он учился в школе и в институте – почти все погибли в годы войны. Когда освободился и стал искать, нашёл только трёх женщин с которыми учился вместе в институте – остальные погибли.
– Погибли на войне, или ещё и в лагерях?
– Не знаю, дед не рассказал, а может и не знал, но часто говорил, что так долго живёт: доживает за них, за своих друзей, погибших молодыми.
Решетников подлил Константину Сергеевичу и себе коньяка и некоторое время сидел, молча вертя бокал в руке, затем продолжил:
– У нас сосед по даче, тоже, бывший лагерник. Он как-то вечером пришёл к деду в гости. Они сидели выпивали. Оба уже были глуховаты, и поэтому говорили громко, почти орали. Мне было лет двенадцать, может чуть больше, но их разговор запомнил, пусть не дословно, но смысл понял хорошо:
Сосед почти кричал: «Да не надо нечего там выдумывать, просто к власти пробрался грузин, и решил уничтожить всех умных русских. Я сам, ладно – у меня ни большого ума, ни образования, но с какими людьми, с какими умными людьми, я был вместе в лагерях!».
Дед ему возражал: «Ты не прав! Это простое и примитивное объяснение. Товарищ Сталин был интернационалист – он сажал и расстреливал без оглядки на национальность».
– Да, не больше тринадцати мне было, – отметил Решетников, – но разговор эти двух дедов, этих лагерников, запомнил на всю жизнь. Потом, уже повзрослев, я присутствовал ещё и при разговоре деда, но уже с отцом. Тогда часто обсуждают роль Сталина – что он сделал, зачем сделал, и дед тогда отцу объяснял:
–Большевики такое сотворили со страной, что допускать даже зачатки, даже намёки на демократии им было нельзя. А после того, что дальше устроил ещё и товарищ Сталин и не только со страной, но и со старыми большевиками – ему, тем более, нельзя было упускать власть.
А как удержать? Только превентивный террор! А умные и энергичные – они на виду – вот и попали в первую очередь.
– Я был знаком с несколькими людьми, пережившими сталинские лагеря, – сказал Константин Сергеевич, – более того, наблюдал и другие кровавые диктатуры.
Масштаб террора и количество жертв, зависит от величины недоверия и страха, которые диктатор испытывает перед своими подданым. А когда страхи подпитываются ещё и паранойей – горе и горе этим подданным.
– Вы считаете Сталина сумасшедшим? – поинтересовался Решетников.
– Борис, понятие сумасшествие весьма неоднозначное, по-разному трактуется, и сильно разнится в зависимости от того, кто трактует и что в это вкладывает.
В некоторых школах психиатрии, сумасшедшим считается любой человек с нарушением логического мышления. Например: ты прислушиваешься к советам гадалки на картах, или там на кофейной гуще– ты уже сумасшедший.
А по поводу Сталина, вот тебе пример: Борис, ты знаешь, что такое крысиный волк, или крысиный лев?
– Кажется, что-то такое помню, – немного задумавшись ответил Решетников, – Где-то в детстве читал. Моряки, чтобы истребить крыс на корабле, сажали в ящик десяток крыс и несколько дней не кормили. Крысы начинали жрать друг друга, а последнего, победителя отпускали. Он становился каннибалом, и начинал охотиться и убивать остальных крыс.
– Всё верно. И вот представь, когда крыса, попадает в закрытый ящик с остальными товарками и понимает, что если она их не сожрёт, то те сожрут её – она же мыслит логически? Она же не сумасшедшая? Тем более, если знает, что, уничтожив сейчас всех в этом ящике, станет самой главной крысой на корабле?
– С крысами в ящике, вы сравниваете борьбу в верхушке партии за власть на первом этапе? И что, считаете, если бы Сталин не уничтожил соперников физически, те убили бы его? – поинтересовался Решетников.
– Убили, или не убили – кто знает? Но для товарища Сталина с его менталитетом кавказского мужчины, отстранение от власти было бы равносильно смерти. И, продолжая наше сравнение с крысами – из ящика, где пожирали друг друга руководители партии, вылез победитель – каннибал, привыкший убивать себе подобных.
Двадцать процентов людей, а по моим наблюдениям, возможно, и больше, имеют параноидальный тип личности. В этом нет ничего страшного – они проживают спокойно жизнь, никому не мешая, может только излишне изводя супруга, или супругу ревностью. Но попадая в ситуации подобные ящику с крысами, паранойя стремительно развивается и на выходе мы заполучили каннибала – параноика. А если при этом, он ещё и ничем не ограниченный диктатор, то, я уже говорил это – горе и горе его подданым.
– Вы категорический противник диктатуры? – поинтересовался Решетников.
– Это ты к моей деятельности на другой планете? Нет, я считаю диктатуру вполне приемлемой для экстремальных условий. А пионерское поселение на другой планете – это чистый экстрим.
– Но пока там, насколько я понял – коллегиальное управление?
– Вообще – то, уже проклюнулось единоначалие. Один при мне почти вырвался в абсолютные авторитеты.
– А где в сложившейся там системе вы?
– Я парю сверху над схваткой, как духовный вождь и отец-основатель.
Вот ты, Борис, ты же находился на руководящих должностях, и поэтому должен знать основной закон любого руководителя: «Между собой и результатом своей деятельности, всегда надо вставлять промежуточное звено из подчинённых, из исполнителей, чтобы всегда было на кого свалить ответственность».
Если достигнут успех, то промежуточного исполнителя можно легко отодвинуть в сторону. Если неудача – поручил, доверился, а он, подлец такой, не оправдал.
У меня в этом плане положение даже лучше, чем у Британской королевы. Если королева всему обязана своему унаследованному от рождения праву, то я уже сделал так много, что мои права гораздо весомее и неоспоримы.
Я стараюсь и здесь, на Земле, не вмешиваться в работу Совета, и на той планете даю переселенцам полную волю. Конечно, в чрезвычайных случаях могу спуститься с небес и наказать виновных, но оптимальной для себя считаю позицию наблюдателя.
– Но я видел, как вы там принимали участие в их жизни – вас привлекали для переговоров с инопланетянами.
– Мы, вообще-то, тоже там инопланетяне. Называй их по самоназванию – юголы.
И да – ты прав. На переговоры с юголами, часто привлекают меня.
– Потому что юголы относятся к вам очень серьёзно и с опаской, из-за вашей способности убивать взглядом?
– Нет, они бояться ни потому, что я могу убивать, а бояться потому, что меня там невозможно убить.
– Вас там невозможно убить! – с изумлением переспросил Решетников.
– Борис, ты точно читал брошюру с историей моей жизни?
– Конечно читал, но видимо что-то упустил.
– В той брошюре, впрямую не написано, но, если подумать?
Решетников некоторое время помолчал, видимо вспоминая, затем кивнул головой и сказал:
– Да, действительно – сейчас дошло.
– В переговорах с юголами принимаю участие ещё и потому, что у меня там нет симбионтов, и они не могут считать мои мысли, – продолжил Константин Сергеевич. – А так в решения переселенцев стараюсь не вмешиваться – у меня и без этого дел полно.
И ещё, человек я не глупый, но, как говориться: «Не Спиноза какой-то». А вот для переселения, мы точно дураков не набирали.
Для меня полное становление, полное «созревание» взрослого здравомыслящего человека – это период от ступени, когда авторитетом является почти любой соседский мальчик старше хотя бы на два года, и момента, когда авторитеты для тебя перестают существовать вообще. Я имею в виду перестают существовать всеобъемлющие авторитеты – властители дум, или гуру – превращаясь просто в болтунов, но остаются авторитеты в какой-то очень узкой области точнее сказать – эксперты.
Вот таких экспертов в разных областях мы и набрали. Соваться к ним с советами – выставлять себя самоуверенным идиотом.
Решетников взял кусочек сыра: – Наверное уже пора, как вы говорите – распустился.
Отпил из бокал, закусил сыром, пожал плечами, показывая, что с сыром – «не понял» и продолжил беседу:
– Как я понимаю, при таком положении дел, настоящая диктатура там невозможна, невозможна даже автократия – всегда с неба может спуститься отец-основатель, и перемешать все фигуры.
– Именно так, – подтвердил Константин Сергеевич, – но только определённый срок, определённый период – не всегда.
– Но если возможность вмешиваться будет не всегда, то может стоило сразу самому изначально правильно выстроить фигуры? – предложил Решетников.
– Что значит правильно выстроить? Правильно относительно чего? Относительно моего субъективного мнения? Нет уж, пусть сама игра, сама жизнь покажет кто есть кто. А мой вклад в выбор есть и значительный. Я тебе уже говорил – людей ищем не глупых и инициативных. И многих в первую партию переселенцев я подбирал самолично, и на доску уже поставил несколько ферзей. Вот теперь и буду наблюдать, какую игру они выстроят.
– Но в дебюте не может быть больше одного ферзя. – заметил Решетников.
– А вот в нашей игре может! Может быть много ферзей, каждый по своему направлению, а вот король да, король – только один, – ответил Константин Сергеевич.
– И этот единственный король вы! – констатировал Решетников.
– А кто же ещё? Пусть немного и с чудинкой, но зато милостивый и справедливый.
– Это вы себя так видите, или хотите, чтобы подданые вас так видели?
– А, что, меня оценивают по-другому?
– Посвящённые, или как у вас принято называть – системщики… Извините, у нас, – поправился Решетников, – так вот, системщики относятся к «нашему колдуну» очень серьёзно. Нет, слово «серьёзно» я неудачно подобрал. Точнее будет – относятся как к божеству. Правда, правда! И вам придётся очень постараться, чтобы вас воспринимали «чудаковатым корольком».
– Да знаю я, – раздражённо ответил Константин Сергеевич, – и это мне не нравиться. Я не только сам не хочу носить божественный ореол, но и считаю подобное обожествление вредным для общины. Я не хочу, чтобы любые мои слова воспринимали как истину в последней инстанции.
Да, я за централизацию власти, по крайней мере на первом этапе, но я уверен: лидеры появятся и проявятся сами, а я как можно меньше должен принимать участие в этом, несмотря на все мои симпатии и антипатии.
–Значит, на первом этапе почти диктатура, которая не сможет стать полноценной диктатурой пока вы способны контролировать. А что дальше? – поинтересовался Решетников.
– Как это – что дальше? Или ты хочешь узнать мои взгляды на устройство и развитие общества?
– Было бы интересно.
– Если интересно, то слушай:
В «житии» об этом не говориться, но я тоже инженер. И даже несколько лет работал по специальности инженером – конструктором.
– А на врача вы учились? У вас какое-то медицинское образование есть, или вы никогда не учлись лечить людей?
– Нет, почему? Я много лет учился и лечить, и убивать, но не людей, точнее не совсем людей.
– Это было на другой планете?
–Да, на другой. Только ты меня больше не перебивай, а то я уже немного опьянел, и потеряю нить разговора.
Так вот, когда я работал конструктором, то изучал наставления по проектированию различных машин и комплексов.
И там было обязательное требование, если коротко его выразить, в двух словах, то звучало оно так: «Система должна сама…».
Например: повышается у агрегата температура – автоматические включается охлаждение; растёт давление – снижается подача рабочей жидкости.
