Юлия Гауф
Заноза для бандита
ГЛАВА 56
Сегодня. И сейчас.
Ну давайте поговорим, товарищ полковник! И, надеюсь, вы не врете насчет разговора о Марго, которая стала вести себя еще более закрыто. Может, знаете что-нибудь о ней, или передумали брать на стажировку, и хотите, чтобы я ей сказала?
И, надеюсь, что это будет разговор не об Андреяе…
Иду в тихий, полузаброшенный парк, в котором можно встретить лишь редких собачников, да бомжей. Отряхиваю снег с зеленой лавочки, в которой не хватает половины досок, и сажусь.
Жду я недолго, и дожидаюсь мужчину в строгом сером пальто.
– Еще раз здравствуйте, Марина! Вы чудесно выглядите!
А вы не очень. Мужчина был несколько зеленоват с лица, почти как та лавочка, на которой я сижу, так и слыша мысленные упреки бабули, про то, что нельзя на холодном сидеть.
– Спасибо… что с Марго? То есть, с Маргаритой?
Подруга стала вести себя еще более закрыто и странно. И похудела еще больше, чему мы с Кристиной не уставали ужасаться. Но Марго говорила нам, чтобы мы потерпели такое ее состояние, ведь идет подготовка к учебе.
… – Возможно, получится не с сентября приступить к учебе, а с конца января. Нужно столько всего выучить, не хочу я на второй курс, – делилась с нами Марго. – Возможно, получится на третий перевестись, если смогу программу догнать. Полтора года – и у меня будет диплом! А если сейчас не дожму, то в сентябре на третий курс, и я год потеряю, так что…
– С Маргаритой все в порядке, простите. Она отличная девушка, талантливая, – кивает Анатолий Маркович. – И вы тоже хорошая девушка, ведь так?
Я в замешательстве киваю. Надеюсь, он не будет приставать ко мне?
– И вы никому не сказали о нашей встрече? – продолжает задавать Анатолий Маркович странные вопросы.
Может, он маньяк?
– Я маме написала, с кем встречаюсь. И своему парню, – говорю я на всякий случай. Впрочем, что мне грозит такого ужасного посреди дня?
Был бы Анатолий Маркович моим ровесником, или старше лет на пять-семь, я бы не мямлила. Но я, почему-то, всегда робею в присутствии людей старше себя.
– Вы не умеете врать, – удовлетворенно улыбается полковник, и легонько толкает в плечо. – Сидите, не бойтесь. Никому вы не рассказали, а по поводу вашего… хмм, парня я и хочу поговорить.
Чуть ли не взвизгиваю от злости. Что за день такой, что все решили поговорить со мной об Андрее?!
– Вам лучше поговорить с ним самим, – сухо отвечаю я. – А я предпочитаю не обсуждать людей за их спинами…
– Не горячитесь, – перебивает меня мужчина и, стряхивая снег, садится рядом со мной. Поворачивается ко мне боком, вынуждая и меня сесть почти напротив. – Сейчас я кое-что вам расскажу, и уеду. Из города вашего уеду, ведь вы, разумеется, меня не послушаете. И, возможно, расскажете о нашей встрече Андрею Громову. Но у вас останется мой телефон, так что…
– Мне пора, – пытаюсь я встать, но меня снова удерживают.
– Сидите, я не отпускал вас, – нейтральным тоном произносит Анатолий Маркович, но от его слов мне становится еще холоднее. – И слушайте… по Андрею вашему тюрьма плачет. Хочу, чтобы вы сразу правильно меня поняли: есть мое ведомство, и есть другие, и мы с ними почти не пересекаемся. И у Громова есть в органах свой человек – либо покровитель, либо оборотень на откатах, ну да не важно. Уж слишком он чистым выглядит. Так вот, доказательств почти никаких нет, но рано или поздно они будут. И лучше рано, чем поздно, и вы, Марина, можете мне помочь в этом. Чтобы другие люди не пострадали, невинные люди!
– Я не понимаю, о чем вы, – бормочу я, и панически оглядываюсь по сторонам. – Какие доказательства, вы что…
– Доказательства причастности Громова к торговле оружием, – начинает жестко перечислять полковник, забивая этим самым гвозди в крышку моего гроба. – К убийствам, отмыванию денег. К незаконной защите бизнеса путем…
– Достаточно! – обрываю я.
– Разве? – притворно удивляется Анатолий Маркович. – Марина, вы ведь хорошая девушка – добрая, простая, на деньги не падкая, иначе бы не работали в этом Богом забытом кафе. Значит, влюбились в «плохого парня»? Вот только задумывались ли вы над тем, насколько ваш Громов плохой? Вы ведь можете мне помочь, чем спасете много жизней! Вам просто следует разузнать о его деятельности все, что можете, и… телефон мой вы знаете.
Начинается снег, и небо резко заволакивает серым. Еще минуту назад ярко светило солнце, заставляя этот мир блестеть и переливаться, играть всеми красками, которых, как оказывается, много и в белом цвете. И вот – вьюга. Словно погода снова под меня подстраивается, под мою душу.
Пытаюсь говорить ровно, не выдавать своих мыслей. И начинаю врать.
– Вы ошибаетесь насчет Андрея. Я точно не знаю, чем он зарабатывает на жизнь, но он ничем плохим не занимается. И вы, думаю, пытаетесь повесить на него чужие грехи, – выдыхаю я, и протираю глаза. Снежинка попала. От того и слезы текут – от снежинок, а не от страха. – Если бы Андрей делал то, что вы мне перечислили… вы ведь побоялись бы со мной говорить об этом! Вдруг я расскажу Андрею, а я расскажу! И вы даже из города не успели бы уехать – убил бы. Так что не тратьте время – я вам не помощница, и губить своего любимого человека не позволю.
– Меня не так просто убить. Но и не слишком сложно, да и пожил я, – пожимает полковник плечами. – Знаю, что расскажете Громову. Но я и людей знаю, и когда он вас выкинет, наигравшись – жду вашего звонка, Марина. И, надеюсь, вы сможете рассказать мне нечто интересное и ценное. Берегите себя!
Полковник быстро встал с лавочки, и пошел по заснеженной парковой дорожке, оставляя меня в одиночестве.
– Расслабься, Светлячок! – отмахивается от моих слов Андрей. – Ничего на меня нет, не забивай голову!
– Но он…
– Он будет рыть, и ничего не найдет, – перебивает мужчина, и чуть трется о мою щеку колючим подбородком. Удобнее устраиваюсь на коленях Андрея, и прислоняю к нему голову. – Не впервой, так что… я сам этим займусь!
Сам?
Встревоженно смотрю на Андрея, стараюсь не напирать, но как же хочется заорать: «Прекрати этим заниматься! Давай уедем, и забудем обо всем! Новую жизнь начнем – только ты и я!». Но вместо всего этого я спрашиваю:
– Ты ведь не сделаешь Анатолию Марковичу ничего дурного? Не… не убьешь его?
Фыркает, снова прижимает меня к себе, стискивая мою талию руками.
– Ты совсем зверя из меня не делай. Если всех убивать… забудь, в общем! Но спасибо, что рассказала!
Не решаюсь расспрашивать Андрея дальше, и позволяю себя поцеловать. Несколько часов всего не виделись, а у меня руки трясутся, как у алкоголика – так хочется снова ощутить его близость!
А Анатолий Маркович ведь не дурак, и знал, что я все расскажу Андрею. Значит, и защитить себя сумеет, и не мне о том переживать!
ГЛАВА 57
АНДРЕЙ
Сижу за столом, и пытаюсь понять: как я позволил втянуть себя в этот цирк?
Как согласился? Нет, я точно согласился, но вот как – вспомнить не могу, хоть убей!
– Бабушка говорит, что Артема приглашают со следующего года в Англию, – щебечет Марина, стараясь создать видимость нормальной беседы. – Он в английском очень силен. Думаю, ему стоит поехать, хоть и страшно отпускать, но ведь это обмен всего лишь на год…
– Да путь едет, – отвечает Марианна, и кладет себе на тарелку еще кусок лазаньи. – Правда ведь, дорогой?
– Конечно. Я и не знал, что Артем хорошо учится.
Марина на секунду хмурится, но ее лицо быстро разглаживается.
Совместный обед с Мариной и ее родителями – просто песня. Светлячок каким-то образом вынудила меня согласиться на это, наготовила разных блюд, которыми можно накормить половину нашего города, и теперь старалась вести себя как радушная хозяйка.
Только гости мерзкие. Их не итальянской кухней кормить нужно, а крысиным ядом.
– А почему ваш сын живет не с вами? – интересуюсь я, и чувствую пинок под столом.
Марина, кто же еще?
– Мать решила, что так лучше будет, – говорит Эдик.
Еще бы!
– Вдруг в городе с плохой компанией свяжется, и станет… – начинает объяснять Марина, и затихает смущенно.
И станет таким, как я.
Понимаю.
– Пусть едет в эту свою Англию, – хлопает в ладони Марианна. – Глядишь, человеком станет! Разбогатеет, и нам с отцом поможет. А вы, Андрей, что скажете?
Я много что могу сказать, и еле сдерживаюсь. «Пошли вон!» – самое цензурное.
– Слышал, вы в депутаты планируете баллотироваться. Это так? – интересуется Эдик.
Марина смотрит на меня удивленно. С какой-то странной надеждой, непонятной мне. А я все больше раздражаюсь, чувствуя, как накатывает на меня почти забытое состояние ярости. Бешеной ярости, когда я уже перестаю контролировать себя.
Эдуард и Марианна в прошлую нашу встречу, когда я кое-что переписал на них, вели себя совсем по-другому. Пытались ныть, угрожать, просить… а сейчас вот подлизываются. Марина попросила, или это их инициатива?
– Была такая мысль, но… нет. Это не для меня, – отвечаю, и отворачиваюсь.
Не могу смотреть, как эти твари едят. Тошнота подкатывает. И самому кусок в горло не лезет, а Марина все подсовывает мне самые аппетитные блюда, обижаясь, что почти не ем.
– Ну и зря! Кресло депутата – это большие деньги, и еще большие возможности для вашего рода занятий. Связи, опять же, – многозначительно начинает перечислять Марианна, но Светлячок ее возмущенно перебивает.
– Мама!!!
Пора с этим кончать. Если до этого «званого обеда» я еще раздумывал, то теперь решение принято. С Марианной и Эдиком пора кончать – всем станет только лучше.
Выхожу на балкон покурить, и набираю Артура.
– По поводу Марианны и Эдуарда Ярмышевых. Действуй.
– Как вы планировали? – коротко спрашивает Артур.
– Да.
Артур молчит, а затем неожиданно и для меня, и, кажется, для самого себя, спрашивает:
– Может решить вопрос более радикально? Или… может, вы подумаете?
– Действуй, как я тебе говорил, – бросаю раздраженно, и отключаюсь.
У Артура все просто: либо убей, либо прости. Простить это семейство не получится – окончательно понял только что, но и убить родителей Марины не смогу.
А вот посадить лет на пятнадцать за хранение и распространение наркотиков – очень даже.
МАРИНА
От дополнительных смен я так и не отказалась, хоть Андрей и просил. Требовал даже. Но перед Новым Годом в кафе свободных мест не бывает, как и свободных рук. Армен даже взял еще одну официантку, чтобы справиться с наплывом клиентов.
Впрочем, это не только предпраздничное настроение виновато, но и зима. Некуда больше в нашем городе пойти: либо в ТРЦ, либо в кафе или пивнушку. Зато перед праздниками люди были щедрее, что выражалось во вполне приличных чаевых, из-за которых я и перерабатывала.
Хочется подарки купить всем приличные, а не как обычно. Особенно Андрею – что-нибудь особенное, памятное и дорогое. Только вот я не придумала еще, что подарить ему. С подругами намного легче: Кристине сумку любимого ею зеленого цвета, а Марго – сертификат в СПА. Очень уж подруга любит массаж.
Кристину Армен отстранил от работы на пару дней из-за простуды, боясь, что она сляжет от нагрузок. Выхожу на улицу через служебный ход – постоять на ночном морозе, проветриться и отдохнуть. Именно сюда мы с Кристиной выбегали, чтобы подруга покурила, и я привыкла и к мусорным бакам, и к грязи, царившей в этом закоулке. И не замечала уже, не морщила нос.
Прикрываю глаза устало, опираюсь спиной о дверь, и откидываю голову. Как же я устала!
Пора идти! Открываю глаза, и…
– Куда торопишься, красивая моя? Ты ведь Марина? – толкает меня обратно к двери какой-то мужчина. Огромный, неприятный, и непонятно как оказавшийся здесь.
Может, перепил?
– Мне идти нужно, – стараюсь говорить спокойно, как с капризничающим ребенком. Или как с бешеной собакой. В глаза не смотрю, впрочем, я их и не увижу – темно.
– Это я решу, когда тебе можно будет идти, краля, – хмыкает мужчина. – Если ноги свести сможешь…
Пытаюсь развернуться, и открыть спасительную дверь, к которой я прижата, но мне не позволяют. Шутки закончились. Чудовище стискивает мои запястья в своей лапище, прижимает меня своим телом к железу двери, и шипит:
– Если хочешь целой остаться – молчи. Орать будешь – не услышит никто, но я разозлюсь, поняла? Не люблю, когда бабы визжат!
Шарит ладонью по моему телу… я ведь пальто даже не завязала, просто накинула. Больно сжимает грудь, сминает со всей силы. Впивается пальцами своими мясистыми в живот, в бедра, пачкая меня своим мерзким запахом. Дышит тяжело, через рот, и на мою щеку попадают капельки его слюны.
– Отпустите меня, пожалуйста, – шепчу я. Трясусь вся – от холода, и от ужаса. – Я никому не расскажу, честно! Просто войду в эту дверь, и продолжу работать, и никто не узнает… я вас не видела – вы меня тоже, честно. Даже пол слова не скажу, только отпустите по…
– Заткнись! – мужчина сжимает мои щеки, и из глаз текут слезы. Встряхивает, низко, рокочуще смеется, и прижимается ко мне еще сильнее. И я понимаю, что не отпустит.
– Помогите! – ору я во весь голос, и пинаю дверь ногой. Боль отдает в колено, но мне плевать. Лишь бы услышали, лишь бы помогли! – На помощь!
– Крикливая шлюшка, – монстр бьет меня по лицу, и я ударяюсь головой об дверь. – Сказал же, чтобы не вякала, давалка!
В ушах гудит, звенит, и я вдруг понимаю, что никто не услышит. В кафе орет музыка, из прохожих – никого, да и кто попрется в темный проулок на просьбы о помощи? Жить всем хочется…
Но и смириться я не могу, хоть и говорят, что, когда бесполезно сопротивляться – стоит потерпеть, и не злить мучителя. Но… не могу! Стараюсь дотянуться до лица насильника, чтобы расцарапать его, глаза выцарапать, но он заламывает мои руки, и в правом плече щелкает. Будто замок закрылся.
– Какие шортики, – бормочет урод, и тянет за пояс. Стягивает, но я пинаюсь, стараюсь оттолкнуть. Плачу в голос, зову.
Хоть кто-нибудь… помогите мне!
А мои удары для чудовища – ничто, будто и не чувствует.
– Рот закрой, шалава, – снова бьет меня по лицу насильник, но я продолжаю кричать. И плакать. Кажется, кровавыми слезами. Монстр выругался, и ударил меня еще раз. В грудь.
Крик замирает в горле, и я задыхаюсь. Хватаю холодный воздух ртом, но вдохнуть не получается, словно я – рыба, выброшенная на берег погибшего моря. Сползаю на грязный снег, и на меня наваливается чудовище. Набрасывается, задирает топ, раздирает кожу.
И я забываю, как дышать. И как жить.
ГЛАВА 58
… – Ах ты падаль…сдохнешь… получай, мразь! – словно сквозь густой, непробиваемый туман доносятся до меня мужские выкрики. Глухие звуки борьбы и лязг металла, и снова выкрики.
А мне лишь холодно лежать на снегу. Чудовище больше не лежит на моем теле, чудовище бьется с кем-то неподалеку – с таким-же чудовищем, или с рыцарем?
Не важно. Главное, я хоть немного могу вдохнуть стылый, но такой сладкий воздух.
Он успел?
Упираюсь руками в грязный снег, но рук не чувствую. Их пронзают тонкие иглы боли. С трудом опираюсь на них, и сажусь: шорты разорваны, словно их кромсали, но еще каким-то чудом держатся на мне.
Не успел, значит. Времени не хватило, а мне показалось, что вечность прошла. Жестокая вечность. Даже смирилась в какой-то момент. Подумала, пусть делает, что хочет, лишь бы поскорее оставил меня одну – жить, или замерзать в снегу.
– Марина, – меня укутывают в мое-же пальто, и я еле задавливаю желание закричать. Завизжать, стряхнуть с себя чужие руки. – Не нужно было выходить на улицу одной. Ночью! Нужно было сказать, я бы постоял рядом… мне теперь голову открутит!
Мужчина – Антон, кажется – приподнимает меня с земли, хочет на руки поднять, но… я сама. Не так уж сильно я и пострадала, идти могу. Или мне только кажется, что я почти цела? Мой спаситель бурчит себе под нос, что ему теперь отвечать перед Андреем.
– Спасибо, – хрипло выдавливаю я, и не узнаю свой голос. Так орала, что теперь горло болит, царапает изнутри, трет наждачной бумагой. – Я скажу Андрею, что это моя вина, ведь так и есть. Подышать вышла. А… где он?
– Убежал. Я бы догнал, но…
Но меня-клушу бросать побоялся.
– Едем в полицию, – попросила я. – Я, правда, не видела его лица, но вдруг найдут. Вон машина стоит, видеорегистратор…
– Сами найдем, садитесь в машину.
Устраиваюсь на заднем сидении, пачкаю бежевую обивку грязью, которая налипла на пальто. И, наконец-то, вижу все: на голых до середины бедер ногах начинают наливаться синяки, на запястья вообще глядеть страшно. Ногти обломаны, в болячках, но я жива и относительно цела. И это главное!
– Андрей… – заговариваю я, но Антон меня перебивает.
– Я написал ему. Он едет домой, по делам уезжал.
Хорошо! Поскорее бы увидеть его!
Прошу Антона оставить меня в одиночестве, клянусь, что не сделаю с собой ничего, и он хмуро кивает. Видит, что я почти в себе уже. Захожу в квартиру, стягиваю с себя униформу и белье, и с отвращением отталкиваю от себя ногой. Затем, превозмогая себя, упаковываю пальто с грязной одеждой в пакет, и отправляю в мусор. Сверху кидаю свои серебряные серьги, и пытаюсь снять кольцо. Яростно дергаю и, наконец, выбрасываю и его.
Чтобы ничего не осталось на память!
Ну где же Андрей?
Нет, хорошо, что нет его. Смыть с себя всю эту грязь! Смыть, и поскорее! Встаю под душ, и теплый поток воды обжигает меня. Возвращает чувствительность замерзшему телу. Делаю воду горячее, и еще горячее, и еще… в кабине уже ничего не видно из-за клубов пара, и я сажусь на пол, не в силах даже гелем воспользоваться.
– С ума сошла! – дверь кабины открывается, и я смутно вижу Андрея.
Заходит в кабину в одежде, шипит от обжигающей воды, выключает ее. Садится рядом со мной на мокрый пол, обнимает, но я лишь знаю, что Андрей сжимает меня. Не чувствую… снова.
– Я в порядке, – говорю я, и слезы снова начинают течь по лицу. – Почти…
– Я его убью! – глухо выдавливает из себя Андрей. – Маленькая моя, обопрись на меня, давай я отнесу тебя…
– Нет! – яростно отвечаю я. – Мне нужно отмыться!
Андрей быстро стягивает с себя одежду, и швыряет ее к раковине. Включает воду, регулирует… холодно.
– Она еле теплая!
– Она нормальная! Это тебе после кипятка кажется, – отвечает мужчина, и начинает мыть меня. Прикасается осторожно, без намека на эротизм.
Меня так мама в детстве мыла – я помню.
– Не ругай Антона, – начинаю я говорить о «самом важном». – Он не виноват. Я вышла на пару минут на улицу, и…
Рассказываю Андрею все, что помню. Он молчит, сидит у моих ног, водит мягкой мочалкой. Мне почему-то ни капельки не стыдно представать перед Андреем в таком виде – избитой, в синяках. Уголок губы побаливает, как и левая щека.
– Я его найду, Марина! Обещаю! И убью!
А я решаю не спорить.
Пусть. Лучше бы в тюрьму, конечно, хотя… нет!
– Сейчас врач приедет, – говорит Андрей, вынося меня из душа. – Осмотрит, и в больницу съездим.
Я пугаюсь, как маленькая. Совсем в неврастеничку превратилась в последнее время, а ведь научилась не бояться, но сейчас я не могу себя контролировать. Я словно обнаженный нерв, словно рана, к которой то лед прикладывают, то огонь.
– Нет, я не хочу в больницу! Андрей, у меня лишь пара ссадин!
– Не пара. Вдруг сотрясение… не капризничай! – Андрей прижимается губами к моему виску.
– Я не капризничаю! – спорю я. – Андрей, знаю, что ты не поверишь, я ведь не врач… но нет у меня никакого сотрясения! Я легким испугом отделалась, а раны заживут, как и синяки. Поверь, я разбираюсь во всех оттенках боли, и не нужно больниц. Но врач, конечно, пусть меня осмотрит, и ты убедишься, что я права.
Смотрит с сомнением. Как обычно не доверяет моим суждениям… можно понять.
– Если скажет, что нужно в больницу – едем, – решает Андрей. – И почему ты так уверена в том, что это не понадобится?
Устраиваюсь на коленях мужчины, всеми легкими вдыхаю его родной запах, и прикрываю глаза.
Я дома.
Я в безопасности.
– Ненавижу больницы, – начинаю я рассказ. – И вспоминать об этом не люблю. Помнишь, ты спрашивал про мой шрам? Он еле заметен, почти прошел уже, но ты заметил. Мне почку пересаживали в детстве, и на больницы я насмотрелась. Операции, наркоз, слабость, боль, диализ, снова операция… не хочу я туда опять!
– Ты болела?
Андрей поглаживает меня, просунув руку под халат. Словно норовистую лошадь успокаивает, приручает.
– Меня машина сбила. Сволочь пьяная за рулем сидела – почти двенадцать лет прошло, – морщусь я. – Сбил меня, и уехал. Потому и пьяных ненавижу! Почка отказала, одна – полностью, вторая работает, но плохо. До сих пор со мной. Вот по больницам и моталась, но смогли пересадку сделать. За границей, правда. У меня группа крови редкая – четвертая отрицательная, да и не так у нас трансплантология развита.
– Я и не знал, – Андрей еще сильнее прижимает меня к себе. Но не больно. Обычно он гораздо меньше силу контролирует, и приходится ему напоминать, чтобы помягче был. – Так у тебя и сейчас одна почка плохо работает? И нужна пересадка?
– Нет, – фыркаю я, оборачиваюсь, и целую Андрея. – Она слабее той, которую пересадили, но жить буду! Если меня снова машина не собьет.
– Найти бы этого… эту тварь, и тоже переехать, – Андрей напрягается, и сжимает кулаки за моей спиной. Чувствую это по напрягшимся мускулам, по натянутым жилам, и мне приятна его злость. В кои-то веки. – Как вообще можно сбить ребенка, и уехать?
– Вот и я не знаю – как, – вздыхаю я.
До сих пор не знаю.
