Юлия Гауф
Порочные чувства
Глава 5
МАРАТ
Зажег вторую сигарету. Затянулся, втянул в рот, а затем и в легкие дым, и выдохнул в открытое окно.
– Брат, одного инвалида в семье мало? Тоже хочешь?
– Из-за сигарет? – усмехнулся, и снова затянулся.
– Что случилось?
Обернулся, отвернувшись от открытого окна, и взглянул на старшего брата. Смотреть на него – так себе удовольствие, вечное напоминание о прошлом.
– Что случилось? – повторил Егор.
– Веснина помнишь?
Брат слабо хлопнул по инвалидному креслу, и слабо усмехнулся.
– А ты как думаешь? Смогу я его забыть?
Ну да, вряд ли можно забыть того, кто искалечил так, что с кресла не встать никогда. И никакие деньги не помогут, никакие врачи, никакие президентские клиники, и даже лучшие реабилитологи мира.
– Сегодня дочка его приходила на собеседование. Дочка Веснина, – бросил, затянулся еще раз, и стряхнул пепел прямо на пол. – Продажника нового искали, месяц набирали каких-то идиотов. По телефону не могли общаться, не то, что продавать.
– И?
– И я сказал, чтобы все резюме показывали мне на планерке. Резюме тех, кого пригласили на собеседование. А там она. Резюме дочери этой мрази.
Днем просматривал резюме, отданные мне директором по персоналу, и зацепился за знакомую фамилию. Сразу же велел звать ее прямо ко мне.
– Веснина Алика Владимировна, – повторил я ее имя.
– Ты ведь искал его? – брат скривился, схватился за бок – ничего у него не болит, он давно не чувствует ничего, кроме слабости и температуры. А вот фантомные боли его изводят часто. – Сейчас, получается, нашелся?
– Нет. Нашлась только его дочь. Папаша надежно схоронился.
Та еще мразь, одиннадцать лет назад превратившая моего старшего брата в изломанное существо.
До сих пор помню тот день, когда узнал все. Впахивал, как ненормальный, после универа, карьеру строил. Домой только переночевать возвращался, чтобы снова на работу. Жили мы в обычной девятиэтажке, и в нашем доме пропала девчонка. Ни я, ни брат с ней не общались, она просто стреляла у него сигареты иногда.
И вот, пропала.
Родители её шум подняли, а я пропустил – работал, просто слышал, что два дня вроде этой девки дома нет. Забыл, забил, плюнул. А потом случилось…
Егор просто стоял во дворе, машину решил продать, ждал покупателя. А приехала полиция – только не та, которая людей защищает, а та, которая пытками выбивает признания. Брата забрали только на основании того, что иногда он курил вместе с этой пропавшей Светой.
Сначала угрожали. Утверждали, что всё знают, просили признаться, чтобы срок был небольшой. Ну, поссорились, ну изнасиловал, а затем убил. Явку с повинной обещали оформить, срок маленький дать на этом основании, а там и амнистия к очередному празднику.
Брат в отказ – не общался, не трогал, не убивал. Но этим лишь бы раскрыть дело поскорее, чтобы премия, и звезды на погонах. И плевать, что даже тела нет, а значит, и дела.
Егор уже потом, когда в себя пришел, рассказал: били его так, что думал – умрет. И не только кулаками, а током пытали по приказу Веснина Владимира. И брат в открытое окно сиганул, просто чтобы из кабинета этого убраться.
А этаж был четвертый.
Дальше была реанимация, мне не до этого Веснина было. И девка эта пропавшая вернулась домой – загуляла просто, а потом страшно было к родителям возвращаться, но смелости набралась, и явилась домой. А брат почти овощ.
– Не ищи его, это того не стоит. Здоровье мне не вернуть, а ты забудь, – через силу процедил Егор.
– Что, простил?
– Не простил, но ты не лезь.
– Мне вот что интересно – куда Веснин пропал? Я эту гниду искал, карты пробивал, локации – тишина, – захлопнул окно, и опустился в кресло. – Одиннадцать лет тишины, а я не только в России искал. Везде. Детективов нанимал, причем не кого попало, и ничего – пропал вместе с женой и дочерью в один момент одиннадцать лет назад, как сквозь землю провалился. К матери его ездил, к бабке Алики, та тоже ничего не слышала – куда сын пропал, куда внучка пропала? И тут вдруг внучка объявилась. Алика.
– Она-то вообще ни в чем не виновата – девчонка эта. Сколько там ей? Двадцать лет?
– Двадцать два года, – ответил. – Стажировалась в Рио.
– Бразилия?
– Да. В международном рекламном агентстве, – вспомнил «собеседование», и не смог скрыть усмешку – горячая девочка, все же.
– Не трогай ее. Двадцать два, ребенок совсем. И не она меня била и пытала, а ее отец.
– Я не собираюсь мстить ей. Знаю – не виновата, за отца не отвечает, – отмахнулся я.
– Ты просто оставил ее в покое? – не поверил Егор.
И правильно сделал, что не поверил.
– Нет, – хохотнул. – Не оставил.
– В смысле, ты с ней…? – брат не договорил, уставился на меня, забыв про свои фантомные боли.
– Буду поближе. Пошлю своих людей в Южную Америку, пусть ищут ее папашу. А сам буду рядом. Вдруг он здесь, рядом с дочкой крутится.
Да и трахать дочь того, кого много лет мечтал убить собственными руками – в этом что-то есть.
– Оставил бы ты это, – Егор склонил голову вбок – устал, выдохся.
Нужно уже сиделку звать, чтобы помогла брату с лекарствами, чтобы размяла ему ноги, обтерла пот. Все, как обычно.
– Не оставлю. Девчонке ничего не грозит, её не трону. А папашу – сам понимаешь, – поднялся из кресла, пожал протянутую братом ладонь, и снова эта горечь на языке – был здоровый, молодой парень, и вот во что превратился.
Такое не прощают.
Вышел из квартиры Егора, сел в машину. Сначала по привычке хотел домой направиться, сейчас, после встречи с братом, мне точно не до девочки. Но, все же, решил заехать к ней. Адрес, что она прислала, я узнал – много раз был у ее бабки.
Странно это было: впервые, когда к ней пришел – ненавидел просто за то, что она родила такую мразь, как Владимир Веснин. Что воспитала его. Что он стал тем, кто изуродовал моего брата. А затем… затем увидел перед собой убитую горем и тревогой пожилую женщину, которая долго воспитывала внучку, а затем в один момент лишилась ее, не дождавшись из школы.
И ни звонка, ни весточки – а мои люди следили за этим, прослушивали ее телефон. С сыном она не связывалась, как и он с ней.
Это, действительно, странно, но к Валентине Николаевне я привязался. Когда от работы взрывался мозг, когда не хотелось видеть ни одну из тех, с кем спал, а на общение с братьями не было настроения – я ехал к ней. Егору не рассказывал, что зачем-то таскаюсь к матери его мучителя. Что входную дверь ей поменял. Что сто раз хотел, и предлагал ремонт сделать, и новую технику купить, да только Валентина Николаевна ни в какую не соглашалась. Что навещал ее в больнице совсем недавно, как только узнал, что она с инфарктом слегла, и врачам платил, чтобы ухаживали лучше.
Вот только уехать пришлось, и я оставил денег секретарю, чтобы следил за старушкой. А когда вернулся в страну, Валентины Николаевны уже не было.
Я по привычке постучал в дверь, и открыла мне Алика.
Напуганная, глаза огромные, как у олененка. Интересно, девчонка играет так умело, или сама по себе пугливая?
– Проходи, – она отошла, пропуская меня в квартиру. – Может, чай? Кофе? Или поужинать хочешь? И… ой, у меня тапочек нет, это ничего?
Плевать на тапочки. Я вдруг вспомнил, что трахнул ее, а губы не попробовал. Ни поцелуя, ни минета.
Начнем, пожалуй, с поцелуя.
– Буду. И чай, и кофе. Потом. Сначала трахну тебя, – прижал ахнувшую девочку к стене, и поцеловал в пухлые губы.
На вкус она – клубника со сливками. И этот вкус мне дико понравился, хотя сладкоежкой я никогда не был.
Глава 6
Марат целует. Не только губами, а словно всем телом. Опаляет, ошпаривает. Нагло вторгается языком в мой рот, наполняет своим вкусом, и пробует меня на вкус. Жадно, не спрашивая, чего хочу я.
А я и сама не понимаю, что бы ответила, спроси он меня.
Глаза закрыты, тело сотрясает мелкая дрожь – слишком много для одного дня случилось. И я не привыкла к подобному. С Мишей все было ясно, я всегда знала, как и что будет: темнота спальни, кровать, десять-пятнадцать минут на близость, а затем сон.
Марат сминает мои губы, и из моих мыслей пропадает бывший. Целует не нежно, это не поцелуй влюбленного, а чистая голодная, злая похоть. Не понимаю, приятно мне, или нет, но я опьянена мужским вкусом, подчинена чужой силе, превышающей мою тысячекратно.
Марат оторвался от моих губ. Опустил меня на комод, и я очнулась от дурмана.
– Прямо здесь? – прошептала.
Губы приятно болят от поцелуя, чувствую, как они припухли. А Марат быстро расправился с моим халатом, скинул его с меня.
– Марат, может, в спальню? Там кровать, и будет…
– Тихо, – он снова впился в мои губы, и я вздрогнула от раздавшегося треска ткани – белье он просто разорвал.
Варварство. И снова страх пробрал – с кем я связалась? По зубам ли он мне?
– Нежная девочка, – мужчина дотронулся до моих приоткрытых губ, провел большим пальцем по нижней. – Так любишь поцелуи. И все равно дрожишь…
– Растерялась, – пробормотала.
Я дико смущена. Марат снова, как было в кабинете, полностью одет, а я в одном бюстгальтере, с раздвинутыми перед ним ногами. Раскрыта полностью.
Нет, лучше не думать об этом, иначе он больше не придет, поняв, какая я трусиха и ледышка. Нужно быть смелее, развязнее. Мужчины, кажется, любят, чтобы в постели была шлюха, а не зажатая скромница.
Марат достал из кармана презерватив, потянулся к ширинке, и я решилась:
– Помочь надеть? – протянула ладонь, чтобы забрать у него презерватив.
– Потом поиграем, – Марат надорвал упаковку, и начал раскатывать презерватив по стволу. – Наденешь. Своим ртом. А сейчас помолчи, девочка.
– Алика, – упрямо поправила.
Марат шире раздвинул мои ноги, вклинился между них.
– Алика, – выдохнул он, глядя мне прямо в глаза.
Нажал головкой члена на клитор, медленно провел им до входа, и снова к клитору. Ударил, и я ахнула – тело разряд тока прошил, многовольтный, непонятный для меня.
А затем Марат вошел в меня. Сразу, на всю длину, заполнил меня собой. Я думала, что это снова будет болезненно, как в его кабинете, но боли не было.
Было чувство свободного падения в пропасть.
Марат нетерпелив, заведен до предела. Притянул меня ближе, я сижу на самом краешке комода, а он долбится в меня. И комод долбится об стену. И все эти звуки – стук дерева об стену, влажные шлепки наших тел, хриплое, сбивчивое дыхание – они должны смущать меня.
Но не смущают, а рождают нечто.
Я теряюсь в ощущениях. Губы все еще ноют, я безумно хочу целоваться, но сама потянуться к Марату не решаюсь. И ловлю то, что могу – его пальцы на моих бедрах, сжимающие меня, притягивающие к себе, облегчающие быстрые фрикции. Ловлю запах секса – дурманный, феромонный.
И движения во мне. То, как Марат бесцеремонно вторгается, долбится в меня на всю глубину. Прошивает в сумасшедшем темпе: до основания ствола, и выходит полностью, я чувствую головку, упирающуюся во вход. А затем снова резкое движение в меня. Растягивает, наполняет собой так сильно, что, кажется, я не выдержу этого напора.
Но выдерживаю. И подаюсь ему навстречу.
А еще безумно хочу, чтобы снова поцеловал.
Я почти решилась потянуться к его губам, но Марат чуть сдвинул меня, и вторгся, кажется, еще глубже. И снова задел что-то во мне, что-то, вызывающее ощущения на грани боли и удовольствия.
Я не смогла сдержать всхлип, качнулась навстречу мужским ударам в самую мою суть, и чуть не упала с комода. Марат удержал, а то невероятное чувство я снова упустила. Хныкнула от бессильной ярости – я ведь снова смогла почувствовать, и снова упустила.
Не дано. Просто не дано мне.
Обхватила бедра Марата ногами, ловя его последние, безумные движения. Резкие рывки в меня, капельки пота на лбу, на шее заворожили, и я потянулась к мощной шее губами. Как загипнотизированная слизнула соль его кожи в тот самый момент, когда Марат начал содрогаться.
И кончать.
Это оказалось приятно. Темное чувство, оно дрожь в животе вызывает. Раньше такого не было, чтобы я наслаждалась чужим экстазом, ловила его с жадностью, а сейчас… сейчас мне хорошо, потому что Марату хорошо.
И это пугает.
Движения Марата стали медленными, ленивыми, пока он не затих. И покинул меня.
Торопливо сжала ноги – между них неприятно пусто. А еще чуточку обидно, что снова не смогла, не разделила удовольствие от близости.
– Ты не кончила, – бросил Марат, стянул презерватив, и завязал его в узел.
– Я…
– Растерялась, да, я помню, – перебил он, усмехаясь, и внимательно посмотрел на меня. Без былой толики злости, к которой я, кажется, успела привыкнуть. – Люблю честность, девочка. Сделай одолжение, и в дальнейшем оставайся такой. Не отыгрывай спектакли с судорогами и стонами, если этого не чувствуешь. Такое меня бесит.
Он быстро скинул обувь, и вошел в ванную, а я спрыгнула с комода, и накинула халат.
Я ведь как раз подумала о том, что придется изображать, стонать, кричать как в порно. С Мишей я никогда не заморачивалась – он знал, что я бесчувственная, и делал только то, что нравилось ему. Мне же было все равно, даже поцелуи не вызывали ничего кроме легкого недовольства, а иногда и брезгливости.
Но целоваться с Маратом мне понравилось. А это уже очень много для меня.
– Ты обещала мне кофе, – мужчина вышел из ванной. – Может, накормишь?
– Я могу заказать доставку. У меня только борщ, – под его взглядом я плотнее закуталась в халат.
– Давай борщ, мяса побольше только. И хлеб, – скомандовал, и направился на кухню впереди меня.
Марат сел за стол, а я отвернулась к мойке, и начала споласкивать руки. Он сейчас будет есть борщ? А если я его пересолила? Если он невкусный? Ну вот что Марату стоило сразу уйти, и не смущать меня?!
Достала тарелку, налила ему порцию борща, а рядом поставила блюдо с мясом и хлебницу.
– Себе тоже налей, – бросил он.
– Я не голодна.
– Налей, – повторил Марат.
Снова отвернулась к шкафу, потянулась за тарелкой. Тело горит. Я точно знаю, что Марат смотрит на меня, всей кожей это чувствую. Налила себе немного борща, ойкнула, достала из холодильника сметану, и села напротив Марата.
– Уйду через пару часов. Поужинаем, и продолжим. В спальне, как ты и хотела, Алика. А теперь ешь, – он кивнул на мою тарелку, и приступил к еде.
Глава 7
МАРАТ
– Вкусно? – встревоженно спросила Алика.
Сама сидит, в тарелке борщ перемешивает, и даже не думает есть.
– Вкусно, – ответил честно.
– Думала, тебе такое не понравится.
– Почему ты так думала?
– Ну, – она замялась, смутилась, – ты же богат.
– И?
– Богатые не едят борщ.
– Кто тебе такое сказал?
Алика опустила глаза.
Забавно наблюдать за сменой выражений на ее живом лице.
Я привык иметь дело с женщинами иного склада – со сдержанными, знающими себе цену, и строго следящими за собой. Включая мимику. Лица холеные, холодные, и зачастую не понять – любят тебя, ненавидят, хотят, планируют убить, или же размышляют о новой сумочке.
Алика же не скрывает ничего. Попросту не умеет, даже не задумывается об этом. Испуг, паника, обида, злость – даже тени этих эмоций отражаются на ее лице, в глазах светятся.
– Девочка, я люблю простую еду. Чаще всего – грузинскую. Попробовал я всё, когда деньги появились, но предпочитаю не извращаться, а есть. И сплю я не на антикварной кровати из Версальского дворца, а на вполне себе обычной. Унитаз у меня тоже не золотой, кстати.
– Про унитаз за столом не говорят, – нахмурилась она. – И я не девочка, а Алика! Хватит меня так называть!
– Почему же? – спросил с интересом, насадил кусок мяса на вилку, и отправил в рот.
Вкусно.
– Мне странно, что такой большой человек не в состоянии имя запомнить. Глава огромной компании. Несолидно как-то, – съязвила Алика.
– Браво, – похлопал в ладони. – А если серьезно?
– А если серьезно, то, во-первых, имя свое я люблю. А во-вторых, девочкой, солнышком, зайкой и деткой я себя называть не позволю.
– Почему не позволишь?
Азарт во мне поднял голову. Кто-то пытается показать зубки, надо же.
– Других «девочек» называй девочками, – выдала Алика. – А меня по имени. Иначе я, знаешь, тоже могу называть тебя… ну… ладно, всё, – она сердито раскрошила кусочек картофеля в тарелке, но ни одной ложки так и не проглотила.
– Вообще-то, никого другого я девочкой не называл. Только тебя, – усмехнулся, глядя на эту непосредственную воплощенную сердитость.
Девочка она и есть.
– Я не хочу знать, как, кого, и в какие моменты времени ты называл.
– Ну ты и разошлась! Но называть я тебя буду так, как сам захочу. Имя свое ты любишь, я понял, – кивнул. – Не расскажешь, почему?
Алика удивленно взглянула на меня. В ее глаза смотреть невозможно – огромные, живые, и… добрые. Редко такое можно увидеть. Не красоту, а доброту, даже в таких малых проявлениях. Сразу совесть грызть начинает, и чувствую себя большей сволочью, чем я есть на самом деле.
– А почему тебе это интересно?
– Хочу поближе тебя узнать.
– Да? – еще сильнее удивилась Алика.
Тему я эту завел, чтобы про ее отца спросить. Начал издалека, но черт, мне и правда интересно, кажется. Не только наблюдать за сменой выражений на красивом лице Алики, но и слушать ее. Голос медовый. Не высокий, но и не низкий. Единственная ассоциация – мёд. Она говорит, и мёд льется – густой, янтарный, блестящий.
Девочка-мёд.
– Папа с мамой в Ялте познакомились, и… ну, меня там и сделали. В Ялте. Папа очень любил фильм «Асса», и в честь главной героини фильма меня и назвали.
– В честь той, которая жила с бандитом, а затем убила его?
Алика пожала плечами, не соизволив дополнить ответ. Владимир Веснин в своем репертуаре – «счастливое» имя дочери дал, ничего не скажешь.
– Я посмотрел твое рекомендательное письмо. Ты стажировалась в Бразилии, верно?
– Я там жила с одиннадцати лет, – Алика поморщилась.
– Что, не понравилось?
– Красивая страна, но… нет. Я ее не полюбила.
– А почему ты уехала в Бразилию? Расскажи, – спросил жадно.
Мне нужна чертова информация про Веснина. Детективы шерстили базы, пробивали вылетавших из нашей и соседних стран за нужный мне год, и не было среди них этого урода. Вся семья провалилась как сквозь землю! И как же так вышло?!
Алика растерялась. Глаза бегают, она молчит, смотрит то на меня, то в темное окно. А затем снова на меня с какой-то странной надеждой.
– Я… наверное, это уже не тайна, – заговорила Алика, замялась, и прикусила губу.
– Ну, продолжай.
– Я с бабулей жила. Здесь, в этой квартире. Такое часто бывает, когда детей бабушки воспитывают. Мама конным спортом занималась, она жокей, а папа сначала каскадером был, а потом в полицию пошел. Некогда им было меня в школу, в кружки водить. А бабуля с радостью меня забрала, я родителей только по выходным видела, и то не каждые выходные, и только на пару часов. Боже, – Алика прижала ладонь ко лбу, – зачем я все это рассказываю? Лишнее это. В общем, я из школы шла сюда, к бабушке. Я только четвертый класс тогда заканчивала. Два перекрестка не дошла до дома. Папа остановил машину, меня посадили в нее, чуть ли не затолкали. Мама напугана была, я тоже почему-то испугалась, атмосфера похоронная была, давящая. Мы поехали в какой-то другой город, в один из соседних – остаток дня и всю ночь ехали, а я даже плакать боялась. Все такими строгими тогда были.
– А хотелось плакать?
– Очень, – призналась Алика. – Я бабушку больше всех любила. Хвостиком за ней ходила, и… ну, я даже в школе на переменах ей звонила иногда, за пару часов без нее начинала скучать. В тот день мне толком ничего не объяснили, папа с мамой злые были, мама то плакала, то сердилась. Я телефон достала, а она из рук у меня его вырвала, и сказала, чтобы я спать ложилась. И я испугалась еще сильнее. Потом был аэропорт, и папа приказал мне молчать, никому ни слова не говорить. И я молчала. Было много перелетов, я даже не знала, куда мы, и на сколько.
– В Бразилию?
– В Бразилию, – выдохнула она. – Сначала не в Рио, а в какую-то деревеньку. Жарко, адское пекло, рядом джунгли. Мы в дом вошли, а в шкафу змеи – так меня Бразилия встретила. Я потом много раз дома змей находила, если порог забывали защищать. Пауки, жуки, сколопендры… не могу все это видеть! Сейчас даже если маленького паучка увижу, кажется, орать начну от ужаса. Наверное, поэтому я и не полюбила эту страну. И вот, только когда мы в этом доме оказались, папа сказал, что обратно мы пока не вернемся, и что имена и фамилии у нас теперь другие. Бабушке звонить запретил, сказал, что она тоже уехала. Телефон забрали, интернета не было, ни с кем не связаться, да и запрещено это было. Я в ужасе была. Ни друзей, ни привычного окружения, все на португальском разговаривают. Самый кошмарный год в моей жизни. А все из-за нескольких сволочей! – Алика вдруг сжала кулаки.
– Вам пришлось бежать и менять документы «из-за каких-то сволочей»? Из-за каких? – я сузил глаза, чтобы видеть только лицо Алики.
Мышцы напряжены, болят от натуги, а расслабиться не могу. Значит, Веснин заранее позаботился о документах, и свалил. Вот только почему? Не меня же он испугался, я тогда никем был. Да, помню, как в участок ворвался, и орал, что убью его, но мы даже не разговаривали. Я был не в себе, и в то время я не был для него угрозой.
Я просто был в бешенстве, и хотел убить эту тварь. И убил бы, выйди тогда Веснин из кабинета. Убил, и плевал бы на последствия в виде тюрьмы.
– Я истерить начала, проситься к бабушке, и папа рассказал мне все. Он, знаешь, хоть и с тяжелым характером, но хороший человек. Честный. Работал много, тяжело, и посадил кого-то из «неприкасаемых». Вроде, парня какого-то, который над девчонкой поиздевался. Этого парня другие заключенные побили, а потом явился к отцу в кабинет покровитель этого заключенного, большой человек.
– Покровитель, – повторил я, чуть ли не рыча.
Она ведь про моего брата сейчас говорит! Который «поиздевался» над девчонкой!
– Вроде как пришел замять дело, – кивнула Алика. – Тот парень с дочкой богатого папаши встречался, она не поверила, что он мог изнасиловать и убить, плюс этого подлеца немного в камере побили, и у моего папы проблемы начались. Якобы превышение полномочий, грозились не только тюрьмой, но и нашими с мамой жизнями и здоровьем. А папа-то в чем виноват? В том, что свою работу выполнял?
– Конечно, он ни в чем не виноват. Святой человек, – прошипел я. – То есть, у «насильника» была девушка из богатых, ее отец пришел разбираться, и виноватым выставили твоего папу?
Тварь! Поймал первого попавшегося парня, даже не стал искать эту дуру, которая просто загуляла. Лишь бы поскорее дело «раскрыть». Радует, что не все в нашей стране такие, как Веснин. Но и таких достаточно. И мой брат – не единственная жертва. Дела, которые Веснин вел, я потом изучал. Сколько же он людей погубил!
Но про то, что Яна за моего брата вступилась, я и не знал. Егор встречался с девочкой-мажоркой, я помню ее. И в больнице Янка сидела с ним. При мне ее охрана и утащила, когда сообщили, что если Егор выживет, что не факт, то останется тяжелым инвалидом.
Больше она не появлялась. Ни брат, ни я не осудили.
– Да, все так и было. Мы уехали, сначала в деревню, потом в Рио перебрались. Мама умерла, когда мне восемнадцать исполнилось, судорогой ногу свело, когда плавала, – Алика сжала виски пальцами. – А год назад папа пропал. Просто исчез. И ни полиция, никто не смог никаких следов найти. Я искала, что только не делала, а потом… вот. Вернулась. Может, папа здесь где-то? Папин знакомый, с которым он работал, помог паспорт получить на мое настоящее имя, уладил вопросы с недвижимостью. С бабушкой я успела попрощаться, уже в больнице ее нашла. Она меня узнала, хотя сначала думала, что я ей мерещусь, и все про какого-то мужчину рассказывала, который за ней ухаживал, – Алика произнесла это горько. – Наверное, один из соседей, нужно узнать, и поблагодарить. Родные бросили, а чужой человек помогал.
Как же взбесил меня этот рассказ о святом Владимире Веснине! Алика ведь не дура. Да, молоденькая, явно общения ей не хватало, опыта, но неужели несостыковки сама не замечает? Вгляделся в ее грустное лицо, и понял – нет. Не замечает. Её как отец научил думать о нём, так она и продолжает думать.
– Марат, у тебя ведь есть связи, и… можешь не давать мне деньги, но помоги в другом! Пожалуйста! Помоги найти моего папу. Мне кажется, что он здесь, у нас, и с ним что-то плохое случилось. А у меня только папа и остался, больше никого нет. Ты поможешь мне? – взмолилась девушка.
Я чуть в голос не расхохотался. Черт, ну какая же ирония! Недолго и такому атеисту, как я, в Бога поверить – только он может так шутить.
Помочь Алике найти Владимира Веснина?
– Я помогу тебе. Твоего отца я найду, где бы он ни был. Обещаю.
– Спасибо, – прошептала Алика, встала со стула, и опустилась на мои колени.
Обвила мою шею руками, и всем телом прижалась. Дрожит, девочка. И жмется ко мне, а меня и самого трясет от того, что я услышал.
– Спасибо тебе огромное, Марат, – она улыбнулась мне, и снова взглянула своими невозможными глазищами мне прямо в душу.
И в первый раз в жизни я опустил глаза.
