Элизабет Вернер
Проклят и прощен

Полная версия

Глава 18

– Так Анна была в прошлый вторник в лесничестве? Что это ей вздумалось? Прежде она там никогда не бывала! – так допрашивал Грегор Вильмут свою маленькую кузину Лили.

Только что приехав из Верденфельса, он застал ее одну в комнате, выходившей на балкон. Лили была воинственно настроена против двоюродного брата, когда его не оказывалось рядом, но в его присутствии совершенно теряла свою храбрость и обычный задор. И теперь вид у нее был серьезный и рассудительный; она только удивилась, что ее случайное упоминание о поездке сестры так взволновало строгого двоюродного брата. Когда она назвала день, он вскочил с места и стал так горячо и резко допрашивать ее, словно дело шло о каком-то дурном поступке.

– Анна давно обещала родителям фрейлейн Гофер навестить их, – возразила Лили. – Уже давно было решено, что она как-нибудь поедет к ним.

– И этот визит был таким неотложным, что она поехала среди зимы! Отчего она не взяла тебя с собой? Ты ведь почти всегда сопровождала ее?

– Она поехала с Эммой Гофер, а в – наших санях место только для двоих. Да она на следующий же день и вернулась.

Вильмут встал и подошел к окну, отвернувшись от молодой девушки.

– Он был в тот день в Фельзенеке! – пробормотал он. – Они опять виделись, опять говорили!. Я в этом уверен!

Лили отважилась робко заговорить, но не удостоилась ответа. Она считала дерзостью, что Вильмут позволяет себе контролировать даже визиты ее сестры, требуя в них отчета, но благоразумно молчала, видя, что он сегодня в крайне немилостивом настроении, и с облегчением вздохнула, когда в комнату вошла Анна.

Молодая женщина с холодной сдержанностью приветствовала своего родственника, который тут же обернулся и пошел к ней навстречу. Казалось, в их отношения вкралась какая-то отчужденность со времени последнего разговора в пасторате; в обращении Вильмута тоже незаметно было прежней доверчивости.

– Я приехал узнать, как обстоит дело с продажей Розенберга, – начал он. – Фрейзинг, с которым я виделся вчера, сказал мне, что нашел покупателя. Ты, разумеется, примешь его предложение?

– Нет, – спокойно ответила Анна, – я только что написала Фрейзингу о своем отказе.

– Ты отказываешься? Почему же?

– Потому что мне предлагают сумму меньше той, какую я назначила. Ты знаешь, для какой цели предназначается эта сумма и почему я должна настаивать на ней.

– Разумеется, но тем не менее ты не должна выпускать это дело из рук. Оставь нас одних, Лили, мне нужно поговорить с твоей сестрой!

При других обстоятельствах Лили сочла бы себя оскорбленной тем, что ее без лишних слов отсылают, как ребенка, но так как это давало возможность убежать от двоюродного брата, она простилась с видимым удовольствием и быстро исчезла из комнаты.

Анна села. Она была бледнее обыкновенного, а ее большие темные глаза утратили свой лучезарный блеск и казались усталыми и затуманенными, как будто в последнее время они пролили много слез. Вильмут также изменился. В нем больше не было заметно его обычного железного спокойствия, которое ничто не могло нарушить или поколебать. Во всем его облике просвечивала какая-то тревога, а в устремленном на Анну пристальном взоре, которым он словно хотел прочесть ее самые сокровенные мысли, уже не было прежней ледяной холодности. По временам, подобно пламени, колеблемому сквозным ветром, в его глазах вспыхивал враждебный огонек.

– Я посоветовал бы тебе принять предложение, – снова заговорил он. – Как знать, скоро ли опять найдется покупатель на Розенберг? Последний долг твоего мужа должен быть оплачен сполна, сумма, которую тебе предлагают, покроет большую его часть, а остальное в случае надобности я оплачу из собственных средств.

– Ты, Грегор? Твои средства также ограничены, как и мои, а нынешней зимой они требовались всюду, и ты, как и я, отдал все, что мог.

– Так что же? Моего поручительства будет достаточно для любой суммы, и я представляю его в твое полное распоряжение. Соглашайся на продажу!

– Для тебя так важно, чтобы я покинула Розенберг? – спросила Анна вместо ответа.

– Что за нелепая обидчивость! Мне важно вывести тебя из теперешнего неопределенного положения, чтобы ты могла наконец решить, как устроить на будущее время свою жизнь. Я думал, что это должно быть и твоим искренним желанием, но ты, кажется, нисколько не спешишь.

– Во всяком случае я не хочу действовать опрометчиво. Господин Фрейзинг советует мне еще подождать, так как имение стоит назначенной мною цены и в самом худшем случае может покрыть весь долг. У меня чуть не целый год до конца погашения этого долга.

– А до тех пор ты, разумеется; желаешь оставаться вблизи Верденфельса? – спросил Вильмут, резко подчеркивая каждое слово.

– Да!

В этом коротком слове чувствовалась такая гордая и решительная самозащита, что Вильмут невольно прикусил язык.

– Ты мне ясно показываешь, что я не имею больше никакого влияния на твои решения, – заметил он. – И свой странный визит в лесничество ты затеяла без моего ведома, и я, конечно, не узнаю, чем он был вызван.

– Да, Грегор, не узнаешь, потому что это касается меня одной.

– И, может быть, владельца Фельзенека, который как раз в тот самый день ездил в свой горный замок? Пусть будет так! Я догадываюсь о том, что ты скрываешь от меня. Но есть еще одно обстоятельство, которое потрудись мне объяснить. Правда ли, что Пауль Верденфельс, которому ты отказала в своей руке, несмотря на это, поддерживает постоянные отношения с Розенбергом, что не проходит недели, чтобы он не писал тебе?

– Относительно этой переписки ты ошибаешься. Пауль Верденфельс не написал мне еще ни одной строки, все его письма адресованы Лили.

– Лили? – с удивлением повторил. Вильмут. – И ты, зная об этой переписке, допускаешь ее?

– Я разрешила ее с условием, что буду читать все письма, и это аккуратно исполняется. Я хотела бы, – и здесь голос Анны зазвучал мягко и искренне, – вознаградить молодого человека за его юношеские мечты, которые я принуждена была разрушить. Ему это было очень больно, но я надеюсь и желаю, чтобы он нашел вознаграждение в моей сестре.

– Так ты на это надеешься?! Дальше, дальше!

– Барон Пауль еще не объяснился, но со своим прежним увлечением мною справился, – это я вижу по его письмам. Он уже любит Лили, может быть, сам еще того не зная; она же привязалась к нему всем своим маленьким сердечком. Они должны соединиться и соединятся, а я не могу да и не хочу препятствовать этой зарождающейся любви.

– Вот так удивительные новости! – с горечью сказал Вильмут. – И ты взяла на себя такую ответственность, не спросив моего мнения? Или ты забыла, что я – опекун Лили, и никогда не дам согласия на этот союз?

По лицу Анны словно пробежала тень.

– А почему? Только потому, что Пауль носит имя барона? Неужели твоя ненависть заходит так далеко?

– Потому, что этот Пауль – тоже Верденфельс, и потому еще, что я не хочу, чтобы одна из опекаемых мною принадлежала к тому роду, который в своем высокомерии не уважает и не почитает даже священного сана. Представитель младшей линии не уступает в безбожии главе своего рода; он – способный ученик своего учителя. Ты ведь сама слышала, как он развивал передо мной свои планы относительно Бухдорфа? Неужели ты думаешь, что я потерплю, чтобы Лили отдала свою руку такому человеку?

– Значит, ты хочешь и ее принести в жертву своей упорной нетерпимости, как некогда принес меня? – с возрастающей горячностью воскликнула Анна.

– Тебя? – холодно спросил Грегор. – Как будто ты вообще дала бы принести себя в жертву! Как будто было что-нибудь на свете, что могло оторвать тебя от Верденфельса, если бы не его вина! Только это одно и связало твою волю, да и теперь еще связывает. Если бы не это, ты и мне выказала бы сопротивление.

– Очень возможно! Но для Лили не существует того, что связывало меня, и, если Пауль Верденфельс действительно сделает предложение, я с полным доверием отдам ее ему, несмотря на то, что он – твой противник. Он гораздо лучше и благороднее, чем ты думаешь. Да и твоя власть, как опекуна Лили, окажется ограниченной, если я открыто встану на сторону молодой четы, а я это сделаю!

В глазах Вильмута вспыхнул как-будто тревожный огонек, но сразу погас.

– Другими словами, ты тоже хочешь объявить мне войну? Я знал, что мы в конце концов до этого дойдем, знал с той минуты, когда Верденфельс вернулся из своего Фельзенека. С тех пор ты совсем переменилась, шаг за шагом приближаясь к той заколдованной сети, которою он уже однажды опутал тебя. Ты думаешь, я не замечал того тайного страха, который денно и нощно преследовал тебя с той минуты, как ты узнала, что ему грозит опасность? Я не знаю, что привело тебя в дом лесничего. Ты хотела предостеречь его, спасти от опасности? По-видимому, это было напрасно – он и до сих пор еще в Верденфельсе, и ему вдруг пришла охота разыгрывать роль строгого господина и повелителя.

– Да, это было напрасно! – сказала молодая женщина страстно, с гордым удовлетворением. – Раймонд мужественнее меня. Он остался и еще со всеми поборется!

Вильмут разразился пронзительным, насмешливым смехом, от которого невольно становилось жутко.

– С недавних пор ты восхищаешься им, как героем. А было время, когда об этом самом Раймонде нельзя было упомянуть в твоем присутствии, когда при одном его имени ты бледнела и умолкала. Теперь все изменилось: ты свободно произносишь его имя, и когда ты возьмешь руку своей сестры, а он – руку своего племянника, чтобы соединить их, может быть, соединятся и другие две руки!

Анна опустила глаза, вспомнив о своей последней встрече с Раймондом, о том как она с ужасом оттолкнула его руку, о его последних словах.

– Нет, – медленно, с трудом произнесла она, – те две руки никогда не встретятся!

Грегор подошел к Анне и так крепко сжал ее руку, словно хотел сломать ей пальцы. Его глаза впились в ее лицо, а голос звучал глухо и хрипло, точно у него захватило дыхание.

– Я на это надеюсь! Ты не смеешь принадлежать Верденфельсу! Я сказал это тебе, когда только открыл ваши отношения, и теперь повторяю. Он еще не искупил своего греха, и этот грех падет и на тебя, если ты осмелишься следовать за виновным, тогда вы оба погибнете! Твой учитель, твой прежний опекун утратил над тобой власть, так послушайся хоть слов священника, который говорит тебе: «Ты не должна принадлежать этому человеку!».

Эти слова прозвучали мрачным пророчеством. Медленно высвободив свою руку, Анна отошла на несколько шагов, но в ее лице не было ни страха, ни уступчивости, скорее оно выражало непреклонную решимость.

– Время моего слепого повиновения давно миновало, Грегор! Если бы я могла преодолеть воспоминание о прошлом, ты не в силах был бы удержать меня, и я не испугалась бы твоего «слова священника». Но я не могу сделать это, и Раймонд знает, что не могу, оттого он и держится вдали от меня. Однако если я не смела защищать свое собственное счастье, то за счастье сестры буду бороться. Если ты попытаешься разрушить его, то всегда найдешь меня возле Лили. Она не должна быть несчастной, как стали несчастными я и Раймонд благодаря тебе! – и, не дожидаясь ответа, Анна повернулась и вышла из комнаты.

Вильмут сделал невольное движение, точно хотел остановить ее, но в ту же минуту опомнился и стоял, не двигаясь, не отрывая взора от стройной фигуры, пока она не исчезла в соседней комнате.

– Кроме вас двоих, есть еще несчастный, – вполголоса проговорил он с бесконечной горечью, – и, может быть, еще несчастнее вас!

В то самое время как будущая судьба Лили дала повод к такой крупной размолвке между ее сестрой и пастором, сама молодая девица занималась делом, не имевшим никакого отношения к мыслям о замужестве. На голове у нее была огромных размеров бумажная шляпа, искусно сделанная из старых газет, с верхушкой, украшенной найденными где-то старыми павлиньими перьями. В руках она держала большие грабли, заменявшие ей ружье, и в таком снаряжении производила строевое учение по всем правилам военного искусства, между тем как маленький Тони из Маттенгофа, в таком же снаряжении, обучался у нее в качестве добровольного рекрута. Старый садовник, ездивший в Верденфельс, привез оттуда мальчика, как это часто случалось, потому что Тони был любимцем Анны Гертенштейн. Она принимала горячее участие в осиротевшем мальчике, и тот сегодня должен был явиться за новым платьем, подаренным ему Анной. Дедушка не провожал его, потому что не мог оставить тяжелую работу, которой вынужден был заниматься, чтобы прокормить себя и мальчика.

Едва лишь садовник приехал со своим маленьким спутником, пришла Лили и тотчас завладела Тони. Она увела ребенка в сад, и после «обхода с дозором» оба отправились в домик, где хранились садовые принадлежности. Так как погода была довольно холодная, игры перенесли в беседку, и вскоре игра в солдаты при помощи найденных там вещей была уже в полном разгаре.

Садовый домик находился в дальнем конце парка, на маленьком холмике; около самого домика пролегала проезжая дорога, немного далее выходившая на шоссе, по которому в эту минуту катился изящный охотничий экипаж. Господин, рядом с которым сидел старый слуга в темной ливрее, сам правил лошадьми, сдерживая их по мере того, как подъезжал к Розенбергу. Это был Пауль Верденфельс. Отправляясь в Бухдорф, он выбрал именно эту дорогу, которая проходила возле самого имения, тогда как шоссе делало большой крюк. До сих пор молодому человеку еще ни разу не посчастливилось увидеть одну из обитательниц Розенберга, тем более, что он редко ездил в свое имение. Но сегодня, когда он возвращался из Бухдорфа, случай благоприятствовал ему: из незакрытой двери садового домика несся задорный смех, и вместе с ним звучал веселый детский голос. Пауль, которому был очень хорошо знаком этот свежий серебристый смех, с минуту колебался, но, вспомнив, что Анне Гертенштейн известно о его переписке с Лили, рассудил, что может позволить себе неожиданно явиться в замок.

– Подержи вожжи, Арнольд! Я только зайду на минутку поздороваться с дамами и сейчас же вернусь. Подожди меня здесь! – поспешно сказал он и, спрыгнув с козел, отворил калитку в ограде, оказавшуюся незапертой, и вошел в сад.

Лили только что встала во главе своего победоносного «войска» и, исполнив удивительный церемониальный марш, во весь голос, произносила слова команды, как вдруг застыла на месте, увидев перед собой молодого барона Верденфельса, с удивлением разглядывавшего ее бумажную шляпу и грабли. Девушка сильно покраснела: к радости неожиданного свидания примешивалось мучительное смущение. Как досадно, что она позволила застать себя врасплох, после того как так долго играла серьезную роль ангела-хранителя и стала почти идеалом в глазах человека, нуждавшегося в ее утешении! К счастью, Пауль был смущен не меньше ее.

– Простите, если я помешал, – проговорил он, запинаясь. – Я ехал мимо и хотел узнать о вашем здоровье.

– Благодарю вас, – сказала Лили, окончательно смутившись. – Я совершенно здорова… Я играла в солдаты с Тони!

– Не сердитесь на меня за то, что я застал вас врасплох, – Пауль уже оправился от своего замешательства. – Я случайно проезжал мимо, услышал ваш голос и… не мог удержаться, чтобы не увидеть вас!

Лицо Лили пылало, хотя нельзя сказать, чтобы эти слова очень поразили ее. В последнее время барон в своих письмах выражался так недвусмысленно, что она уже не могла сомневаться в том, к кому относились выражения его чувств. Это невольно изменило то наивное простодушие, с каким она прежде встречала Пауля. Лили, разумеется, не знала, какой прелестной казалась ему в своем смущении. Он находил, что бумажная шляпа восхитительно идет ей, и даже неуклюжее полевое орудие нисколько не уменьшало ее очарования.

В этот момент на сцену выступил маленький Тони, очень недовольный тем, что им помешали играть. Он предложил «чужому дяде» также вооружиться и принять участие в игре под командованием Лили.

Его вмешательство вернуло девушке самообладание. Она приняла строгий вид и с достоинством проговорила:

– Уйди пока, Тони! Мне надо поговорить о важном деле с «чужим дядей».

Мальчик сделал недовольную мину, но исполнил приказание и продолжал играть в саду по собственной инициативе, то стоя на часах, то маршируя взад и вперед перед дверью домика.

Лили снова положила на плечо грабли, так судорожно сжимая их, словно от этого зависела ее жизнь. Пауль спокойно взял опасное орудие у нее из рук и прислонил его к стене, говоря:

– Отложите это чудовище в сторону! У вас такой воинственный вид, что я не решаюсь подойти к вам, а между тем мне надо так много сказать вам, ужасно много! Я давно приехал бы в Розенберг, если бы только смел. Я не знал даже, примет ли вообще госпожа Гертенштейн мой визит. А вы, Лили? Вы были бы рады мне?

Девушка ничего не ответила, но ее глаза говорили красноречивее всяких слов. Пауль, очевидно, понял этот немой язык; он подошел еще ближе и, наклонившись к Лили, продолжал со все возрастающим жаром:

– В последнее время я очень часто писал вам, и писал очень откровенно, поэтому вы, вероятно, догадываетесь, о чем я хочу сказать вам, о чем хочу просить… Неужели мне придется просить напрасно?

По лицу Лили пробежала тень, а в ясных карих глазах сверкнули слезы, когда она, волнуясь, тихо произнесла:

– О чем же вы можете просить меня? Ведь вы любили мою сестру!

– Да, я любил ее! – серьезно сказал Пауль, – и не хочу унижать или умалять эту любовь даже перед вами, но она была безнадежна, и насколько безнадежна – я узнал лишь на днях. Теперь я ясно чувствую, как далека была всегда от меня ваша сестра и как близка и мила мне другая с той самой минуты, когда судьба свела нас в первый раз. Можете ли вы, Лили, простить мне, что не вы были моей первой любовью? Сейчас я отдаю вам все свое сердце, безраздельно! Поверите ли вы мне, если я скажу: «Лили, моя маленькая Лили, я безгранично люблю тебя!»

Этот голос шел прямо из сердца, от звука его последняя тень сбежала с лица Лили, и в душе ее исчезли всякие сомнения.

– И я люблю тебя, Пауль! – воскликнула она, бросаясь в его объятия.

Он горячо прижал ее к своей груди; бумажная шляпа, шелестя, упала на пол, а перед открытой дверью стоял маленький Тони и широко раскрытыми глазами, разинув рот, смотрел на необыкновенное зрелище.

Между тем Арнольд продолжал сидеть в экипаже в прескверном настроении, с глубокой обидой в сердце. Он, конечно, знал, что означает этот неожиданный визит, и не нуждался в объяснениях, но то обстоятельство, что ему ничего не говорили, вызывало сильнейшее его неодобрение. Молодой барон был помолвлен с госпожой Гертенштейн – это был неоспоримый факт, и помолвку держали в тайне из-за пастора. Однако скрывать ее от него, преданного и старейшего слуги в доме – возмутительно, просто неслыханно, и Арнольд решил самым строгим образом поставить это на вид своему легкомысленному «молодому господину».

В настоящую минуту старик охотно пошпионил бы, да нельзя было бросить экипаж, оставив горячих животных на произвол судьбы. Но, как известно, твердая воля преодолевает все затруднения. Так случилось и теперь. Проехав шагов на двадцать вперед, Арнольд остановил лошадей – понятно, совершенно случайно – под самыми окнами садового домика, потом, также совсем случайно, встал в экипаже, чтобы отодвинуть ветку, задевавшую экипаж, причем случайно заглянул внутрь беседки. Разумеется, он знал заранее, что там увидит: вот госпожа Гертенштейн сидит на диване, а его молодой господин, удивительно почтительный в выражении своей любви, благоговейно подносит ее руку к своим губам. Однако картина, которую он увидел на самом деле, нисколько не соответствовала его ожиданиям.

Анны Гертенштейн вовсе не было в садовом домике, а его «дорогой господин» стоял посреди комнаты, держа в объятиях молодую девушку, на голове которой была удивительная бумажная шляпа с павлиньими перьями, и оба целовались без всякого благоговения, но самозабвенно, как будто так и следовало. В эту минуту бумажная шляпа упала на пол, и Арнольд узнал каштановые косы и розовое личико Лили Вильмут. Это было уже слишком для старого слуги! Вожжи выпали у него из рук, и он бессильно опустился на сиденье экипажа.

Не скоро еще возвратился к нему Пауль. Он хотел немедленно идти со своей невестой к Анне, но Лили воспротивилась, потому что у сестры сейчас был Грегор Вильмут, а молодому человеку, конечно, не следовало встречаться со священником после того, как они столь враждебно расстались; это значило бы с первой же минуты навлечь на помолвку бурю. Потому молодые люди условились, что Лили сперва поговорит со своей сестрой, а жених приедет завтра в Розенберг сделать официальное предложение.

– Вот и я! – вскричал Пауль, вскакивая в экипаж и берясь за вожжи. – Тебе долго пришлось ожидать, Арнольд!

– Да, долго, – подтвердил старик недовольным тоном, но молодой человек не обратил на него внимания и погнал лошадей во всю прыть, причем его лицо сияло счастьем.

Арнольд сначала молчал, не желая признаваться в том, что шпионил. Кроме того, неровная дорога, на которой при быстрой езде экипаж бросало из стороны в сторону, могла разрушить весь эффект его наставлений; когда же они выехали на шоссе, старик выпрямился и внушительно произнес:

– Дорогой мой господин, вы приводите меня в ужас!

– Что с тобой? – спросил Пауль, оборачиваясь к нему.

– Вы приводите меня в ужас! – еще энергичнее повторил Арнольд. – Этого я от вас не ожидал, ничего подобного вы не затевали даже в Италии, чтобы… да этого не сделал бы даже синьор Бернардо!

Столь невыгодное сравнение свидетельствовало о высшей степени презрения, и это, видимо, произвело впечатление, так как Пауль с некоторым беспокойством спросил:

– Но что же, наконец, я сделал?

– И вы еще спрашиваете! – воскликнул Арнольд. – Вы помолвлены с госпожой Гертенштейн, а устраиваете тайные свидания с ее сестрой! Без всякой церемонии целуете ребенка, и девочка позволяет себя целовать! Да это – вопиющее дело!

Пауль только громко рассмеялся – он был не в таком настроении, чтобы сердиться за шпионство.

– А, так ты подсматривал за нами? – сказал он. – То-то мне показалось, будто я видел в окне чье-то лицо, но не обратил внимания – мы были заняты другим, более приятным делом.

Это показалось старому слуге крайней низостью, и начатое им пламенное наставление превосходило красноречием все его прежние проповеди. Он рисовал синьора Бернардо каким-то светлым ангелом по сравнению с Паулем Верденфельсом – самым черным изменником. Пауль, которого все это очень забавляло, почтительно слушал, и, когда старый ментор остановился, чтобы перевести дух, произнес:

– Арнольд, во всем, что ты себе вообразил, нет ни капли правды. Я никогда не был помолвлен с госпожой Гертенштейн, а что касается ее сестры, то завтра ты должен представиться ей в Розенберге и засвидетельствовать свое нижайшее почтение, как своей будущей госпоже.

– Как! Эта девочка… в бумажной шляпе? – проговорил Арнольд, от изумления чуть на свалившись с козел.

– Фрейлейн Лили Вильмут – моя невеста! – подтвердил Пауль, подчеркивая каждое слово. – Да не смотри же так, словно ты с неба свалился! Что же ты не поздравляешь своего молодого господина?

Арнольду понадобилось немало времени, чтобы прийти в себя, после чего он сложил руки и уныло произнес:

– Вот так жизнь будет в Бухдорфе! Теперь мне придется еще воспитывать молодую госпожу, а мне и так за глаза довольно возиться с вами, мой господин!