Владислава Григорьевна Биличенко
Нисшедший в ад
– Как? – растерянно произнес Пилат.
– Да, Он был уже мертв, когда я приехал. В этом смысле я опоздал, – сказал Леандр.
– Этого не может быть! Шесть часов! Неужели Он задохнулся? – удивлялся Пилат.
Он был расстроен и выпил еще несколько глотков вина.
– Начальник охраны мне сказал, что перед распятием Он отказался от вина со смирной.
– Как?! Он отказался от напитка, который положен по закону? Как же Он выдерживал все эти муки? У Него не хватило сил?
– Он отказался от напитка, – продолжал Леандр. – Но это никак не могло бы повлиять… Он умер не оттого, что задохнулся, у Него разорвалось сердце.
– Не может быть! У такого мальчика не выдержало сердце? Ему ведь было не более двадцати лет…
– Он очень молодо выглядел, но Он твой ровесник, Ему было тридцать три года. Но все равно это не тот возраст, в котором можно иметь болезни сердца. Я врач, но никогда не слышал, чтобы так скоро умирали на кресте да еще от разрыва сердца.
– Ты принес свиток? – спохватился Пилат.
Леандр достал свиток пергамента, который дал ему Пилат сегодня утром, из-за своего пояса и подал его прокуратору. Пилат подошел к очагу и бросил в огонь свиток, затем он вернулся к своему ложу.
– Скажи, Леандр, как ты думаешь, Кто Он?
– Я врач, моя сфера – болезни. Я не знаю, что ответить тебе, прокуратор. Я слышал, что Иисус исцелял болезни, которые не может исцелить медицина.
– А я не знаю, как мне теперь жить дальше, – вздохнул печально Пилат. – Говорил ли Он что-нибудь перед смертью?
– Начальник охраны передал мне, что в начале казни, когда иудеи глумились над Ним, Он сказал: «Отче, прости их, ибо не ведают, что творят». А когда Его еще только вели на казнь, Он сказал: «Дочери Иерусалима, не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и детях ваших».
Пилат заглянул в черные глаза Леандра.
– И что это значит? – спросил он одними губами.
Леандр смотрел прямо и открыто в глаза прокуратора.
– Я думаю, в этих словах и есть ответ на вопрос: Кто Он? По крайней мере, человек Он незаурядный. Кентурион Логгин, на что уже человек строгий, бывалый и черствый, и тот сказал мне: «По истине Он был праведник».
– Да, да, – прошептал Пилат помертвевшими губами. – «Те, кто от Истины, слушают Меня»…
…Тем временем Иосиф Аримафейский получил тело Иисуса. С ним рядом были Никодим, Мария Магдалина, Саломея, мать Иакова и Иоанна, и Мария Клеопова, мать Иакова Алфеева. Когда Иосиф приехал в Иерусалим, он, не зная зачем и почему, купил очень дорогой гроб для себя, теперь он решил, что в нем нужно похоронить Иисуса. Ткань для плащаницы было уже поздно покупать, но Иосиф вызвал торговца, у которого всегда покупал ткани, когда был в Иерусалиме, и заказал ему самую дорогую ткань, которая была в его лавке. Никодим достал пятьдесят кабов благовоний – смеси смирны и алоэ.
Глава 29. Иуда Искариот
Когда на кресте умер Иисус, Иуда некоторое время глядел, не отрывая взгляда своего, на тело Иисуса, и взгляд его был хотя и любопытный, но в то же время казался и равнодушным.
– Ну теперь и мне пора, – сказал сам себе Иуда и, повернувшись, пошел в город обычным шагом…
…Иисус умер на кресте! Но кто заглушит звон тишины, кто перекричит молчание, кто разберет завалы пустоты и кто погасит тьму?
«Самое главное в жизни любовь, говорил Ты, – думал Иуда. – А я говорю, что любовь жестокая штука, потому что любимому либо прощают всё, либо не прощают ничего. Такая она – любовь!» Иисус так и не сошел с креста – мечта Иуды умерла. Он шел по вечерним улицам Иерусалима, неуверенно переставляя ноги и несколько шатаясь, словно был пьян. Он ударялся о прохожих, его ругали, но он не видел никого и ничего не замечал. В мешочке, висящем у него на поясе, тихо бренчали тридцать серебряников, которые он вырыл в Гефсиманском саду несколько минут тому назад. Он не видел дороги, по которой шел, и сознание его как бы меркло мгновениями. Лицо его было покрыто капельками пота, он весь горел в жару и его трясло. Очнулся он только перед воротами дворца бывшего первосвященника Анны. Он постучал в ворота изо всей силы, которая у него была, и грохот был таков, что отворивший небольшую дверь в воротах привратник тут же криками стал гнать Иуду прочь. Но Иуда был не в себе и понес такую околесицу, что привратник изумленно замолчал.
– Иуду обокрали, – кричал Иуда со слезой в голосе, – забрали всё, даже последний кусок хлеба. Я большой друг первосвященнику, и если ты меня не пропустишь, благородный Анна очень рассердится на тебя и прогонит тебя прочь.
Привратник пожал плечами и, затворив дверь, пошел докладывать.
Анна, Каиафа, сыновья Анны и другие фарисеи и саддукеи находились сейчас в большой комнате, где суетящиеся слуги и рабы накрывали длинный стол. Один из слуг доложил тихо Анне, что у ворот стоит какой-то иудей и требует первосвященника.
– Гони его прочь, – сказал Анна, не разобравшись в ситуации как следует, а когда слуга ушел, Анна вдруг задумался, кто бы это мог быть и не связано ли это посещение как-нибудь с казненным сегодня Иисусом Галилеянином.
Но слуга вновь вернулся; он был бледен и видно было, что ему трудно и страшно передать Анне то, что сказал неизвестный иудей.
Анна подставил его губам свое большое вялое с волосами ухо.
– Что-о?! – возмутился Анна, выслушав слугу. – Каков наглец! А ну-ка, тащи этого пса сюда.
Слуга удалился, а наблюдавший за тестем Каиафа понял, что произошло что-то нехорошее, и подошел к Анне.
– Что случилось? – спросил он обеспокоенно.
– Что мерзавец выдумал! – тихо возмутился Анна.
– Кто?
– Да этот… Иуда из Кариота.
Каиафа промолчал. Он ждал объяснений.
– Представь, Каиафа, сказал, что если его не пропустят, он побежит по улицам города и будет кричать, что я краду из сокровищницы Храма и плачу из нее за предательство.
Каиафа задумался. Тем временем привели Иуду. Несмотря на веселую праздничную суету, которая царила сейчас в комнате, все присутствующие вдруг и сразу обратили внимание на вошедшего, затихли и молча оглядывали его.
Иуда был очень бледен, но внешне казался спокойным. Он тоже молчал и пристально рассматривал фарисеев и саддукеев.
– Даже четверть обола не получишь сверху, – строго проговорил писклявым и скрипучим голосом Анна.
Но Иуда молчал. Он с любопытством, как бы чему-то удивляясь, оглядывал присутствующих, словно хотел что-то заметить за ними, а их самих запомнить навсегда, запомнить их выражения лиц, позы, жесты, слова.
– Говори, зачем пришел? – спросил Анна.
Но Иуда не ответил. Вид у него был очень странным и приковывал к себе внимание, присутствующие пристально и в то же время бесцеремонно и презрительно оглядывали его.
– Может, надо заплатить ему больше? – шепотом спросил Каиафа Анну, устав от молчания Иуды.
– Милый мой зять, никогда не бросай деньги зря, – тихо ответил Анна. – Никогда не плати два обола за то, за что можно заплатить пол-обола.
От молчания Иуды устал не один Каиафа, но и другие: некоторые отвернулись и продолжали тихо свои беседы, слуги и рабы забегали по комнате, продолжая выполнять свои обязанности.
Иуда вдруг громко захихикал. Все снова обратились к нему, с недоумением посмотрев на него.
– Так ли встречают спасителя иудейского народа? – воскликнул наконец Иуда, воздев кверху руки. В его низком голосе послышались визгливые нотки.
Фарисеи и саддукеи были несколько удивлены, почему Анна не выгонит его палками вон и ждет чего-то.
– Ведь благородный Анна, – продолжал Иуда, – считает Иуду спасителем иудейского народа? А? А вы как считаете, многоуважающиеся фарисеи и саддукеи?.. Молчите? Теперь я народный герой, избавитель и спаситель. Может быть, в честь меня, Иуды Симонова, назовем какой-нибудь город в Иудее? Или нет. В честь такого героя не жалко и новый город в Иудее построить. Ведь денег в сокровищнице Храма много, на строительство нового города хватит. Надо же увековечить такой подвиг. Вифиуда, как вам такое название?.. А?
На слова Иуды о сокровищнице Анна не повел даже седой, поредевшей бровью. Здесь были все свои, и присутствующие фарисеи и саддукеи знали, где взять денег, когда нужно.
– Я видел, как Он умер, – вдруг интимно сказал Иуда, глядя на презрительно усмехавшегося Анну. – Ну!.. Что же вы молчите!
Анна пожал плечами.
– Ты предал своего Учителя римским властям, – равнодушно сказал Анна. – Смотри сам.
Иуда выпрямился и стал серьезен.
– Я пришел сказать, – громко и медленно произнес Иуда, – что сегодня был казнен Невиновный.
– Невиновный – это Тот, Которого ты предал? – поинтересовался Каиафа. – Твой и грех. Что ты хочешь от нас?
Многие пожимали плечами и подсмеивались над бледным Иудой. Он выше вскинул голову.
– Вы слышите? – тихо, четко, раздельно сказал Иуда, и глаза его вспыхнули зелеными искрами. – Это вы судили Его, это вы убили Его, это вы убили Невиновного.
Смех фарисеев и саддукеев стал громче.
– А вы знаете, Кто Он? – воскликнул Иуда. – Нет, не мошенника, не обманщика, не обольстителя народа вы убили. Вы убили Спасение иудейского народа.
– Неужто это был сам Илия-пророк? – сострил кто-то неудачно и сам же первый и захихикал.
Анна строго взглянул в сторону горе-остряка: такая «шутка» была в доме Анны недопустима.
– Он не был разбойником, – продолжал Иуда. – Он был чист и невинен. Я скажу вам, Кого вы убили, и вы проклянете дело рук своих. Он – наш Господь. Он – наш Бог, Которому молятся в синагогах и Храме. Вы убили Бога!
– Он сошел с ума, – шепнул Каиафа Анне.
Анна молчал и ждал, что еще скажет Иуда. Анна понимал, что, выговорившись здесь и отведя свою душу, Иуда уже не будет болтать об этом с первым встречным и кричать об этом на улицах.
– Если бы Он остался жив, – говорил никем не останавливаемый Иуда, – Он уничтожил бы смерть, и осталась бы одна жизнь – радостная и счастливая, переливающаяся из мира в мир. Если бы Он остался жив, Он изменил бы нашу плоть и подарил бы нам вечную молодость, здоровье и способность звездного полета. Если бы Он остался жив, то уже через сорок-пятьдесят лет на земле исчезли бы горе, войны, боль, болезни, страдания и смерть. Мир забыл бы, что такое свирепость, зависть, ненависть, интриги, вражда, презрение, обиды, несчастья, муки неразделенной любви, жадность, злоба, жестокость, гнев, – и ад перестал бы существовать. Все жители земли – люди и забывшие страх и вражду ласковые животные – стали бы счастливыми и великими, они поднялись бы в небеса, и небеса сошли бы на землю. Люди стали бы душой и плотью равны Ангелам, и их глаза увидели бы соцветия прекраснейших – ликующих и лучезарных – миров, их уши услышали бы песни звезд, а их души наполнились бы гармонией и величием звездных высот. Любовь стала бы царицей прекрасной, цветущей, радостной Земли и наших сердец.
Но вы Его убили, и проклятия, возмездия, утраты, войны, смерть, безысходное горе, слезы отчаяния, моря крови и беды, нужда и голод, одиночество и немощь – остались уделом человечества. Вы убили Его, и вместе с Ним убили себя, мудрых хранителей Закона, и тысячи людей уже умерших, еще живущих и которые будут жить. Так будьте же вы прокляты!
– Да он сумасшедший! – в гневе вскричал Каиафа.
Анна усмехался.
– К чему столько слов? – насмешливо сказал он. – Я вижу, что ты, Иуда Симонов, обижен, что дешево продал такую драгоценность. Если ты так считаешь, назови свою цену. Мы ее обговорим.
Иуда заметно дрожал. Дрожащей рукой он выхватил мешок с серебряниками и поднял его перед собой, показывая его членам синедриона.
– Вы думаете, Иуду Симонова можно купить? Это – цена крови Иисуса, крови Бога, пришедшего к нам во спасение. Это – цена нашим жизням без Него – тридцать серебряников. Ни оболом больше, ни оболом меньше. Люди навсегда запомнят эту сумму, за которую были проданы их жизнь и счастье. До этой минуты я бросал перед вами бисер, а теперь!..
Иуда запустил трясущуюся руку в мешок с серебряниками, достал, сколько зачерпнулось в ладонь, и швырнул их в надменные лица первосвященников, фарисеев и саддукеев. Раз швырнул, второй, третий…
– Получайте, – кричал Иуда. – Я возвращаю их вам, истинным предателям и убийцам.
Законники были удивлены и возмущены. Они вскакивали со своих мест, закрывались руками от летящих в них монет, бранились.
– Вышвырните этого пса, – орал Анна слугам. Он был зол и покрылся красными пятнами: одна из монет попала ему в сухой и острый подбородок. – Прочь, прочь его гоните! Палками! Палками!
Несколько слуг схватили Иуду за руки и плечи и уволокли его за собой.
Еще долго в комнате не восстанавливалась тишина, еще долго бранились и возмущались гости Анны. Слуги бросились собирать деньги, и находили их на полу, на столе, в блюдах с кушаньем и в чашах для вина.
– Что нам делать с этими деньгами? – спросили у Анны, когда слуги собрали все тридцать серебряников. – Вернуть их в сокровищницу?
– Вы с ума сошли! – вскричал все еще раздраженный и весь красный Анна. – Прочь! Выбросите их!.. – Но тут же опомнился: – Купите на них землю горшечника для погребения этих… странников. – И вышел, бросив гостей своих.
Таким Анну еще никто никогда не видел. Лишь час спустя решился Каиафа потревожить Анну в его спальне.
– И что мы будем делать с этим Иудой? Вдруг он начнет болтать? – спросил Каиафа.
– Об этом не беспокойся, – только и сказал Анна…
***
Ученики прятались от грозы в том же доме в Виффагии, где они пять дней тому назад остановились еще с Иисусом. Они не высказывали это вслух, но каждый из них ожидал новых арестов: если взяли и казнили Иисуса, значит, возьмут и их как Его учеников. В девять часов утра они были в долине у Голгофы и видели, как привели туда их Учителя, слышали, как глумились над Ним иудеи. Итак, сегодня казнили Иисуса, а завтра возьмутся за них. Они сидели тихо, растерянные и испуганные, не знающие, что им делать дальше.
Вошла хозяйка дома, оглядела их, вздохнула и вышла во двор. Затем вошла Мария Магдалина, бледная и заплаканная, со спутанными светлыми волосами. Она села, почти упала, на скамью.
– Смоковница засохла, – печально сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Какая смоковница? – переспросил Фома.
– Та смоковница, возле которой арестовали Учителя и про которую Он сказал, что она засохнет, потому что место возле нее будет местом огромной скорби.
Угрюмый Петр, вернувшись утром из Гефсиманского сада, теперь сидел в углу: за весь день он не промолвил ни слова и от большого стыда не смог он даже пойти в долину с другими учениками. Остальные ученики сидели, кто за пустым столом, кто на скамейках по углам. Хозяйка вновь вошла в дом и выставила на стол сушенные фрукты, айвы и мед. Затем вошла и Марфа; она принесла большой кувшин с вином и два хлеба.
– Поешьте, – предложила хозяйка ученикам. – Мария, – обратилась она к Магдалине, – помоги-ка принести чаши и воду.
Марфа тронула хозяйку за плечо и знаком показала, чтобы та оставила Марию в покое.
– Сами принесем, – сказала ей Марфа, – видишь, на ней лица нет.
Марфа и хозяйка вышли. Ученики даже не взглянули на пищу, лишь Петр подошел к столу, взял кувшин и из него отпил несколько глотков неразбавленного вина. Петр еще не успел поставить кувшин на стол, как ворвался в дом тот, появления кого меньше всего тут ожидали. Петр чуть не опрокинул кувшин с вином, остальные ученики вглядывались в пришедшего и не верили глазам своим.
– Ты предал нашего Учителя, – вскричал басом опомнившийся первым Петр. – Как посмел ты прийти сюда? Ты и нас желаешь выдать врагам нашим?
Иуда молча оглядывал учеников, комнату и стол, заставленный фруктами, хлебом, медом и вином. Лицо его было бледно и покрыто мелкими капельками пота, а глаза пылали лихорадочным огнем, он дрожал и пошатывался на ногах, как пьяный. Ученики не двигались и пораженно смотрели на предателя. Иуда подошел к столу, сел на скамью так, чтобы он был виден всем и чтобы он всех видел.
– Что празднуем? Вишь, какой стол накрыли, – сказал Иуда, всматриваясь в присутствующих. – А всего два часа прошло, как на кресте умер Иисус. Грозы, маленькие, испугались? И бросили Учителя? Пришли есть фрукты и пить вино? Не подавились?
– Никто даже не притронулся к еде, – сказал Фома, – ты, как всегда, неправ, Иуда.
– Да что ты перед ним, перед предателем, оправдываешься, Фома? – возмутился Петр и, повернувшись к Иуде, сказал: – Уходи, видеть тебя сил нет.
– А у меня, – возвысил свой ставший хриплым голос Иуда, – у меня есть силы видеть вас? Не ты ли, Петр, сегодня ночью, дрожа за свою никчемную, ненужную жизнь, трижды отрекся от Иисуса? Я слышал. Не ты ли, Иоанн, называющий себя любимым учеником, бежал из Гефсиманского сада? Я видел. Не ты ли, Фома, звавший всех умереть вместе с Иисусом, в испуге бегал по Иерусалиму? Я заметил. Не вы ли все растерялись и бегали всю ночь и весь день неизвестно где, как потерявшиеся котята, когда Он страдал за вас же? Не вас ли смыло дождем из долины? Нет, это Иуда Искариот первый и любимый ученик Иисуса, потому что я ни на мгновение не покинул Его до самой Его смерти, потому что я исполнил то, о чем Он просил, потому что я знаю, Кто Он и Кого мы потеряли. Это Иуда Искариот не испугался ни ливня, ни ветра, ни грязевых потоков и оставался до последнего Его вздоха у креста. А вы всё это время прятались в Виффагии среди смоковниц и пили вино.
– Не слушайте его, в него вошел сатана, – сказал испуганно кто-то из учеников.
– Я задаю вам вопрос, что сделали вы, чтобы не отдать Его римлянам? Что сделали вы, когда невежды глумились над Ним? Разве вы можете понять, что такое любовь?
Иоанн вскочил с места.
– Ты не смеешь нас в чем-либо упрекать и о чем-то спрашивать, – сказал он. – Мы все видели: это ты привел римлян.
– Почему же вы не бросились на римлян и не отбили Иисуса? Почему вы бежали от римских мечей?
– Итак, ты хотел всех разом погубить? – спросил Петр.
– Кому вы нужны – трусливые предатели? А я исполнил то, о чем меня просил Сам Иисус. – Иуда лгал, но в эту минуту ему вдруг самому показалось, что так все дело и обстояло. Солгав сегодня ночью Фоме, Иуда успел сжиться с этой ложью. Он сейчас плохо понимал границы дозволенного, границы добра и зла, правды и лжи. – Почему вы знаете: Иуда – первый ученик, по-настоящему любящий Иисуса, всей кровью своего сердца, – Иуда стукнул себя костлявым кулаком в грудь, – и ему больше вашего известно, и он в большее был посвящен.
– Ты говорил уже это, Иуда, – сказал смущенный его словами Фома. – Но что-то вериться с трудом, чтобы это было правдой. Ведь Учитель вначале часто говорил, что Царствие Его близко и многие из живущих теперь не вкусят смерти, как увидят Его Царствие, а потом стал грустен и говорил нам уже об разрушениях, войнах, гладах и других бедствиях, которые всем нам предстоят.
– Много говоришь, Фома, – нетерпеливо оборвал его Иуда. – И не о том. Все вы говорили, что любите Иисуса. Но кто любит, тот будет драться, царапаться, вгрызаться в горло тому, кто только посмеет коснуться любимого. Вы могли броситься на римлян, хватать голыми руками обнаженные мечи, – да что угодно делать, но не стоять кучкой растерянных ягнят, чтобы затем броситься наутек, оставив Иисуса в руках палачей. Почему вы хотя бы не явились на суд и не потребовали отдать вам Иисуса?
Медленно поднялась Мария Магдалина.
– Я поняла, он все лжет. Он – предатель, и предал он Учителя нарочно и со знанием того, что он делает. Я вижу черную печать на нем. Смотрите, у него болезнь преступников.
Ученики отшатнулись от Иуды. Иуда громко рассмеялся. Капельки пота проступали на его лице, рыжие волосы были влажны, а зубы стучали. Глаза же его горели диким огнем, как у безумного.
Мария Магдалина подошла к нему и сказала:
– Иуда, будет лучше, если ты уйдешь сейчас.
Иуда уже не смеялся, он с головы до ног оглядел Марию, затем пристально, прищурившись, посмотрел ей прямо в лицо, в голубые ее глаза, облизнул сухие горячие губы и поднялся. Еще раз окинул он взглядом всех учеников.
– Это вы – предатели, – сказал он тихо, – вы не любили Иисуса. А я любил и люблю. Поэтому я шел за Ним и теперь пойду к Нему. Пейте вино, маленькие. – Иуда вышел.
Вернулись хозяйка дома и Марфа с посудой и водой.
– На улице такая суматоха, – сказала Марфа. – Говорят, видели живыми давно умерших людей, а едва появившаяся луна вся красная сделалась, словно кровью залитая.
Ученики переглянулись. В эту минуту вошел Иосиф Аримафейский.
– Вы все здесь? – сказал он. – Игемон разрешил похоронить Учителя. Кто идет со мной?
***
Наступила ночь, и Иуда торопился; он шел скорыми шагами к той скале, где уцепившись за безводную почву нависала над обрывом полузасохшая осина. Когда он шел по селению, люди, видевшие его из окон, говорили:
– Этот человек вышел в праздничную ночь на улицу, его убьет Бог Яхве.
Но Иуда шел и шел. Его бил озноб, его мучил завывающий ветер, его слух терзал собачий вой, а острые камни кололи ему ноги сквозь тонкую подошву сандалий. Но он шел, не останавливаясь, к своей цели сквозь ночь по неровной дороге, и красная страшная луна висела над ним и пророчила беду. Иуда дошел до осины, сел под ней и горько заплакал. Он почти терял сознание от усталости, голода и болезни, и надо было торопиться совершить задуманное.
Он посмотрел в темное небо.
– Ты уже там, – шептал он сквозь слезы. – Хотя бы там не оттолкни меня. Я ошибся: я не могу без Тебя прожить ни дня, я не хочу и мига дышать, если Тебя нет рядом. Я хочу быть только с Тобой. Ты же видишь теперь, кто окружал Тебя, а я пойду за Тобой, куда угодно, не побоюсь загубить душу свою ради Тебя. Я отрекаюсь от этого мира – и стану совершенным ради Тебя.
Иуда дрожащими руками снял с себя пояс, сделал петлю, провозившись с ней немного дольше, чем думал, проверил ее крепость, затем привязал другой конец к толстой ветви над обрывом, и в петлю продел свою большую горячую рыжую голову и сказал строго в небо:
– Иисус, я иду к Тебе. Я найду Тебя. Теперь мы навеки связаны. Навеки вместе. – Но тут ему показалось, что красная полная луна надсмехается над ним. Иуда погрозил ей кулаком и, оттолкнувшись от края скалы, прыгнул в обрыв – и повис.
***
Утром в субботу Каиафа вошел в комнату к тестю. Тот сидел за кипарисовым столиком с золоченными ножками и пил вино из золотой чаши с кровавыми рубинами, из той самой, которую ему преподнес в дар Понтий Пилат.
– Что теперь делать? – спросил Каиафа. – Мои люди не нашли его вчера.
Анна насмешливо глядел на зятя.
– Сегодня ничего не делать, сегодня суббота, к тому же сегодня праздник пасхи, первый день опресноков.
– Но он, я думаю, для нас опасен теперь? – недоумевал Каиафа.
Анна серьезно и трезво взглянул на Каиафу. Глаза его стали страшны. Каиафа вздрогнул и покачнулся под взглядом тестя.
– Уже ничего и делать не надо, первосвященник. Вчера мои люди нашли его удавленным на дереве.
