Владислава Григорьевна Биличенко
Нисшедший в ад
Глава 25. Беспокойная ночь
Анна почувствовал сквозь сон, что кто-то нагло и бесцеремонно тормошит его. Еще не проснувшись как следует, он подумал: «Кто же посмел? Встану – казню». Дело в том, что за ужином старик напился вина до последней возможности и уснул очень крепким сном, как бы потерял сознание. И теперь, когда его разбудили, причем в его же спальне, ослепили светильниками и он почувствовал, что его голова раскалывается, он взревел: «Казню всех».
– Да проснись же, Анна, – услышал он голос своего зятя.
– Светильники убери с глаз долой, – приказал Анна. Он щурился и никак не мог раскрыть свои старческие глазки; он уже сидел на своем огромном ложе.
Светильники унесли в дальний угол комнаты, Анна наконец открыл глаза и спросил:
– Что случилось, Каиафа?
– Анна, ты знаешь, что Его арестовали? – тревожно спросил Каиафа.
– Кого? – все еще пьяным голосом спросил Анна.
– Иисуса Галилеянина, – вскричал Каиафа.
– А-а, – протянул Анна, нимало не удивившись. – Послушай, кликни слугу, пусть вина принесет.
Каиафа всплеснул руками.
«Все же старик изрядный пьяница», – подумал он, подавая знак слуге.
Слуга вернулся скоро с кувшином вина. Анна стал пить его жадными глотками прямо из кувшина, затем отставил вино на стол и посмотрел на Каиафу уже трезвым взглядом.
«Это серьезно», – подумал Каиафа.
– Вот теперь, дорогой мой, у меня голова уже не болит. И не надо ничего думать такого. Ты же знаешь, мой милый, вино – молоко для стариков.
– Ты знаешь, что арестовали Иисуса Галилеянина? – снова спросил Каиафа.
– Милый, который теперь час? – спокойно спросил Анна. – Я что-то не пойму.
– Пять часов ночи [23.00 по нашему времени. – В.Б.], – прошипел Каиафа.
– Вот правильно, Каиафа, говори тише. А то у меня от твоего голоса в ушах звенит. Тем более уже поздно. Так арестовали? Быстро.
Каиафа забегал по комнате.
– Я думаю, что уже арестовали. Так знал ты об этом, Анна?
– Знал. Не кричи так, – с болью поморщился Анна. – Успокойся, милый, все идет как надо.
Анна поднялся с постели и одел какую-то верхнюю домашнюю одежду.
– Идет как надо, – повторил Анна, – и нечего было меня среди ночи беспокоить. Я сам заказал арест на вечер четверга или на ночь пятницы.
– Почему я ничего не знал? – снова повысил голос Каиафа.
– Потому что, мой милый зять, ты очень суетишься и суешься туда, куда тебя не просят.
– А заказать арест и напи… – Каиафа запнулся. Он чувствовал, что плохо владеет собой, что он немного забылся и не совсем почтительно разговаривает сейчас с человеком, которого, между прочим, побаивается и от которого все же зависит. Он продолжал тихим голосом:
– Благородный Анна, мы так не договаривались. Мы договаривались, что Его арестуют римляне. Я, конечно, мало надеялся на это, что и вышло, и хотел убить Его тайно, тайно, а списать на разбойников или бродяг. А теперь синедрион втянут!
Анна удивленно поглядел на Каиафу.
– Как «втянут»? Разве Его арестовали не римляне? За что же я тогда заплатил тридцать серебряников тому мошеннику?
– Какому мошеннику? – быстро спросил Каиафа, не понимая.
– Его ученику, Иуде из Кариота.
Каиафа был поражен.
– Он что, не предал Его? – спросил Анна.
– Я слышал, – сказал тихо и медленно Каиафа, – что какой-то Его ученик вроде как предал Его римлянам. Но римляне почему-то взяли с собой и храмовую стражу. И теперь получается, что прежде синедрион должен судить Его. Как быть? Судить? Мы же не имеем права из-за праздника присудить Его к казни. Народ будет недоволен. Его сейчас приведут.
Анна слушал Каиафу, улыбаясь длинной полупьяной улыбкой. Затем он налил себе вина в чашу с рубинами и отпил глоточек.
– Что же, судить, – сказал Анна. – Решить, что Он невиновен, и отпустить Его. Так что народ будет нами доволен.
Каиафа удивленно взглянул на Анну.
– Отпустить на все четыре ветра?
– Ну, Каиафа, – засмеялся Анна. – А государственный заговор? Если Иуда все исполнил, то римляне не могут Его отпустить. Не захочет Пилат, чтобы его самого распяли на кресте. Хотя нет… ему, кажется, грозит потеря должности и изгнание. Но, я думаю, он не захочет так судьбу свою искалечить. Мы отпустим, а римляне пусть думают. Понял?
– А сейчас что делать? – растерянно спросил Каиафа.
– Срочно созвать синедрион. А пока все съедутся, пусть этого Иисуса отведут ко мне. Любопытно на Него взглянуть.
***
За два часа до этого милого разговора зятя с тестем, Иуда быстро выбежал из дома, в котором оставался Иисус со Своими учениками. Иуда чувствовал, что его трясет, в голове его был как бы туман. Он шел, даже иногда бежал, не замечая всей той предпраздничной суеты, которая была в городе. Он не замечал прохожих, влюбленных пар, гуляющих под луной, торговцев, собирающих свой товар, светильников, ярко пылавших в окнах домов. Он шел к облитой лунным светом страшной башне Антония, неся туда судьбу Иисуса. Он то хмурился, вспоминая очи Иисуса и Его последние слова, сказанные ему, то улыбался, предвкушая месть. Сердце его бешено стучало и от волнения, и от бега. У ворот его остановили и преградили ему путь двое караульных солдат, ослепив сначала его светом факелов.
– Мне надо срочно поговорить с начальником караула, – сказал им Иуда.
Вид у Иуды был сумасшедший, голос его дрожал, хотя он пытался выглядеть спокойным. Римские солдаты странно оглядывали его. Иуда заметил заминку и, испугавшись, что его не пропустят и прогонят прочь, быстро добавил:
– Дело государственной важности. Я потому так и взволнован, что тороплюсь сообщить.
Солдаты переглянулись, и один из них пошел докладывать.
– Поверь, это очень важно для кесаря, – сказал Иуда оставшемуся солдату.
Но тот молчал и наблюдал за Иудой.
Наконец вернулся второй солдат и кивнул Иуде, что тот может войти. Во дворе его встретили двое других солдат, которые и проводили его к начальнику охраны.
Кентуриону Логгину, который дежурил в ту ночь, доложили так: мол, пришел человек то ли сумасшедший, то ли нет, но не в себе, по виду иудей и просит принять его по какому-то «государственному делу».
– Не пьян? – быстро спросил кентурион.
И получил ответ, что тот не пьян. Крайне удивленный этим обстоятельством кентурион Логгин приказал позвать иудея. Странно, что иудей пришел к римской страже. Иудеи обычно сторонились римлян и, если что происходило, они шли в синедрион или обращались к храмовой страже.
Иуда вошел в каменную комнату и при свете двух горящих факелов увидел молодого, сильного, огромного роста кентуриона со строгим, как бы каменным, лицом с крупными, грубыми чертами.
– Дело очень важное, господин, – заговорил Иуда, когда они остались наедине. – Надо срочно арестовать очень опасного преступника, посягающего на государство и на власть кесаря.
Кентурион Логгин смотрел на Иуду холодно, сухо и равнодушно, словно Иуда был и не человек вовсе. «Статуи в нишах и то теплее глядят», – пронеслось в голове Иуды.
– Ты – иудей, – утвердительно сказал кентурион Логгин по-еврейски с сильным акцентом.
– Да, – ответил Иуда. – Но пойми…
– Не маши руками и отвечай четко, кто преступник?
– Виноват, господин. Это очень опасный человек…
– Он иудей? – в третий раз перебил Иуду кентурион Логгин.
– Нет, не иудей. Он из языческой Галилеи…
– Иди в синедрион.
– Он подбивал людей к бунту. Ведь уже убили троих солдат, ведь игемон усилил даже уличные патрули. А Он говорит о вреде государственной власти и лично против кесаря говорил, – врал Иуда. – Разве, господин, вам мало убитых уже солдат? А вдруг Он потопит Иерусалим в крови? Разве я – иудей – могу не беспокоиться об этом? Он хочет стать Иудейским царем, поправ власть кесаря в Иудее. Даже, говорят, что, возможно, Его отец римский солдат, некто Пантер, – добавил Иуда и тут же пожалел о своих последних словах.
Кентурион Логгин грозно взглянул на Иуду, и тот испуганно отступил на шаг:
– Этому есть доказательства?
– Чему? – притворился непонимающим Иуда.
– Тогда не болтай, чего не знаешь. Ни один римлянин не пойдет против власти великого кесаря.
– Я все понял, господин, – Иуда вновь замахал руками. – Он – галилеянин, но Он подбивает народ не повиноваться великому кесарю.
Кентурион Логгин подошел к двери и, приотворив ее, сказал кому-то несколько слов на латыни, затем обернулся к Иуде:
– Ты пойдешь с нами, покажешь преступника.
Уже на улице, где собралось с десяток римских солдат, Иуда с ужасом увидел и подходящую храмовую стражу. Видимо, кентурион решил не рисковать и не поверил Иуде.
***
Когда Иисуса уже отвели в город, Иуда, осторожно шедший за Петром и Иоанном, вдруг в самых воротах города столкнулся с растерянным Фомой. Последний не понимал, что происходит вокруг и почему взяли Учителя. Ведь они только приходили в Храм и ничего никому плохого не сделали. Почему Иуда вдруг оказался среди римских солдат и не он ли, Иуда, привел их, как говорили другие ученики. Случайно встретившись с предателем в воротах города, Фома настолько растерялся, что заступил Иуде дорогу и даже руки раскинул в стороны, словно для объятий. Иуда хотел проскользнуть мимо него, но Фома по растерянности снова преградил ему путь. Он молчал и с большим удивлением смотрел на Иуду. При свете луны и городских огней Иуда увидел, что длинные волосы Фомы рассыпались (видимо, он где-то потерял повязку с головы) и светлая прядь закрывала половину его лица. Иуда понял, что уже упустил Петра и Иоанна. Нетерпеливая досада отразилась в его лице.
– Да опусти ты руки, Фома, некогда целоваться. Ты видел, куда повели Иисуса?
Фома молчал, но руки опустил.
– Фома, у меня нет времени, понимаешь? Нет трех дней, чтобы дожидаться твоего ответа. Куда повели Иисуса?
Во взгляде Иуды была злоба смешанная с брезгливым презрением, и Фома еще больше растерялся, когда понял это.
– Ну? – сквозь зубы сказал Иуда и нетерпеливо топнул ногой.
– Я… я не знаю, – чуть слышно произнес Фома. – Ты – предатель? Так наши говорят.
– Фома, разве я – предатель?
– Я не… я не знаю.
– Вот чего не знаешь, того не говори. Петра с Иоанном видел?
Фома молчал, и Иуда снова повторил свой последний вопрос.
– Видел. Так это не ты привел римских солдат?
– Я привел. Но так мне сказал Сам Учитель сделать, – соврал Иуда. – Куда они пошли? У меня нет времени с тобой возиться, надо спасать Иисуса…
– Неужели Сам Учитель… Спасать? А это возможно?
– Фома!.. – угрожающе сказал Иуда.
– Они пошли к первосвященнику.
– Не прошло и трех дней, – зло сказал Иуда. – И уйди ты с дороги, Фома. Встречающийся в воротах стеснит других, а смотрящий кротко помилован будет. Соломон сказал. Отойди, Фома.
Иуда побежал к дворцу первосвященника Иосифа Каиафы.
***
Пока во дворце Каиафы собирался синедрион, Анна принял Иисуса в той комнате, в которой он отсчитал тридцать серебряников Иуде. Было около полуночи, [Здесь и дальше для удобства указано наше время. – В.Б.] когда стража ввела Иисуса со связанными руками. В комнате горел всего один светильник. Он хорошо освещал Иисуса и оставлял в полумраке еще пьяного Анну и двух дюжих особо приближенных к бывшему первосвященнику служителей Храма, одетых в темные одежды. Все трое сидели за столом: Анна сидел в своем кресле, а служители расположились по бокам стола – один сидел по одну сторону стола, другой – по другую. Они сидели вполоборота к двери и на вошедшего Иисуса даже не взглянули.
– А вот и Он – Иисус из Назарета, пророк, – глумливо воскликнул Анна, еще толком не разглядев Иисуса.
Двое служителей захихикали.
Но когда Анна присмотрелся к Иисусу, глазки его несколько расширились, взгляд его замедлил и застыл. Анна внутренне вздрогнул. Он почти три года через своих слуг следил за Иисусом, но никогда Его сам не видел, и теперь чувствовал, что он, Анна, перед которым трепетали все: подчиненные, слуги, рабы, верующие, сектанты и даже домашние его – поражен и раздавлен. Он не ожидал, что Иисус такой. Но вдруг в сердце Анны закипела злоба, и тут же Анна ощутил, что в него как бы вливается нечто: темное, неожиданное и мистическое – он почувствовал, что какая-то внешняя сила вселяется в его тело, чтобы укрепить его. Во взгляде Анны вспыхнула ненависть и стала разгораться под воздействием этой внешней, непонятной силы. Пульс его замедлился, лицо стало каменным и казалось помолодевшим, глазки горели с нескончаемой злобой, как у разъяренной змеи.
– Ну, Пророк, скажи мне, что это у Тебя за учение? Ученики? – сказал Анна.
– Я говорил явно миру, – спокойно ответил Иисус. – Я всегда учил в синагогах и в Храме, где сходятся иудеи. А тайно Я ничего не говорил. Что спрашиваешь Меня? Спроси слышавших, что Я говорил им.
– Учил Он! Учитель!.. – зло и презрительно сказал один из служителей. Он подошел к Иисусу и, размахнувшись, ударил Его по щеке. – Как отвечаешь Ты первосвященнику!
Иисус спокойно взглянул ему прямо в глаза.
– Разве Я дерзил и сказал худо? Тогда покажи. Если Я говорил хорошо, зачем бьешь Меня?
Служитель размахнулся во второй раз и ударил Иисуса по другой щеке.
– Хватит, – остановил его Анна, недовольно оглядывая Иисуса. – Ты Ему уже губы разбил. Сядь.
Служитель сел, он еще кипел от злобы.
– Видишь, какие у меня слуги? – обратился к Иисусу Анна. – Отвечай, что спрашивают. И впредь не дерзи. Зачем Ты – галилеянин, пошел против нашей иудейской веры и создал какое-то Свое учение?
Анна ждал ответа, но Иисус молчал.
– Убить Его! – прошипел, не вытерпев, служитель, сидящий по праву руку Анны, тот, который бил Иисуса.
– Кто Твои ученики и где они? Отвечай! – взревел Анна, стукнув кулаком по столу.
Иисус молчал.
В эту минуту в дверь постучали, служитель встал и, отворив дверь, скрылся за нею, но вскоре вернулся. Он подошел к Анне и что-то шепнул ему на ухо.
– Пусть идет. Он мне уже надоел, – сказал Анна, вставая с кресла. Повернувшись к другому служителю, Анна сказал: – Вели принести ко мне в спальню вина, что-то у меня голова разболелась…
…Синедрион уже собрался в большой комнате, во дворце Каиафы. Именно эту весть и шепнул на ухо Анне служитель, и тот обрадовался, что вновь может лечь в свою мягкую, теплую постель и выпить перед сном чашу вина. Анна и так уже многое сделал, пусть теперь другие повозятся с этим Иисусом.
Собрались фарисеи, саддукеи, старейшины. Некоторые из них никогда не видели Иисуса, лишь слышали о Нем и пришли сюда среди ночи из любопытства, другие – яростно ненавидели Иисуса, а третьи – очень любили Его и пришли сюда, чтобы как-то помочь Ему, что-то предпринять, но они были в меньшинстве и очень растеряны, не чувствовали в себе сил и молчали. Было много так называемых «свидетелей», коих два года собирал и учил Каиафа.
Иосиф Каиафа вышел в зал в торжественном эфоде, строгий, прямой и на что-то решившийся. Он занял свое место первосвященника и судьи синедриона и открыл заседание, как только храмовая стража ввела в зал Иисуса.
Когда ввели Иисуса, у Никодима больно сжалось сердце. Он взглянул на первосвященника и успел заметить, как тот заметно и нервно вздрогнул и мгновенно побледнел. Каиафа широко раскрытыми глазами некоторое время пораженно глядел на Иисуса и потом первые выступления прослушал невнимательно. Никодим хотел обратить внимание рядом с ним сидящего Иосифа Аримафейского на Каиафу, но он увидел, что Иосиф зачем-то скрупулезно рассматривает членов синедриона и видимо был весь поглощен этим занятием.
Начался и опрос «свидетелей». Они многое говорили, припоминали, почему-то обвиняли Иисуса в том, что Он исцеляет болезни и воскрешает мертвых. Всё это было несерьезно, но Каиафа пока ничего не говорил, сидел прямо и неподвижно, но видно было, что он недоволен и зол. Два «свидетеля», отобранные Анной, припомнили, что Иисус грозился разрушить Храм, больно избил торговцев и менял бичом и разогнал скот, а значит, еще нанес ущерб материальный.
Затем стали выступать с мест добровольцы – ораторы из фарисеев и саддукеев.
– А вот и он, – сказал тихо Иосиф Аримафейский Никодиму.
Никодим не понял и посмотрел на выступавшего сейчас оратора.
– Не туда смотришь, Никодим, – сказал ему Иосиф. – Видишь, напротив сидит фарисей во втором ряду третий слева. Маленький, худой, почти незаметный.
Никодим посмотрел на фарисея, на которого указал Иосиф. Действительно, незаметный, с серым лицом, с тонкими губами, которые располагались почти сразу же под носом, и более ничем не примечательный. Никодим никогда и не замечал его в синедрионе. Никодим удивленно взглянул на Иосифа, ожидая его разъяснений.
– Я потом тебе скажу о нем, – шепнул Иосиф.
Никодиму не сиделось на месте, он хотел выкрикнуть слова в защиту Иисуса, но слова против его воли застряли в горле комом и словно тяжесть какая-то навалилась на него. Он поглядел на Иисуса, в Которого летели сейчас камни человеческой глупости. Он видел очи Иисуса, и они приказали ему молчать, не выступать.
– Иосиф, что же это происходит? – шепнул Никодим.
– Потом объясню. Пока молчи, – тихо ответил Иосиф.
Вдруг поднялся Каиафа, подошел к Иисусу и сказал громко, чтобы слышали все:
– Ты грозился разрушить Храм и в три дня создать новый Храм Божий. Что же ничего не отвечаешь? Они против Тебя свидетельствуют.
Иисус молчал.
– Заклинаю Тебя Богом Живым, – грозно выкрикнул Каиафа, как выкрикивают свои заклинания языческие жрецы, – скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий?
– Ты сказал, – ответил Иисус. – Скажу вам более: отныне увидите Сына Человеческого, Сидящего одесную Силы и Грядущего на облаках небесных.
Вдруг кровь бросилась в лицо Каиафы.
– Он богохульствует! – закричал Каиафа. Лицо его подергивалось судорогой. – На что вам еще свидетели? Все, все слышали богохульство Его!
Он, не владея уже собой, в истерике сбил с себя свой головной убор и обеими руками разодрал свой эфод.
– Что скажите вы теперь? – кричал Каиафа, воздев трясущиеся руки и горящими сумасшедшими глазами оглядывая ряды членов синедриона.
– Повинен смерти, повинен смерти, – доносилось со всех сторон зала.
– У нас праздник. Мы не можем казнить Его, – кричал Каиафа, расхаживая по залу в разодранной своей одежде. У него был нелепый, невозможный, сумасшедший вид. Он весь заметно дрожал. – К римлянам Его! Попросим у них справедливости. Лучше пусть умрет один человек, чем погибнет народ наш. За народ! За веру! – взревел он под конец.
***
Иисуса увели. Синедрион стал расходиться. Было очень поздно. Выходившие члены синедриона бурно, но негромко обсуждали закончившееся заседание. Во дворе дворца было много каких-то людей, гревшихся у костров.
Никодим и Иосиф вышли последними. Свежий холодноватый ночной ветерок дул им в лицо. Они решили пройтись пешком, чтобы немного прийти в себя после заседания. Взяв у одного из слуг светильник, они отправили своих слуг по домам. Никодим тяжело вздохнул. Ему было тошно, он весь ослабел и голова его туманилась от многих обрывочных мыслей.
– Что же это? – воскликнул Никодим слабо. – Нам, наверное, нужно куда-то идти? Что-то делать?
– Мы с тобой уже ничего не можем сделать, – твердо и веско сказал Иосиф.
– Куда Его повели? – не унимался Никодим. – Надо идти туда. Что же это? Ведь Иисус не должен умереть. Он и мне и другим не раз говорил, что не умрет человеческой смертью, а будет вознесен на небо, и многие из теперь живущих не вкусят смерти.
– Его пока до утра повели в караульню, к римской страже. Утром, возможно, суд у Пилата.
– Так надо идти на этот суд! – воскликнул Никодим с новым приливом сил. – Выступить свидетелями, защитить Иисуса. Что делают эти люди? Спаситель стоял у их порога, а они Его не увидели. Ведь это катастрофа! Что же, всё по-прежнему: слезы, войны, страдания, смерть?.. Мы должны что-то сделать!
– Мы ничего не можем сделать, – повторил Иосиф. – Сейчас власть князя тьмы. Это буйствует исконный враг человеческий и мира. Он, только он, вложил в их уста те слова, которые говорили они. Он борется за свою власть над миром. И не нашим разумом понять, какие силы сейчас действуют в войне и какая война идет там, куда живым пока пути другого нет, как через смерть плоти.
– Своим разумом! – воскликнул Никодим. – Своим разумом я понимаю лишь одно: я и пальцем не пошевелил, чтобы спасти Его.
– И не в твоих это силах, Никодим, – вздохнул Иосиф. – Что мучить себя понапрасну?
– «Понапрасну»?! – негодовал Никодим. – Вот именно, что уже «понапрасну»! В том, что дьявол возымел силу и борется, как ты говоришь, за свою власть над миром, виноваты все мы, каждый из нас. Чему мы научились у пророков? Как только какой народ отступал от Божьих заповедей, дьявол завладевал той землей, и исчезали целые города в стихиях. Когда после смерти Соломона сто семь седьмин тому назад Ассирия завоевала Израиль и разделилось царство наше, нам надо было задуматься о том, что отступили мы от заповедей Божьих. «Опомнитесь, опомнитесь, – кричали нам пророки и Исайя, и Даниил, и Иеремия, – к вам уже идет Мессия. Приготовьте же пути Ему. Иначе погубите и Его, и дело Его, а значит, самих себя: ведь пророк Даниил ясно сказал, что если Христос умрет и в середине седьмины прекратится жертва и приношение, то вскоре Иерусалим будет разрушен. [Пророку Даниилу приснилось два сна: в первом – Христос выполняет Свою Миссию и наступает век святых, во втором – возможность неудачи (смерти) Христа. Жертва и приношение – это служение. – В.Б.] А что мы сделали? До сих пор захлебываемся собственным гневом и кровью из-за того, что мы под пятой римлян, а о Боге совсем и забыли, поэтому и римляне сейчас на нашей земле, поэтому и Христа не смогли узнать. И теперь дьявол отбирает у нас самого дорогого Человека, нисшедшего к нам с небес, чтобы спасти нас. И теперь ждите времен, когда будут «блаженны нерожавшие и сосцами не питающие». Вот тебе и «понапрасну», Иосиф! Что теперь сделаешь?
– Да, ты прав, Никодим, – согласился Иосиф Аримафейский, сокрушенно кивая головой. – Если Он ничего не смог сделать с этим, то нам, обычным человекам, уже и невозможно что-нибудь исправить. Мы все виноваты в том, что родился этот фарисей, и теперь он сидит в синедрионе. Ты запомнил того фарисея, на которого я указал тебе?
– Что? – припомнил Никодим. – Да, я его заметил, постарался запомнить. Странно, что я раньше его не замечал.
– А он давно был членом синедриона, а ты его не замечал. Странно, не правда ли? – отметил Иосиф. – Я и сам впервые, только сегодня, его увидел. Иисус открыл мне на него глаза. Такие люди рождаются крайне редко, а этот – совсем исключение. Единственный в своем роде. Вообще, эти люди держатся незаметно, в тени, и даже горды тем, что другие люди их не видят.
Никодим не понял.
– Как так «не видят»? Он же из плоти.
– Не видят, то есть не замечают.
– Да кто же он?! – воскликнул Никодим.
– Тише, Никодим. Он тот, в чьих руках сейчас воля и мысли глав еврейства и многих членов синедриона; может быть, и воля римских властей. Он играет волей других, как играют мальчишки камешками. Он тот, кто зрением своим и слухом достигает самых темных миров, кто говорит с самим дьяволом. Он знает, что делает, и впитывает в себя темную силу от дьявола. Дьявол сам вливает в него эту силу, и прямыми словами и образами управляет им. Сей фарисей точно знает, чью волю творит. Каиафа кричал в истерике, но он думает, что служит Богу, а этот фарисей точно знает, чью волю он творит и кому служит. И для чего служит.
Никодим был поражен.
– Дьявол желает убрать Иисуса из этого мира, – продолжал Иосиф, – и этот фарисей делает все для того, чтобы погубить Его и услужить своему хозяину. Он – тайный и главный сейчас в мире служитель дьявола. Анна, Каиафа, члены синедриона, римские власти, народ – все на виду, а этого фарисея никто не видит.
– А какое его имя?
– Этого я не знаю. Может быть, когда-нибудь человечество узнает, что главный виновник всего этого – дьявол, и орудием его в мире был этот фарисей. Я знаю одно: этот фарисей родился на земле в последний раз. Больше он никогда не войдет в утробу женщины, чтобы родиться в мире. И будущее воскресение для него закрыто. После своей смерти в мире он сознательно откажется от своей монады и вручит себя в качестве вернейшего слуги дьяволу. Имя его будет – Клингзор. Он – главный враг Монсальвата.
– Монсальвата? – не понял Никодим.
– Я ничего более не могу объяснить тебе. Слово «Монсальват» звучит здесь и здесь, – Иосиф указал на свое сердце и голову. – Но говорю тебе, Никодим, сейчас среди людей пособников дьявола много, но они думают, что, преследуя Иисуса, они служат Богу, искренне так думают и веруют в это, а этот – знает, кому служит.
– Я слышал, что Иисуса предал Иуда Искариот. Этот тоже думает, что служит Богу?
– Он осознает, что предал Господа нашего. Он точно знает, что Иисус – Сын Божий. В этом и весь его ужас. Но он не видел и не знает той силы, которая манила его мыслями и мечтами о верховенстве иудейского народа над другими народами и заставила его совершить самое страшное преступление, которого никто еще не совершал… Эх, жалко погубившего себя человека.
– Говорили, что он жаден и за Иисуса взял деньги, – сказал Никодим.
– Говорю тебе, Никодим, Иуда не жаден. Он отдал бы все золото мира, лишь бы осуществилась его мечта. Если бы он был жаден, разве он бросил бы все, что имел в жизни, и пошел бы за Иисусом. Я сейчас, Никодим, не от себя говорю. Через слово Божие открывается истина. Помнишь, нам говорил Учитель: нет ничего тайного, что бы не стало явным… Самое страшное, что Иуда увидел препятствие в Иисусе для осуществления своей мечты и возненавидел Его.
– Иуда служит дьяволу?
– Не совсем. Более мелкому демону – демону государства Иудеи, а этот демон весь во власти дьявола и служит ему сейчас.
– «Сейчас»? Разве не все демоны служат дьяволу? И что за демон такой?
– Демон государства – особенный. Он – душа государства. Нет ни одного государства на земле без такого демона; он же и выдвигает из людей вождей и глав государства. Он имеет двойственную природу. Если этот демон слушает только голос демиурга народа, то и для него не закрыт рай. Но демон Иудеи совсем теперь не слышит демиурга, дьявол – его господин.
Иосиф и сам был удивлен тем, что он пересказывает все это теперь Никодиму. Все, что он видел и слышал в своем видении. Еще накануне этой беспокойной ночи, когда безветренный день уже старел, загораясь прощальным ярко-оранжевым огнем на западе, вдруг что-то случилось со зрением и слухом Иосифа. Реальность отступила на второй план и перед Иосифом явился Ангел. Он показал ему Иуду и деяния его, сказал все то, что сказал теперь Никодиму Иосиф, а затем сказал: «Сегодня обязательно будь на заседании, ибо предается Сын Человеческий, и Он покажет тебе того, кто видит врага нашего. Ищи его среди фарисеев».
Ангел исчез, и реальные предметы выступили вперед. «Неужели я спал на ходу?» – удивился Иосиф. С ним такое произошло впервые. Он ощупал себя, оглянулся зачем-то и увидел, что уже наступила последняя предпраздничная ночь…
***
Иуда побежал к дворцу первосвященника. Он внимательно высматривал впереди себя: может, увидит кого-то из учеников. Сейчас близ дворца было светло от множества факелов и светильников в руках каких-то людей. И он увидел Петра и Иоанна. Они стояли у ворот дворца Каиафы. Иуда спрятался за углом и стал следить за ними. Он видел, что Иоанна пропустили во двор, а Петр остался на улице один. Иуда перебежал улицу и затаился в тени ограды, ближе к Петру. Теперь Иуда мог слышать, как Петр тяжело вздыхал.
Дверь в воротах снова отворилась.
– Петр, – узнал Иуда голос Иоанна, – и тебе можно войти. Здесь во дворе много людей. Но во дворец первосвященника мы не войдем. Там уже идет суд.
Вдруг прозвучал крикливый женский голос:
– Ой, а я тебя, кажется, знаю. Ты был с Тем, Которого арестовали сегодня и теперь судят.
– Кого арестовали? – вздрогнув, испуганно спросил Петр. – Я не знаю никого.
Его впустили.
Иуда, услышав слова Петра, чуть громко не расхохотался, но успел зажать себе рот обеими руками. «Не ожидал от тебя, Петр, – подумал Иуда. – Львицы не испугался, а суда устрашился». Успокоившись, Иуда тоже подошел к воротам и громко постучал в них. Отворили дверь. Привратница, невысокая, полная, немолодая женщина, спросила его, что ему нужно. Иуда узнал ее голос, это она опознала Петра.
– Я свидетель по делу, – шепнул он ей и зачем-то подмигнул.
Она тут же, не сказав более ни слова, пропустила его во двор, где уже пылало множество костров. Иоанн и Петр тоже были во дворе. Иуда видел, что Иоанн пошел к дому и утонул в его тени, а Петр подошел к одному из костров, потому что озяб. У костра грелись «свидетели» и охрана Храма. И тут Иуда услышал бас Петра:
– Что вы привязались ко мне? Я не знаю Его.
«Эх, Петр, Петр. Иисус, зачем Ты променял верного и любящего Тебя Иуду на Петра?» – думал Иуда, придвигаясь поближе к костру. Он и сам озяб, дрожь била всё его тело, по временам его сознание как бы меркло.
– Нет, я же его знаю, этот был с Ним, посмотрите, он – галилеянин, – послышался чей-то убежденный голос.
– Отвяжись. Я не знаю, о чем ты говоришь, – произнес Петр.
И тут где-то из глубины двора донеслась песнь петуха…
…Петр не знал, как он вновь очутился в Гефсиманском саду. Он не помнил, как проскочил мимо что-то кричавшей ему вслед привратницы, как бежал он по улицам города. Глаза его были залиты слезами и он всё шептал дорогою: «Эх, я проклятый». Когда в третий раз он отрекся от Иисуса и запел петух, Петр вздрогнул, как от удара бичом, и сердце его больно оборвалось. Он вспомнил лик Иисуса и грустные слова Его:
– Не пропоет сегодня петух, как ты трижды от Меня отречешься.
Он бежал с первосвященникова двора, забыв об Иоанне, плакал дорогою навзрыд и очнулся лишь в саду, где тихо пел свою песню Кедронский поток. Петр сел под корявой старой оливой, обеими руками закрыл лицо свое, и сквозь его пальцы текли и текли горючие слезы. Затем он перестал плакать и застыл. Так его, сидящим под деревом, похожего на большой камень, и застало утро страшного дня.
