Владислава Григорьевна Биличенко
Нисшедший в ад
Глава 17. Праздник кущей
Прошло более года с тех пор, как Иисус и ученики Его восходили на гору Фавор. За это время младшие ученики заметно возмужали, особенно расцвел уже шестнадцатилетний Иоанн, а Фома и Иаков Зеведеев даже обзавелись бородами, но пока брили их, чтобы они позже росли погуще. Весь этот год они не покидали пределов Галилеи даже в праздники, и ученики заметили это, то есть то, что Учитель намеренно избегал бывать в Иерусалиме. До праздника кущей оставалось три дня, но Иисус ничего не говорил им, и они занимались привычными делами. Но через четыре дня, когда праздник кущей уже начался (а длился он семь дней), утром ученики обнаружили, что Иисуса нет. Это был восемнадцатый день месяца тишри. [Тишри – по нашему календарю сентябрь-октябрь. – В.Б.] Ждали Его весь день, полагая, что Иисус, по-видимому, ушел куда-то в уединенное место, чтобы помолиться. Но и к вечеру Иисус не вернулся.
А Иисус в это время приближался по Иерихонской дороге к Иерусалиму. Уже стемнело, и Он не вошел в город, а взошел на Елеонскую гору, где и заночевал меж двух кедров.
Праздник кущей или скиний отмечался осенью, когда погода еще была теплая, почти летняя, и установлен был в честь перехода древних евреев через пустыню. А так как древние евреи ночевали в пустыне в шалашах или кущах, то все иудеи в этот праздник сооружали шалаши из веток олив и пальм и семь дней жили в них. Веселье в городе царило и днем и ночью да и сам каменный город выглядел теперь веселее из-за зеленых шалашей. Они были везде, даже за стенами города – в Кедронской долине и повсюду в Гефсимании.
На следующий день ближе к полудню, когда чешуйчатая крыша горела и плавилась под солнцем, Иисус вошел в Иерусалимский Храм. Здесь, как всегда, а особенно в праздники, было очень многолюдно. Иисуса узнавали, но никто не подходил к Нему, а многие даже отворачивались от Него. И Он, минуя всю эту громогласную, суетливую толпу, прошел в портик Соломона – единственное безлюдное место в этом огромном Храме и единственное древнее, соломоновское, нетронутое ни первым разрушением, ни самолюбивым Иродом. Весь день Он провел в молитве, а ночевать пошел снова на гору. Первый день в Иерусалиме прошел для Иисуса тихо и спокойно, и никто Его не потревожил. Но во второй день, когда Он вновь вошел в Иерусалимский Храм и прошел в портик Соломона, Он увидел, что к Нему направляется большая процессия. Когда люди приблизились к Иисусу, они вытолкнули перед собой молодую женщину и обратились к Нему:
– Равви! Эта женщина взята в прелюбодеянии, а Моисей в Законе велит таких побивать камнями. Что Ты на это скажешь?
Толпа стояла полукругом и вопрошала, настороженно ждала приговора. Лишь немногие в этой толпе знали истинное значение происходившего. То были фарисеи и книжники. Остальные пришли взглянуть, как накажут провинившуюся. Иисус сидел на ступенях портика и молчал, и вопрос повторили:
– Что скажешь на это, Равви?
Несчастная жертва человеческой жажды справедливости, с одной стороны, и фарисейского коварства, направленного против Иисуса, – с другой стороны, стояла смиренно, бессильно свесив обе руки вдоль туловища, с бледным лицом. Казалось, все чувства умерли в ней, да и она самое уже умерла. Глаза ее были опущены, лицо грязно, одежда изодрана. Видно было, что ее тащили за одежду, за волосы, пинали ногами, и она падала под ударами лицом вниз, в пыль и грязь, но ее поднимали и снова тащили и били. На праздник кущей много вольностей происходило, но этой замужней женщине не повезло: ее застали, схватили и потащили в Храм. Такие казни, то есть забрасывание грешников камнями, были в Израиле и Иудее, особенно в прошлом их, обычным и довольно частым явлением. Римляне в таких случаях не вмешивались, считая всё это делом внутренним, религиозным, главное, чтобы не было каких-нибудь массовых выступлений. Это была медленная, мучительная казнь. Старались сделать эту казнь нагляднее, зрелищней – конечно же, не столько в назидание другим, сколько для какого-то странного чудовищного удовольствия разбушевавшейся толпы видеть мучения и смерть себе подобного – камни бросали не сразу в голову жертве, а в грудь, спину, живот, чтобы отбить сначала внутренности осужденному, чтобы насладиться стонами и криками преступника.
В случае с прелюбодеянием всегда избивали женщину, и хотя Закон гласит, что мужчину и женщину, взятых вместе в прелюбодеянии, надлежит забросать камнями, мужчину не трогали, о нем даже и речи не велось, и отвечать за прелюбодеяние приходилось одной женщине. Вот и сейчас она стояла одна, одинокая, истерзанная и измученная, бледная и отрешенная уже от жизни, преступница не только перед людьми, но и отвергнутая Самим Богом Иеговой – ведь это Бог велел записать Моисею слова Свои: «и побейте их камнями до смерти» – так ведь записано в Законе. Все лица в толпе пылали негодованием, требуя крови несчастной грешницы. Грешные в таком же преступлении, но не пойманные, они жаждали наказания грешнице, ибо им было противно жить с ней на одной земле. Да, человек не любит свой грех в другом человеке и громче всех вопит о справедливости, требуя возмездия тому, другому человеку, но не себе. И бывает, чем он громче вопит и возмущается, чем больше он негодует, тем более он и грешен. Поэтому не удивительно, если в этой толпе стоял и тот мужчина, с которым обвиняемая и согрешила, да, может быть, здесь были и другие мужчины, с которыми она грешила ранее. И толпа, желая убить, закидать камнями свой собственный грех, убивала человека. Но «не убий» – тоже сказано.
Была в данном деле и другая сторона. Зачем, казалось бы, тащить грешницу к Иисусу и спрашивать Его мнения, когда дело и так для иудеев ясное и решенное? Потащили бы ее в синедрион, свидетели дали бы показания, утвердили бы приговор и казнили бы ее, как до нее казнили многих и многих. Повторяю: в толпе были фарисеи и книжники. Хорошо бы, думали они, и женщину казнить, как велит Закон, и Иисуса обличить в богохульстве, чтобы подвергнуть Его такой же казни, так как забрасывание камнями была именно иудейская казнь за любое преступление.
Иисус склонился к земле, чтобы не видеть людей, истребляющих друг друга с каким-то даже наслаждением. Он чертил что-то на земле перстом правой руки.
– Кто не имеет греха, пусть первым бросит в нее камень, – произнес Иисус тихим голосом, но Его слова услышали даже те, кто не мог видеть Иисуса за стеной спин и голов, впереди стоявших.
Женщина вздрогнула и вновь застыла, ожидая мучительной и неминуемой смерти. Так она стояла минуту, другую, третью, но камни не летели. Был только слышен топот многих неуверенно ступавших ног, хруст мелких кремней и песка под ногами. Шаги удалялись. И наступила тишина. И стал слышен далекий гул утреннего города за стенами Храма. И легкий ветерок взлохматил растрепанные, разметанные по плечам волосы женщины и обдул ее истрепанную, рваную одежду.
– Где же твои судьи? – тихо и ласково спросил Иисус.
Женщина вздрогнула и несмело огляделась вокруг. И увидела она, что опустел портик Соломона. Есть только она, живая, но побитая, особенно ныло правое плечо, которое повредили, когда тащили ее, – и есть этот неизвестный молодой и красивый Человек, сидящий на ступенях и только что спасший ее, но нет никого, кто обвинял ее, кто требовал казни ее, кто бил ее.
– Иди и больше не греши, – ласково сказал Иисус.
Вдруг женщина упала на плиты и зарыдала громко, забилась в истерике. Только теперь она осознала, что спасена, что смерть, уже сжимавшая все ее тело, вдруг отпустила ее и куда-то ушла, и вся недавняя мука, все страдание прорвались целым водопадом слез. Иисус коснулся ее головы, и женщина затихла мгновенно, а ее горе, истерика и слезы вместе с недавно пережитым страхом ушли в землю.
***
Анна не стеснялся в словах и ругался так, что его самого можно было обвинить в богохульстве, если бы в этой комнате нашлись два человека, посмевших свидетельствовать против него. Но в комнате был только зять Анны первосвященник Иосиф Каиафа. Его лицо было нахмуренным и строгим. Он молча выслушивал бранные слова тестя, но твердо оставался при своем мнении.
– Какой дьявол потащил фарисеев и служителей в этот портик, спрашивается? – наконец Анна заговорил более приличными словами. – Кто придумал для Него такую глупую ловушку с этой глупо попавшейся бабой? Разве ты не знаешь, Каиафа, что при римлянах наши нравы настолько изменились, что этот Закон сейчас применяют лишь в глухих забитых крохотных селениях? Ты думаешь, Он этого не знает? Он прекрасно это знает. Если применить этот Закон сегодня, то большую часть населения Израиля [Тут Израилем названа вся Палестина. Так говорили, чтобы подчеркнуть былое величие страны. Название «Палестина» до 136 г. н. э. было неофициальным, которое употребляли греки и римляне. – В.Б.] пришлось бы забросать камнями, начиная с членов синедриона и четвертовластников. Ох, как прекрасно Он это знает! Это тебе не Иоанн Креститель, который обвинял Антипу и Филиппа за их племянницу Иродиану. [Иродиана – племянница тетрархов (четвертовластников) Филиппа и Антипы, была женой сначала Филиппу, затем Антипе. – В.Б.] Он не младенец, и хорошо знает, что во всех наших крупных городах процветают множества блудилищ. Ведь ни одного не нашлось среди этих рака, потащившихся к портику, без греха. Со стыдом бежали! Кто затеял этот поход?
Каиафа молчал, ему ничего не хотелось объяснять тестю. Он по-прежнему строго и прямо глядел в маленькие слезящиеся глазки Анны. И тот понял это молчание.
– Понятно, – сказал тихим уставшим голосом Анна. – Он всего лишь второй день в Иерусалиме, а ты ведешь себя, как беременная женщина. На что ты надеялся?
Каиафа молчал, и его молчание выводило Анну из последнего терпения. Ему захотелось вдруг вскочить с кресла, затопать ногами, закричать на зятя, объяснив ему в самых грубых словах, что он глупее и упрямее осла, ибо тот и умнее его и покладистей. Но Анна, хотя он весь внутренне дрожал от негодования, сдержал себя.
– Ты надеялся, что Он отвергнет Закон, и тогда синедрион Его будет судить за богохульство? Зачем ты уже после утреннего приключения послал к Нему храмовых стражников? В чем ты хотел Его обвинить? В непочтении к фарисеям? Смешно. И чтобы опять же таки синедрион судил Его! Синедрион! – Последнее слово Анна выкрикнул, подняв указательный палец кверху. – Не дорожишь же ты своим местом, первосвященник!
Каиафа вздрогнул и чуть прищурил свои большие черные глаза.
– А может, ты надеялся, – продолжал Анна, – что Он поддержит Закон, и этим накличет на Себя гнев Пилата за самосуд? Как всё это глупо! С самого начала было понятно, что Он Закон не поддержит, но и не выступит против него, а ответит как-нибудь по-другому. Так и надо этим рака, потащившимся к портику! Он посмеялся над ними – и поделом.
Анна был весь красный, так и пыхтел, белый пушок, где он был на его лысой голове, торчал и колебался в воздухе, губы его заметно дрожали.
– Он очень умный и опасный Человек, и прежде, чем идти к Нему, надо было хорошо это усвоить. Не по зубам Он тебе, Иосиф.
Каиафа, не проронив ни слова, повернулся к выходу.
– Храмовых стражников на Него наслал! – говорил уже тихим голосом Анна. – А те, развесив уши, внимали каждому Его слову. Не время еще, не время. Не Мессия же Он в самом деле, чтобы не совершить ни одной ошибки, за которую можно основательно зацепиться. Он обыкновенный человек, а как говорят твои римляне, errare humanum est. [(лат.) Человеку свойственно ошибаться. – В.Б.] Рано или поздно Он совершит ошибку. Ведь ты не веришь, Каиафа, что Он – Мессия, если пытаешься Его убить?
Каиафа обернулся, его глаза странно сверкнули и он тихо сказал:
– Он – не Мессия, Он – самозванец и губитель народа. Теперь я в этом твердо убежден.
Глава 18. Грусть и радость
Ученики все же отыскали Иисуса в Иерусалиме. Долгое время они бродили по просторам Галилеи, спорили, куда идти, отмахиваясь от версии Иуды Искариота, что Иисус пошел именно в Иерусалим.
– Учитель не мог пойти в Иерусалим. Он так сказал. Это не наш город, он враждебный нам, – раздавались, как гром, слова Петра. И все его слушали и соглашались. Все, кроме Иуды. Тот сердился, называл их несмышлеными детьми, даже бранился совсем невозможно. Но от него отмахивались и лишь через три месяца, перед зимним праздником огней [Праздник огней приходился на конец декабря (по нашему календарю), был установлен Иудой Маккавеем в честь очищения Храма после осквернения его Антиохом Епифаном. В течении недели в домах оставались зажженными лампады, отсюда и название праздника. – В.Б.] они решили, что, может быть, Иуда и прав. Странное дело, но с Иудой была с самого начала согласна и Мария Магдалина, хотя между собой они, особенно в последнее время перед исчезновением Иисуса, не очень ладили, тем более, что свою неприязнь к Марии Иуда и не пытался скрывать. Но когда в данном вопросе, где искать Иисуса, Мария приняла сторону Иуды, он сказал ей такие слова, и голос его прозвучал неожиданно мягко:
– Ты, Мария, умная женщина. Жаль, что я раньше этого не разглядел. Они говорят, что любят Иисуса, но кто любит, тот живет и дышит любимым и точно знает, где он находится и даже что чувствует в этот час.
В Иерусалим они шли, не останавливаясь ни в городах, ни в селениях, и, хотя ночи месяца тевета [Тевет – 10-й месяц календаря (декабрь-январь). – В.Б.] были очень прохладными, ночевали, где придется, укрывшись раздобытыми где-то Иудой верблюжьими шкурами, которые потом, когда они уже подходили к великому городу, ему удалось как-то очень выгодно продать. Практичность Иуды была непонятна остальным ученикам, но они были рады тому, что сыты и обеспечены всем необходимым в этом долгом путешествии да и в самом городе, где не жаловали галилеян и не упускали случая над ними позлословить или просто обругать.
Иисуса они нашли на Елеонской горе, измученного постоянными придирками фарисеев, саддукеев и спорами с ними. Весь город был заражен какой-то непонятливостью и упрямством, и даже те немногие люди, которые любили Иисуса, молчали и чего-то боялись. Даже Никодим примолк, когда ему сказали:
– А ты не из Галилеи? Почему ты Его защищаешь?
Уже прошло чуть больше года с тех пор, как Иисус восходил на гору Фавор, где узнал, что Его Миссия под угрозой срыва. Теперь, когда Иисус смог подготовить Свою плоть хотя бы к трансформе воскресения, Он прибыл в Иерусалим. Он нарочно пришел сюда один, оставив учеников в безопасном месте. Всю осень и зиму до праздника огней Иисус тайно прожил в одном гостеприимном доме в Виффагии. Днем Он открыто приходил в Иерусалимский Храм и учил, и каждую минуту Он был готов к тому, что Его возьмут, но Его не брали, не находили, что отвечать Ему на Его слова, и отступали, хотя очень злились и негодовали. Иисус знал, что дни Его в этом мире сочтены и дальше скрывать Истину о том, Кто Он, было уже невозможно, несмотря на то, что умы и сердца многих иудеев еще не были готовы понять и принять Ее. Приходилось надеяться на то, что Истина, высказанная Иисусом вслух, прорвет духовные пробки в душах иудеев и они прозреют, и тогда Миссия вновь станет выполнимой, а черный исполин будет посрамлен. Еще можно было спасти Миссию! Разъясняя Свои притчи, Иисус прямо говорил, что Он – Христос, Сын Бога, что Отец в Нем и Он в Отце и что Бог и Он – одно. Эти слова взрывали иудеев:
– Ты безумец, – кричали они, обступив Его полукругом. – Не правду ли мы говорили, что бес в Тебе?
Иисус ответил им:
– Во Мне беса нет, но Я чту Отца Моего, а вы бесчестите Меня. Впрочем, Я не ищу Моей славы: есть Ищущий и Судящий. Говорю вам: кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек.
– Теперь узнали мы, что бес в Тебе, – возмущались иудеи, – Авраам умер и пророки, а Ты говоришь: «Кто соблюдет слово Мое, тот не вкусит смерти вовек». Неужели Ты больше отца нашего Авраама, который умер? И пророки умерли. Чем Ты Себя делаешь?
– Если Я Сам Себя славлю, то слава Моя ничто. Меня прославляет Отец Мой, о Котором вы говорите, что Он – Бог ваш. Но вы не познали Его, а Я знаю Его, и если скажу, что не знаю Его, то буду подобный вам лжец. Но Я знаю Его и соблюдаю слово Его. Авраам, отец ваш, рад был увидеть день Мой, и он увидел его и возрадовался.
– Сколько Тебе лет? Ты, молокосос, утверждаешь, что видел Авраама, который умер две тысячи лет тому назад?
Иисус обвел взглядом разгневанные лица иудеев и сказал:
– Истинно говорю вам, прежде нежели был Авраам, Я есмь.
Камни, как по волшебству, возникли в руках иудеев. Видно, были припасены заранее. Заметив это обстоятельство, Иисус сказал:
– Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего: за которое из них хотите побить Меня камнями?
– Не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом.
– Не написано ли в Законе вашем: «Я сказал: вы боги»? [Пс. 81, 6. – В.Б.] Если Отец Мой назвал богами тех, к которым было Его слово, – и не может нарушиться Писание, – Тому ли, Которого Отец освятил и послал в мир, вы говорите «богохульствуешь», потому что Я сказал: «Я – Сын Божий»? Если Я не творю дел Отца Моего, не верьте Мне, а если творю, то, когда не верите Мне, верьте делам Моим, чтобы узнать и поверить, что Отец во Мне и Я в Нем.
Беспомощная ярость в ответ, камни упали на землю. Никто не посмел Его взять. Видно, у черного исполина не всё было готово, если он медлил…
…Когда все ученики подошли к Иисусу, Он встал с камня и сказал им, что сейчас они пойдут с Ним в Перею, к берегам любого Его сердцу Иордана. Хотя ученики устали и не успели еще отдохнуть с дороги, они ни словом не обмолвились, поняв, как тяжело сейчас Иисусу видеть этот город, эту белую груду камней, увенчанную золотой рыбьей чешуей, эту страшно высокую черную башню Антония. Один за другим они молча спускались в Кедронскую долину, чтобы выйти на Иерихонскую дорогу, и замыкал шествие Иуда. Он шел сзади, бренча своим денежным ящиком, и даже взглядом никого не упрекал за то, что ему не верили, а Иисуса они все-таки нашли в Иерусалиме. Теперь душа его была спокойна, и сам он выглядел спокойным, хотя совсем недавно суетился, бегал, что-то искал и находил, кричал и возмущался, был неутомим и торопил других. Теперь он шел медленно, даже немного отставал от остальных, и отдыхом для его уставших глаз был голубой цвет Иисусова хитона.
И все же Иисус оглянулся. Иерусалим еще был виден, еще пылала красным заходящим солнцем крыша Храма, а рядом с ней чернела верхняя часть Антониевой башни.
– Иерусалим, – тихо и задумчиво произнес Иисус, – Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели. И оставляется вам дом ваш пуст. Ибо говорю вам: не увидите Меня отныне, пока не воскликнете: «благослови Грядый во имя Господне!».
***
Селения, находящиеся вблизи Иерихонской дороги, и особенно сам Иерихон, принесли много радости, и ученики воспрянули духом, повеселели, увидев, как люди встречают их Учителя. И стерлись в их памяти те камни, змеи и скорпионы, которые иногда совали в их мешки озлобленные люди. Недоброжелатели были, конечно, и тут, но они терялись в общем ликовании и восторге. Богатый садами Иерихон с его милыми, приветливыми, простыми людьми составлял большой контраст с жестоким каменным мрачным городом. Останови здесь, в Иерихоне, незнакомого человека, чтобы спросить хотя бы дорогу, и разговоришься с ним часа на три, еще и в дом свой тебя пригласит и почетным гостем считать тебя будет. Так уж повелось, что городской ландшафт и характеры людей связаны между собой. Великолепные пальмы и благовонные сады Иерихона и людей смягчали, и люди здесь тянулись ко всему доброму, светлому. И зерно учения Иисуса падало здесь на благоприятную землю. Иисус и Его ученики снова остановились на ночлег в доме Закхея, начальника мытарей, умилившего когда-то Иисуса своим по-детски наивным поступком. Теперь имение Закхея было куда меньше: большую часть своего имущества он раздал беднякам, да и сам он изменился к лучшему так, что знавшие его едва узнавали в нем прежнего Закхея.
Закхей и Иисус долго беседовали наедине, и ученики не мешали им и наслаждались предвечерней спокойной погодой, сидя на крыльце Закхеевого дома среди кадок с невысокими пальмами.
Еще солнце не ушло за горизонт, когда к ученикам вышел Иисус и сказал им, что их приглашает к себе в гости один Его давний друг. Ученики поднялись и пошли за Иисусом. Они прошли две улицы, и через переулок вышли к гостиничному двору. Гостиница была небольшая, в два этажа. Хозяин гостиницы, увидев Иисуса и Его учеников, сказал, что их ждут и позвал свою дочь, двенадцатилетнюю девочку, чтобы она проводила гостей к «чужеземцу». Девочка поднялась по узкой деревянной лестнице во второй этаж и свернула влево, в небольшой коридорчик, где постучала молоточком в первую же дверь, а затем ушла. Дверь отворила молодая, лет тридцати женщина, черноволосая, красивая и, как подумали ученики, очень сильно загоревшая под солнцем. Их также поразило ее яркое, необычное для Израиля, одеяние, которое плотно окутывало всю ее стройную фигуру от шеи до самых ступней. Она улыбнулась, к ней тут же подошел молодой мужчина, тоже красивый, черноволосый, без бороды и очень смуглый. Он сказал несколько слов на каком-то непонятном для учеников языке, и они оба, мужчина и женщина, сложив свои руки ладонями одна к другой перед своей грудью, склонились к ногам Иисуса, по-своему приветствуя Его, а затем, отступив на шаг, пригласили гостей войти в комнату. Ученики были поражены и убранством комнаты, хотя она была временным пристанищем для чужеземной четы. Из мебели в комнате были лишь ложе и лава у стены, зато весь гостиничный желто-коричневый пол был устлан мягким, очень ярким узорчатым ковром. Таких ковров ученики не видели даже в греческих лавках, а стены были увешаны различными бусами и гирляндами из больших разноцветных цветов. В изголовье ложа были прикреплены странные рисунки, на которых были лишь линии и круги. В комнате пахло нардом.
Мужчина что-то сказал Иисусу и Он, обернувшись к ученикам, сказал им:
– Садитесь на пол.
Хозяин и Иисус присели первыми. Ученики, последовав их примеру, неуверенно опустились на ковер. Их руки ощутили насколько ковер был мягким, нежным, отзывчивым. Женщина куда-то вышла и вернулась скоро. Она внесла поднос, на котором было множество различных фруктов, и поставила его прямо на ковер, посередине в кругу сидевших. Затем она снова вышла, но вернулась не так скоро. В руках она несла второй поднос, на котором был большой разноцветный сосуд, из которого валил пар и множество небольших чаш. Этот поднос женщина тоже поставила на ковер и села сама. Она расставила чаши, и из большого сосуда наполнила каждую из них какой-то темно-зеленой горячей жидкостью. Пока женщина наполняла маленькие чаши и раздавала их ученикам, Иисус и мужчина о чем-то беседовали на том же непонятном языке и вдруг одно слово, произнесенное Иисусом, заставило вздрогнуть Петра и Андрея. Они переглянулись. Горячая жидкость из чаши Петра немного выплеснулась ему на левую руку и он слегка поморщился.
– Ты слышал? – шепнул Петр Андрею. – Или мне показалось?
– Кажется, «Патанджали», – сказал Андрей.
– А где мы слышали это слово? – спросил Петр и немного сморщил лоб, припоминая.
– Умелец драться, – шепотом ответил Андрей. – Помнишь, он сказал, что он ученик Патанджали.
– Верно, – удивился Петр. – Как же это я забыл. Но ведь слово вспомнил, как только Учитель произнес его.
– Учитель знает Патанджали, – догадался Андрей.
– Берите, – произнесла женщина по-арамейски с мягким акцентом и придвинула к ученикам блюдо, в котором было насыпано что-то желтое. Ученики подивились тому, какой мелодичный и звонкий был голос у женщины, затем с сомнением поглядели на блюдо. – Берите. Это саккара. [Санскритское слово, от него происходит русское слово «сахар». – В.Б.]
– Саккара? – перешептывались ученики. – Это какая-то странная соль? Желтая, как луна, а не серая.
Мужчина тоже обратился к ученикам по-арамейски.
– Берите, это индийская саккара. Ее наши волшебницы собирают с рогов молодой луны. – Затем он взял из блюда две щепотки саккары и посыпал ею жидкость в своей чаше, приглашая тем самым и учеников последовать его примеру. То же сделали Иисус и женщина. Ученики взяли по щепотке саккары. Некоторые из них попробовали ее на язык и изумились, что она не соленая, а сладкая, «слаще меда». Напиток же сначала ученикам не понравился: он был горячим и, как им показалось, безвкусным, поскольку он не был похож по вкусу на разбавленное водой сладко-кислое виноградное вино, которым во всем Ханаане утоляли жажду. Одному Андрею понравился напиток сразу; затем он взял еще и фрукты и стал запивать их напитком, говоря другим ученикам, что так очень вкусно. Другие ученики тоже взяли фрукты и удивились, что они были намного слаще, чем у них в Израиле.
– Это фрукты в саккаре, – пояснил хозяин, заметив их удивление.
Приятная обстановка дома, приятное общение с чужеземной приветливой четой и напиток сделали свое дело: ученики чувствовали себя прекрасно – бодрыми и отдохнувшими.
После трапезы женщина внесла огромную посудину с водой, чтобы гости могли вымыть руки, и ученики с удовольствием воспользовались ее приглашением, поскольку руки их липли после засахаренных фруктов.
Когда они возвращались в дом Закхея темными улицами Иерихона, ученики стали расспрашивать Иисуса.
– Что это был за напиток? – спросил Иаков Зеведеев. – Это индийское вино? Из каких фруктов или ягод его делают?
– Этот напиток по-китайски называют тцай-ие, – ответил Иисус, – что означает «молодой листочек». Его впервые, еще три тысячи лет тому назад, стали готовить в Китае. Берут листья с куста тцай-ие и варят их в воде. Отец наш Небесный даровал человеку в этих листьях силу, бодрость, успокоение, молодость и здоровье. В Китае этот напиток принимают как лекарство от многих болезней и пьют его без саккары.
– Учитель, скажи, кто такой Патанджали? – спросил и Петр.
– Патанджали, – ответил Иисус, – Мой друг и индийский пророк. Отец наш Небесный открыл ему истину о том, что дух властвует над плотью, и Отец научил его побеждать плоть и ее несовершенства.
– Разве Патанджали иудейской веры, что он верует в нашего Господа? – спросили ученики.
– Нет, он не иудейской веры, – сказал Иисус, – он – индус. Но не говорил ли Я вам много раз, что многие придут с востока и запада, с севера и юга и возлягут вместе с Авраамом, Исааком и Иаковом в Царствии Небесном? Отец наш Небесный – Отец всему живому, и всё живое верует в Него, не зная Его, но Он знает всех Своих детей. Иудейский народ славен тем, что услышал не только Его голос, но и узнал Его Имя. Но не все иудеи знают Его, – добавил Иисус с грустью.
– Учитель, а этот мужчина, Твой друг, у которого мы только что были в гостях, он – не Патанджали? – спросил Андрей.
– Нет, он ученик Патанджали. Он прибыл в Иудею, чтобы повидаться со Мной.
Иуда ни о чем не спрашивал, но внимательно вслушивался в слова Иисуса, скрежетал зубами и недовольно что-то бормотал вполголоса. Это заметил Фома, идущий рядом с ним.
– Неужели ящик такой тяжелый? – спросил Фома. – Позволь, я помогу тебе.
– Ящик легкий, – ответил Иуда Фоме, и добавил шепотом, чтобы никто не услышал: – Мысли тяжелые, и трудно мне их нести. А ты, Фома-галилеянин, слушай, слушай своего Учителя. Разве приходит Мессия из Галилеи?..
Утром они уже покидали город, чтобы идти дальше, на северо-восток, к Иордану, к тому месту, которое помнит Иоанна Крестителя. Именно там хотел остановиться Иисус.
Множество людей с самого утра их ожидали у ворот дома Закхея, и Иисусов выход из города превратился в целое торжественное шествие. А при выходе из города один нищий, сидевший у самых ворот и просивший милостыню, вдруг закричал, когда шествие проходило мимо него:
– Помилуй меня, Господи, сын Давидов! Помилуй меня, Господи, сын Давидов!
Иисус посмотрел на нищего и подошел к нему:
– Что ты хочешь от Меня, Вартимей?
– Чтобы открылись глаза мои, – ответил слепой Вартимей.
Иисус прикоснулся к глазам его, и он тут же прозрел. Люди, видевшие это, были в восторге и кричали: «Осанна! Осанна!» А Вартимей бросил свой пост у ворот и пошел вслед за Иисусом.
Да, за Иисусом сейчас шло много народа. Кроме двенадцати учеников-мужчин и ученицы Марии Магдалины, за Иисусом следовали несколько мужчин и женщин. И среди них теперь шел и Вартимей. Иуда искоса оглядывал его. Обычный нищий средних лет с серыми волосами и бородою. Ничем не примечательный, такими, как он, в Иудее пруд пруди. А вишь, и он крикнул: «Господи!» да еще добавил: «сын Давидов». Значит, действительно сильную веру имел, если прозрел.
А по поводу слов «сын Давидов» припомнился Иуде один случай, когда Иисус спросил донимавших Его фарисеев:
– Что вы думаете о Христе? Чей Он Сын?
И когда те ответили, что Давидов, Иисус сказал так:
– Как же Давид, по вдохновению, называет Его Господом, когда говорит: «Сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих»? Итак, если Давид называет Его Господом, как же Он сын ему?
«Вот как выходит, – думал Иуда, рассматривая Вартимея, – этот нищий ошибся, а Он не поправил, просто подошел к нему и исцелил его. Что же это выходит? Зачем Ты убиваешь меня, Иисус? Зачем расточаешь Свою милость на недостойных? Зачем Тебе Самария, Финикия, Индия и Китай? Взгляни на меня ласково (ведь только я один точно знаю, Кто Ты!), и я положу всех врагов Твоих в подножие ног Твоих. Я, Иуда из Кариота. Только будь Богом Иудейским, «чтобы расцвела наша кость, как молодая зелень, а на все другие страны вылей гнев Свой».
И до того обидно стало Иуде, что он свернул с дороги и пошел в траву и камни. Глядя перед собой затуманенными невеселыми мыслями глазами, он шагал отчаянно, широкими шагами, не опасаясь ни змей, ни скорпионов, ни львов.
