Владислава Григорьевна Биличенко
Нисшедший в ад
Глава 13. Обещанная встреча
Многие фарисеи и саддукеи, от самых именитых до менее значительных, вдруг получили приглашение от первосвященника Каиафы посетить его дворец в Иерусалиме. Приглашения были отправлены заблаговременно, чтобы, не приведи Господи, адресаты не получили послания в субботу, а также и встреча была назначена на будущий четверг, чтобы даже из отдаленных мест Израиля можно было добраться в столицу, не нарушив субботы ни одним действием.
Вечером в четверг дворец Каиафы сиял сотнями светильников, но обстановка была строгая. Всё говорило о том, что это не званый вечер, а некий съезд, собрание, и обсуждаться будут вопросы даже чрезвычайные. Но все же в углу в одном из залов был накрыт стол с легкими закусками, уже разбавленным вином и различными фруктами, свежими и сушеными. В зале, где собрались в ожидании собрания фарисеи и саддукеи из различных городов, местечек и селений, сновали чернокожие слуги-ливийцы, подавая для утоления жажды фруктовые воды. На балконе под колоннадой был небольшой фонтан, а внизу за оградой балкона шумел небольшой сад – всё это хоть немного облегчало и смягчало летнюю жару, которая была в тот четверг. Съехавшиеся не скучали в ожидании. Многие здесь не виделись несколько лет, поэтому поговорить было о чем. Но в основном обсуждался в небольших группах вопрос о вдруг появившемся Мессии.
– Откуда Он пришел? – говорили в одной из групп.
– Вроде бы из Галилеи.
– Но разве приходит пророк из Галилеи?
– Я согласен, из Галилеи ничего хорошего и выйти не может.
В другой группе:
– Говорят, Он грозился Иерусалимский Храм разрушить.
– Вот пакостник.
– Нет, говорят, что Он говорил, будто бы в три дня построит Храм.
– Если Он из Галилеи, то может только разрушить. – Смех, но тут же спохватились.
В третьей группе:
– Мне доводилось Его видеть. Молод, дерзок, а главное, остер на язык. И всё это при поражающе красивой внешности.
– Я слышал, Он Писание наизусть знает, и даже будто бы многих наших собратьев посрамил, уличив в невежестве.
– Я тридцать лет служу, а какой-то дерзкий красавчик-мальчишка посрамил кого-нибудь из мудрых фарисеев или начитанных книжников? Стыдно тебе и говорить это, стыдно пересказывать такие нелепые слухи.
– Но все же Он имеет дар исцеления. Только от Бога такой дар дается.
– Я говорю: стыдно. Бесовскою силою Он бесов изгоняет. Откуда дар такой изгонять бесов, как не от самого владыки бесов.
– Но мне доводилось Его видеть, и, если Он враг нашей веры, то, поверь, враг очень сильный. Действовать надо, ибо погубит Он Иерусалим.
– Прости, но ты, как всегда, преувеличиваешь: Иуда Галилеянин тоже называл себя Мессией – и где он? Самозванцы только смуту умеют сеять. Это тоже опасно. Его надо арестовать и убить.
– А народ? У нас и без Него, что ни год, то десять восстаний.
– Иоанна Крестителя, что на Иордане был, помнишь? Сколько к нему народа ходило, а казнили его и восстаний по этому поводу никаких не было.
– Ой, убереги, Бог, Иерусалим и нашу веру!
Никодим приехал одним из последних, так что его появление заметили лишь немногие. Тут же к нему подскочил слуга-нубиец, и Никодим взял чашу с ананасной водой и с жадностью всю ее выпил. Он сильно страдал от жары, тем более, что в этот день ему немного не здоровилось. Если бы не это собрание, то Никодим и не вышел бы никуда из своего дома, а возлежал бы на ложе с прохладным сосудом на лбу и пил бы отвары из целебных трав, приготовленные старухой-персиянкой, служившей еще у его отца, которую он вывез из Персии, когда та вылечила его от неизвестной, но опасной болезни, которую не брались лечить лучшие врачи. Никодим огляделся и у ближайшего слуги взял чашу, но уже с гранатовой водой, которую тоже быстро осушил, и отошел поближе к балкону, где веяло свежестью и прохладой от маленького фонтана. Фарисеи и саддукеи были одеты торжественно, по форме. Много было знакомых лиц, которых он встречал на праздниках и собраниях, но были и незнакомые, видимо, прибывшие из отдаленных мест. Его взгляд привычно и устало скользил по лицам собратьев. Он завидовал тем, кто в такую жару настолько себя прекрасно чувствовал, что у них хватало сил что-нибудь обсуждать. К нему было подошел один знакомый фарисей из Хеврона, но разговора не получилось, и тот ушел и присоединился к какой-то группе. «Так нельзя, – подумал Никодим, – нужно взять себя в руки. Ведь впереди еще скучное собрание. Еще немного – и я потеряю сознание». Он вошел в зал, где был накрыт стол. Слуга, стоявший у стола и наполнявший чаши напитками для желающих, подал ему чашу с разбавленным виноградным вином. Никодим выпил вино и почувствовал облегчение настолько, что смог вернуться в зал ожидания. Там он отыскал место на длинной лаве вдоль мраморной панели и сел, обратив лицо к балкону, где завораживающе пела прозрачная вода в фонтане.
– Мир тебе, уважаемый Никодим.
Никодиму стало досадно, что его потревожили, но все же у него хватило сил улыбнуться и повернуться к заговорившему.
– Мир и тебе, уважаемый Феофил.
– Сегодня только и говорят о новом Мессии, – сказал Феофил из Фары и присел на лаву рядом с Никодимом. – Ты ведь был в Иерусалиме на празднике пасхи?
– А ты, Феофил, разве не был?
– Был, но что-то я не стал свидетелем тех страстей, которые тут обсуждают. Кое-что слышал – и только.
– Я тоже только слышал, – ответил Никодим, не желавший обсуждать с этим фарисеем то, что было для него так дорого. – Лучше скажи, кто тот фарисей со светлой бородой? Он мне незнаком.
«Очень интересное лицо, – подумал Никодим. – Как странно, мне кажется, что я его уже видел. Но я его не знаю».
– Тот со светлой бородой? – переспросил Феофил. – Да это же Иосиф из Аримафеи. Он обычно избегает собраний, под различными предлогами отказывается, а тут вдруг приехал. Вероятно, исчерпал все причины для отказа.
– Веселый ты человек, Феофил.
– У нас в Фаре новый Мессия еще не появлялся, так что нам грустить нечего.
– Познакомил бы ты меня с этим Иосифом.
– Если желание твое таково, то нет ничего легче. Пойдем. – Они встали, но остановились, потому что Иосиф, оглянувшись на Никодима, вдруг сам направился к нему.
Иосифу уже было за тридцать лет. Он был не слишком высок, со скуластым мудрым лицом. Большие серые глаза его словно пронизывали собеседника, как два острых меча. На вид строгий и неприступный; необычайного ума, умеющий вести беседы на любую тему, прочитавший много книг, изучивший многие науки, почитатель Платона, Зороастра и древних еврейских мистиков, в душе он был очень добр и мягок. Он любил уединение, но был и активно деятелен, когда кто-то нуждался в его помощи. Ненавидел отрицательные стороны в движении фарисейства, поэтому и избегал собраний. В Аримафее он был человеком очень значительным и уважаемым, к его мнению прислушивались. Поэтому на этот раз Каиафа лично от себя прибавил убедительнейшую просьбу быть на этом собрании. Иосиф сначала отбросил от себя пергамент, но, подумав, все-таки решил посетить дворец Каиафы.
Иосиф подошел к Никодиму и Феофилу и приветствовал последнего.
– Иосиф, – обратился к нему Феофил, – знаешь ли ты фарисея Никодима, прославленного в народе иерусалимском за добрые дела и верно служащего Закону и вере нашей?
– Мир тебе, Никодим, – ответил Иосиф. – Я много слышал о тебе и рад, что теперь узнал тебя.
– Мир и тебе, Иосиф, – ответил Никодим.
Они смотрели друг другу в глаза, и этот взгляд сказал им двоим о многом, словно искра прошла между ними.
Но они не смогли далее продолжить беседу, потому что в эту минуту вышли два служителя Храма и, отворив двери в круглый зал для собраний, пригласили всех присутствующих войти. Когда все заняли места, вошел первосвященник Каиафа в праздничной эфоде в сопровождении нескольких служителей Храма. Он был бледен, глаза его сверкали. Один из служителей подал ему свиток с печатью. Каиафа развернул его, пробежал глазами, свернул его и ткнул в сторону, где его принял один из служителей.
– Вы знаете, какие беспорядки произошли в Иерусалиме и других городах и селениях земли Ханаанской, – начал Каиафа. – Враги нашей веры грозят нам несчастьями и бедствиями Иерусалиму…
«Что это? – не понимал Никодим, вслушиваясь в слова первосвященника. – Кто грозит? Какими бедствиями? Вздор какой-то».
Иосиф Аримафейский сидел рядом с Никодимом и, не глядя на Каиафу, молча и неподвижно слушал первосвященника. Каиафа говорил туманно, общими фразами. Ясно было одно, что он растерян и чем-то испуган. Не называя имен, он говорил о беспорядках, опасности, но тут же предупреждал, чтобы никаких действий ни фарисеи, ни саддукеи, ни служители Храма и синагог не предпринимали. Один из служителей подал ему чашу, и все заметили, как дрожали руки Каиафы.
– Пусть враги нашей веры, – продолжал Каиафа, – грозят нам, пусть. Они бессильны. Бог защитит нашу веру и святой Иерусалим. Встанет народ на защиту нашей веры. А мы, верные служители Закона, должны с презрением, с глубоким презрением, смотреть на врагов наших…
Собравшиеся совсем не того ожидали, поэтому стали скучать, вспыхнули стихийные разговоры на местах, Каиафу уже никто не слушал.
Наконец Каиафа назвал имена нескольких фарисеев и саддукеев, а также членов Малого синедриона. Те вышли, и он удалился с ними для тайного совещания. На этом общее собрание и было закончено. Все стали расходиться, обмениваясь впечатлениями от нелепого, на первый взгляд, собрания.
– Зачем нас собрали? – недоумевал один из фарисеев. – Ты заметил, общие фразы – и ничего конкретного. Ничего не было сказано о новом Мессии. Я был уверен, что нас собрали, чтобы посоветоваться, как нам сообща защитить нашу веру.
– Я думаю, – ответил ему другой фарисей, – сказано немало. У Каиафы есть план, мы же должны делать то, что делали до сих пор – собирать факты против этого Мессии.
– Ты думаешь, Его хотят судить? – сказал третий. – Нет, Его тайно хотят убить. Но это между нами. Главное, чтобы служители Закона ни в чем не были замешанными. Вот об этом нас и предупредил первосвященник…
После тайного совещания, где действительно обсуждался вопрос о том, как тайно убить Иисуса и свалить это убийство на каких-нибудь бродяг, Каиафу вызвал к себе Анна.
– Не расскажешь, зятек, что задумал? – прищурился Анна. Слуга подлил горячей воды в ванночку, в которой старый Анна грел ноги перед сном.
Каиафа смотрел на ванночку, на Анну и молчал.
– Что за собрание за моей спиной? Ответь мне, Каиафа.
– Его надо убить.
– Ага, – сказал Анна и движением руки прогнал слугу, и тот вышел из комнаты. – Мне так и донесли. Каиафа, всему свое время, имей терпение, и пока твои доверенные лица еще здесь, в Иерусалиме, отмени всё. Это не просьба.
Каиафа заскрежетал зубами и вышел…
…Была ночь в начале, когда Никодим и Иосиф шли пешком к дому Никодима. Слуги шли рядом с ними и освещали светильниками дорогу в эту безлунную ночь. Иосиф остановился в иерусалимской гостинице, но в гостиницах сейчас было шумно, так как народ готовился праздновать иудейскую пятидесятницу, [50-й день после иудейской пасхи, день вручения 10 заповедей Моисею. – В.Б.] да и вообще неудобно, поэтому Никодим предложил своему собрату по службе свой дом и своих слуг.
– Странное собрание, – сказал Никодим. – Что ты думаешь о нем, Иосиф?
– Пока не знаю, что сказать тебе, Никодим. Но я думаю, у них ничего не выйдет.
– Почему ты так думаешь? И что не выйдет?
– Это ясно, они хотят Его убить.
Никодим задумался, и несколько шагов прошел в молчании.
– Я знаю, ты видел Его, – сказал Иосиф.
– Тебе кто-то сказал об этом? – обеспокоился Никодим, он постарался припомнить, кто бы мог быть свидетелем той встречи.
– Нет, это видно по твоим глазам. В них есть свет, который я видел у тех людей, которым довелось Его видеть и узнать. Этот свет – отражение Его света.
– Но и многие из Его противников – наших же фарисеев и саддукеев – видели Его.
– Видели, но не увидели, ибо глаза их слепы, и не отражают свет, слышали, но не услышали, ибо уши их заткнуты ветошью.
Никодим немного помолчал.
– А ты, Иосиф, видел Его?
– И да и нет, – ответил Иосиф. – Я видел Его не здесь, не на земле. Я это знаю, хотя и не помню. Здесь же встретиться еще не довелось.
– Знаешь ли, Иосиф, Он мне сказал, что я скоро встречу своего друга, которого знал еще до того, как вошел в утробу своей матери, и который придет с севера в Иерусалим и найдет меня сам.
Иосиф немного помолчал, затем произнес:
– Он сказал так?
– Да. – Затем Никодим добавил со значением: – Ты понял?
– Да, – тихо ответил ему Иосиф.
Глава 14. У Закхея
– Закхей, спускайся скорее. Сегодня Мне надо быть у тебя в доме.
Иисус, улыбаясь, глядел вверх, всматриваясь в густую зеленую бездну старой смоковницы. Многолюдная толпа тесно обступала Иисуса и Его учеников. Они должны были пройти через Иерихон – войти в южные ворота, выйти из западных – и направиться в Самарию. Теперь стало очевидным, что Иисус решил задержаться в этом городе и посетить (об этом с ужасом и некоторой брезгливостью думал Иуда) начальника мытарей. Иисус и Его ученики в Иерихоне были впервые, но, видно, слава о Великом Учителе каким-то образом проникла в этот красивый город. Толпа их сопровождала от самых южных ворот и возрастала с каждой минутой. Тридцатидвухлетний, светловолосый, несколько полный, а главное, невысокий ростом начальник мытарей Закхей чуть не сгорел от нетерпения, любопытства и предчувствия радостного небывалого события, когда ему сообщили слуги о Великом Госте города. Его же попытки пробраться сквозь толпу поближе к проходившим через город гостям не увенчались успехом. Закхей слышал Его голос и шел за этим Голосом, видя перед собой лишь спины высоких счастливчиков, которые могли, благодаря своему росту, видеть Обладателя Голоса. Закхей бежал за Голосом, сам не зная, на что надеясь. Вдруг впереди он заметил высокую смоковницу. Решение родилось мгновенно. Он побежал к ней и быстро взлез на нее по толстым, крепким веткам, дрожа от радостного нетерпения. В эту минуту он не думал о том, что подумают о нем его подчиненные и остальные горожане, послушные плательщики подати. Да его и не видно было в густой листве, а вот дорога, ведущая к западным воротам, просматривалась прекрасно. Наконец он увидел Иисуса…
Обращение к нему Иисуса застало его врасплох. Никак не думал он, что его заметят в такой густой листве, тем более, что Учитель захочет с ним заговорить. Закхей быстро спустился вниз на землю и предстал перед Иисусом, растерянно и восторженно улыбаясь. Его небольшие серые глаза не отрывались от лика Иисуса, сияли счастьем и трепетным восторгом.
– Благодарю Тебя, Господи, что позволил мне недостойному увидеть Посланника Твоего, – наконец произнес Закхей с волнением. – Значит, в доме… Позволь мне проводить Тебя, Равви, в мой недостойный дом.
«Недостойный» дом оказался вполне достойным – трехэтажным с многочисленными балконами и террасами, находящимся в глубине большого пальмового сада.
Ступив на террасу дома, Иисус сказал:
– Ныне пришло спасение дому этому, потому что и он сын Авраама. Ибо Сын Человеческий пришел найти и спасти погибшее.
После приветствия по обычаю Закхей провел гостей в трапезную, где оставил их на короткое время без своего общества, чтобы дать указания слугам. Сразу весь дом пришел в движение: слуги, привыкшие в этом доме повиноваться по первому знаку хозяина, очень быстро накрыли огромный стол для гостей. Сам Закхей словно был в лихорадке: метался по всему дому, не зная уж как лучше принять, угостить, приветить и развлечь столь Высокого Гостя, подгонял слуг, досадовал, что, может быть, что-то не так, а затем замирал в блаженстве и обмякал под ласковым взглядом Иисусовых очей.
Иуда был недоволен. Почему так благосклонен Иисус к неиудеям, а из иудеев избирает «не тех». Вот Закхей иудей, но мытарь, а значит, предатель. Иуда лучше его – он бывший меняла, а значит, заботился о том, чтобы изображения кесаря не оскверняли Храм. Но даже для Закхея у Него нашлось слово, и для каждого из учеников у Него нашлось тайное, только им сказанное слово, а для Иуды ничего. Вот недавно Фома похвалялся, что Иисус сказал ему три тайных слова – целых три! – но таких, что он не может их произнести вслух, так как ученики, услышав их, умрут. Эти слова всегда будут пламенеть в душе Фомы, заключил он тогда. Неужели нет никакой тайны, которую бы Иисус доверил только ему, Иуде? Он перевел ревнивый взгляд с Закхея на Иисуса. И тут вздрогнул так, что рукой задел стоящую перед ним пиалу. Та упала на пол, звеня и подпрыгивая, а ее содержимое обпачкало Иудин хитон. «Ничего страшного», – донеслось до сознания Иуды, словно издалека. Кто-то заботливый, бывший рядом, отряхивал его хитон, но Иуда не видел его. Иуда ощутил внезапный холод в лице и понял, что побледнел: прямо на него ласковыми очами смотрел Иисус. Иуде показалось, что душа его голая, вся наизнанку, вся до самых потаенных глубин озарена проникновенным светом Иисусовых очей так, что не осталось ни одного атома ее не освещенного, притаившегося. Иуда вдруг вскочил с ложа от сильного, невыносимого желания броситься к ногам Иисуса и в судорожном мужском рыдании покрыть Его сандалии, край Его хитона и каждую кисточку Его таллифа жгучими, больными поцелуями. Но он не посмел… Он не Нафанаил и не Петр, сохранившие ребенка в себе, и не Иоанн, который сам ребенок по естеству своему. Велика и бездонна тайна Иисуса, но у Иуды нет перед Ним тайн – и он не смеет.
Казалось, лишь на мгновение Иисус задержал Свой взгляд на Иуде, теперь Он смотрел на других учеников, смотрел на Закхея и смеялся, слушая Закхеев рассказ. Смеялись все, кроме Иуды. До него не доходил смысл слов Закхея. Он пожирал глазами Иисуса. Какой у Него голос! Он говорил тихо, ласково, словно пел, и все слова Его, словно звенья в драгоценном ожерелье, были подобраны одно к одному и проникали глубоко в сознание слушателей, в самый мозг, в самое сердце – от центра Вселенной в центр человека. Что за чудо Его улыбка, Его смех! Иуда часто слышал Его смех. Оказалось, что Нафанаил обладал очень развитым чувством юмора. Он умел рассказывать смешные истории, как и Закхей, и умел в беседе вставить острое словцо, которое заставляло смеяться не только учеников, но и Учителя. Его смех! Так чисто, лучезарно и заразительно смеются младенцы, только что пришедшие в мир из рая, так смеется Солнце, дарующее нам жизнь. И невольные, безмолвные, счастливые слезы хлынули из глаз Иуды; но кто-то раздирал его рот – и Иуда засмеялся…
И смех Иуды утонул в общем веселом добром смехе…
Трапеза окончена…
Где-то вдали слышатся слова Закхея:
– Теперь я вижу, что очень грешен. Господи! Половину имения моего я отдам нищим и, если кого чем обидел, воздам вчетверо…
…Хмурый и как бы разбитый Иуда вышел на террасу. Был десятый час дня [По нашему времени – около 17.30; летом дневные часы были длиннее на несколько минут, чем в дни равноденствий. – В.Б.] и горячий воздух медленно струился, лениво омывая предметы и жителей Земли. Месяц ав только начался, [Ав – (июль-август) – здесь: середина июля. – В.Б.] было очень жарко, но в Иерихоне из-за изобилия деревьев это не так чувствовалось. Многие ученики ушли гулять по городу, на террасе сидели только Левий Матфей с вечными каламом и пергаментом и Симон Кананит, который с аппетитом ел сочный померанец.
– Скажи, Кананит, ты был зелотом? – строго спросил его Иуда.
Симон и Матфей недоуменно переглянулись. В глазах Матфея мелькнула тревога. Матфей, полный, добродушный ученик, поэт в душе, любитель притч и стихов, который совсем недавно восхищался гениальностью строк молитвы-стихотворения «Отче наш», автором которой был Сам Иисус, так любил мир и спокойствие, что нередко брал на себя роль миротворца в спорах и недоразумениях, усмиряя противников то мудрым словом Соломона, поклонником которого он был, то своей простой логикой.
– Что с тобой, Искариот? – усмехнулся Симон.
– Ты был зелотом? – нахмурился еще более Иуда.
– Да что с тобой? – удивился Симон. – Фома так устал ловить за трапезой посуду вокруг тебя, что теперь приходит в себя – в саду гуляет. Да, Искариот, я не ожидал ни такой прыти от тебя, ни такой ловкости от него.
– Не смейся, Кананит. Ты зелот?
– Был зелотом, – спокойно ответил Симон и обратился к своему померанцу.
– Зелоты убивали всех, кто шел против веры, – сказал Иуда. – Убивали даже неверных иудеев.
Симон несколько задержал серьезный, задумчивый взгляд на лице Иуды.
– Кто не хочет освобождения своей земли от чужеземцев? Кто в нашей стране не хочет восстановления Израиля? – медленно сказал Симон. – Но убийство своих соотечественников, даже если они молятся другим богам, не по мне. Я сам не иудей, а израильтянин, но иудейской веры. Я был очень молод и хотел убивать только римлян. Зелоты обманули меня. Теперь я знаю, что кровью не купить власть.
– Ты перестал верить в кинжал и меч? – спросил Иуда, возлегая подле Симона.
– Кто возьмет в руки меч, от меча и погибнет, так учит нас Иисус. Разве две тысячи зелотов не были казнены на галилейских холмах?
– Как же купить власть, по-твоему?
– Если бы я не был когда-то зелотом, может быть, я и теперь думал бы, что власть – вопрос политики и права, а право определяется часто силой и оружием. Может, я до сих пор делил бы людей на хороших и плохих. Но я видел кровь израильтян, эллинов, иудеев. Мир обманут – власть понятие морали.
– Как так? – не понял Иуда. – Ты стал философом?
– Для людей до Иисуса власть и насилие были одно. То есть власть – это царство удовольствий для властителей и принуждение, несвобода для подчиненных. Один повелевает, другой вынужденно подчиняется. Такая власть – понятие права. Прав тот, кто властвует и неправ тот, кто в подчинении. Такое понятие о власти есть величайшее зло, ибо она покупает мерзкие удовольствия властителей за слезы и кровь угнетенных людей, у которых отобран один из величайших даров Бога – свобода выбора. Ни один человек не посмотрел на власть как на понятие нравственное. Поэтому все властители этого мира, даже те, кто вначале хотел блага, не осуществили истинной власти на земле. Человеческая природа, отравленная яйцехоре, и логика правовой власти быстро приводили к насилию как закону власти. Строгость, бич и меч, подкуп, запугивание, система наказаний – методы такой власти, чтобы добиться покорности и послушания. Даже мудрый Соломон, – добавил шепотом Симон, чтобы его не услышал Матфей, – ошибался. Он, например, утверждал родительскую власть на насилии: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына, а кто любит, тот с детства наказывает его». Но любовь и насилие несовместимы, как несовместимы аромат и зловоние. Учитель наш сказал, что власть и любовь должны быть одно. Итак, власть понятие морали.
– Значит, Иисус должен стать нашим царем и восстановить Израиль, утвердить иудейскую веру, – сказал Иуда, проговаривая свои мысли вслух. – Почему Он отказался от трона в окрестностях Вифсаиды? Почему в Десятиградии Он накормил четыре тысячи греков семью хлебами? Почему не пойдет и не возьмет трон Давида?
– Учитель знает, что делает, – ответил Симон. – С Ним Бог-Отец, с Ним Истина.
Подошли троюродные братья Иисуса по плоти. Иуда Иаковлев по прозвищу Фаддей и Иаков Алфеев. Их юные лица были радостны. Они прошли в глубь террасы и как бы спрятались за кадкой с карликовой пальмой. Оттуда иногда доносился их детский шепот и взрывы негромкого смеха.
Иуда, когда они проходили мимо него, лишь скользнул невидящим взглядом по «этой зелени». В его мозгу вертелся вопрос, вернее, два вопроса, но его внутренний голос посоветовал ему поостеречься и продолжить разговор в прежнем русле. Но язык его подвел: хотя заветных вопросов с него и не слетело, но Иуда почему-то спросил Симона:
– А Иаков, сводный брат Иисуса, тоже Его ученик?
– Иаков, сын Иосифа-плотника? – уточнил Симон. – Да, можно сказать, ученик… Да и остальные его сыновья и дочери ученики Иисуса.
– А сколько у Иосифа детей от первой жены? – удивленно спросил Иуда.
– Четыре сына и две дочери – Иаков, Иуда, Иуст, Симон, Ассия и Лидия. Иаков самый старший. Он теперь уже старик совсем. Когда в мир родился Учитель, все дети Иосифа уже были взрослыми и жили отдельно. Иаков же с рождения был посвящен в назореи. [Назореи (ессеи) – представители одной из трех иудейских сект. Они не вступали в брак, не ели мяса, рыбу, ели пищу, приготовленную на жарком солнце. Учение их испытало сильное влияние зороастрийской религиозной мысли. В общине ессеев воспитывался и маленький осиротевший Иоанн Креститель. – В.Б.]
– Да, так ты утверждаешь, что власть и любовь должны быть одно?
– Не я утверж…
– Это неважно, – перебил Иуда. – Мне не понятно, что такое любовь?.. и что тогда власть? Вот Соломон любовь к сыну измеряет розгой. Точного бы определения, а то размыто всё как-то.
– Власть – это деятельная, ответственная любовь, сила любви, – сказал Симон и потянулся рукой к вазе за новым померанцем. – А вот любовь…
– Не тяни, Кананит. Любовь – это…
– Понимаешь, Искариот, любовь это, когда себе скорее руку отгрызешь, чем причинишь страдание ближнему своему, когда в геену огненную спускаешься, чтобы своим телом оградить ближнего от огня, когда, себя не жалея, радость и благо несешь ближнему… Вот Соломон розгой измеряет родительскую любовь к сыну, а чем измерена родительская любовь в Иисусовой притче о блудном сыне? Вернулся непутевый блудный сын и получил от родителя своего вместо упреков и тумаков, слезы радости родителя о возвращении и роскошный обед как знаки любви. Любовь – это не намерения, а поступки. Вот назови мне хотя бы одного правителя, князя, царя, – сейчас или в прошлом, – который бы так относился к людям. Ибо людям мешают жить две ложные веры – вера в доброго царя и вера в жестокого Бога.
– Так вот я же и говорю об этом!.. – воскликнул громко Иуда, ударив себя в грудь кулаком. – Только Иисус…
– Мы только что такое видели! – воскликнул взбежавший на террасу Нафанаил Варфоломей. Он прислонился к колонне, чтобы отдышаться. Щеки его горели.
Следом за ним подошел спокойный с виду Филипп.
– Что случилось? – спросили Симон и Матфей. За пальмой в кадке тоже притихли.
– Мы с Филиппом, – сказал Нафанаил, – гуляли в окрестностях Иерихона…
– Неужели взалкали? – перебил с усмешкой Иуда.
– От глотка холодного вина не отказались бы, – ответил Филипп, возлегая на скамейке террасы.
– …не доходя до одного селения, – продолжал Нафанаил, – мы увидели мужчину средних лет, который нес на руках большого пса с окровавленной головой.
– А я было подумал!.. – разочарованно пробормотал Иуда.
– Мы его спросили, – продолжал Нафанаил, – что произошло и не требуется ли помощь…
– Ну и, конечно, ты вылечил пса, – усмехнулся Иуда.
– Легче исцелить пса, чем иного льва, – отмахнулся Нафанаил и продолжил: – И вот что он нам рассказал:
Он – одинокий человек, и уже несколько лет его дом стережет большой пес. Сегодня мужчина подумал, что пес его уже старый и плохо ему служит, поэтому решил утопить старого пса, а себе взять молодого. Повел он пса к реке, посадил в лодку и отплыл на середину реки, где глубже. Тут он выбросил пса в реку, а сам повернул к берегу. Увидев, что пес не собирается тонуть, а плывет за лодкой следом, он с силою ударил пса веслом по голове, чтобы оглушить его, но вдруг сам потерял равновесие и упал за борт лодки, а лодку подхватило течение. Мужчина не умеет плавать. Первые мгновения он барахтался в воде, кричал о помощи, но понял, что это конец и смиренно отдался реке. Теряя сознание, он почувствовал, что кто-то схватил его за рукав одежды и тащит куда-то. Очнулся он на берегу, а рядом сидел его старый пес, только что спасший ему жизнь.
– История интересная, – равнодушно пробормотал Иуда. – Ну и что?
– Я поражен силой любви этого пса. Хозяин его предал, хотел убить, – мол, старый стал, плохо служит ему, – даже окровавил псу голову, а пес его спас. Редкий человек способен на такую любовь, – ответил Нафанаил.
– Какая там любовь? – отмахнулся Иуда. – Обыкновенная глупая собачья преданность. Собаку бьешь, а она тебе руку лижет. Животные глупые и не способны на чувства.
– К сожалению, многие люди не способны на чувства, – сказал со своего места Филипп. – Вот где были чувства этого хозяина, когда он решился на такое да еще и исполнил? Я тоже думаю, что псом двигала любовь, а не преданность раба. Животные – создания Божьи, и они достойны нашего уважения. В данном случае животное оказалось морально выше человека. Еще великий философ Платон говорил, что «нельзя допускать, чтоб птицы и звери имели нравственное превосходство перед людьми». Вот так он пристыдил людей. Так что человеку есть над чем задуматься и над чем работать.
– Снова Платон, – устало-презрительно проговорил Иуда. – Конечно, он ведь тоже грек, как и ты.
– А ты, Искариот, имеешь что-то против эллинов? – ласково спросил Филипп.
Иуда одним беглым взглядом окинул мощную фигуру грека-ученика, рассчитал мгновенно, насколько милостив к его лицу будет кулак Филиппа, и благоразумно отступил:
– Я говорю, что каждый поддержит своего земляка, – промямлил Иуда. – Чувство родины – сильное чувство.
– Я с тобой согласен, – понимающе улыбнулся Филипп.
– А я не согласен, – вдруг сказал Симон Кананит. – Не согласен, что редко какой человек способен на такую любовь. Человек создан по подобию Божьему, а значит, каждый человек способен на сильную любовь. Другое дело, что человек забывает об этом Великом Подобии, ленится понять Бога и довериться Ему; для многих людей сейчас князь мира сего понятнее, а для чувства трудиться нужно. Животные, как дети, живут в полном доверии к Богу, поэтому и кажутся нам нравственно выше нас. Вот, Искариот, я говорил тебе о любви, много раз повторяя слово «ближний». Помнишь, как Учитель нам объяснял, кто такой ближний, когда Он рассказал нам притчу о добром самарянине? А у тебя, видно, ближний тот, кто иудей, а остальные люди – дальние. Да, я был зелотом, видел рядом с собой людей, словно обезумевших от проливаемой крови, – им было мало крови. Они требовали еще и раздражались, когда не было кого убивать. Я зарекся убивать даже римлян. И овода не убью, который из меня будет кровь сосать, а вежливо его отстраню. Для меня теперь все ближние, потому что все хорошие, просто несчастные – они Истины не знают.
– Твое право, – уклончиво сказал Иуда, немного помолчав.
– Тот, кто стал свободным из-за знания, – из-за любви раб тех, кто еще не смог подняться до свободы знания, – сказал Филипп.
Иуда с удивлением посмотрел на Филиппа, но скоро его взгляд стал презрительным.
«Значит, власть и любовь – одно, а любовь – это рабство? Тот, кто владеет Истиной, тот раб тех, кто не знает Истины, то есть тех, кто недостоин. Нет, тут что-то не так, ибо получается, что царь – раб недостойных. Софизм, как говорят греки, – думал Иуда. – Какие же тайные слова Он им наговорил, что они смеют так рассуждать?»
