Владислава Григорьевна Биличенко
Нисшедший в ад
Иуда увидел шедших по каменной, аккуратно подметенной дорожке сада Иисуса и Закхея. Они шли рядом и беседовали. Ревность уколола Иуду. Если бы Иисус поговорил с ним, Иудой, наедине…
Но когда Иисус и Закхей приблизились к террасе, Иуда едва подавил в себе желание броситься наутек; ему захотелось как-то стушеваться, стать незаметнее. Он взглянул на Иисуса и теперь его бросило в жар, – Иисус задумчиво смотрел на Иуду. Затем Он отвернулся для того, чтобы что-то ответить Нафанаилу.
Подошли другие ученики и все вошли в трапезную, где по распоряжению Закхея уже был накрыт стол к ужину. Во время ужина Иуда еще раз поймал на себе взгляд Учителя. «Что это? – думал Иуда. – В гляделки мы с Ним играем, что ли? Может, Он готовит меня к какому-то важному разговору? Может, и я дождался тайного слова?»
Для кого на вечерней беседе говорил эти слова Иисус?
«Кто не дверью входит во двор овчий, но перелазит инде, тот вор и разбойник. Входящий дверью есть пастырь овцам: ему придверник отворяет, и овцы слушают голоса его, и он зовет своих овец по имени и выводит их. И когда выведет своих овец, идет перед ними, а овцы за ним идут, потому что знают голос его. За чужим же не идут, а бегут от него, потому что не знают чужого голоса.
Я есмь дверь: кто войдет Мною, тот спасется, и войдет и выйдет, и пажить найдет. Я есмь пастырь добрый: и знаю Моих, и Мои знают Меня. Есть у меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привесть, и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь».
Чать вторая. Катастрофа. Выход
Глава 15. Гора Фавор
Милая их сердцам Галилея встретила Иисуса и Его учеников бушующей зеленью своих долин и холмов, и стали стираться в их памяти каменистые пыльные дороги Иудеи и Самарии. Много чего было. Но запомнилось им одно забавное приключение, взволновавшее учеников. Случилось это, когда Иисус и Его ученики, выйдя из Иерихона, где их порадовал своей верой начальник мытарей Закхей, направились через пустынное место в Самарию. Из зарослей, мимо которых проходили они, неожиданно вышла на тропинку львица. Может быть, она сбежала из римского цирка, а может, где-то неподалеку развлекались охотой римские аристократы. В глазах львицы сверкнула ярость, а морда ее была испачкана чьей-то кровью. Ученики, по правде сказать, струхнули, растерялись и отступили на шаг, не зная, что им делать. Но тут выступил вперед Петр.
– Позволь, Господи, я придушу ее своими руками.
Иисус взглянул на Петра, и Петр понял этот взгляд и, смутившись, отступил.
– Не бойтесь, – сказал ученикам Иисус. – Она не причинит вам зла.
Затем Он обернулся к львице и сказал ей:
– Я помогу тебе. Веди.
И тут только ученики увидели, что никакой ярости в глазах львицы не было, и она глядела на Иисуса, как преданная собака смотрит на своего хозяина. Львица повернулась и вошла в заросли. Иисус последовал за ней. Ученики немного постояли и тоже прошли в заросли вслед за Учителем. Они увидели, что на примятой, обрызганной бурой кровью, траве лежал окровавленный мертвый львенок-подросток, пронзенный стрелой. Львица обнюхала свое мертвое дитя и тоскливо поглядела в очи Иисуса. Он присел, сломал кончик стрелы и вынул ее из тела. Затем провел рукой от головы львенка до его хвоста, и ученики увидели, что кровь на его шерсти исчезла, львенок пошевелился, открыл глаза и поднялся на слабые еще, дрожащие толстенькие лапки. Львица лизнула своим широким розовым языком руку Иисуса, а затем стала облизывать свое ожившее дитя. Так их и оставили – мать и дитя, и пошли дальше по дороге в Самарию.
Теперь же, когда они шли уже по Галилее, ученики припомнили этот случай и немного посмеялись над Петром, который хотел тогда сразиться со львицей, чтобы защитить Учителя.
У подножия горы Фавор Иисус остановился.
– Скажите, – обратился Иисус к ученикам, – за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?
Ответил за всех Иоанн:
– Я слышал: что одни почитают Тебя за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию или одного из пророков.
– А вы за кого почитаете Меня?
– Ты – Христос, Сын Бога Живого, – прогремел басом Петр.
– Блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий в Небесах. И Я говорю тебе, ты – Петр, [Иисус дал прозвищу Симон Ионина новое значение. – В.Б.] и на этом камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. Я дам тебе ключи Царства Небесного. И что свяжешь на земле, то будет связано на Небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на Небесах. Но о том, что Я – Христос, никому не говорите. Скоро тот день, когда тайное стает явным. Будьте готовы и истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем.
И поняли ученики, что уже скоро, может быть, лет через двадцать-тридцать, начнется Великое Преображение Земли, которое обещал им Иисус.
Уже к вечеру ученики также поняли, что их целью и была гора Фавор. Но Иисус не торопился что-либо им объяснять, и ученики ждали. Так прошло шесть дней. В эти дни они не проповедовали, не исцеляли, и редко сообщались с другими людьми. Иисус часто удалялся от них, чтобы побыть наедине, и ученики были предоставлены самим себе. Петр и Филипп нередко состязались в силе, но когда им это надоедало, то они шли в ближайшее селение, где можно было достать хорошего старого виноградного вина. Все остальные занимались кто чем, а часто попросту скучали или говорили между собой ни о чем.
– Мне кажется, – говорил, например, Фома, – что финики в Наине намного вкуснее, чем в Даврафе. – Кивал он головой в сторону горы Фавор, давая понять, что там, за горой, есть город Давраф.
– Ты в Тивериаде, вероятно, не был, вот где финики самые вкусные, – отвечал, например, Иаков Зеведеев…
И так далее.
А вот Иуда не находил себе места. От скуки и оттого, что он не видел теперь Иисуса, он ни с того ни с сего подружился с Фомой, и они стали вместе ходить за провизией. Но это еще ничего. Осторожный с учениками Иуда вдруг совершил ужасную глупость, в которой и упрекал себя: он поссорился с отроком Иоанном Зеведеевым. А случилось это так:
Иоанн был самым юным из учеников, но считал себя взрослым, и поэтому иногда позволял себе несколько резковатые выпады по отношению к другим ученикам. Но все ему прощали эти выходки, списывая такое поведение на его возраст. Ведь все были отроками. А Иуду это задело. Однажды они возлежали на траве и ужинали. Иоанн резко ворвался в разговор Иуды и Фомы и даже сумел сделать Иуде замечание, несдержанно и при всех. Иуда отвернулся и сделал вид, что не считает Иоанна достойным его ответа. В душе же решил проучить «мальчишку» наедине. Улучив минуту, когда Иоанн был один, он подошел к нему и сказал:
– Послушай меня, отрок, негоже встревать во взрослый разговор, в котором ты ничего не понимаешь. Ты в таком возрасте, что тебя еще, как младенца, можно по одному месту шлепать.
Сказал и хотел уже уйти, решив, что он достаточно обидел Иоанна. И действительно, черные глаза Иоанна обиженно блеснули и в них вспыхнул гнев.
– Я такой же ученик, как и другие, и имею право свое слово сказать, несмотря на мой возраст. И тебе, Искариот, придется считаться и со мной, как и с другими.
Иуда обернулся и взглянул на Иоанна. Красота Иоанна вдруг резанула по сердцу Иуды. Как уже было сказано, Иуда любил красоту и уважал ее, но не такую, которой обладал отрок Иоанн. В общем, все ученики Иисусовы были, как на подбор, статны и красивы. Но особенными красавчиками считались Нафанаил и Иоанн Зеведеев. Но если первый обладал милой красотой, на которой отдыхал утомленный глаз и которая самому обладателю обходилась в жизни дорого и была в тягость, поскольку именно такие красавцы почему-то были неудачливы в личной жизни и часто оставались сами с разбитыми сердцами, то у Иоанна была иная красота – живая, пылкая, задорная, броская, волнующая и, если можно так сказать, уже уверенная в себе, несмотря на еще нежный возраст Иоанна; красота, которая, если к ней добавить хорошую обеспеченность, разбивала много женских сердец и которая давала ее обладателю много преимуществ в жизни, как в личной, так и по линии карьеры. Иуда решил не просто обидеть Иоанна, а даже унизить его.
– Благодари Бога, что ты из избранных и Иисус позвал тебя. Судьба капризна, и ты мог стать рабом в римском доме. А ты знаешь, что делают в Риме с такими красивыми, но бедными мальчиками твоего возраста? Вдруг бы тебя заметил не Иисус, а какой-нибудь богатый римлянин?
Иоанн весь вспыхнул от этих слов, он чувствовал, что краснеет, и злился не столько на Иуду, так обидевшего его, сколько на себя за то, что он молод и не может еще управлять своими чувствами. Дрожащими губами, плохо сдерживая гнев, но стараясь говорить гордо и насмешливо, он ответил:
– То, о чем ты, Искариот, говоришь, меня не касается. Я не «бедный мальчик», мой отец Зеведей – хозяин многих лодок; к тому же, я не язычник, я иудейской веры, а Писании сказано, что это мерзость перед Богом. Римляне уважают нашу веру.
Иуда тихо засмеялся.
– Если бы все соблюдали законы да оглядывались на всякое там уважение, то в мире не было бы преступников. Тем более, что ты не иудей, а галилеянин.
– Я твои слова о богатом римлянине тебе запомню.
Иуде вдруг стало смешно.
– Запомни, мальчик, запомни. Пока римляне на нашей земле, всякое может случится с такими… красавчиками.
Иуда, договорив эту фразу, снова почувствовал приступ злобы, поэтому решил оборвать этот странный разговор и поторопился уйти от Иоанна. Иуда уже жалел о своей несдержанности, о том, что позволил себе связаться «с этим младенцем».
У Иуды остался осадок от этой глупой ссоры и на следующий день; и когда они с Фомой шли рядом по извилистой тропинке в долину, где виднелось какое-то небольшое селение, Иуда еще хмурился, морщился и плевался.
– Ты слышал, что об Иисусе сказал Петр? – вдруг спросил Иуда у Фомы.
– Ты о том, что Иисус – Христос, Сын Бога Живого? – сказал Фома.
– Об этом я тебя и спрашиваю. Ты всегда такой задумчивый. О чем ты думаешь?
– О чем и все.
– Но ты, именно ты, о чем думаешь? – допытывался Иуда. – Ты, вероятно, уже и позабыл, о чем я тебя спросил.
– Нет, не позабыл, – ответил Фома.
– А я задал тебе два вопроса, – Иуда насмешливо посмотрел в серые глаза Фомы. Но Фома невозмутимо выдержал этот взгляд.
– Тебе по порядку ответить? – серьезно спросил Фома.
– Сделай милость, не томи.
– Я слышал то, что сказал Петр, и он сказал правду. Вот об этом я и думаю.
– А как ты знаешь, что Петр сказал правду?
Иуда остановился. Остановился и Фома.
– Потому что его слова подтвердил Иисус.
– Но Иисус это сказал Сам о Себе. И ты веришь Иисусу? Скажи, Фома.
– Иуда, я иногда тебя не понимаю, – сказал Фома, и стал рассматривать Иуду, словно видел его впервые.
– Иногда? Значит, в основном понимаешь?
Фома не ответил и пошел дальше по тропинке. Иуда нагнал его.
– Вот что, Фома, ты никогда не поймешь, что у меня здесь. – Иуда странно поглядел на Фому и ударил себя несколько раз крепким, жилистым кулаком по открытой, поросшей рыжим волосом груди: – И тебе я этого не скажу, слышишь?
Фома даже отступил на шаг назад и беззлобно, так как сердиться совсем не умел, задумчиво смотрел на взволнованного Иуду. Тот, когда горячился, очень размахивал руками, что завораживало, и жесты его были резкими, энергичными. Рыжие брови чуть приподнимались у основания и чуть сходились над переносицей, возле внешних уголков глаз собирались мелкие морщинки, нижние веки вздувались, глаза чуть прищуривались и метали зеленые искры, причем смотрели с такой болью, словно Иуде наступили на мозоль, а верхняя тонкая губа болезненно змеилась. Наглядевшись на Иуду, Фома произнес с некоторым удивлением:
– Ты никогда раньше так не говорил!..
– Так ты веришь Иисусу? – грозно спросил его Иуда.
Фома молчал.
Иуда схватил Фому за плечо и в бешенстве прошептал ему в ухо:
– Веришь?..
– Ты сумасшедший, – сказал Фома и оттолкнул руку Иуды. – Конечно, верю.
– Точно веришь? – уточнил Иуда.
– Точно, – серьезно ответил Фома.
– Верь, Фома, верь, – вдруг усталым и тихим голосом сказал Иуда. – Пошли, чего стоишь? – И сам пошел дальше, не оглядываясь и не заботясь о том, идет ли за ним Фома. А Фома шел и размышлял о странностях Иуды.
– Жаль, что ты так молод, Фома.
– Что ты сказал, Иуда? Я не расслышал.
– Ты хотел бы съесть мяса? – вдруг спросил Иуда.
– А разве можно есть живых? – спросил Фома.
– Зачем есть живых? Их можно убить и съесть уже мертвыми… Пасху ты ешь, Фома?
– Когда-то ел. А теперь, когда мы с Иисусом, мы поняли, что всё живое создал Бог, и животные наши братья. Их есть нельзя.
– Неужели вы в праздник пасхи не ели козленка?
– Нет, не ели… Но ты же, Иуда, на пасху уже был с нами. Ты сам видел, что мы не ели козленка.
Иуда усмехнулся.
– Вот видишь, – загадочно сказал Иуда и поднял палец кверху. – Значит, только с Иисусом ты понял, что всё живое создал Бог. А до Иисуса что ты думал? Что всё живое создал дьявол? Поэтому и ел козленка на праздник? Я тебя правильно понял, Фома?
– Ты, Иуда, странно мыслишь, – отметил Фома.
– Это оттого, что я долго не ел мяса.
Фома молчал, и Иуда продолжил:
– Что мы будем есть вечером?
– Как обычно: хлеб, плоды и вино. Еще нужно достать меду.
– Тогда пойдем в то нижнее селение.
Вечером того дня ученики ужинали молча. Иисуса с ними все еще не было: Он молился на горе.
На следующий день Иисус взял с Собой троих учеников: Петра, Иакова и Иоанна Зеведеевых, и они пошли на гору. Все остальные ученики остались внизу, у подножия Фавор. Иуда завистливо смотрел вслед ученикам, ушедшим с Иисусом. Он не замечал прохлады раннего утра, не зяб, как другие. Он стоял неподвижно и думал о том, почему же Иисус его не взял с Собою, разве он, Иуда, не всю свою кровь до капли готов пролить за Него, разве не он всю свою жизнь ждал Его и верил.
– Ты сказал неправду, Иуда, – вдруг подошел к нему Фома. – Ты сказал, что Иисус Сам о Себе говорил, что Он – Христос. Но об этом свидетельствует Отец наш Небесный и Он открыл правду Петру. Учитель лишь подтвердил слова Петра.
– Что? – очнулся Иуда и с недоумением поглядел на серьезного спокойного Фому. Потом он понял и кривая усмешка показалась на его тонких губах, а обычно серые глаза его сверкнули зеленью.
– И это ты, Фома, столько думал о том, что мне ответить?
Тем временем Иисус и ученики достигли вершины горы. Иисус обернулся к ученикам, и они увидели, что лик Его посветлел и стал подобен полуденному летнему солнцу, а Его голубой хитон стал такой белизны, какую и не встретишь на земле. Ни Петр, ни Иаков, ни Иоанн не могли и после объяснить своих чувств в эту великую минуту. Небо задрожало и поплыло, и рядом с Иисусом в вышине они увидели двух мужей. Никто не говорил им об этом, но почему-то они знали, что эти мужи – Илия и Моисей. Иисус разговаривал с ними на каком-то непонятном языке. Только это дошло до сознания учеников. Вдруг белое облако осенило их и в сердцах своих они услышали слова: «Это Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение. Его слушайте». Ноги их сами подогнулись, и они упали на землю…
Невозможно, немыслимо передать человеческими словами разговор небожителей дословно. Можно лишь попытаться определить смысл его. На земном языке разговор Иисуса с великими мужами был таков:
– Воля демона государственности Иудеи уже полностью подчинена воле черного исполина – сатаны Земли. Поэтому на земле среди вождей еврейства Ты, Господи, можешь встретить только убийц Своих. Демоны других государственностей тоже восстали и активно помогают Иудее. Черный исполин лично наблюдает за ходом событий, он попросил помощи у Люцифера – великого демона Вселенной, – сказал Моисей.
– Что можно сделать, друзья Сердца Моего? – спросил их Иисус.
– Силы наших братьев истощены, – сказал Илия. – Сил Света Земли не хватает, чтобы сдерживать натиски демонов из преисподних. Твоя, Господи, Миссия может оборваться в любую минуту. Ты знаешь, Господи, что Отец наш Небесный даровал всем нам свободу выбора, и поэтому Он не может сковать волю демонов, которые, к сожалению, стали таковыми, когда предали Отца своего и нашего.
– Итак, у Меня нет времени, – сказал Иисус. – Мне нужно еще хотя бы четыре десятка лет земной жизни, чтобы подготовить Свою плоть к трансформе и на глазах мира вознестись на небо, как Я обещал многим. Только так Я могу победить закон смерти и освободить от него людей, затем животных и растения. А теперь Мне и Самому придется умереть. Вот почему Мне тревожно было в последние дни… Я могу отдалить час Моей смерти?
– Господи, берегись Иерусалима. – Это были последние слова Илии.
Небо замкнулось.
– Встаньте и не бойтесь, – сказал Иисус ученикам, всё еще лежавшим на земле.
Иисус уже был прежним, таким, каким Его знали ученики. Петр, Иаков и Иоанн были молоды и не искушены, они и не заметили тени печали в лике Иисуса.
– Господи! – восторженно вскричал Петр. – Хорошо нам здесь было. Если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илие.
– Никому не говорите, что здесь видели, пока Сын Человеческий не воскреснет из мертвых, – сказал Иисус и пошел по узкой тропинке вниз.
Ученики тогда не поняли этих слов. Ведь Учитель много раз говорил им, что Он не умрет, а вознесется на небо через много лет, да и они, как Его ученики, не вкусят смерти, а вскоре и все люди не будут знать ее, ибо изменятся законы на земле. Для этого и пришел Христос на землю. Они лишь поняли одно: что говорить о том, что они видели на вершине горы Фавор, никому не следует.
Ученики догнали Учителя и Иоанн спросил:
– А вдруг кто-нибудь из селения фаворского видел то, что видели мы?
– Никто, кроме вас, этого не видел.
– Учитель, почему книжники говорят, что Илия должен прийти прежде Тебя? – спросил Иаков.
– Правда, Илия должен прийти прежде и устроить всё, – ответил Иисус. – И Я говорю вам, что Илия уже пришел, но не узнали его, а поступили с ним, как хотели, так и Сын Человеческий пострадает от них.
Во второй раз Иисус сказал ученикам о Своей печали, но и теперь они не услышали Его. Сейчас им было хорошо, как всем ученикам, которые дали верный ответ учителю своему: ведь они поняли, что Илия, которого они только что видели, – это Иоанн Креститель. «Да, воскресение, – думал Иисус, спускаясь с учениками с горы Фавор. – К этой трансформе Я буду готов только через год. Тогда будет возможно и вознесение, но уже не на глазах всего мира. И закон смерти еще будет долго царить на этой земле. Но только так Я смогу хотя бы что-нибудь сделать для этого несчастного мира. Один год нужно избегать Иерусалима».
Когда они спустились с горы, к Иисусу подошел Матфей:
– Учитель, там пришел из Даврафа человек и привел к нам своего бесноватого сына, который то в огонь, то в воду бросается. Мы попытались изгнать бесов, но у нас ничего не вышло.
– Снова бесы! – тихо и устало произнес Иисус. – О, род неверный и развращенный! Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас? – И громко сказал: – Приведите его сюда.
Мальчика привели, больного, худого, взъерошенного, с ожогами на щеке и руках.
– Выйди вон, – сказал Иисус бесу.
Мальчик задрожал, изо рта его побежала пенистая слюна, затем он вздрогнул и осмысленным, ясным взором взглянул на Иисуса. После ученики спросили Учителя, почему же у них ничего не вышло, почему они не смогли изгнать этого беса.
– По неверию вашему; ибо истинно говорю вам: если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «Перейди отсюда туда», и она перейдет, и ничего не будет невозможного для вас. Но этот род бесов изгоняется только молитвой и постом. И вот что еще хочу сказать вам, – в третий раз заговорил Иисус о печальном, о страшной трагедии, о катастрофе, – Сын Человеческий предан будет в руки человеческие и убьют Его, но в третий день Он воскреснет.
Ученики переглянулись. Но и в третий раз смысл этих горьких слов вполне, по-настоящему, не дошел до сознания учеников, так как эти слова противоречили всему тому, что раньше говорил Иисус.
– А где Иуда? – вдруг спросил Иисус.
Ученики огляделись, но Иуды с ними не было. Поглядели на Фому.
– На меня не смотрите. Я не знаю, где он, – ответил на взгляды Фома.
А Иуда ушел еще до возвращения Иисуса с Петром и сынами Зеведеевыми с горы Фавор. С горькой злобой он поглядел на гору, погрозил ей зачем-то кулаком и, пользуясь тем, что прочие ученики были заняты безуспешными попытками изгнать беса из мальчика, незаметно для них подался в город Анахараф, находящийся в двух часах ходьбы к юго-востоку от горы Фавор. В город он вошел к полудню, усталый и злой. Приобретя на базаре большой сосуд с вином, он удалился в безлюдное место за городской стеной и впервые в жизни напился пьян. Дальнейшего он сам потом не помнил. Но когда он очнулся, то увидел рядом с собой спящего оборванца, от которого сильно разило вином. Иуда попытался приподняться, но почему-то деревья вдруг запрыгали и затанцевали: они сдвигались влево, а затем возвращались на свое место, и Иуда понял, что у него страшно болит и кружится голова. Он брезгливо тронул оборванца за руку.
– Просыпайся. Ты кто?
Тот промычал что-то во сне. Но Иуда был настойчив, и все-таки разбудил его. Тот поднялся, несколько раз поморгал и сел на траве. Волосы на голове его и борода были всклокочены.
– Ты кто? – повторил свой вопрос Иуда.
– Еще вино есть? – хриплым голосом спросил тот.
– Ты – пьяница? – спросил Иуда.
– Я – нищий, – почему-то с гордостью ответил тот.
– Ясно, что нищий, если ты пил мое вино, – сказал Иуда. – Назови свое имя.
– Ты сам мне предложил вина. А имя мое Вефиль.
– У тебя не может быть такого имени. Вефиль означает «дом Божий». А ты – нищий и бродяга.
– Ты сам нищий и бродяга, – ответил Вефиль.
– Может, ты и прав, – задумчиво сказал Иуда и, с трудом поднявшись на ноги, пошел, пошатываясь, мучимый ужасной головной болью, прочь от Вефиля. Когда Иуда оглянулся, то увидел, что Вефиль, как бездомная собачонка, бежит за ним, странно подпрыгивая при каждом движении. Иуда остановился и стал его рассматривать. На том была одета какая-то неопределенного цвета рванина, что и одеждой назвать было грешно. Ноги босые и черные, волосы серые от пыли, а лицо до того грязно, что цвет кожи определить было очень трудно и даже черты лица казались неопределенными, размытыми.
– Сколько тебе лет? – спросил Иуда, так как не смог определить его возраста.
– Пятьдесят, – ответил Вефиль. И тут только увидел Иуда, что его маленькие глаза – голубого цвета. Почему-то Иуде его стало жалко.
– Пойдем, куплю тебе вина, – сказал ему Иуда.
Они вошли в какую-то гостиницу и Иуда купил к вину бедному Вефилю немного хлеба и жаркого. Самого Иуду тошнило и он, не привыкший к большому количеству вина, с отвращением смотрел и на вино и на еду, которую с жадностью поглощал вновь охмелевший и повеселевший Вефиль.
– Выпей вина, и тебе весело станет, – говорил Вефиль с набитым ртом.
Иуда все же сделал несколько глотков, хотя ему и было противно. Вскоре серый туман перед глазами рассеялся, и головная боль прошла, и Вефиль уже казался Иуде забавным и некоторое время он слушал его болтовню с интересом.
Но после он сказал, почувствовав, что нужно прекращать такие развлечения:
– Мне надо возвращаться и я не могу тебя таскать за собой.
Вефиль так жалко посмотрел на Иуду, что последний пожалел, что вообще связался с этим нищим.
– А как же я?
– Сегодня ты поел, и монеты звенят у тебя в суме – не пропадешь. А мне пора, – Иуда поднялся и пошел к выходу.
Но Вефиль шел за Иудой, бедный и несчастный. И так уже час они шли.
– Ты живешь в Анахарафе? – спросил его Иуда.
– Я нищий, у меня нет дома, – ответил Вефиль.
– Может, ты врешь, что ты – нищий. Что тебе нужно от меня?
– Я ни разу в жизни не солгал, – просто сказал Вефиль.
– Ты знаешь, куда я иду? – спросил Иуда.
– Знаю…
Иуда остановился и с новым любопытством осмотрел Вефиля.
– Ты пророк? – усмехнулся Иуда. – Я вчера что-то сказал тебе?
– Ты вчера много говорил и бранился, и мне тебя стало жалко…
– Тебе – меня? – удивился Иуда. И, помолчав, спросил вдруг: – Я о Нем говорил?
Вефиль смотрел на пыльную дорогу и блеклую траву, выжженную солнцем и истоптанную ногами.
– Я Его видел, но только издали, – наконец сказал он.
– Забудь всё, что я тебе вчера говорил, – строго сказал Иуда. – И не ходи за мной.
Окрик Иуды подействовал, и Вефиль остался один на дороге, а Иуда пошел дальше, и шел он быстро, шагая широкими шагами. Разные неясные мысли роились в голове Иуды, он шел, не замечая дороги и жаркого, палящего в этот день солнца. Через час пути он увидел вдали учеников, идущих – рядом с Иисусом – по дороге, и вдруг он ощутил невыносимую тоску. Расстояние между ним и учениками быстро сокращалось, а тоска росла и гнула его к земле. Иисуса он не видел за спинами учеников: Он шел впереди. Но вот появился просвет, и Иуда увидел Его голубой хитон. Иуду что-то кольнуло под сердцем, он уменьшил шаг и теперь плелся сзади, тревожа усталыми ногами горячую, липкую пыль, как виноватая собачонка, ожидающая наказания, как бедный Вефиль, который пожалел его, Иуду.
– И я плетусь за Тобой, и мне жалко Тебя, Иисус, – шептал Иуда, даже не осознавая этих слов, не задумываясь над ними. Они сорвались с его губ и улетели, уносимые тихим ветром. И этим же ветром был унесен из памяти Иудиной бедный нищий по имени Вефиль. Остался только Он, Идущий впереди, и Иуда, волочащий тяжелые ноги свои по пыльной дороге. Над Иисусом сияло ослепительное полуденное солнце, над Иудой тучей висела страшная, ноющая, как больной зуб, но соблазняющая его тоска.
