Владислава Григорьевна Биличенко
Нисшедший в ад
Глава 19. Сны и шаги
Иисус властвовал в душе Иуды, но он чувствовал, что в ней властвовал и кто-то другой – ужасный и враждебный, но соблазняющий; и этому другому вовсе не нужны мелкие кровавые жертвы, этот другой требовал от Иуды иной жертвы – страшной, огромной, немыслимой, невозможной – жертвы, которая стоит всех других жертв, кои были от века и до века. О своих дурных снах Иуда пытался не думать. Но тут он хитрил. Эти сны витали над ним, стояли где-то сбоку, пытаясь напомнить о себе, словно человек, стоящий в стороне, но упрямо машущий руками, манящий куда-то, куда не хотелось идти, но и невозможно было не пойти. А сны были очень дурны, неприятны и вызывали тревогу.
Так, снилось Иуде, что он ест сырое мясо и не может никак им насытиться. Тогда он идет к огромному котлу, где варилось мясо, открывает его и видит большие сваренные куски и среди них голову умерщвленного животного. Эта голова производит на него жуткое впечатление. Он смотрит искоса на нее, замирает от страха. И вдруг веки в этой мертвой сваренной голове дрогнули и открываются глаза, живые, полные муки, страдания и ненависти к нему. Через минуту из котла выскакивает ягненок, сваренный, но почему-то обрызганный кровью и без одной ноги, бегает вокруг Иуды, дразня его. Он в ужасе ловит животное и вновь запихивает его в котел, в кипящее варево, надеясь, что кипяток убьет в нем жизнь, и прекратятся страдания этого животного. Но ягненок снова открывает глаза и снова выскакивает из котла и бегает вокруг него. Иуду мучает его странная живучесть, он страдает, пытается прервать этот сон, и вдруг он видит, что это вовсе не ягненок, это его любимая собака, которая умерла давно, когда он был еще мальчишкой, и над которой – он вспомнил это во сне – он проливал тогда слезы. Сердце Иуды сжималось от боли и сострадания, от отвращения и ужаса, но он все же ловил животное и запихивал его в кипящую воду.
А то и другой сон. Он берет рыбу, и только заносит над ней нож, она открывает свой глаз, полный муки, и пристально смотрит на него, следит за ним. Иуда хочет ее уже резать, а она открывает рот и кричит так, что у Иуды закладывает уши от этого крика, и рука бессильна удержать нож. Дикие, ужасные сны, и Иуда успокаивал себя тем, что эти сны оттого, что уже почти два года он не ел ни мяса, ни рыбы. Но эта догадка не успокаивала его, он чувствовал, что всё не так просто и что в нем вызревает что-то страшное, какое-то решение, невозможное и жуткое, темное и бездонное.
Но в это же время он стал более внимателен к Иисусу. С того дня, когда Мария Магдалина высказала мнение, что Иисуса именно нужно искать в Иерусалиме, Иуда изменил свое к ней отношение. Он понял, что она любит Иисуса, и вера ее сильна. Это настоящее, что было в Марии, внушало Иуде некоторое уважение к ней, хотя он по-прежнему был невысокого мнения о женском роде. Марию он выделил. Иногда даже говорил с нею, а также она стала его посыльной к Иисусу. Через нее он передавал Ему то редкую ракушку, которую он отыскал на берегу, то красивый камешек, зацелованный рекой до гладкой поверхности, то полный кувшин первых весенних сочных сладких ягод земляничника крупноплодного, которые он собирал с рассвета до полудня. Как бы сопротивляясь тому темному и страшному, что жило в нем, вызревало, строилось, Иуда вдруг стал относиться к Иисусу с той трогательной заботливостью, с какой впервые влюбленный относится к своей возлюбленной, которую боготворит. Такое настроение у него было по утрам, а вечером, когда Иисус учил учеников Своих, Иуда наливался желчью. Причем желчь разливалась от вечера к вечеру всё сильнее и сильнее. И с этим Иуда ничего поделать не мог, а вскоре, разозлившись, и подарки свои Иисусу прекратил.
Но несмотря на большое внутреннее напряжение, которое доходило минутами даже до физической боли, Иуда по-прежнему всё замечал, что происходило вокруг него. Не было такой тайны или секрета, которых бы не знал Иуда. Он знал и видел всё, как старая сплетница. Например, он знал, что Филипп до сих пор неравнодушен к Марии Магдалине, преследует ее и ревнует, и однажды в лунный вечер подслушал такой разговор между ними. Они сидели на берегу Иордана, и Иуде были смутно видны сквозь ветви кустарников их облитые еще полной золотой луны силуэты, но хорошо слышны были их голоса.
– Мария, почему ты мучаешь меня? – говорил Филипп. – Я не могу понять, почему ты отказываешься от любви? Разве в этом есть что-то грешное, плохое?
– Я много раз тебе объясняла, Филипп, это не для меня. Я так решила. Мое дело – идти за Иисусом, куда Он идет.
– Потому что ты любишь Иисуса, – утвердительно и раздраженно сказал Филипп.
– Я не понимаю тебя, Филипп, – голос Марии стал жестким. – Ты как-то странно это сказал. Что ты думаешь?
– Ты сама знаешь.
– Какой же ты глупый. То, что ты сказал, это кощунственно, мерзко, низко, – в голосе Марии вдруг послышались слезы. – Какой же ты глупый…
– «Глупый»? Тогда почему ты отказываешь мне, если сердце твое для любви к мужчине свободно? Разве Учитель говорил что-то против брака? Разве Он осуждает любовь между мужчиной и женщиной? Наоборот, всякую любовь Он благословляет, если это любовь.
– Вот именно, Филипп. Я не хотела говорить тебе прямо, но если ты требуешь прямых слов, то я скажу их. Я не люблю тебя как мужчину, но очень, очень сильно люблю тебя как брата. И по-другому не могу к тебе относиться.
– «Как брата» – это жестоко. Это хуже ненависти, хуже римской казни. Любишь как брата, потому что любишь Иисуса, – в отчаянии произнес Филипп.
– Ты понимаешь, что ты говоришь? Ты знаешь, чувствуешь, Кто Он? Он – Христос, Господь наш. А твои мысли тебе внушил дьявол. Откажись от него, Филипп. Одна мысль такая о Господе нашем есть большой грех и кощунство, а ты смеешь ее высказывать вслух. Он не такой, как мы, люди. Пойми, Филипп, если бы я могла полюбить тебя… по-другому, я была бы рада осчастливить тебя.
– Значит, всё дело во мне? Чем я плох? Скажи, я исправлюсь.
– Ты не слышишь слов моих, Филипп, – устало вздохнула Магдалина. – Нет, ты не плох, ты очень хороший, но так получилось. Прости меня, Филипп.
Послышались шаги: Мария ушла. А Филипп с досадой ударил ногой по дереву и пошел в другую сторону. Но и о том, куда пошел Филипп, Иуда узнал. Филипп пошел в ближайшее селение, где взял себе блудницу, которая продавала себя за гроши. Вначале он хотел вина и разврата, но ему почему-то стало жалко эту голодную женщину, которая с грехом пополам флиртовала с ним. Он повел ее в харчевню, накормил ее, угостил вином и дал денег. Брезгливо он покосился на сосуд с вином, и вдруг решил, что вино ему не поможет. Он вышел на улицу, поднял к небу глаза и прошептал:
– Благодарю Тебя, Отче наш, что образумил и остановил меня.
Умиротворение и покой сошли в его душу. Успокоенный, он вернулся на стоянку, лег на свой плащ и тут же уснул…
Однажды ночью Иуда подслушал, как Иоанн рассказывал Андрею свой сон, приснившийся ему перед тем, как Иисус исчез на праздник кущей. Иоанн долго таил про себя этот сон, пытался разгадать, что он мог означать, а теперь решился поделиться своею заботою с Андреем, чтобы спросить его мнение. А сон Иоанну приснился такой:
Солнце вдруг закрыли низкие, тяжелые тучи; они покрыли весь небосвод. Иоанн оказался висящим на отвесной серой унылой скале. Крепко вцепился он в нее руками и ногами, потому что под ним зияла темная бездна, а вокруг были такие же скалы, скалы, скалы… Он знал одно: любой ценой он должен добраться до вершины скалы, а она была близка. Вдруг он оступился, маленький камешек полетел в бездну. Иоанну стало страшно. Страшно не за себя, а за «ребенка», [«Ребенок» – будущий великий труд Иоанна «Апокалипсис» (Откровение о будущем). – В.Б.] которого он имел в себе, словно женщина, и которого без него не будет. Он знал, что «ребенок» – не такое дитя, как бывает обычно. Он был уже совсем у вершины, небольшое усилие – и он достигнет цели. Он увидел, что на вершине, у самого края скалы по левую сторону от Иоанна стоит человек, Божий посланник, лицо которого было скрыто огромным капюшоном. Он поддерживал дух Иоанна и веру его на расстоянии. Иоанн не видел его лица, но чувствовал, что посланник очень сочувствует ему и печалится, что Иоанну выпал такой трудный путь. Иоанн чувствовал его сильную поддержку. Иоанн приложил усилие и взошел на вершину. Посланник Божий оказался вдалеке, теперь позади Иоанна и по правую его сторону. Вершина оказалась плоской, ровной, круглой площадкой в диаметре около одной пятой стадии. [Стадия – греческая мера длины, равная 125 шагам. – В.Б.] В середине ее находился колодец, над которым шевелился, словно живой, пар, как над котлом с кипящей водой. Вдруг властный Голос из-за туч произнес:
– Подойди к колодцу и брось в него свои часы. Потом опусти руку свою в колодец. Если ты достанешь часы, ты получишь Благословение Бога.
Одно мгновение Иоанн был в недоумении: у него не было никаких «своих часов». Но, как и бывает во сне, он ощутил, а затем и увидел, что в левой руке он держит небольшую клепсидру. [Клепсидра – водяные часы, используемые в древности. – В.Б.] Он подошел к колодцу, до краев наполненного постоянно кипящей водой, и бросил в него клепсидру. Некоторое сомнение шевельнулось в его душе: ведь он почему-то знал, что этот колодец бездонный и проходит через центр Земли, поэтому вряд ли он уже увидит часы. Подождав немного, он решил опустить в воду руку, хотя и боязно было это делать: вода в колодце так и бурлила, а пар шевелился над ней, так что, казалось, опусти туда руку, она мгновенно сварится. Но когда Иоанн опустил руку в воду, он ощутил такое райское наслаждение, что ему хотелось окунуть в эту воду и все свое тело. Как только он опустил руку в воду, он тут же почувствовал клепсидру в своей руке. Он вскочил на ноги с криком: «Я получил Благословение Бога» – и проснулся…
Выслушав, Андрей только протянул: «Да-а-а».
– Что скажешь? – спросил Иоанн.
– Даже не знаю, – неуверенно прошептал Андрей. – Я думаю, ты скоро всё поймешь. Жизнь твоя разгадает и сон твой.
– Хотелось бы раньше… – вздохнул Иоанн.
И они замолчали…
Многое, многое знал, слышал и видел Иуда, хотя живой огонь жег его изнутри. Такой огонь бывает, когда видишь горячо, безумно любимую женщину, смеющуюся и ласкающуюся к другому, обнимающую другого мужчину, дарящую ему любовь свою. Но это когда-то пережил Иуда. Но теперь… Пусть истоптали его мужскую любовь когда-то, его гордость – но веру, но душу… Темное дело уже жило в нем, росло, как растет сорняк среди золотой пшеницы. Но росло медленно, где-то глубоко внутри него, а теперь торопилось на свет. Что же в самом деле, – явиться к первосвященникам и откровенно ляпнуть: мечтал, любил, верил, плакал и жаждал, а обрел – и возненавидел?.. – но что первосвященники понимают в сердце, понимают в любви и ненависти, в вере? Нет, нужна причина мелкая, пустяковая, ничтожная, обыкновенная, понятная для самого грубого сознания, как эти кремни под ногами, которые неприятны, раздражают, но стараешься не думать о них, отворачиваешься, ибо мелки они для внимания… В денежном ящике тихо позвякивали монеты: золотые, серебряные, медные. Все ученики видели с каким равнодушием Иуда смотрит на деньги, кто поверит, что Иуда жаден, что из-за денег он?.. А что, – они молоды, наивны, а ох, как молодости присуще бросаться из крайности в крайность, сплеча делить всё на белое и черное, не замечая других красок. Сегодня они не верят, что Иуда жаден, а завтра они будут кричать, что он – вор. Нужен мотив, а чем жадность – не мотив? Лишь бы никто не узнал правды.
Иуда вынул из денежного ящика горсть монет, сколько зачерпнулось, и тут же закопал их. Разровнял землю, еще немного поправил. Хорошо, ничего не заметно. Сел Иуда, прислонился головой к стволу дерева и застыл в неподвижности, лишь ветер трепал его желтые, словно выгоревшая трава на солнце, волосы.
На следующий день пропажа нескольких монет была обнаружена. Дело в том, что накануне Иуда пересчитал деньги и как бы невзначай сказал сумму Фоме – мол, вон как много пожертвовали. Фома в свою очередь тоже был этим горд и не смолчал, но на следующий день, утром, когда ученики остановились на перекрестке дорог, чтобы разделить сумму и взять с собою денег для раздачи милостыни, вдруг обнаружилось, что сумма в ящике была намного меньше ранее названной. Иуда молчал и отворачивался. Но тут выступил Симон Петр.
– Я знаю, где деньги девались… – вдруг сказал он и, схватив Иуду за ворот хитона, поволок его к Иисусу.
Гремело в небе уже давно, но где-то далеко, но в это время раздался такой удар, что затряслась земля под ногами учеников, и тут же спустился такой сильный дождь, словно на небе опрокинули огромное корыто. Пока Петр тащил Иуду к дому, в котором остановились Иисус и ученики, они оба изрядно промокли. Петр одним ударом ноги вышиб дверь в доме и появился перед Иисусом при свете молнии. Он стоял на пороге, держа Иуду за ворот правой могучей рукой, и с них обоих ручьями стекала вода.
– Вот он – вор! Смотри, Учитель! – рявкнул Петр и швырнул Иуду к ногам Иисуса так, словно Иуда был не человек, а ворох ветоши.
Позади Петра собрались и остальные ученики, и так как им не очень хотелось мокнуть под весенним ливнем, то они осторожно проталкивались в дом, стараясь не задеть разгневанного Петра, который стоял прямо в дверях.
– В Писании сказано: «Не укради!», а он украл, – гремел Петр, но, встретившись взглядом с Иисусом, вдруг умолк.
Он стиснул зубы и, задрожав от гнева, шагнул прямо под упругие струи ливня, толкнув при этом нескольких учеников, которым посчастливилось оказаться на его пути.
Петр не запомнил, где он бродил под дождем. К вечеру, когда дождь прекратился и все ученики и Иисус грелись на улице у костра, Петр вернулся и увидел, что Иуда – гордый, с прямой спиной – сидит возле Иисуса, смотрит на всех смело и улыбается. Злоба закипела в груди Петра, и эта злоба была ему неприятна и тяжела. Петр, не решаясь подойти к Иисусу и даже взглянуть на Него после своей вспышки, подошел к Иоанну, который сидел ближе всех к нему, наблюдал, как Андрей ломал хрупкие тонкие ветки и подкладывал их в тихо потрескивающий костер, и слушал Иисуса.
– Где веток сухих раздобыли? – спросил Петр Иоанна, не зная с чего начать. – Дождь ведь какой был.
Иоанн вздрогнул и обернулся.
– Ты вернулся, Петр. Это хорошо. А дров и веток в доме полным-полно.
– Иоанн, давай поговорим.
Иоанн встал и отошел вместе с Петром за старую смоковницу.
– Итак, злодеям первое место? – вдруг сказал Петр Иоанну и посмотрел на него испытующе.
– Ты извинился бы, – сказал Иоанн.
Петра раздражало, что Иоанн смотрел куда-то в сторону.
– Это перед кем? – удивился Петр. – Иуда – вор, а я оказался виноватым?
– Прежде всего перед Учителем. Ты был сегодня некрасив, Петр. А потом и перед другими.
– Может, и перед Иудой? – сыронизировал Петр.
– И перед ним, – невозмутимо ответил Иоанн. – Ты обидел брата нашего…
– Хорош брат!..
– …брата нашего, – так же невозмутимо продолжал Иоанн. – Деньги в ящике – это добровольные пожертвования людей для других нуждающихся людей. Почему ты знаешь, может, наш брат Иуда очень нуждался в этих деньгах и взял их, но не украл.
– Итак, злодейства оправдываем? – злился Петр.
– Нельзя обвинять, если точно не знаешь, злодейство это было или не злодейство. А если и злодейство, что еще нужно доказать, то Иисус простил его, и мы не должны обижать своего брата. Если Иуда сидит сейчас рядом с Иисусом, значит, он теперь более нас всех нуждается в Его близости.
– Ты прав, Иоанн, – устыдился Петр.
– Не я, а наш Учитель, Который так судил.
– А ты как думаешь, Иоанн? – спросил Петр.
– Я думаю, что Иуда невиновен. Это деньги не твои, не мои, не Фомы и не Филипповы. Эти деньги предназначены для помощи нуждающимся. И, следовательно, каждый может взять эти деньги, если в том будет большая нужда, о чем, конечно, Всеведущий Отец наш знает, читающий в наших сердцах.
– Но разве мы, ученики Иисусовы, в чем-либо нуждаемся? – снова запутался Петр.
– Мы – нет, и Иуда, вероятно, взял эти деньги, чтобы подать милостыню втайне от нас.
– А я у него спрошу, – вдруг решительно двинулся Петр к костру.
Иисус ласково поглядел на подошедшего Петра. Его взгляд вдохнул в Петра радость.
– Прости меня, Господи, за сегодняшнее, – произнес Петр. – И я хочу говорить с Иудой.
Иуда был невозмутим, тут же поднялся и отошел с Петром в сторону. Иуда молчал и был серьезен.
– Иуда, скажи, ты очень нуждался в деньгах, которые… взял?
– Не «украл»? – переспросил Иуда.
– Нет, взял, – твердо сказал Петр.
– Очень.
– Ты их взял, чтобы подать милостыню?
– Да.
– Тот человек очень нуждался?
– Очень.
– Ты прости меня, Иуда, – облегченно вздохнув, сказал Петр. – Мне надо было бы разобраться. Я ведь чуть не ударил тебя, пока волок к Иисусу.
– Надо было разобраться, – ответил Иуда. Видно было, что Иуда хочет прекратить разговор.
– Еще раз прости, – сказал Петр, и сам пошел вперед, к костру. Подошел и сел возле Иисуса, прикоснулся к краю Его одежды и замер.
А Иуда остался на месте. Прислонившись плечом к стволу смоковницы, он глядел, не отрываясь, огненным взглядом на Иисуса. И перед мысленным его взором возник юноша, который тоже просился в ученики, но, когда Иисус сказал ему следовать за Ним, бросив всё, он отошел печален, так как был очень богат. И сказал тогда Иисус ученикам Своим:
– Видите, легче верблюду пройти в игольное ушко, нежели богатому войти в Царствие Небесное.
Костер хорошо освещал Иисуса, и Иуда смотрел на Него, а сердце его билось громко и часто. Сам не замечая того, Иуда шевелил губами, проговаривая вслух те мысли, которые чередой неслись в его рыжей голове:
«Кожа Твоя белая и нежная. Каждое лето солнце сжигает меня до красноты, но любовно и бережно лучи его касаются Тебя. Твое лицо прекрасно, как Солнце, и слепнут глаза Иуды от Твоей Божественной красоты. Ты прекрасен, как пенистая волна, поднявшаяся к небу, как белая роза в лучах восходящего солнца. Ты, Иоанн, со всею красотою твоею, от которой замирают и бешено бьются сердца юных дев, что кактус в пустыне в сравнении с Этой Лилией Всевышнего. С такою красотою можно быть Царем Земли. Но что Твое Царство без золота? На земле царство дано лишь золоту. И будь владелец золота горбат, плешив и покрыт язвами – его царство будет, а будь красавец нищ – и побьют его камнями и выбросят в яму, и вороны расклюют его красоту. Ты обманул Иуду! Если бы при Твоей Красоте у Тебя был трон из золота, раз уж Ты стал подобен человеку! Почему пренебрег Ты троном из золота? Почему не взял плату за Свою Красоту? Ты ведь мог родиться в богатстве. Ты ведь мог быть богатым, как десять тысяч Соломонов! И Ты призвал бы к Себе тогда сожженного солнцем рыжего иудея Иуду из Кариота, который столько лет тосковал о Тебе, ждал Тебя, обливаясь в ночной тишине слезами от любви к Тебе, и мы бы, обнявшись с Тобой, стали править миром, а все народы поклонились бы великому народу иудейскому, у которого есть такой Бог! Римляне уничтожили бы своими руками своих богов, греки оплевали бы своих богов, ассирийцы – своих, финикийцы – своих, персы, египтяне – все, все оплевали бы своих богов. И склонились бы у ног Твоих все народы, и лизали бы языками своими пятки Твоему народу, который верил и ждал Тебя… Но Ты обманул Иуду! Возьми же трон, прошу Тебя, пока не поздно. Не надо так шутить, не надо смеяться над любящим сердцем Иуды. Взойди на трон, покажи всему миру, что не зря народ Твой слезами и кровью измерял время до Твоего Прихода. Поставь народ Твой во главе всех народов. Нет, Ты предпочел обмануть Иуду. Твоя Красота стоит целого мира, а я возьму за нее столько, сколько даст мне скаред Анна. Как же я ненавижу Тебя, Иисус! Как лживая женщина, Ты высосал из меня всю кровь мою и надругался над моей любовью к Тебе. Ты мог быть грозой для земли, Своим Светом поразить умы и души человеков, камни обрушить на их тупые головы. А Ты Сам стал Сыном Человеческим, уподобился нам из любви к нам, нищим пришел на землю и гордо отверг трон! Не хочу я Твоей любви! И не нужен мне такой Бог! Это говорю Тебе я, Иуда из Кариота, ученик Бога, унизившегося до человека».
Иуда ощутил, что лицо его мокро: слезы, не переставая, катились по его щекам. Он вытер лицо правой рукой, протер глаза кулаком и исчез в темноте сада.
Глава 20. Слава Божия
Когда Иуда проснулся, он, еще не открыв глаза, почувствовал, что рядом с ним кто-то сидит. Он повернул лицо свое к неизвестному и только тогда открыл глаза. Перед ним сидел прямо на голой земле в утренней тени зеленеющего сада, в котором заночевал Иуда, какой-то оборванец и видимо дожидался его пробуждения. Но так как оборванец не говорил ни слова, то Иуда привстал и, очень внимательно вглядевшись в него, ахнул.
– И что ты тут делаешь? – неприветливо спросил Иуда оборванца.
– Я пришел, чтобы следовать за Ним, – ответил тот.
– А зачем это тебе, Вефиль? И как ты тут оказался?
– Я давно слышал об Учителе, и когда тогда встретил тебя, обрадовался, что ты отведешь меня к Нему, а ты прогнал меня, как собаку. А теперь я прослышал, что мой друг Вартимей прозрел. Вартимей и сообщил мне, где искать Учителя.
– Вартимей – твой друг?
– Да, он был слепой. Ему подавали больше, но мы милостыню делили поровну, как братья, – ответил Вефиль.
– Да Вартимей из Иерихона.
– А я откуда? Тоже родился и жил в Иерихоне. Я Учителя искал, поэтому и пошел тогда в Галилею.
– Зачем тебе-то Иисус? Ты болен, что ли?
– Нет, Бог наградил меня хорошим здоровьем. Мне нужен Учитель, чтобы следовать за Ним, потому как Он наш Господь.
Иуда подпер голову свою правой рукой и с минуту с интересом оглядывал нищего Вефиля.
– Такая рвань – и он Иисуса называет Господом, – не выдержал Иуда.
– Зачем обижаешь меня? Но я не обижаюсь на тебя, Иуда…
– Так, еще раз скажешь, что тебе меня жаль, я придушу тебя. И я не шучу!
– Ты слишком горд, Иуда, – тихо и беззлобно сказал Вефиль. – Я тебе в отцы гожусь и говорю тебе: это может плохо, очень плохо быть для тебя. Вот ты рванью обругал меня. Эх, Иуда, неправильно ты смотришь на людей. Ты думаешь, остальные ученики – так: мытари, простые рыбаки из Галилеи. И в этом ты ошибаешься. Ты и представить себе не можешь, кто они такие и почему именно их призвал Господь. А на то, что я грязен телом да весь в рванине, не смотри, я ведь когда-то был учен и богат. Учен-то я и теперь, это у меня не отнимется, но нищий. Забрали мой дом, имущество за долги, торговля не пошла, а я ведь тоже горд был, как ты, а может, даже и больше. С тех пор я стал нищим, встретил Вартимея. Он уже был слепой, но как хорошо пел псалмы! У него чудесный голос. Так проникновенно у него выходит. Ты любишь псалмы, Иуда?
– Люблю, – как-то сухо ответил Иуда.
– Теперь он прозрел и письмо мне написал.
– Куда же он тебе писал, если у тебя нет дома?
– Он в гостинице оставил, у нашего знакомца, тот и передал мне, когда я по дороге в Иерихон зашел к нему.
Иуда усмехнулся.
Общее движение во дворе дома заставило их прервать разговор. Они пошли узнать, что случилось. Утро было раннее и было очень прохладно. Многие из учеников, собранные Иисусом во дворе, зябли.
Иисус сказал:
– Мы снова идем в Иудею.
– Учитель, – прогремел встревоженный Петр, – давно ли иудеи искали побить Тебя камнями, и Ты опять идешь туда?
– Во дне двенадцать часов, и кто ходит днем, не спотыкается, потому что видит свет мира сего, а кто ходит ночью, спотыкается, потому что нет света с ним. Наш друг Лазарь уснул.
– Три дня назад Марфа присылала сказать, что он болен. Если уснул, значит, болезнь отступает, – сказал Фома и огляделся вокруг, как бы ища поддержки у других учеников. Все молча с этим согласились.
– Я иду разбудить его, – сказал Иисус.
Непонятны были эти слова ученикам.
– Лазарь умер, – тогда сказал Иисус и пошел в сторону Вифании.
Ученики стояли в нерешительности.
– Нет, мы не пойдем, там убьют Его, – растерянно бормотал Петр.
– Пойдем и мы умрем вместе с Иисусом, – твердо сказал Фома…
Утром в первый день нового года, первого нисана, они уже подходили к селению Вифания. В дороге Иуда, как всегда, держался несколько в стороне и наблюдал за странной, как ему казалось, парой, которая старалась держаться ближе к Иисусу. Это были Вартимей и Вефиль.
«Я – нищий!» – вспоминал Иуда с какой даже гордостью произнес эти слова еще хмельной Вефиль. «Он гордится тем, что он нищий! – с удивлением думал Иуда. – И носит свои лохмотья так, словно на нем золотые одежды!»
Тут надо сказать, что Вефиль уже был не в тех обносках, в которых Иуда его увидел в первый раз и в которых он видел его в Перее в саду. Теперь на нем был коричневый хитон, – правда, тоже поношенный, но не рваный, – и на ногах даже были сандалии; лицо свое он умыл и волосы свои с бородой привел в некоторый порядок.
И далее вспоминал Иуда пьяный разговор с Вефилем, тот, самый первый: «Что нужно человеку? – спрашивал тогда Вефиль и сам же и отвечал на свой вопрос: – Вот солнце, чтобы меня согреть и дать мне свет, вот дерево, чтобы мне укрыться от дождя или отдохнуть в его тени в жаркий день, вот плоды на дереве, чтобы мне было питание, вот земля, на которой я могу найти отдых. И всё это сделал Бог для меня, и жизнь мне дал, чтобы я жил».
Когда они совсем близко подошли к селению, то увидели одинокую женскую фигуру, стоящую у края дороги. Женщина пошла им навстречу, и они узнали Марфу. Хотя трудно было узнать ее: она почернела лицом, осунулась и была так худа, что, казалось, ветер ее мог преломить, как хрупкую ветку.
– Господи! – обратилась она к Иисусу. И голос ее был неузнаваем, он стал гнусавым и низким. – Господи! Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой.
– Воскреснет твой брат, – ласково сказал ей Иисус.
Марфа печально поглядела в очи Иисуса.
– Верую, что воскреснет в воскресение, в последний день, но теперь уже его нет с нами.
– Я есть Воскресение и Жизнь, верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек. Веришь ли сему? – спросил ее Иисус.
– Так, Господи! Я верую, что Ты Христос Сын Божий, грядущий в мир.
Слезы выступили на ее глазах, и она, повернувшись, пошла назад, к дому, чтобы позвать Марию, сестру свою. В доме толпилось много народа. Лазаря любили. Человек он был очень добрый, никому не отказывал в помощи, даже если к нему приходили ночью. Мария была в дальней комнате. Она лежала на ложе и смотрела в потолок. В ее неполные шестнадцать лет это было не просто горе, смерть брата была катастрофой. Она уже не плакала, слезы высохли и взгляд был ее застывший, отрешенный.
– Мария, Господь наш идет к нам.
Мария сначала не поняла ее, и Марфа повторила свои слова. Мария сразу же вскочила с постели, засуетилась, отыскивая свою накидку. Не найдя ее, махнула рукой и выбежала из дому. Многие, увидев Марию, пошли за ней, думая, что она пошла к гробу, а она бежала навстречу Иисусу. Она подбежала к Нему и упала в ноги Его.
– Господи! – шептала она сквозь хлынувшие слезы. – Если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой.
Иисус помог ей подняться и обнял ее за трясущиеся плечи, чтобы ее утешить, и спросил у подошедшего народа:
– Где положили его?
На очах Иисуса были слезы.
– Господи! Пойди и посмотри, – ответил кто-то из мужчин.
Все двинулись к гробу. Гробы, небольшие каменные скалы, выдолбленные изнутри, находились за селением, внизу, в долине, где наливалась соком жизни молодая зелень. Гроб Лазаря, серый обломок скалы, вход которого был завален огромным камнем, был сейчас весь окружен зеленью и цветущими деревьями.
У гроба была также Марфа и несколько мужчин и женщин. Явились и скорбно завывающие плакальщицы.
– Отнимите камень, – сказал Иисус.
Плакальщицы примолкли, люди переглядывались, не понимая, зачем отнимать камень от гроба. Но несколько мужчин вышли. Пока мужчины отнимали камень, Марфа подошла к Иисусу и сказала встревоженно:
– Господи! Зачем это? Ведь смердит уже, четыре дня, как он во гробе.
– Не Я ли сказал тебе, что если будешь веровать, увидишь славу Божию? – сказал ей Иисус.
«Глупая, глупая женщина», – шептал Иуда, а сам, как завороженный, смотрел только на Иисуса, пожирая Его глазами. Иуда весь дрожал, все внимание его поглотил Иисус. Уже Иуда не замечал ни Марфы с Марией, ни толпы вокруг, ни взволнованных учеников. Иисус был для него сейчас и светом, и воздухом, и землей – был для него самой жизнью.
Вход в гроб освободили, и мужчины отошли. Иисус прошептал слова молитвы и громко произнес:
– Лазарь! Выйди вон!
Эти слова прозвучали для всех громче небесного грома, небывалый свет вдруг ослепил всех на мгновение.
В гробе послышалось шуршание, и через некоторое время вход загородила странная, вся в пеленах фигура с платком на лице.
– Развяжите его, пусть идет, – устало сказал Иисус.
Но никто сразу не двинулся, все почему-то оказались на коленях. Один Иуда стоял, все еще пожирая глазами своими Иисуса. Наконец люди опомнились и бросились к Лазарю, который пытался, но никак не мог самостоятельно распутать погребальные полотенца. А Иисус повернул в обратную сторону и потянулись за Ним ученики и те, кто пришел с Ним. Никто не знал, куда направлялся Иисус, но Он все дальше и дальше отходил от Вифании в сторону пустыни. Иисус обернулся и сказал:
– Мы идем сейчас в город Ефраим.
Затем, помолчав, Он спросил:
– Почему с нами нет Иуды?
Огляделись, но Иуды, действительно, не было.
– Может, он остался в Вифании? Я сбегаю за ним, – предложил Фома.
– Не надо, – сказал Иисус и пошел дальше…
…Иуда, оставив под деревом в кустарнике свой денежный ящик, бегом пробежал те пятнадцать стадий, которые разделяли Вифанию и Иерусалим. Только у ворот дворца Анны он остановился, чтобы отдышаться. Несмотря на то, что на улице было еще прохладно, пот градом катился по всему телу Иуды, а его раскрасневшееся лицо пылало жаром. Еще нормальное дыхание не возобновилось, а Иуда бешено застучал в ворота кулаком. Долго не отворяли и, когда Иуда в нетерпении стал бить в ворота ногами, наконец дверь в воротах отворилась и показалась приземистая фигура привратника.
– Мне нужно к первосвященнику Анне, – все еще задыхаясь, кричал Иуда. – Я – Иуда из Кариота. Немедленно доложи, чего стоишь, как каменный.
Привратник медленно затворил дверь, оставив Иуду одного среди улицы, долго возился с запорами, и лишь некоторое время спустя Иуда услышал, что шаги его стали удаляться. Долго ждал Иуда. Уже устало небо, всё вокруг готовилось погрузиться во мгновенно наступающую ночь, когда Иуда вновь услышал шаги. Снова привратник долго возился с запорами, прежде чем отворить дверь. Он кивнул головой Иуде и отступил в сторону, пропуская его. Наконец Иуда вошел во дворец. Он не заметил, сколько галерей, балконов, ступеней и коридоров пришлось пройти. Он просто следовал за привратником, пока тот не привел его в большую комнату. Оставив его в одиночестве, привратник исчез. И тут Иуде пришлось долго ожидать. От нечего делать он рассматривал золотые и мраморные украшения комнаты, освещенные пляшущим огнем огромного треножника, стоящего в ее центре. Наконец за ним явился темнокожий слуга-ливиец, знаком указал следовать за ним и повел его каким-то темным длинным коридором, пока они не уперлись в низкую металлическую дверь, возле которой горел прикрепленный к грубой каменной стене одинокий факел. Здесь слуга поклонился и пропал в темноте коридора. Дверь отворили изнутри. Огромный детина, один из служителей Храма, пропустил Иуду, запер за ним дверь, а сам ушел в другую, которая была напротив. Эта комната была небольшой, даже тесной, и освещена двумя светильниками. Прохлада вместе с многоголосым шумом большого вечернего города врывалась сюда через узкое высокое окно. Здесь также стоял треножник, но совсем маленький, со скупым огоньком; кроме него здесь было кресло с мягкой спинкой и стол перед ним, а слева вокруг крошечного столика, на котором забыли кувшин, стояли почему-то два ложа, а не три, как принято.
