Владимир Алексеевич Колганов
Толсты́е: безвестные и знаменитые
Глава 6. Трудно быть Львом
Нет сомнений, что четвёртый сын Льва Николаевича, родившийся в 1869 году, был назван в честь отца, к тому времени прославившегося в качестве создателя эпопеи «Война и мир». Вероятно, по замыслу главы семейства Лев Львович должен был продолжить его дело, но вот минуло почти сорок лет, и Лев Николаевич делает такую запись в дневнике:
«Удивительное и жалостливое дело – он страдает завистью ко мне, переходящей в ненависть».
Что же случилось? Почему же «проект» не удался? И почему в книге «Правда об отце и его жизни», изданной в 1923 году, Лев Львович написал:
«Никто не сделал более разрушительной работы ни в одной стране, чем Толстой. <…> Последствия этого влияния были прежде всего достойны сожаления, а кроме того и неудачны».
Понятно, что со своим «учением» Лев Николаевич полез в такие дебри философии и политологии, которые оказались ему не по плечу. Талантливый литератор был не готов к работе, которая предполагает не только глубокие знания, но и аналитический ум, «закалённый» в спорах с оппонентами. Толстой неплохо разбирался в психологии людей – по крайней мере, тех, что стали героями его романов, однако не преуспел в воспитании своих детей. Так можно ли было надеяться на то, что его идеи помогут совершенствованию человеческой природы? Святая обязанность писателя – нести людям разумное и доброе, побуждая их подражать полюбившимся героям. А философия и публицистика – это совсем другое. Уж столько было копий сломано на пути улучшения человеческого общества, но воз поныне там, несмотря на некоторые достижения, прежде всего, в материальной сфере.
Итак, Лев Львович был в какой-то мере прав, но вот вопрос – откуда взялась у него эта чёрная зависть? Логичнее было бы радоваться успехам своего отца, благодарить его за то, что обеспечил семье материальное благополучие, а детям – возможность получить хорошее образование, хотя большинство из них предпочли учиться дома, полагая, что помещику все эти университетские премудрости вовсе ни к чему. Достаточно сказать, что только старший из его сыновей, Сергей, сумел закончить университет.
Впрочем, Лев Николаевич и не настаивал – с университетом и у него в молодые годы возникло взаимное «недопонимание». Вот и Лев Львович университетам был не рад – с причиной этой неприязни, а также с особенностями этого трудного характера придётся разбираться.
Павел Басинский, автор книги «Лев в тени Льва: история любви и ненависти», полагает, что родители совершили ошибку, назвав сына именем знаменитого отца:
«Имя Лев станет тяжёлым наказанием для мальчика, поводом для насмешек ("Как тебя зовут? Ты – Лев Толстой?!") и причиной неисцелимой рефлексии по этому поводу».
Вообще-то, в некоторых русских семьях с давних пор существовала традиция – старшему сыну давали имя отца. Бывало, что сыну тайного советника, церемониймейстера императорского двора за всю свою жизнь так и не удавалось повторить успех своего родителя. Однако зачем же рефлексировать по столь незначительному поводу? Ну пусть всего лишь генерал или действительный статский советник – есть же, чем гордиться. Да и Александр Дюма-сын вроде бы не особенно переживал, хотя, безусловно, завидовал славе своего отца и даже как-то посетовал на то, что любовницы считают его лишь бледной тенью создателя «Трёх мушкетёров», «Королевы Марго» и «Графа Монте-Кристо».
Конечно, следует признать, что знаменитая фамилия обязывает и эта ноша может оказаться непосильной, но в то же время принадлежность к знатному роду, к семье известного писателя даёт немалые преимущества, и надо лишь умело ими пользоваться. Но вот беда – Басинский пишет, что Лев Львович заболел какой-то «неизвестной разрушительной болезнью». С чего бы это? И о какой болезни идёт речь?
Для того, чтобы решить эту загадку, следует учесть, что ещё во время недолго пребывания в гимназии Лёва начал курить, увлекался игрой на скачках. В Ясной поляне его тщательно оберегали от соблазнов взрослой жизни, но, оказавшись без присмотра, благовоспитанный юноша подвергся тлетворному влиянию. По сути, Лев Львович кое в чём повторил ошибки своего отца – во время учёбы в Казанском университете Лев Николаевич пустился во все тяжкие. Впрочем, у юного Лёвы всё ещё было впереди. Учился он плохо, и родители вскоре забрали его из гимназии.
Вот что Софья Андреевна написала в книге «Моя жизнь»:
«После того, как Лев Николаевич взял Лёву из гимназии домой, он пошел к Грингмуту, директору Лицея Цесаревича Николая, и просил его рекомендовать хорошего учителя Лёве и следить за его образованием. Сам Лев Николаевич хотел наблюдать за учением Лёвы и делать ему время от времени экзамены. Грингмут прислал учителя, глупого франта, бывшего лицеиста, который учил очень дурно и больше рассказывал Лёве о своих похождениях».
Вот только этих рассказов не хватало! Как принято говорить в таких случаях, семена разврата попали на хорошо подготовленную почву. Но до поры до времени новые увлечения оставались для семьи тайной за семью печатями, поэтому нет никаких свидетельств, чтобы что-то однозначно утверждать, да и на Лёвины признания не приходится рассчитывать. В книге «Опыт моей жизни» он воздерживается от откровений:
«Я продолжал кое-как учиться в гимназии и, наконец, сделав громадное усилие над собой и стараясь больше уединяться от семьи, – выдержал экзамен зрелости и поступил в Московский университет на медицинский факультет, хотя отец всячески хаял в это время и докторов, и науку».
Видимо, попытки учёных найти средства избавления человека от недугов противоречили основному положению «учения» Толстого – непротивлению злу. Ведь болезнь можно воспринимать как наказание за совершённые грехи. Однако сам Лев Николаевич неоднократно обращался к докторам, хотя доверял лишь Григорию Захарьину – тот обслуживал исключительно богатых клиентов и благодаря этому нажил немалый капитал. Уже одно это внушало уважение, но ещё больше – рекомендации вести здоровый образ жизни и не увлекаться новейшими лекарствами.
Толстой хаял не только науку и докторов – доставалось и бедному Лёве. В письме сыну осенью 1884 года Лев Николаевич писал:
«У тебя убеждений никаких нет и хотя тебе кажется, что ты всё знаешь, ты даже не знаешь, что́ такое – убеждения и какие мои убеждения, хотя ты думаешь, что ты это очень хорошо знаешь».
Увы, Толстой оказался плохим отцом и скверным проповедником – ему удавалось убедить лишь тех, кто этого хотел, кому нужно было уцепиться за соломинку, чтобы окончательно не потеряться в жизни. Лёву эта соломинка не могла спасти, поскольку нелады в семье, частые ссоры между родителями опустили в его глазах авторитет отца, что называется, «ниже плинтуса». Наставников пришлось искать на стороне. Брат Илья в книге «Мои воспоминания» пишет о том, какое участие в воспитании Лёвы принимал брат отца:
«Сергей Николаевич, красавец собой, бывший императорский стрелок, увлекается цыганами, проводит с ними дни и ночи и одно время даже увлекает с собой младшего брата Лёвочку».
Поступив на медицинский факультет, Лёва надеялся получить профессию, но что-то не срослось – сначала возникло желание перевестись на филологический, а затем он на всё махнул рукой. Павел Басинский в своей книге пришёл к категорическому выводу: «Оба Толстые решительно не вписывались в студенческую среду». Здесь явная натяжка, поскольку Лев-старший бросил университет после того, как заразился гонореей, однако верно и то, что оба не видели смысла в том, чтобы протирать на лекциях штаны. Лев Николаевич в итоге всё же взялся за ум, а вот его сыну что-то помешало.
Есть версия, что всему виной участие Льва-младшего в акциях по спасению голодающих – неурожай 1991 года привёл к массовой гибели крестьян в Самарской губернии в 1891-1892 годах. Тогда многие состоятельные люди из дворянских семей пришли на помощь голодающим, устраивая бесплатные столовые, привлекая на помощь врачей. Понятно, что физическая и психологическая нагрузка была слишком велика – Льву-младшему шёл в ту пору 21-й год. Но вот что Софья Андреевна записала в дневнике:
«Случай на станции Богатое. Между окончанием работы на голоде и возвращением в Ясную Поляну со Львом Львовичем случилось событие, обычное для молодого человека, но вовсе не обычное для сына Толстого ввиду того душевного состояния, в котором он тогда находился. Оказавшись 1 июля 1892 года на железнодорожной станции в ожидании поезда на Тулу Лев Львович, выражаясь языком его отца, пал. Говоря определенно, у него была первая плотская связь с женщиной. Случайная, скоропалительная и ни к каким последствиям не приведшая».
В своих воспоминаниях Лев Львович признаётся, что переспал с кухаркой начальника железнодорожной станции:
«Я увидел перед собой лощину, в которой росла густая трава, и быстро сбежал в неё. Она, улыбаясь, бежала рядом со мной, сильная и красивая. Я остановился и бросил её на траву…»
Софья Андреевна утверждала, что всё обошлось без огорчительных последствий, но так ли это? Возможно, Софья Андреевна ни о чём не подозревала, а Лёва предпочёл не говорить. Здесь вот что удивляет: 1 июля Лёва был в прекрасной форме – бегал по траве, у него даже хватило сил, чтобы «пасть» с незнакомой женщиной. А всего через два дня в Ясной Поляне появляется «физический и душевно надломленный» человек, у которого начинается неврастения – Павел Басинский пишет об этом в своей книге.
Скорее всего, кто-то из приятелей просветил Льва-младшего – мол, все эти кухарки на железнодорожных станциях исполняют обязанности проституток, обслуживая всех подряд. Впечатлительный молодой человек мог уверить себя в том, что заболел, опасался последствий и мысленно готовился к самому худшему. По сути, он повторил путь своего отца, если иметь в виду душевные страдания. Только результат был совсем иной: Лев Николаевич стал профессиональным писателем, а Лев Львович так и остался дилетантом. Причина его неудачи в том, что он старался подражать отцу, а для того литературный труд стал единственным выходом из положения, спасением от тяжких дум. Жаль, что Льву-младшему никто не подсказал… Впрочем, маловероятно, чтобы это помогло – принято считать, что талант на детях отдыхает.
Состояние Лёвы нельзя объяснить только усталостью и впечатлениями от страданий голодающих людей. Софья Андреевна вспоминала, как провожали тот ужасный год:
«И вот в то время, как в зале горела ёлка и дети, веселясь, получали свои подарки, кто-то позвонил, послышались шаги на лестнице, дверь отворилась, и вошел Лёва. Это был не человек, а привидение. Как только я на него взглянула, так и замерла на месте. Всё веселье погасло сразу. Он был худ ужасно. Когда он улыбался, зубы были как-то особенно видны, щёки вваливались и делалось жутко».
Ко всем свалившимся на его голову испытаниям добавилось ещё одно – бросив университет, Лёва должен был либо пойти служить в армию простым солдатом, либо отправиться в тюрьму. Он выбрал вовсе непотребный вариант – пошёл служить, отказавшись принимать присягу. В итоге сына известного писателя пожалели и «списали» ввиду непригодности к военной службе. Позже Лев Львович писал в своих воспоминаниях, что все эти перипетии сказались на здоровье и он «заболел долгой нервно-желудочной болезнью».
В течение трёх лет его пытались вылечить лучшие московские и парижские врачи, но безуспешно – по их мнению, Лёве «грозят или смерть, или сумасшествие». В феврале сестра Татьяна отправилась в Париж, чтобы ухаживать за братом, и вот что она написала в дневнике:
«Лева всё плох и ужасно духом низко пал. Избави бог мне его осуждать: я, может быть, была бы гораздо хуже его; но грустно видеть человека, который так снял с себя всякие нравственные обязательства. Часто он опоминается и старается думать не только о своей болезни, но сейчас же опять в неё погружается».
Какие нравственные обязательства Лев Львович с себя снял – это осталось неизвестно. Можно лишь предполагать, что прогрессирующая болезнь грозила ему полной потерей личности. В Париже за лечение взялся известный психиатр Эдуард Бриссо. В дневнике Татьяны есть фраза, которую она записала после разговора с ним:
«Говорит, что болезнь его вся от нервов, оттого, что он целый день смотрит на язык, щупает живот и смотрит на свои испражнения».
Так и не дождавшись улучшения, Татьяна и Лёва возвратились в Москву, где за него вновь взялись московские врачи. Но своего спасителя Лев-младший нашёл только в Швеции – суть метода доктора Вестерлунда состояла в том, чтобы уговорить пациента заниматься тем делом, которое бы соответствовало его возможностям. Когда-то Льву Николаевичу помогло написание дневников, переросшее в сочинение литературных произведений, ну а Льву Львовичу было предложено занятие попроще – он переплетал книги и вышивал подушечки. Как бы в благодарность за своё спасение недавний пациент женился на дочери Вестерлунда. Впрочем, в книге воспоминаний «Опыт моей жизни» Лев Львович утверждает, что сам справился со своей болезнью:
«Дружба с отцом стоила нам дорого… Я же поплатился долгой и тяжелой болезнью, которую победил только благодаря тому, что навсегда похоронил и осудил толстовское учение, взятое в его целом, и, выбравшись из полудикой, бестолковой России, увидел и понял рациональный и организованный Запад».
Что ж, пусть спасителем будет Запад, тем более, что Швеция в той же стороне, хотя и гораздо севернее Берлина и Парижа.
После отказа Льва Николаевича от собственности в 1892 году и раздела имущества между женой и детьми, Лев-младший мог бы спокойно продолжать свои занятия в Ясной Поляне или в московском доме. Однако если глава семейства сумел добиться выдающихся успехов в литературном творчестве, так почему же его сын должен ограничиться вышиванием подушечек?
Лев Львович вообразил себя писателем. Такому решению вроде бы есть обоснование – как пишет Басинский, «все дети Толстого были литературно талантливыми людьми и оставили после себя наследие в виде дневников и воспоминаний, а также замечательной переписки». Однако грамотность, умение писать длинные письма и вести дневник, связно излагая свои мысли и чувства на бумаге, не имеют никакого отношения к таланту. Это не какой-то божий дар – это естественное свойство, даже обязанность культурного, образованного человека. Следует добавить, что дети Толстого несомненно прочитали его повесть «Детство», что было им вполне по силам, поэтому в воспоминаниях детей заметны тот же стиль изложения и те же интонации.
Вот и Лев Львович, взявшись за перо, решил идти по проторенной дороге. В его автобиографической повести «Яша Полянов» критики обнаружили явное сходство с «Детством» Льва Николаевича. Повесть «Прелюдия Шопена» условно можно назвать перевёрнутой с ног на голову «Крейцеровой сонатой» – в этой повести Лев Львович пытался полемизировать со своим отцом. А в пьесе «Ночи безумные…» Лев-младший использовал сюжет «Анны Карениной», но поменял пол главного героя – тот изменил жене и в результате семейных передряг бросился под поезд.
Софья Андреевна написала в дневнике: «У него не большой талант, а маленький, искренне и наивно». Горький, имевший возможность познакомиться с начинающим писателем, выразился более откровенно:
«Не понравился мне Лев Львович. Глупый он и надутый. Маленькая кометочка, не имеющая своего пути и ещё более ничтожная в свете того солнца, около которого беспутно копошится».
Немудрено, что журналы, наиболее популярные у публики, отказывались печатать произведения Льва Львовича. Но почему же печатали другие? А как не напечатать, если есть возможность возбудить интерес читателей такими, например, словами: «Граф Л. Л. Толстой – сын нашего знаменитого писателя… проповедует совершенно противоположное тому, что проповедовал граф Лев Николаевич…» Похоже, что в те времена читали всё подряд, тем более, если подписано «Толстой», пусть даже написал кто-то из детей Льва Николаевича или дальний родственник.
Помимо романов, повестей и пьес, были опубликованы две книги очерков Льва-младшего, одна из которых посвящена спасению голодающих в Самарской губернии, а другая – впечатлениям от пребывания в Швеции. По крайней мере, здесь было что-то новое и обошлось без заимствований из произведений знаменитого отца. Но в книге о Швеции находим такие откровения:
«Есть что-то роковое в нашем русском просторе, во всём складе жизни нашей, что преждевременно старит, съедает нас, что кладёт ранние морщины на челе и холодную черствость на сердце».
Пожалуй, такой литературный слог сделает честь любому из писателей, хотя не исключено, что написано под влиянием произведений других авторов. Нечто схожее по настроению можно прочитать, например, у Гоголя. А дальше Лев Львович вновь пытается полемизировать с отцом, настаивая на том, что только дворянство, то есть благовоспитанные, образованные люди из высшего сословия, способно изменить жизнь всего народа к лучшему. И это при том, что сам он так и не получил должного образования, бросив занятия в университете.
Война с Японией внесла значительные коррективы в мировоззрение Льва Львовича. «Холодная чёрствость на сердце» не помешала ему написать в одной из статей следующие слова:
«Россия – страна, единственная в мире по своему народу, географии, климату, мощи духовной и умственной, темпераменту, миролюбию, способностям, призванию. России принадлежит будущее земли, несмотря на современные беды».
Последнюю фразу Лев-младший разъяснил в письме Софье Андреевне:
«Прошлой зимой в Египте я говорил моим друзьям-англичанам: "Будьте уверены, не вы, а мы осуществим вашу мечту всемирного владычества"».
Во время русско-японской войны публика с восторгом воспринимала подобные идеи, но после поражения мечты растаяли, как утренний туман, и Льва Львовича снова озаботило положение в своём отечестве. Он пишет государю, напрашиваясь на роль «тайного советника», но ангажемента так и не получил. Расстроенный невниманием монарха, он открыл книжный магазин, затем пытался основать газету, но скоро принял наиважнейшее решение – Лев-младший, не сумев «догнать и перегнать» отца в литературе, решил пойти своим путём. Он отправляется в Париж, чтобы в мастерской Огюста Родена отшлифовать вновь обнаружившийся дар – отныне Лев Львович станет называться скульптором.
Увы, лепка бюстов желанного достатка не принесла, и он снова принялся за пьесы – вне зависимости от их достоинств, успех обеспечивали постановщик и актёры, так что этот ходовой товар успешно распродавался и в столицах, и в провинции. Но тут умер патриарх – в ноябре 1910 года Льва Николаевича не стало. Не было счастья, да несчастье помогло – Лев-младший понял, что можно опять неплохо заработать на популярности Льва-старшего. Уже весной следующего года он отправляется в Америку читать лекции о создателе «Войны и мира». Вот отрывок из его письма Софье Андреевне:
«Здесь очень интересно, и меня носят на руках. Приглашения всюду и ежедневно, в клубы, общества, частные дома».
Лев Львович стал прилично зарабатывать, однако всё равно денег не хватало. Но почему? Причина в том же увлечении, из-за которого Лев-старший в молодые годы оказался по уши в долгах, а Лев-младший подхватил эту «заразу» во время пребывания в гимназии – игра! Только теперь уже не скачки, а бесконечные бдения за карточным столом, когда желание испытать удачу, доказать своё превосходство над другими игроками не позволяет реально посмотреть на вещи. Страсть затмевает глаза, и нет возможности понять, что даже солидный выигрыш – это лишь иллюзия, самообман, который назавтра может обернуться жестоким унижением. Благо, что Лев Львович мог рассчитывать на помощь матери, иначе разорение грозило его собственной семье – жена и пятеро детей могли остаться без средств к существованию.
Судя по всему, он понял, что Великим Львом уже не стать. Раньше пытался доказать отцу, что такая задача вполне по силам, а вот теперь решил брать от жизни всё, что можно и чего нельзя. Сначала бросил жену и с молодой француженкой отправился на Дальний Восток, чтобы потом попасть в Америку. Вскоре Толстой перебирается в Европу, затем возвращается домой, но осенью 1918 года – прощание с Россией и путешествие на Запад в надежде обрести новые иллюзии.
Коль скоро речь заходит об иллюзиях, нельзя не упомянуть филолога Валерию Абросимову, которая немало сил положила для того, чтобы доказать право Льва Львовича Толстого на признание в России не в качестве сына знаменитого писателя, но как фигуру вполне самостоятельную. Валерию Николаевну возмутило содержание книги «Лев в тени Льва…», и вот в интернете появилось «Открытое письмо П.В. Басинскому и его издателям». Там есть такие строки:
«Его опус состоит на 90-95% из заимствований и примитивных, плоских пересказов, оглупляющих и искажающих суть картины. Цели своей он добился: детского писателя, драматурга, публициста, рисовальщика и скульптора Л.Л. Толстого нет и долго ещё не будет в нынешней России… Согласиться с такой трактовкой я не могу».
На самом деле, любой автор имеет право на интерпретацию известных фактов, даже тех, что опубликованы с целью нарисовать иную картину, нежели та, которая больше по душе «интерпретатору». Немало авторов специализировались на том, чтобы приукрасить образ полюбившегося им человека, будь то писатель, военачальник или государственный деятель – особенно этим грешили при Советской власти. Конечно, большинству читателей неприятно было бы узнать, что Михаил Булгаков недолгое время был наркоманом, а Михаил Тухачевский в 20-е годы прошлого столетия менял, как перчатки, и любовниц, и жён. Однако нельзя же всю жизнь пребывать в плену иллюзий.
На склоне лет Лев Львович написал книгу воспоминаний «Опыт моей жизни», в которой попытался подвести некий промежуточный итог, но начал издалека, с «родовых корней»:
«Что может быть важнее для развития жизни личности и народа, сохранения в целости их старинных родовых корней, первые отпрыски которых объединили и создали государство, и что может быть естественнее для человека, как ни почитание этих родов из поколения в поколение в стремлении продолжать их и совершенствовать?»
Желание сохранить в целости родовые корни вызывает уважение. Жаль, что автор не пояснил, как это сделать – если бы нужно было сохранить корни каких-то диковинных растений, то их можно заспиртовать, или засушить, на крайний случай. Но нет, скорее всего, речь идёт о составлении родословной. Тут Лев Львович совсем не оригинален – владельцы дворянских фамилий нередко готовы жизнь положить на то, чтобы доказать себе и окружающим величие их рода и его значительную роль в развитии страны.
С корнями вроде бы разобрались, но как быть с отпрысками, которые каким-то чудом, но неведению или по неосторожности создали целое государство? О чём это и о ком? Оказывается, что российскую монархию создал род Толстых – это какой-то «родо-монархизм», иного слова и не подберёшь:
«Этот род, или "клан, вошедший в жизнь России из глубины веков", в сущности, не род, а целая отдельная, не похожая на других, раса, сохранившая свои особенности и до сих пор. За редкими исключениями Толстые оберегли себя от влияний кровей, которые могли бы значительно видоизменить главные черты их характера, и до 22-го своего поколения остались теми же Толстыми, какими были раньше».
Будучи в здравом уме, такое невозможно написать, даже если очень хочется. Похоже, что Лев Львович начитался сочинений «бесноватого» – именно в «Майн кампф» проповедуются идеи разделения народов на высшую и низшую расы. Толстые в роли «расы господ» – такое ещё никому не приходило в голову. Возможно, Лев Львович имел в виду совсем не то? Но вот читаем в разделе «Интересовавшие меня вопросы»:
«Важнейшим [фактором] надо считать оберегание всех рас от смешения их с другими. Жгучий вопрос дня – еврейский – возник всецело от этой великой ошибки народов… Франция на краю своего исчезновения как раса потому, что громадный процент чужестранной крови низкого качества влился в вены французского народа».
Итак, Лев Львович от «родо-монархизма» докатился до расовой теории национал-социализма. На этом можно было бы поставить точку, но тут, откуда ни возьмись, на сцене появляется «Индрис из "Индроса"» – это новая вариация на тему пращуров. Род Толстых по линии князей Волконских соединился с Рюриковичами, но Льву Львовичу этого показалось мало. Судя по всему, он вознамерился привязать свой род к предкам нынешних шведов, а там недалеко и до родства с Рюриком – согласно норманнской версии, он стал основателем Руси. Если не получится, то есть другой вариант:
«Граф С.М. Толстой-Милославский, занимающийся в настоящее время исследованием происхождения рода Толстых, утверждает, что нашёл документы, по которым можно точно доказать, что Индрис был прямой потомок графа Фландрского, жившего в VIII веке. По этой версии, мы, стало быть, вышли из древней Бельгии или северной Франции».
Словом, куда ни посмотри, всюду найдутся следы пребывания Толстых, и каждый непредубеждённый человек обязан признать ведущую роль этого рода в событиях последних двух тысячелетий на территории Европы.
Однако сколько можно говорить о предках, пора бы рассказать и о себе:
«По моим личным наблюдениям, моя старшая сестра Таня и я, <…> больше взяли умственных особенностей, которые можно назвать внутренним или духовным обликом человека, от отца и его линии. <…> От матери я взял её здравый смысл и верный жизненный инстинкт. От отцовской линии, особенно князя Волконского, его спокойный и здравый ум и гордость вместе с горячностью, хотя во мне сочеталось ещё целое множество других черт, которые я взял от других моих предков, что создало из меня очень сложного и страстного, доброго и злого, слабого и сильного, более дурного, чем хорошего человека».
Хорошо хотя бы то, что готов покаяться. Но почему же линия отца, усиленная линией Волконского, не справилась со своей задачей? «Объединили и создали государство», а в результате на свет явился «более дурной, чем хороший человек». Лев Львович находит огрехи не только в воспитании, но и в самом себе, конкретно – в голове:
«В умственном отношении меня воспитали ещё беднее, чем в духовном… Всё, что преподавалось мне в детстве, не вмещалось в моей голове, и, кроме редких минут удовольствия на уроках русского языка с матерью, все моё умственное воспитание было для меня мучением».
Однако «Толстая голова» на то и существует, чтобы вместить в себя все премудрости воспитания и образования, а также впечатления прожитых лет. Вот ведь в голове Льва Николаевича, по сути, разместились несколько десятков томов его произведений – не обошлось, конечно, без последствий для здоровья, но если бы не досадная простуда, он мог бы дожить и до девяноста лет. Скорее всего, «нервно-желудочная» болезнь, поразившая Льва-младшего в начале 90-х, сказалась на его умственных способностях.
Тут самое время припомнить, что в августе 1918 года Лев Львович основал в Петрограде газету под названием «Весточка», газету «вне политики», и вот что он сообщил своим читателям в самом первом номере:
«Политика – это "ориентация". Ориентация – это сочувствие. Или Сидор и Карп дерутся и я сочувствую или помогаю Карпу, – это политика и "ориентация", но, когда я нe могу сочувствовать в драке ни Сидору, ни Карпу, когда я одинаково доброжелательно, но беспристрастно отношусь к обоим, я – вне политики… Политика – это погода. Земледелец – хозяин не боится её и не боится её и не забывает ради неё о своём плуге и лопате… Он только соображается с ней для своей работы».
Доброжелательное отношение к Сидору и Карпу можно лишь приветствовать, однако вот что невозможно понять – как погода связана с политикой? Вряд ли Толстой начитался Александра Чижевского, который утверждал, что и резкие изменения погоды, и народные восстания в значительной степени обусловлены солнечной активностью. Но как к этому приткнуть «ориентацию», которую Толстой понимает как сочувствие?
Кстати, нечто подобное через много лет говорил другой непризнанный философ, Дмитрий Львович Быков, в эфире радиостанции «Эхо Москвы»:
«Политика – это школа, это воспитание в человеке каких-то важных свойств моральных, социальных. <…> Политика – это свойство отвлечь человека от мысли, что он смертен. Это опыт высшей художественной, политической деятельности, всё, что нас превращает в людей, заставляет нас отойти от животных».
Что же получится, если просуммировать? Политика – это ориентация, погода, школа, свойство, опыт. Можно было бы продолжить, но воспитание не позволяет… Похоже, у некоторых Львовичей это, к сожалению, в крови – судить о том, чего они не в состоянии понять.
Впрочем, нелепые умозаключения – не самый страшный грех, и потому их автор заслуживает некоторого снисхождения. В 1931 году сестра, Татьяна Львовна, писала брату Сергею:
«Он удивительный человек: несомненно, ненормальный и, конечно, очень жалкий. Он, который сумел искалечить свою жизнь так, что хуже нельзя».
