Владимир Алексеевич Колганов
Толсты́е: безвестные и знаменитые
Один из потомков рыцаря, Луиджи Альбертини, не владел ни землями, ни поместьями. Он начал курьеру журналиста в туринской газете «Стампа», а в 1896 году был представлен совладельцу «Коррьере делла сера». В том же году в качестве корреспондента этой газеты Альбертини отправился в Россию на коронацию Николая II. Эта командировка стала переломной в его карьере – вскоре он стал секретарём редакции, а затем по решению владельцев газеты был назначен её главным редактором. Благодаря Альбертини «Коррьере делла сера» увеличила свой тираж до одного миллиона читателей и стала самым влиятельным печатным органом в Италии. Желая не допустить переход Альбертини в другую газету, владельцы выделили ему часть акций, а в 1914 году он был избран в Сенат.
С приходом к власти Бенито Муссолини газета заняла критическую позицию по отношению к методам его правления, и в 1925 году Альбертини был смещён со своего поста. Его сын Леонардо, юрист по образованию, ничем себя не проявил, разве что взял в жёны эмигрантку из России. Возможно, на этот выбор повлияла поездка его отца на коронацию Николая II, с чего и началась его успешная карьера.
В семье Альбертини старшая дочь Льва Николаевича прожила остаток жизни, изредка помогая родственникам – брат Лёва оказывался в роли приживалы, если не находил иных средств к существованию.
Но самое главное событие, некий переворот в её сознании случился через год после смерти отца. Вот что Татьяна Львовна записала в дневнике:
«Как странно! На 47-м году я чувствую, что я начинаю мыслить. Чувствую, что как плуг углубляется и выворачивает свежие сырые комья земли, так и мысль врезывается в почти девственный до сих пор разум и выворачивает его. Дай Бог, чтобы так продолжалось, и пахота была бы закончена и привела бы к какой-нибудь оконченной жатве: для себя или других, это безразлично. Смерть отца сделала то, что я сошла с помочей и пришлось идти одной».
Глава 5. Не сотвори себе кумира
Младшая дочь Льва Николаевича Толстого оказалась самой успешным и плодовитым мемуаристом среди всех его детей и ближайших родственников. Причина популярности воспоминаний Александры Львовны в том, что она с пятнадцати лет стала помощницей отца и оставалась верна ему в самые трудные дни – и когда в семье возник конфликт из-за дележа собственности и прав на издание сочинений Льва Толстого, и когда он решил окончательно уйти из дома. Надо также иметь в виду, что у Александры Львовны не было ни мужа, ни детей, так что она могла посвятить всё своё время составлению беллетризованного описания и тех событий, которые происходили в семье Толстых, и того, что пришлось ей пережить при советской власти.
Воспоминания Александры Львовны сначала были опубликованы в Японии, куда она в 1929 году отправилась для чтения лекций об отце по приглашению тамошних «толстовцев», а после переезда в США появились новые возможности. Вот как Александра Львовна комментировала свой успех в 1931 году:
«Я была очень счастлива, когда мои тюремные рассказы <…> появились в "Пикториал Ревью". Йель Юниверсити Пресс приняло к печати мою книгу "Жизнь с отцом". Книга эта впервые была напечатана в Японии, и теперь она должна была появиться на нескольких языках и по-русски – в журнале "Современные записки" и в "Последних новостях", издававшихся в Париже».
Газета «Последние новости» в те годы была весьма популярна среди русских эмигрантов. Видимо, поэтому брат Лёва обратил внимание на публикацию воспоминаний сестры: в письме брату Сергею он отреагировал на её успех весьма своеобразно:
«Написал вторую книгу об отце и его учении. Книга появится по-французски в сентябре, и я надеюсь её продать в другие страны. Она тебе не понравится. Всё же она лучше тех скандальных воспоминаний, которые сейчас печатает наша сестра Александра в парижских "Последних новостях". Её бестактность и грубость всех поголовно здесь возмущает. Я послал один из этих фельетонов брату Илье в Америку, прося его не позволить Саше говорить и писать так в Америке, куда она, кажется, уехала из Японии июля 16-ro».
Тут возникает вполне резонный вопрос: почему Лёва так разозлился, прочитав мемуары своей сестры? Конечно, следует иметь в виду, что он давно уже выступал с критикой «философского учения» отца, в то время как Александра была преданной сторонницей этого учения. Но подобные разногласия никак не могли вызвать столь яростного возмущения. Так в чём же дело?
Для того чтобы решить эту загадку, необходимо обратиться к детству Сашеньки, а начать придётся с отрывка из её воспоминаний:
«То, что отец считал образование необходимым для каждого человека и сам до конца дней старался пополнить свои знания, мы пропускали мимо ушей, улавливая лишь, что он был против ученья. То, что мамá говорила о необходимости иметь много денег, чтобы хорошо одеваться, держать лошадей, устраивать приёмы и балы, вкусно есть, нам нравилось. Но её требования работать и кончать учебные заведения были уже неприятны».
В этих словах нет ничего удивительного – в своём отношении к учёбе, особенно в начальных классах школы, почти все дети одинаковы. Ну а потом прилежание, упорство и увлечённость интересным предметом могут дать позитивный результат.
Другое дело, если в организме ребёнка есть некая патология, которая вызывает трудности в усвоении предметов. Для этих детей уже в советское время создавали специальные школы, где обучали по облегчённой программе, которая не вызывала у них трудностей. Однако бывает и так, что человек вполне здоров, но по складу своего ума ещё не готов к восприятию большого объёма знаний или сложного предмета. Причиной может быть и врождённая лень, и недостатки воспитания. Видимо, нечто подобное произошло и с Сашей:
«Меня с десяти лет учили: английскому, немецкому, французскому языкам, музыке, рисованию. Я занималась каждый день с 9 до 12, потом бывал перерыв на завтрак и прогулку, а затем с двух до шести. Вечером после обеда я готовила уроки. Воспринять такое количество знаний я была не в состоянии».
Что ж, по прошествии многих лет можно позволить себе столь откровенное признание. Казалось бы Сашенька учению должна была предпочесть возню с куклами, однако это не так:
«Училась я неохотно и плохо, главным моим интересом были лошади, игры и спорт…»
Что ж, пусть будут не куклы, а лошади и спорт – вполне допустимые увлечения для юной дочери состоятельного аристократа. А впереди у неё – первый выход в свет, сватовство какого-нибудь князя или графа, замужество, рождение детей и жизнь в роскоши то ли в Москве, то ли в загородном поместье. Было бы странно, если бы Сашенька взялась изучать разные науки – какой прок от подобных занятий, если у папá солидный счёт в банке, да и земельные угодья приносят значительный доход? Но при таких примитивных увлечениях и весьма прохладном отношении к учёбе можно ли ожидать, что Александра поймёт основные положения учения отца, и самое главное – сможет критически их переосмыслить и при необходимости что-то изменить? Нет, Александра просто верила – верила в отца, верила в его учение, верила в то, что отец при любых обстоятельствах будет прав.
Как все девушки её возраста, Сашенька жаждала любви, но тут возникло обстоятельство, которое стало непреодолимой преградой между ней и её поклонниками:
«Мне было шестнадцать лет, когда отец прочитал письмо моего друга, тульского гимназиста, и запретил мне с ним переписываться. Я стояла в своей комнате растерянная, сконфуженная с письмом в руках и пыталась объяснить отцу, что у меня с гимназистом прекрасные, чистые отношения, ничего больше. Отец с досадой перебил меня:
– Ни к чему это, – сказал он, не глядя на меня, – ни к чему! Сообщи ему, чтобы он больше не писал тебе!»
И в самом деле, тут впору не только растеряться, но и спросить – если не отца, то самою себя: какой вред и кому может нанести это письмо? Оказалось, что Лев Николаевич прочитал кое-что предосудительное между строк:
«Отец заметил в письме нечто, переходящее в более нежные чувства, чем дружба. Я же об этом не думала, все моё внимание было направлено на то, чтобы обратить в толстовство зараженного социализмом юношу».
Если запрет отца на переписку с гимназистом вызывает удивление, то предложенное Александрой оправдание своего поступка кажется надуманным. Трудно поверить, что цель переписки состояла только в увеличении числа сторонников учения отца, к тому же идеология социалистов вряд ли была доступна пониманию девицы её возраста.
Пожалуй, в этом деле стоит разобраться, тем более что и сама Александра пыталась анализировать поведение отца:
«Ещё когда сёстры не были замужем, я замечала, как мучительно страдал отец, когда кто-нибудь за ними ухаживал. Помимо воли, он ревниво следил за всеми их движениями, вслушивался в интонации голоса, ловя в них кокетливые нотки. Иногда он с трудом сохранял спокойную вежливость с молодыми людьми, иногда, наоборот, делался с ними преувеличенно любезным, как бы подчеркивая этим недопустимость малейшей близости с его дочерьми».
Проще всего было бы свести всё к сексологии – если мужчина не получает удовлетворения от физической близости с женой и не имеет возможности завести себе любовницу, у него может возникнуть неосознанное влечение к дочери. Это чувство может стать и ответом на проявление комплекса Электры со стороны ребёнка. Тогда любой поклонник дочери становится для отца соперником, и ничего другого не остаётся, как избавиться от него под каким-нибудь предлогом – иначе «мучительных страданий» невозможно избежать.
На самом деле вряд ли стоит привлекать подобные теории для объяснения семейных отношений в добропорядочной семье. Но если возникает серьёзный конфликт между отцом и матерью, тогда критическая ситуация заставляет ребёнка сделать выбор. Его подсказывает инстинкт продолжения рода, который основан на влечении противоположных полов – сын защищает мать, а дочь встаёт на сторону отца. Конечно, лучше всего было бы попытаться помирить родителей, однако не всякому сыну или дочери такая задача оказывается по силам даже в зрелом возрасте.
У Александры есть своё объяснение, основанное на признании отца:
«Мне думается, в чувствах отца были и ревность, и боязнь потерять дочерей, а главное – боязнь нечистого.
– Я сам был молод, – говорил он, – знаю, как отвратительно, мерзко бывает проявление страсти».
Иными словами, Лев Николаевич пытается судить о людях по себе – он ставит себя на место поклонника одной из дочерей, и понимает, что не удержался бы… Что он понимает под словом «мерзость» – это вряд ли стоит объяснять, поскольку здесь возможны варианты. Казалось бы, опасения отца понятны, но вряд ли его поведение можно этим оправдать. Не исключено, что по его вине старшая дочь засиделась в девках до тридцати пяти лет – её сомнения в очередном поклоннике не могли возникнуть сами собой, без чьей-либо подсказки. Однако Татьяна в своих воспоминаниях не так откровенно обсуждает отношения с отцом, как младшая сестра, поэтому делать однозначные выводы не стоит.
Тем не менее, несмотря на странную опеку со стороны отца, и Маша, и Татьяна вышли замуж. Только Александра всё своё внимание, все свои интересы сосредоточила на нём:
«Я всячески старалась избегать молодых людей, никогда не оставаясь с ними наедине из страха вызвать беспокойство в отце».
И всё же, есть что-то странное и в её привязанности к отцу, и в том, что её воспоминания не содержат и намёка на любовные отношения с мужчинами даже в зрелом возрасте. Это тем более удивительно, что описания припадков матери полны таких подробностей, которые могут «украсить» любой роман или даже сценарий триллера, но вряд ли уместны в семейных мемуарах.
Ещё труднее объяснить признания Александры, изложенные в разделе «Непонятное»:
«Я <…> презирала духи, как вообще презирала всякие принадлежности дамского туалета, мне гораздо больше нравились перочинные ножи, пилки, буравчики. <…> Помню, какое было для меня мученье, когда мамá заставляла меня носить корсет…»
Ну, это ещё полбеды, так же как и нежность по отношению к сёстрам:
«Чаще всего я испытывала приливы нежности к своим сестрам, но никогда не смела этого высказывать. Они и не подозревали, что лаской могли сделать со мной всё, что хотели…»
А далее – об отношении к посторонней женщине:
«Ко мне ходила учительница <…> Она была милая, добрая и очень застенчивая, что меня особенно к ней притягивало. <…> Мне нравилась её наружность: <…> я украдкой любовалась ею. Я её любила, с волнением ждала её прихода, мне хотелось как-нибудь выразить ей свои чувства. <…> Мне делалось жарко, я не могла вымолвить ни слова. <…> Когда она уходила, я бросалась на кровать и горько плакала».
Такие чувства можно было бы объяснить недостатком материнской любви – именно поэтому в одиннадцатилетнем возрасте Саша вообразила, что она не родная дочь, а приёмыш. Однако за детские шалости Саше доставалось от матери не больше, чем другим, а что касается других дочерей, то Маша больше подходила на роль нелюбимой дочери. Возможно, по этой причине Маша сблизилась с отцом, что, впрочем, не помешало ей выйти замуж в возрасте двадцати шести лет.
Судить об отношении Александры к матери довольно трудно, поскольку на тональность воспоминаний повлиял конфликт в семье, ссоры матери с отцом – в шестнадцатилетнем возрасте дочь однозначно приняла сторону отца и никогда ему не изменяла. Даже в воспоминаниях о детских годах чувствуется ироническое отношение к матери:
«Энергия у мамá была громадная. <…> Главным её увлечением была музыка. Мало того, что она часами играла гаммы, экзерсисы Ганона. <…> Она играла пьесы с начала до конца бесконечное число раз, неизменно делая одни и те же ошибки, громко стуча по клавишам плохо гнущимися пальцами».
Причина ссор – странные, труднообъяснимые желания главы семейства. Сначала он хотел всю свою собственность раздать крестьянам, затем сошлись на том, что его состояние будет поделено между женой и детьми. Но этого патриарху показалось мало – он захотел отказаться от прав на свои сочинения, в результате чего семья лишалась значительных доходов. Можно понять возмущение Софьи Андреевны – она родила ему восьмерых детей, не считая тех, что умерли в младенческом возрасте, она вела хозяйство, трудилась над корректурой его романов по ночам. А вместо благодарности – каприз взрослого ребёнка, которому стало недостаточно славы писателя, теперь он вообразил себя мессией, способным привести мир к справедливости и процветанию.
В последние годы семейный конфликт обострился в связи с намерением Толстого составить завещание. Лев Николаевич хотел юридически оформить отказ от авторских прав, а для Софьи Андреевны это словно острый нож – ну как она будет помогать нерадивым детям, если семья лишится доходов от издания произведений всемирно известного писателя?
«Мне легко было не сердиться на мать, когда я чувствовала, что она больна, но когда я видела в ней материальные побуждения, видела, как она боялась завещания, мне трудно было, по примеру отца, добро относиться к ней. Я завидовала сестре Тане. Она была счастливее меня. Она не могла поверить, чтобы матерью руководили какие-либо корыстные цели, она видела в ней нервнобольную, измученную мать, любила и жалела ее. Господи! Если бы я могла – насколько мне было бы легче».
Кто же из сестёр был прав? Уже одно то, что Александра заботу матери о благополучии семьи свела к обыкновенной корысти, говорит о том, что дочь была необъективна при оценке этого конфликта. Она не могла допустить, что великий отец хотя бы в чём-то ошибался – неправы те, кто не принимал его учения, они и заслуживают всяческого порицания.
По словам Александры, ещё одним поводом для скандалов стали дневники отца. Якобы Софья Андреевна опасалась, что муж написал там оскорбительные для неё слова, которые со временем, после опубликования дневников, станут всем известны и нанесут непоправимый ущерб репутации семьи, скажутся на отношении общества и к ней, и к её детям:
«Мамá кричала: "Убьюсь, отравлюсь, если отец не велит отдать мне дневники! Дневники или моя жизнь!"».
Возникает впечатление, что всё это придумано. Словно бы Александра задалась целью непременно доказать, что это мать довела великого отца до смерти, а всему виной её характер:
«Врачи не нашли у матери признаков душевной болезни, но крайнюю истерию, "паранойю". Они советовали во что бы то ни стало разлучить отца с матерью. Но как только они сообщили об этом мамá, поднялась страшная буря, она ни за что не хотела на это согласиться».
Осенью 1910 года Александра на время покинула Ясную Поляну, чтобы не провоцировать семейные скандалы – мать всё время приставала к ней с расспросами: составил ли отец завещание или ещё нет? Спрашивала и о том, где дневники, и требовала их уничтожить. Тем временем здоровье Толстого ухудшалось, приехали дети, и состоялся откровенный разговор, в котором Александра снова обвиняла мать:
«Я рассказала, что уже несколько месяцев наблюдаю, как мать истязает отца, как она всех разогнала, считая, что все люди виноваты, плохи за исключением её, как она добивалась прав, дневников, как заставляла отца с ней сниматься и что ей руководят корыстные цели».
В конце октября Толстой тайно от всех, кроме любимой Александры, покинул дом и уехал в Шамордино, откуда намеревался отправиться в Болгарию или на Кавказ, к своим единомышленникам. Дети снова собрались, чтобы принять какое-то решение. И снова Александра стала обвинять собственную мать:
«И я стала говорить о том, что много, много раз за эти пять месяцев сплошного страдания умоляла их помочь, разлучить, хотя бы на время, родителей, поместить мать в санаторию, и каждый раз они спешили уехать, кто к своей семье, кто к службе. Теперь отец ушёл, и вот, вместо того чтобы радоваться, что он наконец освободился от страданий, они упрекают его и думают только о том, как сделать, чтобы он вернулся и снова принял на себя ярмо».
Но всё напрасно – жаркие споры, взаимные обвинения и поиски приемлемого для всех решения изрядно запоздали. Толстой в дороге простудился, и через несколько дней его не стало. Однако каждый из детей остался при своём мнении относительного того, что произошло в семье. Поэтому и через двадцать лет Лев Львович не мог без возмущения читать воспоминания своей сестры.
Уже по тому, как Александра защищала отца от нападок матери и братьев, Ильи и Льва, можно судить о её характере – это сильная, целеустремлённая натура. Однако Александру невозможно было переубедить, поскольку все её суждения были основаны на вере – вере в величие отца, вере в его учение, вере в Бога. Всё дело в том, что сотворив себе кумира, она обязана была идти до конца, не ведая сомнений.
С началом империалистической войны Александра Львовна записалась в сёстры милосердия. Ухаживая за отцом, она приобрела кое-какой опыт в медицине благодаря советам лечащего врача, поэтому быстро освоила обязанности хирургической сестры в прифронтовом госпитале. Позже она работала в санитарном поезде в ранге уполномоченной Всероссийского Земского союза, а после октябрьского переворота оказалась в Ясной Поляне среди многочисленных родственников, которые съехались туда в надежде как-то пережить тяжёлые времена.
В этих условиях, когда вся страна, весь народ находился на перепутье, интересы Александры Львовны свелись к добыче пропитания для своей родни. В итоге возникла идея издать полное собрание сочинений отца, избавив его рукописи от ошибок и исправлений, навязанных царской цензурой. Несколько лет работы над архивом, при материальной поддержке властей, закончились передачей обработанных материалов в Госиздат.
А в 1920 году Александру Львовну, комиссара Ясной Поляны, арестовали как владелицу конспиративной квартиры, где собирались заговорщики из антисоветского «Тактического центра». Толстая была приговорена к трём годам тюремного заключения, но благодаря уважению к памяти её отца со стороны сокамерниц она преодолела все невзгоды. Пережитое унижение привело к тому, что в 1929 году, воспользовавшись приглашением из Японии от тамошних толстовцев, Александра Львовна навсегда покинула Россию. Уехала она, так и не поняв, «почему же народ избрал коммунистическую власть?». А позже в своих воспоминаниях написала так: «Думаю, что ответ один и Толстой так же на него ответил – отсутствие веры».
В эпилоге романа «Война и мир» есть такая фраза:
«Власть есть совокупность воль масс, перенесенная выраженным или молчаливым согласием на избранных массами правителей».
Толстая объясняла успех большевиков отсутствием у жителей России веры в Бога, веры в магическую силу заповедей Иисуса Христа. Вера людей в то, что новая власть обеспечит им счастливую жизнь, не заслуживала внимания с точки зрения Толстой. Куда важнее для неё то, что многие зажиточные люди лишились своей собственности. Уже оказавшись в Америке, Толстая продолжала выступать с лекциями об отце: «Толстой и русская революция» и т.п. А в 1932 году она обратилась к секретарю организации местных квакеров с просьбой выразить свой протест против «признания советской власти Америкой»:
«Советы много хуже разбойников и грабителей! <…> Большевики являются самыми страшными капиталистами в мире, ибо, ограбив народ, превратив его в нищего, они сосредоточили весь капитал в руках немногих. Они самые крайние консерваторы, потому что они против какого бы то ни было вида свободы. Как я жалею, что моего отца нет в живых! Может быть, люди прислушались бы к его голосу».
Если в царской России лишь немногие поверили в учение Льва Толстого, наивно было ожидать, что в Америке кого-то проймут его слова. Тем более что желание получить максимальную прибыль нередко противоречит Христовым заповедям, а проповедь «непротивления злу» в условиях либеральной экономики – это курам на смех!
Прошло несколько лет, и Александра Львовна снова пишет о грабителях, на этот раз в письме племяннице, Анне Ильиничне Толстой-Поповой:
«Здесь доктора-грабители. Если делать операцию – это 1000-2000 долларов, т. е. для меня разорение. <…> Всё думала об Илье. Лечился, лечился – ничего не помогли, мучили, драли деньги, а всё только воля Божья! <…> Решила, если болезнь придёт, не пойду в госпиталь американский, лучше умирать под забором».
Вот вам и свободная Америка! И куда теперь податься? Ограбили в России, а теперь хотят нажиться на чужом горе даже здесь. Впрочем, Александра Львовна обвиняла только докторов, но не бизнесменов и политиков.
В 1941 году Толстая стала гражданкой США и продолжала обличать советскую власть уже в качестве главы общественного совета при Издательстве имени Чехова и президента Международного Толстовского фонда. Но вот вопрос: открылась ли ей истина или дочь Толстого, верная его заветам, продолжала блуждать в потёмках и верить в иллюзию непротивления злу и всепрощения? Ещё 1930 году, находясь в Японии, она писала Толстой-Поповой:
«Истина – назови её религией, философией, житейской мудростью – всегда проста, она не требует учёности, но вместе с тем, чтобы её найти нужно пройти громадный жизненный путь, как мой отец, промучиться столько, сколько он мучился, изучить все религии мира».
Если человек только верит, не понимая сути того, во что уверовал, не имея аргументов в защиту собственной позиции и не представляя, как воплотить эту премудрость в жизнь, тогда такому человеку можно только посочувствовать.
