Владимир Александрович Бердников
Человек неразумный
НЕДОПОНИМАНИЕ
Утром следующего дня они, как обычно, двинулись к набережной, но уже на площади Трёх граций их встретили сильнейший ветер и грозный рокот, исходящий от моря. О купании не могло быть и речи, и всё-таки они вошли в парк и приблизились к набережной. Парк гудел, скрипел и трещал, но это не шло в сравнение с бешеным рёвом моря. Канонада прибойных волн переплеталась с громоподобным скрежетом камней, увлекаемых потоками отбоя. После каждого мощного удара штормовой волны о парапет водопад брызг и пены обрушивался на бледно-розовые плиты самой прекрасной в мире набережной.
«Боже, – подумал Заломов, – сколько энергии бездарно тратится на перенос с места на место триллионов тон воды и камней! Впрочем, некоторый смысл в этом есть. Волнение моря порождается ветром, а ветер – такими космическими факторами, как солнечное излучение и вращение нашей планеты вокруг своей оси. Выходит, шторм – просто одна из форм реализации грандиозного процесса рассеяния в никуда энергии Солнечной системы, превращения всех видов энергии в бесплодное тепло, в конце концов уходящее в холодный космос расширяющейся Вселенной. И существование живых организмов с их эволюцией и всеми особенностями их строения – лишь одна из форм деградации энергии Вселенной».
Мысли эти пронеслись в сознании Заломова сами собой, всё в них, наверное, было правильным и даже тривиальным, но какое-то странное чувство, наподобие зарождающегося удивления, внезапно сообщило Владиславу, что он на пороге понимания чего-то очень важного. На мгновение шум шторма пропал, и в наступившей тишине раздался его внутренний голос:
«Ты потерял контроль над своим будущим!»
– Так уж и потерял? – прошептал изумлённый Заломов.
– Ты что-то сказал? – спросила Анна.
– Да нет, просто у меня ужасное настроение.
– Почему?
– Похоже, я что-то безвозвратно упустил. Надо обсудить ситуацию, в которую, боюсь, мы с тобой подзалетели.
– Хорошо, дорогой, только давай уйдём отсюда, здесь слишком ветрено и шумно, да и к тому же неплохо было бы выпить чего-нибудь горяченького или даже горячительного.
Чтобы укрыться от пронизывающего ветра, они отправились в удалённую от моря часть городка, где набрели на скромную закусочную. Её столики, ещё не высохшие после недавнего дождя, были расставлены возле симпатичного фонтанчика, выполненного в форме бронзового цветка. Они взяли в буфете вино и горячий чахохбили, вышли на улицу и выбрали столик у самого фонтана.
– Ну, и что ты хотел со мной обсудить? – спросила Анна.
– Видишь ли, я прихватил этот злополучный КСК, и теперь шеф, скорее всего, просто вышвырнет меня из своей лаборатории. Дёрнул меня чёрт связаться с этим Драгановым! Да и винить-то некого – ведь сам выбрал его своим руководителем. Боже! моя душа рвалась думать и изобретать, а он использует меня как технического лаборанта.
– Ты чудак, Влад. Пораскинь-ка своим умом. Ну, к чему Драганову твоя голова, когда он и сам думать умеет? Конечно, Драганов – чистейшей воды тиран-кровосос, но и ты не должен был так безропотно ему подчиняться.
– Пожалуй, ты права. Не хватило характера, да и опыта не хватило.
– Да ладно, Влад, перестань ныть и терзаться. Что было, то прошло. Всё не так уж трагично.
– Нет, Анечка. Потеряв работу, я, скорее всего, потеряю ещё год и тогда рискую пропустить своё окно для входа в науку?
– Не ожидала, что ты веришь во все эти дурацкие окна, – Анна усмехнулась. – Ну и когда же закрывается твоё окно?
– Думаю, где-то после двадцати пяти – двадцати шести.
– С чего ты это взял?
– Посмотри на математиков и физиков-теоретиков. Все их высшие достижения совершаются до тридцати. Ну, от силы до тридцати пяти. Во всяком случае, после сорока уровень творческих свершений людей – и талантливых, и бесталанных – ощутимо снижается. Стало быть, для того чтобы достичь чего-то стОящего до сорока, желательно начинать до двадцати пяти.
– Так ты полагаешь, что после сорока люди начинают глупеть?
– Вообще-то, да. Даже древние считали, что сорок лет – возраст наивысших достижений человека, как они говаривали, его акме. И не забывай печальную истину – после двадцати пяти число нервных клеток в нашем мозгу неуклонно уменьшается. Говорят, каждый год по проценту.
– А может быть, умный и волевой человек, сумевший в юные годы найти для себя какую-то великую цель, успевает её достичь к сорока, а большего он просто не хочет.
– Трудно сказать, чего он хочет после сорока. Ведь добившись успеха и став знаменитым, учёный переходит в другой социальный слой, обрастает учениками, льстецами, завистниками и врагами. Хочет он того или нет, но околонаучная возня крадёт его время и мало-помалу, исподволь, меняет его характер. Душа успешного учёного, как бы ни был велик его талант, коснеет и черствеет, и он не может снова стать «юношей, обдумывающим житьё». Вот и уходит для него замечательное время наивных мечтаний, когда в голову приходят самые неожиданные, самые парадоксальные мысли. Так что и для мечтаний есть своё время. Как говаривал Экклезиаст: «Всему свой час, и время всякому делу под небесами!»
И глядя на струйку воды, бьющую из венчика бронзового цветка, Заломов еле слышно добавил: «А сегодня я всем нутром своим почуял: моё время уходит, я выпадаю из времени».
Лицо Анны скривилось, как от зубной боли.
– Да, что с тобой, Влад? Ты меня разочаровываешь. Ты ведёшь себя, как приговорённый к расстрелу. Ещё пару дней назад ты был таким бодрым, таким весёлым. Что произошло с тобой за эти два дня?
– Как что? Я понял, что теперь Драганов вышвырнет меня из своей лаборатории.
– Можно думать, об этом ты не догадывался, когда мы бодренько зарывали твой эликсир под фикусом или когда отплывали в Пицунду?
И тут Заломова осенило. Перемена в его настроении произошла там, на набережной Пицунды. Именно тогда, глядя на свирепеющее море, ему стало казаться, что его светлые дни сочтены. Боже! Неужто всё дело в простой смене погоды? Ещё не успел в голове его оформиться этот вопрос, а он уже знал ответ: «Да-да! Несомненно, всё дело в погоде». – «Но почему?» – И на этот вопрос тут же нашёлся ответ: «Просто мозг мой недоволен этим мраком, этими чёрными рваными тучами, летящими по серому небу, и этим совсем не тёплым пронизывающим ветром. Видимо, мой мозг «хочет», чтобы я нашёл укромное укрытие, забился бы в какую-нибудь пещеру, дупло или щель и ждал бы там прихода солнца».
Анне показалось, что Заломов даже не слышит её. Не сводя глаз с фонтана, он молчал, и на бледном лице его застыло выражение глубочайшей тоски.
– Ой, Влад, какой же ты сегодня нудный! Да, бог с ним, с этим твоим Драгановым! Переходи в лабораторию Кедрина. Тебе же только двадцать шесть, у тебя прекрасное образование, и даже есть кое-какой опыт научной работы. Ты ещё ничего не упустил. Давай будем вместе удалять из генома бессмысленную ДНК. И наконец, пока что эта чудесная краска у нас. Вот она, посмотри! – и Анна вынула из сумочки флакончик с КСК.
Заломов очнулся от дум, но мрачное настроение его не отпускало.
– Моя дорогая донна Анна, сейчас надо выбирать что-то одно – или КСК или эволюцию. Параллельно заниматься тем и другим едва ли разумно. По-видимому, следует пожертвовать красителем. Во-первых, нужно определить его формулу, что не так-то просто. А, во-вторых, его эффект на жизнеспособность мух не столь велик, чтобы всё бросать и заниматься только им. А вдруг КСК просто подавляет размножение каких-то паразитов дрозофилы? Иначе говоря, если работа с ним не приведёт к обнаружению чего-то исключительного, мы рискуем завязнуть в болоте непринципиальных мелочей и, как говорят шахматисты, потеряем темп. И, наконец, при попытке опубликовать результаты с КСК мы едва ли избежим конфликта с Драгановым.
– А не кажется ли тебе, дорогой Влад, что вся история с твоим алым эликсиром – это, по сути, ещё одно свидетельство нашей полной беспомощности перед лицом судьбы – этой ужасной, не знающей сострадания богини?
– Ну, нет, Анечка, ну причём тут судьба? Просто вся наша жизнь протекает в очень нестабильной среде, в которой то и дело происходят неожиданные и подчас грозные события. Где-то в глубинах земной коры тектонические плиты готовятся к резкой подвижке; в тропиках над океанами зарождается супервихрь; в некой тропической стране возникает очаг опаснейшего инфекционного заболевания; в каком-то нашем органе среди миллиардов нормальных клеток появляется одна раковая; ну и, наконец, какая-то незнакомая нам Аннушка проливает постное масло, наступив на которое, можно поскользнуться и потерять голову. Любое из этих событий может стать для нас роковым, но это не судьба – это результат нашего каждодневного взаимодействия с хаотичным, принципиально непредсказуемым и никем не управляемым внешним миром. Впрочем, – Заломов выдавил из себя кислую улыбку, – мы обладаем волей и разумом, поэтому, несмотря на все эти, возникающие будто из ниоткуда препятствия и угрозы, у нас всё-таки остаются вполне ощутимые шансы осуществить свои скромные личные планы.
Заломов сказал это и подумал: «Да что там землетрясения, эпидемии и супер-ураганы, когда даже эта вполне заурядная штормовая погода могла так сильно повлиять на моё мироощущение. Ведь ясно же, что сейчас у меня искажённая, чересчур заниженная самооценка. По-хорошему, в таком состоянии нельзя принимать ответственных решений».
Погружённый в свои мысли Заломов не заметил, что Анна уже близка к принятию весьма ответственного решения. Она вертела в руках флакончик с КСК и думала: «Пока в Институте есть Драганов, заниматься этим красителем довольно опасно. Но Влада не удержишь. Он не вытерпит, пойдёт к химикам, чтобы определить формулу своего эликсира, а потом, конечно же, захочет его повторно синтезировать. Но ведь такие дела нужно делать в строжайшей тайне. Почти наверняка где-то он проколется и засветится, и тогда всё пойдёт прахом. Однако с этой краской надо что-то делать, но что?» Решение пришло внезапно. Анна встала и, нервно поигрывая флакончиком с краской, преувеличенно весело воскликнула: «Что ж, дорогой, ты меня убедил. Конечно же, нельзя совместить эволюцию с КСК!»
– Что ты задумала? – вскричал Заломов. И в тот же миг его возлюбленная швырнула стеклянный флакончик в фонтан и угодила в бетонный постамент бронзового цветка. Хрупкий сосудик разбился вдребезги, и вода, льющаяся из изящного венчика, смыла загадочную краску в бассейн. Заломов рванулся к фонтану, но Анна мягко удержала его: «Влад, посмотри, вода в бассейне уже краснеет. Бежим отсюда, пока никто не обратил на это внимание».
Они добежали до ближайшего сквера и бухнулись на скамейку.
– Анечка, что ты наделала?
– Решила за тебя проблему выбора.
– Ничего, миленькая, ты не решила.
– Но ты же сам сказал, что нам нужно отказаться от работы с КСК.
– Аня, я имел в виду лишь отложить её годика на два, и всё. КСК – это не просто полгода моей жизни, через него мы могли бы выйти на проблему старения.
– Так уж и могли бы?! Размечтался! Да мало ли чем был вызван эффект твоего эликсира на живучесть мух.
– Увы, дорогая, теперь этого уже ни ты, ни я и вообще никто, нигде и никогда не узнает.
– Но если этот краситель был тебе так дорог, то почему каких-то пять минут назад ты убеждал меня, что заниматься им не стоит?
Заломов криво усмехнулся.
– Аня, но ведь это были всего лишь слова.
– Ой, да перестань ты ныть и, вообще, кончай свою занудную гамлетовщину. Ничего страшного и ужасного не произошло. Ты ноешь, как маленький мальчик, у которого отняли заводную машинку! – в сердцах выпалила Анна и вдруг добавила, с трудом сдерживая слёзы: – Прости меня, Влад. Не ожидала, что это для тебя так важно.
– Ладно, – процедил Заломов, – как ты любишь говорить: «С этим проехали».
Итак, с КСК было покончено. До последнего поступка Анны Заломов и сам не вполне осознавал, как был дорог для него этот краситель. Видимо, в глубине души он верил, что КСК поможет осуществить его давнюю, взлелеянную в ранней юности мечту – найти средство, замедляющее старение. И ещё он знал, что отныне крах той мечты будет навечно связан с Анной. И разрушить эту ассоциацию ему уже никогда не удастся.
РАЗРЫВ
Через неделю Заломов снова сидел в драгановской приёмной. Он сидел здесь уже пятнадцать минут, но обитая чёрным дерматином дверь оставалась плотно закрытой. Альбины в предбаннике не было, вместо неё за столом секретарши сидела другая молодая женщина. Эта, в отличие от Альбины, была темноволоса и длиннонога, но относилась к своим служебным обязанностям с тем же звериным рвением.
– Простите, шеф там один? – не выдержал Заломов.
– Да, один. Работает над текстом своего выступления на Учёном совете, – ответила секретарша, даже не взглянув на просителя.
– Может быть, вы напомните ему обо мне?
– Не извольте беспокоиться, Егор Петрович всё помнит.
– Но почему он заставляет меня ждать?
– Значит, у Егора Петровича есть на то веские причины.
Заломов понял, что его хотят унизить ожиданием, но он знал, как отвлечься от подобных невзгод. Для этого ему нужны были только бумага и мягкий чёрный карандаш. Он вынул из сумки записную книжку и написал на чистом листке первое, что пришло в голову, – «бесконечность». Какое-то время Владислав бездумно взирал на это слово и неожиданно для себя добавил к нему ещё одно, такое же безграничное, – «вечность». И тут стены шефского предбанника растаяли, и Заломов ощутил себя в стеклянном шаре, падающем в чёрную межзвёздную бездну. Сначала его захватила мысль, что в этом падении он проведёт всю свою жизнь, и его останки будут миллионы лет лететь к какой-нибудь всепоглощающей чёрной дыре. Потом он вспомнил об опасности столкновения с метеоритами и наконец – о массовых вымираниях конца мелового периода, возможно, вызванных падением крупного астероида. Заломов уже искал факты, противоречащие гипотезе Альвареса, когда телефон на столе секретарши зазвонил, и новая хранительница драгановского покоя объявила: «Егор Петрович вас ждёт».
– Ну с возвращеньицем вас, молодой человек, – ехидно похохатывая, прохрипел шеф.
– Спасибо, Егор Петрович.
– Ну, что? Надумали? Будете работать с мышами?
– Нет.
Драганов взглянул на Заломова с явным интересом. Уж больно твёрдо произнёс молокосос это ёмкое слово «нет». Впрочем, вскоре Егор Петрович снова вошёл в привычный для себя образ всезнающего супермена.
– Ну, нет – так нет. Удерживать вас в моей лаборатории не стану. Да и вообще, скажу вам честно и откровенно: вы мне не нравитесь. Не люблю я эту, вам подобную бесхребетную прослойку. Что? Думаете, науку делают такие, как вы? – И близко нет. Кишка тонка у вашего брата. Жидковатые вы ребята. Нет у вас силы, нет страсти, нет жажды борьбы и победы. Таких, как вы, я называю мозгляками-слизняками.
– Егор Петрович, а не могли бы вы пояснить, кто такие эти мозгляки-слизняки? – неожиданно смело спросил Заломов.
– Для слабовидящих и табаконекурящих поясняю: мозгляки-слизняки – это те, у кого мозги пожиже, а мысли потрусливее. Они живут, как абсолютно слепые котята. Они могут лишь ныть, путаться под ногами и тыкаться своими сопливыми носами обо всё подряд.
– Наверное, вам более по сердцу львы да тигры?
– Добавь ещё удавов, – хмыкнул Драганов, тускло блеснув верхним рядом желтоватых зубов. – А от удавов – могучих и упорных, хладнокровных и расчётливых, давящих и подавляющих – милости не жди.
– Ну и что же мне теперь делать? – спокойно спросил Заломов.
– Я ожидал, что не захочешь сотрудничать с нами, и уже подумал над твоим трудоустройством. Я рассудил, что ежели ты откажешься работать со мною, то тогда на кой лях ты нужён и в других подразделениях Института? И вообще, за хренам нам плодить неуправляемых сотрудников? Ежели ты и задумал сыграть роль Колобка, так оно у тебя не вышло. От удавов не уйдёшь, никуда от них не укотишься. Удавы хватают таких, как ты, за все глоточные и прочие гланды и с удовольствием дущат, – последнее слово Егор Петрович произнёс с грузинским акцентом.
На секунду Заломова охватил гнев, но лишь на секунду. Ведь он был готов к такому повороту.
– И куда же мне идти?
– Прежде всего, забудь о Кедрине. У нашего говоруна и без тебя проблем хватает. Ну а ежели он всё-таки попробует тебя взять, то будет иметь дело со мною лично и с моими людьми в Партбюро. К тому же и хозяева твоего горячо любимого Кедермана едва ли одобрят его конфликт с нами. Ему наверняка будет велено залечь на дно, то есть сидеть тихо в своей болотной тине и не чирикать.
Заломов хотел было возразить, но Драганов сделал резкий жест, чтобы подчинённый молчал, а сам продолжил над ним глумиться:
– Ни один институт в Городке да и во всём Новоярске тебя не возьмёт, даже и время не трать. Наш начальник отдела кадров – мой человек, так что, ежели попробуешь где-нибудь устроиться, то тамошний кадровик (как ему и положено) тут же позвонит нашему, ну и тогда, не обессудь, сам понимаешь… Впрочем, я не буду возражать против одного э-э-э вариантика твоего трудоустройства, хотя, скажу честно и откровенно, он, пожалуй, даже слишком хорош для тебя.
– И что это за вариантик?
– Школа, Владислав Евгеньевич. Любая школа Городка или Новоярска. Я не изверг всё-таки. Иди-ка и поучи детишек годика два-три, а там поглядим. Может, и станешь попокладистей. А теперь давай-ка подведём итоговую черту под нашим заключительным заседанием. Итак, в последний раз предлагаю тебе продолжить работу с той краской на мышах. Согласен или нет?
– Я не хочу работать с мышами, – подчёркнуто твёрдо ответил Заломов.
– Ну что ж, вольному – воля. Знал, что не захочешь. Таких мозгляков, как ты, к науке вообще допускать нельзя. На пушечный выстрел нельзя! Такие, как ты, только и умеют, что болтать да палки в колёса вставлять. Нет у мозгляков-слизняков конструктивных идей. Таких, как ты, надобно крепко держать за все придатки и очень… очень культурно воспитывать, – Драганов с хрустом сжал правую руку в мощный кулак и выдохнул: – Вот так!
– Ну что ж, тогда прощайте, – буркнул Заломов и повернулся к двери.
– Постойте, молодой человек, пока вы не уволились, я ваш начальник. А посему не забудьте ту красочку-то мне передать… лично-с!
– Да, конечно, Егор Петрович. Готов сделать это хоть сейчас, – неожиданно звонко выговорил Заломов и полез в свою сумку за бюксиком с краской для хлопка. Руки его заметно тряслись.
– Что? Жалко отдавать? Это, Слава, тебе наука. А теперь уходи. Видеть тебя не хочу!
Заломову нужно было подумать. Он вышел из Института и медленно побрёл по лесной дорожке, ведущей к школе вундеркиндов. Не дойдя до неё, свернул на едва заметную тропинку и углубился в лес. Шла вторая декада сентября. Некогда высокая трава полегла и сбилась в комья. Папоротник-орляк побурел и сник. Цветы отцвели, не было ни бабочек, ни мух, ни даже комаров. Несколько компенсировали эти утраты лишь яркие краски мёртвой и умирающей листвы да разноцветные поганки, облепившие трухлявые пни. Заломов сел на сваленный бурей ствол берёзы и попробовал привести в порядок свои мысли.
– Итак, судьба толкает меня на преподавание в школе. Драганов, конечно же, уверен, что я сочту его «вариантик» унизительным и, скорее всего, просто уеду из Новоярска. Действительно, один минус учительства бьёт в глаза – ведь, уча детей, я, вроде как, теряю темп, и моё развитие как исследователя задерживается. Но начинающий научный работник тоже теряет массу времени, выполняя мелкие, плохо продуманные задания своих шефов. Правда, это не аргумент. Чтобы терять время, вовсе не обязательно идти в учителя.
А есть ли у школы хоть какие-то плюсы? – уже вполне серьёзно спросил себя Заломов и обнаружил, что драгановский вариантик не так уж плох. Во-первых, преподавание в школе не потребует больших усилий, и, значит, у него останется время на чтение научной литературы. А во-вторых, школьный материал всегда касается крупных, фундаментальных проблем, что заставит постоянно думать о масштабных вещах. Так что после года размышлений и вдумчивого чтения он сможет наконец найти конкретную цель для своего исследования – цель высокую, но достижимую. И тогда почему бы снова не попробовать попасть в Институт и приступить к экспериментальной проверке уже собственных идей и гипотез? Конечно, грубый и властный руководитель может помешать, так значит, надо выбрать мягкого и либерального и расположить его к себе искренностью, скромностью, трудолюбием и преданностью науке.
И тут Заломов почувствовал, что тяжкий гнёт мрачных мыслей отпускает его. «Ну, слава Богу! Период неопределённости завершился! – воскликнул его внутренний голос. – И какое счастье, что ты, наконец-то, избавился от Драганова! Теперь ты свободен. У тебя ещё осталось время. Ты ещё успеешь сделать своё великое открытие!»
Заломов нашёл Анну в библиотеке. Едва взглянув на него, она поняла – случилось что-то серьёзное. Они вышли в холл и расположились на диванчике под сенью великолепной монстеры.
– Анечка, поздравь, меня выгнали с работы, – весело начал Заломов. – Шеф выгнал, но я не склонен делать из этого трагедию. Пожалуй, даже лучше быть от Драганова подальше, когда он начнёт кормить мышей нашей краской из хозмага.
– Такого поворота следовало ожидать, – пытаясь бодриться, ответила Анна. – Ну и славненько! Переходи в лабораторию Кедрина, будем вместе разгадывать Си-парадокс или оценивать скорость порчи генов в отсутствии отбора.
– Увы, всё не так-то просто. Драганов предупредил меня, что он не допустит усиления Кедрина.
– Ну, тогда попробуй устроиться у Пивоварова.
– И заниматься пивоваровской чушью? Я не хочу тратить свои лучшие годы на опровержение прописных истин. К тому же Марат Иваныч в хороших отношениях с Драгановым, так что туда меня тоже не возьмут.
Повисла долгая пауза.
– Хорошо, давай, поищем работу в Томске. Университет там в целом неплохой, и с жильём проблем не будет, – предложила Анна.
– Ну, нет, Томск – это уже провинция.
– Про Дальний Восток, я даже не спрашиваю, так что же остаётся?
– Драганов направляет меня в любую, по моему выбору, школу Городка или Города.
– И ты согласился? – испугалась Анны.
– Дорогая Анечка, кажется, у нас наклёвывается рокировка. Ты будешь работать в Институте, а я попробую устроиться учителем биологии на твоё место.
– Господи, Влад, ты решил стать учителем!? При твоих-то знаниях и способностях!
– А разве учителю не нужны те же качества?
После этих невинных слов тон Анны резко переменился.
– Несчастный Влад! – возмутилась она. – Почему ты не борешься за своё законное право работать в Институте? Ты совершенно не представляешь, что такое быть учителем в школе, даже такой продвинутой.
– Анечка, ничего страшного пока не случилось. Ведь мы по-прежнему будем вместе, и будем вместе планировать и обсуждать твои исследования.
Ответом был нервный смех Анны.
– Влад, прости меня, конечно, но где гарантия, что через пару-тройку месяцев ты не заявишь, что и учителем быть не хочешь или не можешь? Где гарантия, что ты не войдёшь в конфликт с дирекцией школы в вопросах правильного, с твоей точки зрения, преподавания? И чем тогда ты займёшься? Поедешь куда-нибудь к чёрту на рога, в какую-нибудь тьмутаракань да ещё и меня за собой потащишь?
Заломов смотрел на искажённое гневом лицо своей Афродиты и молчал. Удивление и непонимание сковали ему язык. Увидев его реакцию, Анна попыталась подавить своё раздражение, но это у неё плохо получилось:
– Эх, Влад, а я-то думала, что мы будем работать вместе в единой связке. Конечно, я видела лидером тебя, но и я, поверь, способна на многое. Мне казалось… нет, я была уверена на все сто, что вместе мы сможем решить любую задачу, преодолеть любое препятствие, – глаза Анны наполнились слезами. – А теперь вижу, что ошибалась. Увы, снова ошиблась. Размечталась старая дура! Господи, когда же, наконец, я научусь разбираться в мужиках!? Скажу тебе честно, Влад, сейчас я сильно сомневаюсь, стоит ли нам жениться.
Неожиданно для себя Заломов залепетал:
– Анечка, я сделаю всё, что ты захочешь. Главное для нас – сохранить любовь.
– Так не любят, мой дорогой. Любовь – это не только секс и восхваление красоты. Мне нужно больше. Пойми, Влад, я слабая женщина, и я нуждаюсь в защите… Стыдно признаться, но я трусиха, и мне нужна уверенность в следующем дне. Ты же, похоже, готов всё начинать с нуля, – глаза Анны сузились, и лицо её приняло гневное, почти злое выражение. – Но должна же когда-нибудь и я заняться строительством своего гнезда?
– Анечка, ну это ты, пожалуй, уж слишком. Сейчас я, конечно, никто… как говорится, бесштанный пролетарий умственного труда. Но ведь так будет не вечно. Клянусь, я сделаю всё, чтобы ты была счастлива.
– Ох, Влад, уж лучше помолчи. Я знаю, ты умеешь убеждать. Боюсь, только это ты и умеешь делать. Ты не можешь и не хочешь смело, по-мужски действовать в реальной, нередко жёсткой обстановке. Ты боишься столкновений с начальством, и потому оно будет всегда вытирать об тебя ноги.
– Да, наверное, ты во многом права, но вспомни, ещё совсем недавно ты говорила, что тебя не увлекают мужчины, любящие конкуренцию и борьбу.
– Дорогой, – процедила Анна, – всё хорошо в меру, но нельзя же быть таким бесхребетным киселём, таким белым и пушистым «облаком в штанах».
– Я вижу, ты уже поставила на мне крест. Не рановато ли?
– Влад, недавно ты убеждал меня, что нет ничего важнее времени. Скажи-ка, а почему Я должна терять моё драгоценное время, ожидая конца твоих затянувшихся исканий? Чем моё время хуже твоего?
– Анна, ради бога, не принимай скоропалительных решений, – взмолился Заломов и внезапно замолчал, будто потерял мысль.
Но причиной паузы были слова, раздавшиеся в его голове: «Произошло очередное благоприятное событие: она тебя бросает. Так лови же свой шанс, чудак! Твори сам свою судьбу! Ты ведь прекрасно знаешь, что ваши отношения обречены. Так беги же от неё, пока всё не осложнилось». – Хорошо, – снова заговорил Заломов, – давай разойдёмся до весны, а там посмотрим.
– Ладно, договорились, – бесстрастным эхом, отозвалась Анна, и волна искреннего удивления прокатилась по её лицу. Вскоре, будто спохватившись, она снова помрачнела и, глядя в пол, громко прошептала: – Ну, это мне ещё один урок. Поразвесила уши на красивые слова. Права была мать – надо выбирать сильных и волевых мужчин, уже проверенных жизнью и знающих, чего хотят.
Она резко встала и ушла с высоко поднятой головой, а Заломов остался сидеть на мягком диванчике под широкими разрезными листьями южноамериканского тропического растения. В этот день он потерял работу и разошёлся с женщиной, к которой ещё недавно испытывал сильное влечение. Но несмотря на эти, казалось бы, тяжёлые потери, он не чувствовал себя несчастным.
