Владимир Александрович Бердников
Человек неразумный
ВСЕОБЩЕЕ ПОГЛУПЕНИЕ
Как ни странно, но через несколько дней им стала приедаться вычурная экзотика фешенебельного курорта, и их потянуло к местам, ещё не тронутым рукой искусного садовника. И тогда они припомнили свои дорожные впечатления перед въездом в Гагры: шоссе, парящее над бездной, белые скалы на дне пропасти и узкая полоска пляжа. Чтобы попасть на тот пляж, нужно было доехать на электричке до соседней станции «Гребешок», а потом пройти по туннелю, проложенному под полотном железной дороги. Таких туннелей было три, Заломов с Анной облюбовали для себя самый северный как самый романтичный. По ветхой деревянной лестнице они спускались в трёхметровый колодец, затем почти в полной темноте шли по длинному наклонному коридору, пробитому в скальной породе, и вдруг оказывались на пляже, в объятьях ветра и ослепляющего солнца.
Северную границу пляжа отмечала груда массивных надолбоподобных бетонных блоков, наваленных друг на друга для защиты железной дороги от штормов. В хаотичном нагромождении этих блоков была масса щелей и небольших гротов, в которых можно было прятаться от ветра, солнца и чужих глаз. В одном таком гроте, названном Анной «гнездом», они проводили большую часть времени. Приезжали в Гребешок рано утром, брали с собой хлеб, молодой кавказский сыр да пару пустых бутылок, которые наполняли вкуснейшей водой из родника, бьющего прямо из стены подземного прохода. После купания обсыхали и загорали, растянувшись на очень удобном для лежания мельчайшем галечнике чёрного цвета. Каждый камешек этого удивительного галечника величиной и формой более всего походил на крупное чечевичное семечко. В гнезде читали, философствовали и мечтали. Разговаривали громко, не опасаясь быть услышанными. Лишь чайки, наблюдали за ними с пиков на грудах бетонных блоков. Так продолжалось несколько дней, пока не произошло событие, вернувшее их с небес на землю.
Тот достопамятный день начался вполне обычно, если не считать появления в акватории Гребешка стаи дельфинов. Резвящиеся в какой-нибудь сотне метров крупные животные произвели на обоих изрядное впечатление. Особенно сильные чувства испытывала Анна. Широко раскрыв глаза, смотрела она на могучих красавцев, сотворённых морем, и на лице её был разлит восторг, смешанный с небольшой порцией ужаса. Впрочем, вскоре дельфины отплыли от берега, их треугольные акульи плавники какое-то время мелькали вдали и наконец исчезли. Будто очнувшись, Анна воскликнула с несколько наигранным энтузиазмом: «Дорогой, что-то солнце меня притомило, давай искупнёмся!».
На море стоял штиль, морская гладь так сверкала, что было больно глазам. Вода по контрасту с прогретым воздухом казалась прохладной. Немного поплавав, они вышли на берег и возлегли на россыпи окаменевшей чёрной чечевицы.
Эмоции, навеянные дельфинами, вскоре были забыты, и наша пара снова была готова размышлять о природе вещей.
– Влад, – начала Анна, – помнишь, когда-то мы с тобой болтали о рыбках, отправленных жестокой судьбой на вечное поселение в глубокую подземную пещеру. Там, в кромешной тьме, глаза беднягам были ни к чему, естественный отбор их, как говорится, в упор не видел, и потому ничто не мешало постоянно идущему мутационному процессу портить и портить гены, отвечавшие за качество зрения. Понятно, что в конце концов в той мрачной пещере возникла популяция совершенно слепых рыбок.
А теперь поговорим о мутациях, ослабляющих наш интеллект. По идее, естественный отбор должен их постоянно удалять. А если отбор прекратить? – Тут глаза Анны округлились от слегка наигранного ужаса, и она продолжила трагическим шёпотом: – то тогда средний интеллект человечества начнёт медленно, но неуклонно сползать назад к уровню наших жутких звероподобных предков. А может быть, отбор на повышение умственных способностей всё-таки продолжается?
– Боюсь, что нет. Загвоздка здесь в том, что типичная мутация, затрагивающая интеллект, понижает его на очень небольшую величину. А это значит, что типичный «мутант по интеллекту» выглядит вполне нормальным человеком, хотя у него безвозвратно повреждён какой-то кусочек ДНК, помогающий чуть лучше думать. Такого мутанта хорошо бы удалить, отбраковать. Но как его выявить? Представь, тебе дали журнал успеваемости сотни десятиклассников и попросили найти среди них носителя мутации, снижающей успеваемость всего на четверть балла. Согласись – сделать это невозможно. Казалось бы, и не стоит по этому поводу беспокоиться, но мягкие мутации, слегка снижающие интеллект, возникают снова и снова, и если с ними не бороться, то умственные способности людей будут медленно, но неуклонно ослабевать.
– Ну и как же ты прикажешь бороться с этими практически неощутимыми мутациями? – спросила Анна и почувствовала, что её охватывает благородное негодование. Она не хотела, чтобы человечество глупело. Уже не сдерживая гнева, она воскликнула: – Может быть, ты запретишь вступать в брак людям с умственным показателем ниже ста?!
– Зачем же, Анечка, так грубо? Для решения этой проблемы нужно лишь, чтобы у умных людей было бы чуть-чуть больше детей, чем у глупых. Вот и всё.
Но Анна продолжала кипеть.
– Боже, Влад! Неужели ты не видишь и не знаешь, что умные и успешные люди ничуть не более плодовиты, чем беспутные бездари. Скорее наоборот. Выходит, никакого отбора на интеллект в современных человеческих популяциях нет, да и быть не может! И стало быть, все мы носим в своих хромосомах множество этих твоих «мягких мутаций», слегка ослабляющих интеллект, и по-хорошему всех нас следовало бы отбраковать!
– Увы, Анечка, вполне возможно, ты права. Но успокойся. Всё не так уж страшно. Ослабление интеллекта должно идти очень-очень медленно и совершенно незаметно. Пока что число людей на Земле продолжает стремительно возрастать. Естественно, при этом растёт и число умников с эйнштейновскими мозгами. Лишь доля, лишь процент этих умников в населении Земли понемножку убывает. Правда, ресурсы нашей планеты не безмерны, поэтому лет через сто рост населения прекратится, и вот тогда начнёт снижаться и абсолютная численность умников. Впрочем, научно-технический прогресс и через сто лет не затормозится. И ещё много веков наши гигантские популяции будут насчитывать миллионы талантливых и десятки тысяч гениальных людей.
– Спасибо, дорогой, утешил! Но, на мой взгляд, наше положение просто ужасно. И особенно ужасно то, что мы даже не замечаем, как тупеем.
– И всё-таки, Анечка, – улыбнулся Заломов, – ты едва ли захотела бы вернуться в каменный век и попасть в гарем первобытного дикаря, чтобы испытать на себе все прелести здоровой жизни на лоне девственной, экологически безупречной природы. Впрочем, попав туда, ты, возможно, заметила бы, насколько легче было выращивать детей жёнам изобретательных охотников.
Анна засмеялась.
– Увы, первобытный мир выглядит неприглядным, но в нём успешно действовал отбор на интеллект. Ведь ясно же, что умный охотник приносил в свою семью больше добычи, чем глупый, и, стало быть, – мог прокормить больше жён и больше детей. Значит, после того как люди отошли от норм первобытной жизни, естественный отбор по интеллекту прекратился, и средний уровень умственных способностей начал понемногу снижаться. Не следует ли из этого, что древние греки были и на самом деле малость умнее современных людей?
– Вполне возможно, – ответил Заломов, – но это всё равно не объясняет греческого чуда. Ведь если люди того времени были такими умными, то почему мы ничего не знаем об интеллектуальных гигантах египтян, сирийцев, финикийцев, вавилонян и прочих соседей древних греков? А главное, почему в начале нашей эры античный прогресс прекратился? И произошло это не только в западной части Римской империи, разрушенной германскими племенами, но и в её восточной, греко-говорящей половине, худо-бедно отбившейся от варваров.
– Ой, Влад, вижу я, у тебя на этот счёт что-то припасено. Может, поделишься?
– Да ничего оригинального… Я не знаю, как возникла греческая цивилизация, но догадываюсь, что её окончательно добило.
– И что же? Не томи.
– Христианство, Анечка, её добило. После победы христианства античному рационализму, вольнодумству и гуманизму пришёл конец, и Европа на долгие века погрузилась во мрак и мракобесие средневековья.
– Но разве христианство не гуманно?
– Смеёшься? Христиане принижают человека, а греки классического периода его превозносили. Протагорова формула «Человек – мера всех вещей!» – вот суть идеологии их элиты. А чего стоит Софоклово: «В мире много сил великих, / но сильнее человека / нет в природе ничего?» – Заломов помолчал и, не сводя глаз с чистой линии горизонта, добавил резко и зло: – Так что крах греческой цивилизации показывает нам, что главным врагом прогресса в культуре и в науке является взгляд на мир, где человеку оставляют роль бесправного и лишённого инициативы раба в домашнем хозяйстве божества.
– И всё-таки я не могу в это поверить. Как могли свободолюбивые европейцы принять религию, с таким уничижительным взглядом на человека!?
– Ну, тогда обратимся к документам, – усмехнулся Заломов и извлёк из своей сумки толстую тетрадь в коленкоровой обложке. – Это мой дневник. В прошлом году я наткнулся на текст молитвы Святого Игнатия де Лойолы – одного из крупнейших авторитетов католической церкви, основателя ордена иезуитов. Вот послушай его молитву:
«Возьми меня, Господи, возьми свободу мою, всю память мою, ум и всю волю мою — всё, что я есть и чем располагаю. Ты даровал мне всё это, Господи, и я всё это вновь Тебе возвращаю. Всё принадлежит Тебе: распорядись этим по воле Твоей. Дай мне лишь милость и любовь Твою, и этого мне достаточно. Жизнь и смерть свою целиком слагаю я в руки Твои».
Лишь эпоха Возрождения, оживив античный гуманизм, вернуло нас на путь прогресса.
Анна молчала.
Стало жарко. Заломов предложил снова искупаться, но Анна отказалась, и он вошёл в воду один. Минут десять он плыл кролем в сторону горизонта, затем повернулся на спину и нежился, раскинув руки и закрыв глаза от слепящего солнца. Возвращался медленным брассом, любуясь панорамой берега. Правую, южную, её часть занимал высокий горный мыс, защищающий Гагры от северных ветров. Он был похож на огромного мамонта, залезшего в море для купания. Переднюю часть своей морды гигант погрузил в море, и только кончик хобота торчал из воды в виде одинокой серой скалы.
Поискав глазами Анну, Заломов нашёл её сидящей возле воды на бетонном блоке, и, к его удивлению, она была не одна. Рядом с нею на том же блоке сидела какая-то светловолосая девушка. Подплыв ближе, он смог лучше разглядеть незнакомку. Она была довольно хрупкого сложения, но с неплохим бюстом. Большую часть её лица закрывали тёмные очки. Увлёкшись беседой, Анна даже не смотрела на Заломова. Наконец она вспомнила о нём и весело замахала ему рукой. Сразу после этого незнакомка поднялась и, покачивая узкими бёдрами, направилась к северному краю бухточки. Вскоре её изящная фигурка скрылась за грудой бетонных блоков.
– С кем это ты болтала? – спросил Заломов, выйдя из воды.
– Она себя не назвала. Какая-то отдыхающая, малость скучающая по обществу. Представь себе, она тоже из Сибири и хочет с нами познакомиться. Она отдыхает здесь одна, то есть без мужа.
– Блондинка успела тебе и это рассказать?
– Между прочим, она успела назвать своего мужа жалким сосунком, которому никогда не усвоить такой кроль, как у тебя.
– Так эта дамочка назвала своего мужа жалким сосунком, и она из Сибири? – спросил Заломов рассеянно.
– Да, а что тут особенного?
– Ты знаешь… она мне кого-то напоминает… Мне кажется, это Альбина, секретарша Драганова. Это её слова… и фигура, и походка… Ты никогда не встречала её в Институте?
– Нет, Влад. Практически весь последний месяц я провела в библиотеке. А секретарши, сам понимаешь, это место посещают нечасто.
– Анечка, нам просто необходимо выяснить, действительно ли это Альбина.
Лавируя между бетонными блоками, они быстро добрались до соседней бухточки и убедились, что ни на берегу, ни в море никого нет. Альбина или какая-то другая молодая женщина, называвшая своего мужа жалким сосунком, бесследно исчезла. Было поразительно тихо. Бесконечная водная гладь сверкала, как зеркало. Вдали играла пара дельфинов. Заломов громко прокричал: «Альби-и-на-а!». От его возгласа в воздух поднялась стая чаек, и их истошные вопли почему-то внушили ему чувство, что случилось нечто непоправимое. Тут его внимание привлекло чёрное полукруглое отверстие в бетонной стене метрах в двадцати к северу. «Ещё один подземный проход!» – догадался Заломов и бросился к стене. В мрачном коридоре было темно, сыро и жутковато. Не успел он сделать и пары шагов, как услышал грохот осыпающихся камней. Он замер, прижавшись к мокрой стене, но то не был звук атаки, наоборот, какой-то человек метнулся вверх по туннелю. Вскоре опять всё стихло. Было ясно, что человек в туннеле не желал идти на контакт. «Что ж, таинственная блондинка – кем бы она ни была – имеет полное право на инкогнито», – решил Заломов и вернулся к Анне.
Они расположились в своём гнезде и, попивая родниковую воду, стали размышлять. Блондинка появилась сразу после того, как Заломов зашёл в море, и сбежала незадолго до его выхода на берег. Это наводило на мысль, что она не желала встречи именно с Заломовым. Значит, она его знала. Стало быть, подозрительная незнакомка – скорее всего, действительно, секретарша Драганова.
– И что же она успела у тебя выяснить? – спросил Заломов.
– Она выяснила, где мы живём.
– Как? ты дала ей наш адрес?
– Нет, я сказала только, что мы живём в Старых Гаграх.
– И на том спасибо, – съязвил Заломов.
– Влад, я что-то тебя не понимаю. С чего это ты так разволновался? Чем нам угрожает эта хрупкая девица? Ты что-то от меня скрываешь?
– Анечка, я, конечно, расскажу обо всех моих опасениях, но сначала давай вернёмся домой да так, чтобы эта предполагаемая Альбина потеряла бы наш след.
Они быстро собрались и, не дожидаясь электрички, отправились в Гагры прямо по морскому берегу. Это был самый короткий путь, хотя и не самый лёгкий: им пришлось изрядно помёрзнуть, переходя вброд бурную и очень холодную горную речку. Зато уже через полчаса они сидели на скамье в платановой роще – одном из их любимых уголков Старых Гагр. Даже в полдень здесь было прохладно. Мягкий рассеянный свет давал отдых глазам, уставшим от яркого солнца пляжа. В далёкой вышине платановых крон тысячи цикад исполняли свой усыпляюще монотонный любовный гимн. Всё здесь располагало к тихому созерцанию. Но в душе Заломова бушевала буря. Появление непонятной блондинки выбило его из колеи. Опустив лицо, он напряжённо смотрел невидящими глазами на молодой, совсем недавно вылезший из почвы, трогательно-чистый росток веерной пальмы.
– Ну, рассказывай, почему тебя так растревожило возможное появление тут молоденькой секретарши Драганова? – спросила Анна.
– Я уже говорил тебе, что занимаюсь способностью личинок дрозофилы переваривать синтетические красители, но я не рассказал, что краситель с кодовым названием КСК повышает живучесть мух.
– Так это же страшно интересно! – воскликнула Анна.
– И шеф тоже поначалу пришёл в восторг. А потом чего-то испугался и даже попытался запретить мне рассказывать об этом результате.
– Почему?
– Я думаю, он решил, что эта краска может удлинить жизнь не только мухам.
– О, Боже! Неужели Драганов вообразил, что ты нашёл нечто вроде эликсира долголетия? Ну и какова формула этой живительной краски, каков механизм её действия?
– В том-то и штука. Ты же знаешь о пожаре в Органике. Так вот, доктор Чуркин, создавший КСК, погиб в огне. Вся его лаборатория выгорела вместе с реактивами и рабочими журналами. Красители, по странному указанию Драганова, Чуркин закодировал, так что ни их формул, ни настоящих названий у меня нет. А теперь перехожу к самому интересному. Драганов решил запудрить этим КСК склеротические мозги наших престарелых кормчих. Если обитатели Кремля клюнут на его эликсирную наживку, то шеф получит всё, что захочет.
– А ты?
– А я попросил у него время на обдумывание.
– Ой, Влад, как бы он не передал твой эликсир какому-нибудь более сговорчивому сотруднику.
– Но для этого он должен иметь в руках само вещество.
– Чего проще. Может быть, как раз сейчас, в этот самый миг он идёт в твой кабинет и снимает твой замечательный краситель с полки.
– Анечка, он не может этого сделать, ибо в этот самый миг КСК находится в моём чемодане.
– Ой, Влад! Теперь я начинаю понимать, почему появление на пляже девицы, похожей на Альбину, привело тебя в такое волнение. Расскажи-ка мне побольше о Драганове. Что он за человек?
Заломов попробовал пересказать кое-что из своего пьяного разговора с шефом. Анна была потрясена.
– Влад, это опасный интриган! Держись от него подальше.
– А как тебе нравится, что Кедрин оказался раввином?
– Чудовищная нелепость!.. Хотя, должна признать, Аркадий Павлович совсем не прост… и он, не поверишь, патриот… убеждённый советский патриот. Недавно хвастался передо мною своим отцом. Тот оказался героем Гражданской войны. Ушёл на фронт восемнадцатилетним парнем. За героизм в боях с басмачами получил орден Красного Знамени. Какое-то время был наркомом в какой-то среднеазиатской республике. Перед войной был переведён в Москву и занимал высокие посты в наркомате обороны. Дал сыну блестящее образование. Аркадий Павлович владеет несколькими языками. Ещё студентом вступил в Партию. Я, конечно, не знаю, есть ли у него еврейская кровь, но даже если она у него и есть, я не могу представить, чтобы человек с таким интеллектом, с таким кругозором и, главное, с такой заоблачной самооценкой мог бы скатиться до уровня мелкотравчатого раввина.
– Выходит, – задумчиво произнёс Заломов, – Драганов намеренно распускает слухи против Аркадия Павловича.
– Не знаю, Влад, зачем он это делает, но я его уже боюсь.
– Ну, это уж слишком. Пока это только тараканьи бега за право первым вонзить жвалы в кусок отравленного пряника.
– И всё-таки, дорогой, давай прикинем, что теперь будет делать Альбина. Если, конечно, это Альбина, и если она, действительно, прислана сюда твоим грозным шефом.
– Всё зависит от данных ей инструкций. Если ей велено лишь обнаружить нас с точностью до населённого пункта, то поручение начальника она выполнила и теперь может ехать домой.
– А если с Альбиной действует ещё кто-то? А если тот «кто-то» заставит нас грубой силой отдать ему КСК? – голос Анны задрожал от волнения.
– Отсюда следует, Анечка, что нам нужно срочно что-то придумать. Ты будешь, конечно, смеяться, но давай сделаем дубликат КСК.
– Как это дубликат, когда ты сам не знаешь, что это такое? Или ты хочешь рассыпать таинственную краску в два сосуда?
– Почти угадала. Только во второй сосуд я предлагаю насыпать то же количество совершенно другого красителя, по виду неотличимого от КСК.
Не откладывая дела в долгий ящик, они побежали в хозяйственный магазин, приобрели там таблетку прессованной красной краски для хлопка и растолкли её в порошок. Порошок поместили в бюксик из-под КСК, а сам КСК пересыпали в стеклянный флакончик из-под какого-то крема Анны. Бюксик с краской для хлопка бросили в чемодан Заломова, а флакончик с КСК с хохотом закопали в большой цветочной кадке под фикусом.
В тот день они больше не философствовали, а после ужина сразу легли спать. Анна быстро заснула, но к Заломову сон упорно не шёл. Он не мог отделаться от мыслей о Драганове, об Альбине и от ощущения какой-то опасности. «Типичная ошибка интуиции, – злился он на себя. – Реальной опасности нет, а подкорка настороже, в итоге не могу заснуть». После часа томительного бодрствования Заломов встал и выпил полный стакан местного Саперави. Вскоре тревожные мысли его оставили, и он провалился в забытье.
Уже под утро Владислав увидел очень яркий и очень странный сон. Ему приснилось, будто он только что проснулся и лежит на широкой мягкой постели. Он встаёт и выходит на веранду. Прямо перед ним сверкает морская гладь, а в нескольких километрах слева виднеется какой-то гористый мыс или остров. Вдруг, откуда ни возьмись, появляется Анна и, залившись своим восхитительным румянцем, торжественно объявляет:
– Добро пожаловать на остров Самос, Влад!
– Как? Это Самос? Родина Пифагора и Эпикура?
– Миленький, ты видишь ту гору слева? Это знаменитый мыс Микале. За ним раскинулся воспетый Гомером Азийский луг, а чуть южнее дремлют руины Милета.
– Боже! – восклицает Заломов, – так это же то самое место, где родилась настоящая наука! А с того гористого мыса великий Фалес Милетский наблюдал движения небесных тел!
– Да, дорогой, и сколько бы ты ни внушал мне, что в греческом чуде гены ни при чём, я уверена на все сто, что сейчас местные жители на такое не способны, в принципе. Ведь за сто поколений без отбора они изрядно поглупели.
– Это уж точно, – бездумно соглашается Заломов, – сейчас такое чудо не получилось бы ни у греков, ни у какого другого народа.
– Ой, Влад, ты бы приналёг на свою серую мозговую субстанцию. Ведь должны же быть какие-то свидетельства всеобщего людского поглупения.
Внезапно Заломова охватывает чувство безмерного восторга.
– Кажется, я знаю одно такое свидетельство, – хочет он прокричать.
– Какое?
– Грамматики всех языков со временем упрощаются.
Заломов проснулся и долго не мог стряхнуть с себя этот сон. Действительно, когда-то он наткнулся в букинистическом магазине на учебник древнегреческого языка. В предисловии было сказано, что в грамматическом отношении язык Платона существенно проще языка Гомера, ещё проще язык Евангелия, но самая простая грамматика у языка, на котором говорят современные греки. «Неужто за тридцать веков наш разум, и на самом деле, сдал? И нам стала не по зубам изощрённая грамматика древних?» – спросил себя Заломов и ощутил лёгкий озноб. «Да, нашим отдалённым потомкам не позавидуешь, – буркнул внутренний голос. – Ещё пару столетий такого «прогресса», и давно обещанное царство внешнего разума поглотит наши поглупевшие души».
