Владимир Александрович Бердников
Человек неразумный
Это был редкий случай, когда результат проведённого анализа не принёс Заломову удовлетворения. Навалившаяся тоска исказила восприятие мира. Он больше не видел отражения фонарей в мокром асфальте и не слышал умиротворяющего шороха ласкового летнего дождя, ибо в ушах его тревожным метрономом стучало странное слово: «паук, паук, паук…», и ему мерещился огромный голодный паук-крестовик, сидящий в засаде в центре сплетённой им липкой паутины.
СТУКАЛОВ
Утро следующего дня Заломов посвятил оформлению своего отпуска. Он опасался, что Драганов станет чинить какие-нибудь препятствия, но, к счастью, этого не случилось. Егор Петрович подписал заломовское заявление и даже поинтересовался:
– Ну и куда вы едете?
– На Чёрное море.
– В Крым, на Кавказ?
– В Абхазию.
– В Абхазии, говорят, вода тёплая, да только жрать там нечего.
– Как-нибудь перебьёмся, Егор Петрович. Спасибо, что подписали.
– Ну что с вами, с молодыми, поделаешь? Хотя, надеюсь, после отдыха вы всё-таки примитесь за мышей.
– Вполне возможно, Егор Петрович, но твёрдо не обещаю.
– Ну-ну, – буркнул Драганов, – поживём – увидим.
Покончив с отпускными делами, Заломов спустился в свой кабинет, взял в руки колбу с мухами, и вдруг в ушах его зазвучали слова пьяного шефа: «А ты о детях-то подумал?» Заломова бросило в жар, он почувствовал, как в нём поднимается и вскипает благородное негодование, переходящее в благородную ярость. Он ненавидел национализм, а антисемитизм, странным образом сопряжённый с повышенным патриотизмом, вообще считал умопомешательством, этаким заразным психическим заболеванием. Он не мог понять, как может учёный, занятый поиском истины, быть юдофобствующим ультрапатриотом? Зачем Драганову книги, пропитанные духом самодержавия, православия и народности (то бишь национализма)? Зачем тот странный орёл-змееносец на дубовой доске? Почему он завёл тайные дела на сотрудников Института?.. Но безотказный внутренний голос молчал.
Через полчаса Заломов сидел в просторном рабочем кабинете Лёхи Стукалова. Тот был занят обычной работой дрозофилиста – просмотром под бинокулярной лупой заэфиренных мух.
– Послушай, старик, – начал Заломов, – стыдно признаться, но я не могу взять в толк некоторые вещи.
– Да-а? – промычал Стукалов, не отрывая глаз от окуляров, – присаживайся, я тебя слушаю.
– Видишь ли, Лёша, я привык к тому, что учёные – как люди, образованные и лишённые предрассудков, – обычно гуманисты и скорее космополиты, нежели патриоты. А тут я то и дело встречаюсь с проявлением уж слишком ярко выраженного русского патриотизма.
Лёха даже не взглянул на Заломова, даже бровью не повёл.
– Владислав, опять ты со своим чистоплюйством. Вы там в своей питерской оранжерее, наверное, не замечаете, что мир стремительно меняется.
– Так почему бы тебе не просветить меня? Помоги мне хотя бы понять сибирских передовиков.
– Судя по твоему тону, ты ещё не дозрел до понимания истинного положения вещей в нашей стране. Похоже, глаза твои напрочь забиты западнической мутью. Вот ты и не видишь страдания и унижения своего народа.
Стукалов пересыпал спящих мух в пробирку со свежим кормом, удобно расселся в мягком кресле, помолчал, глядя на свои широкие ладони, и продолжил спокойным уверенным голосом:
– Вот посмотри, Слава, как гордо грузины называют себя грузинами, и у них есть своя отдельная территория, своё правительство, свой парламент и прочие атрибуты нормального существования нации. Фактически, то же можно сказать и про армян, и про латышей, и прочих прибалтов. А что у русских? Что имеет нация, создавшая эту колоссальную империю? Смешно сказать, но у нас нет даже Русской республики. Правда, есть какая-то Российская федерация, но ведь нет же в природе национальности с названием российцы или россияне. Ты, надеюсь, бывал у нас в деревне и видел, как живут чистокровные русские. Мне кажется, даже в допетровские времена наши предки жили лучше. А теперь сравни, как живут грузины, армяне и прибалты в своих республиках. Ты же знаешь третий закон Ньютона – действие равно противодействию. Если народ долго унижать и притеснять, то стоит ли удивляться, что стальная пружина его гордости когда-нибудь начнёт распрямляться.
Лёха помолчал, вынул из своего чёрного портфеля аккуратно надорванную пачку Беломорканала, извлёк папиросу и стал нежно разминать табак пальцами левой руки. Он был спокоен и доволен собою. Ему казалось, он правильно обозначил суть главной национальной проблемы СССР. Но Заломов не унимался:
– Я согласен, Партия несколько перегибает палку, заигрывая с национальными республиками. Но это не преследование русских, а желание удержать Союз от распада.
Стукалов занервничал.
– С официальных позиций этого, конечно, не объяснишь, но если всё-таки принять факт, что в нашей стране, по сути, идёт ползучее наступление на великий русский народ, то многое станет понятным.
– И кто же ведёт это наступление? – удивился Заломов. – Неужто наши кровные враги окопались в самом Политбюро? Ведь, насколько я понимаю, только руководство КПСС, только так называемый Кремль, обладает у нас всей полнотой власти.
– О, нет, Слава, вот тут ты не прав… Есть ещё одна сила, ещё одна власть, – выдавил из себя Лёха и замолчал, явно не решаясь переступить какой-то барьер. Наконец он резко встал, шагнул к окну и стал говорить, глядя на унылые сараи и кучи лабораторного хлама на заднем дворе Института:
– Зимой этого года я был на школе по молекулярной биологии в Звенигороде под Москвой. Там нам, молодым учёным из ведущих научных центров Союза, читали лекции по разным областям генетики, биохимии и биологии развития. И кто же были у нас лекторами? Я был поражён. Фактически, все они оказались евреями! Как ты объяснишь эту странную диспропорцию? Бывалые люди сказали мне, что доминирование евреев наблюдается во всех областях биологии и не только биологии. А один очень авторитетный чиновник от науки даже уверял меня, что у нас в стране примерно восемьдесят процентов ведущих учёных – евреи. Да и в искусстве, и в журналистике, и в кино, и на радио творится, фактически, то же самое. Я уж молчу о разных начальниках и начальничках в магазинах, на рынках, складах, базах и вообще повсюду, где пахнет деньгами. А ведь доля еврейской народности в населении Советского Союза составляет всего-то около одного процента. Таковы факты, Слава, и неважно, нравятся они тебе или нет!
Лёха повернулся к Заломову, и тот отметил, что на лице драгановского любимца появился лёгкий румянец.
– Может быть, евреи немного умнее? – с робкой улыбкой спросил Заломов и, подумав, добавил, – или, может быть, они немного лучше воспитаны?
– А, может быть, всё-таки они намного лучше организованы?! – почти вскричал Лёха, и по лицу его, обычно бледному и спокойному, разлилась ярко-розовая заря.
– В каком это смысле «организованы? – переспросил Заломов. – Наверное, ты имеешь в виду, что евреи стараются воспитать своих детей более дисциплинированными, более расчётливыми, и, стало быть, более подготовленными к неизбежной встрече с антисемитизмом?
Тут Лёху окончательно прорвало. Большими шагами он пересёк свой просторный кабинет и вдруг распахнул и захлопнул дверь фотобокса с такою силой, что ключ вылетел из скважины, а со стены бокса посыпались куски отсохшей белой краски. Затем он вплотную подошёл к Заломову и, глядя ему в глаза, громко и быстро проговорил:
– Владислав, ну что ты ходишь всё вокруг да около? Евреи лучше организованы потому, что у них есть сильная организация с сильным центром, и цель этой организации – пролезть во все тёплые щели, проникнуть как можно выше и глубже в систему управления экономикой и общественным мнением. Короче говоря, их цель – поставить под контроль все важные позиции в нашей стране и не только в ней.
– Ну и где же, по-твоему, находится их центр? Едва ли в Кремле. Ведь во всех госучреждениях отдел кадров зорко следит, чтобы еврейский процент не превысил определённой величины.
Эти слова Заломова слегка успокоили Стукалова.
– Вот, Слава, ты сам, фактически, и ответил. Их центр, конечно же, за границей, в Израиле или в США, а у нас действует мощная, хорошо проплаченная и глубоко законспирированная сеть многочисленных локальных еврейских центров, которые получают инструкции из-за кордона.
– И кто же возглавляет эти подпольные центры? Уж не подпольные ли раввины разных рангов? – спросил Заломов с кривой усмешкой, вспоминая вчерашний пьяный вздор Драганова.
– Зря смеёшься. Егор Петрович считает, что в каждом академическом институте есть свой раввин.
– И кто же раввин у нас?
Этот вопрос поверг Стукалова в замешательство. Ему хотелось ответить, но он не решался. И всё-таки тщеславие человека, приближенного к высшим сферам, взяло верх.
– Услышишь – не поверишь, – Лёха растянул свои толстые губы в милую, застенчивую улыбку. – Шеф откуда-то знает, что это твой хороший знакомый – обаятельный и загадочный Аркадий Павлович Кедрин.
Заломов был потрясён. Душа его оказалась во власти сразу двух эмоций – ярости и ужаса – и эта кошмарная смесь сковала ему язык. На миг ему почудилось, что он насильно помещён в психушку, что вокруг него одни сумасшедшие – и пациенты, и санитары, и врачи. Но такое эмоциональное напряжение не могло длиться долго. Спустя несколько секунд сознание Заломова прояснилось, и он снова обрёл божественный дар членораздельной речи.
– Ну что ты несёшь, Лёшка? Да вы все тут с ума посходили! В каждом нестандартном человеке вам мерещится еврей, а если тот человек талантлив, так он вырастает в вашем воображении аж до раввина. Может быть, и я для вас подпольный еврей?
Румянец на щеках Стукалова окончательно сошёл на нет. Удерживая улыбку честного человека, он ответил:
– Господи, какой же ты еврей, Слава? Посмотри в зеркало.
– Внешний вид обманчив. Ты рискуешь ошибиться.
– О, нет, Слава, в данном случае я нисколько не рискую. Ты же в нашей лаборатории, а это значит, что шеф уже давным-давно перетряс всю твою родословную и даже архивы твоих предков просмотрел, если, конечно, нашёл. Все мы тут, старик, отборные и отобранные. Так что можешь гордиться своею кровью.
Стукалов сел в кресло и, казалось, окончательно успокоился.
– И какие же цели у того гипотетического зарубежного еврейского центра? – спросил Заломов, с трудом подавляя в себе чувство гадливости.
– Сначала вытравить из русского сознания национальную память, а затем установить в нашей стране власть сионистов и прочих русофобов!
Произнося эту фразу, любимец шефа снова сильно разволновался, а слова «национальную память» он почти прокричал. Заломов уже ждал новых нападений на фотобокс, но ничего подобного, к счастью, не случилось. Высказавшись, Лёха полез в свой портфель за очередной беломориной и, закурив, довольно быстро успокоился.
– Послушай, старик, всё, что ты сейчас мне рассказал, смахивает на бред. Неужели ты, действительно, веришь во всё это? – спросил Заломов, и в тоне его засквозила неистребимая любознательность.
– Да, верю, и Егор Петрович верит, и наш директор, академик Старовалов, верит, и членкор Маслачеев, и наш парторг профессор Ковдюченко, и гениальный математик Игорь Шафаревич в Москве… да нас много таких, кто верит.
– Выходит, вы тоже как-то организованы.
– А как иначе? Я же упоминал третий закон Ньютона. Если они организованы, то и мы организованы. Если у них есть цели, то и у нас они есть. Только они евреи, исповедующие иудаизм, а мы русские, и мы помним и чтим своих православных пращуров.
– Ну причём тут пращуры? Причём тут православие? – не выдержал Заломов.
– Дорогой Слава, я уже устал тебе повторять: ты живёшь в мире устаревших понятий. Неужели ты не видишь, что любезный твоему сердцу атеизм, фактически, не выдержал испытания временем. Мне кажется, русский народ заслуживает более убедительной религии.
– Алёша, атеизм не религия.
– Слава, не занимайся словоблудием, – неожиданно быстро и резко заговорил Стукалов. – Атеизм – это вера, фанатичная вера в то, что Бога нет. А теперь ответь мне, чем же твой атеизм принципиально отличается от религии, основанной на вере в Бога? Разве что знаком – заменой плюса на минус.
Заломов усмехнулся. Сколько раз слышал он подобный аргумент, уравнивающий наличие с отсутствием, фашиста с антифашистом, гения с идиотом.
– Атеизм, – ответил Заломов, – это не слепая вера, а уверенность, основанная на колоссальном опыте человечества. А опыт этот свидетельствует, что все наблюдаемые явления рано или поздно получают рациональное объяснение. Тебя же, Лёша, этот опыт, несмотря на всё твоё образование, похоже, не убеждает.
Стукалов с силой раздавил недокуренную папиросу о большую тихоокеанскую раковину и несколько секунд молчал, потирая свои ладони. Наконец, не поднимая лица, ответил, медленно подбирая слова:
– Я ещё не вполне определился в этом вопросе, хотя против природы не попрёшь. Голос крови властно взывает и даже требует вернуться к вере отцов. К тому же, после разоблачения грандиозных ошибок Партии, мне бы не хотелось стать жертвой ещё одной ошибки коммуняк и загреметь вместе с ними в преисподнюю.
– Насчёт ошибок, а вернее, насчёт преступлений Партии, ты, конечно, прав. Нельзя мучить и убивать людей лишь за то, что они верят в Бога. Но отсюда никак не следует, что тебе нужно срочно принимать православие… Лёша, а ты Евангелие-то читал?
– Конечно, читал.
– И ты веришь, что сын еврейского народа Иисус из Назарета потерпел бы твоё неуважительное отношение к его соплеменникам?
– Ну причём тут евреи? – возмутился Лёха. – Иисус был Сыном Божиим, призванным спасти всё человечество!..
Лёха хотел продолжить начатую тираду, но так и остался сидеть в кресле с открытым ртом и сжатыми кулаками, ибо в комнату энергично вошла девушка.
СТУКАЛОВ И ЕГО ДЕВУШКА
Это была высокая блондинка чуть старше двадцати с удивительно русской наружностью. Взглянув на неё, Заломов живо припомнил прекрасных селянок на картинах Венецианова. У вошедшей было открытое круглое лицо с высоким выпуклым лбом, небольшим прямым носом и красивыми чуть навыкат голубыми глазами. Её светло-русые волосы были заплетены в толстую косу, уложенную вокруг головы. Облегающая светло-серая юбка и голубая блузка с короткими рукавами подчёркивали спортивные достоинства фигуры: красивая спина без малейших признаков сколиоза, широкие бёдра, хорошо выраженная талия, полные, налитые силой руки, ровные крепкие ноги. Лишь грудь её не дотягивала до стандартов русской Венеры. Да и ещё её немного портили малозаметные, но всё-таки заметные, светлые усики на верхней губе. Движения девушки были точными, но резковатыми. Глаза смотрели прямо, но слишком уж серьёзно.
– Здравствуйте, – подавая руку Заломову, произнесла «прекрасная селянка» низким и отнюдь не певучим голосом, – я Люба, а вы Владислав, не правда ли?
– Откуда, Люба, вы меня знаете?
– Алексей как-то показывал мне вас на улице.
– Любушка, – воскликнул Стукалов, – Владислав, кажется, сомневается в божественной сущности Иисуса Христа.
– Прости его, Алексей, ведь на лекциях по научному коммунизму нас учили, что Иисуса Христа вообще не было. Владислав, вы, наверное, тоже придерживаетесь этой точки зрения?
– Да нет, – ответил Заломов, – я как раз вполне допускаю, что в начале нашей эры по благодатной земле Палестины хаживал бродячий проповедник по имени Иешуа из Назарета. В Евангелиях мы видим скромного доброго человека со всеми слабостями и заблуждениями своего времени и, конечно же, весьма далёкого от идей интернационализма, – огорошил Заломов своих слушателей.
– Ну, прямо! – не поверила Люба. – Владислав, разве вы не в курсе, что христианство, в конечном счёте, оприходовало практически все народы мира?
Странное слово «оприходовало» развеселило Заломова. С трудом сдерживая улыбку, он ответил:
– Если бы Иисус обращал людей в свою веру, невзирая на их этническую принадлежность, то он вёл бы себя как коммунистический проповедник, призывающий пролетариат всех народов к единению под знамёнами новой беспрецедентно гуманистической религии. Мы же видим в Евангелиях мелкого иудейского националиста, пекущегося о загробном счастье исключительно для евреев. И лишь иногда, фактически чисто случайно, кое-что от Христовой благодати перепадало и неевреям. Не Иисус, а апостол Павел придал христианству интернациональный характер. И случилось это уже после смерти основоположника.
– А я не верю, что Христос был мелким еврейским националистом, – медленно и внушительно заявил Стукалов.
– Судите сами, – продолжил Заломов, – в двух Евангелиях приводится одна и та же забавная история. Кстати, звучит она довольно правдоподобно. Некая женщина, нееврейка, просит Иисуса вылечить свою дочь (то бишь изгнать из неё бесов). А он говорит несчастной матери, что не может этого сделать, ибо негоже давать собакам хлеб, предназначенный детям. Под детьми тут разумеются евреи, а под собаками – все прочие народы. Но женщина замечает, что, когда люди едят хлеб, крошки сыплются под стол и достаются собакам. Эти умные слова доставляют Иисусу удовольствие, и он излечивает дочь нееврейки. Так что, ребята, вы явно попадаете в разряд людей второго сорта.
– Эти слова про собак наверняка надо понимать как-то иначе. Я не сомневаюсь, что ты не понял истинного смысла того эпизода, – пробурчал Лёха и стал перебирать книги на полке над своим рабочим столом.
– Но у меня есть веские основания полагать, что и ты не знаешь и не понимаешь, – Люба бросила на Лёху насмешливый взгляд. – Ответь-ка, Алексей, но только честно, откуда тебе известны истинные мотивы поступков субъекта, чья личность, вообще-то говоря, строго даже не установлена? Алексей, почему ты молчишь? Надо же держать удар. Чем ты занят?
– Я хочу увидеть, как именно это событие изложено в Писании. Почему я должен доверять Владиславу на слово?
– Ну и что ты ищешь? – спросила Люба.
– Новый Завет, – ответил Стукалов и вытащил засунутую во второй ряд довольно потрёпанную книгу в бледно-зелёной выцветшей обложке.
– Алёша, давай я найду тебе место, где читать, – предложил Заломов и быстро отыскал нужную страницу. – Это в Евангелии от Матфея, глава 15, стихи 21-27.
Стукалов напряг зрение и медленно прочёл, несколько неуверенно произнося вышедшие из употребления слова и обороты:
«И, выйдя оттуда, Иисус удалился в страны Тирские и Сидонские. И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня, Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется. Но Он не ответил ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти её, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. А она, подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! Помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она же сказала: так, Господи! Но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их».
На лице Стукалова явно просматривалось недоумение.
– А почему Иисус был послан помогать только овцам дома Израилева, то есть, как я понимаю, только евреям?
– Да потому, – рассмеялся Заломов, – что он и сам был евреем, исповедующим иудаизм, и пытался спасти для вечной жизни в Царстве Божьем одних лишь евреев.
– А кем был он послан? – всё недоумевал Стукалов.
– Ну, Лёша! Ну, ты даёшь! Богом Яхве был он послан. Богом-Творцом, заключившим с евреями особый союз, скреплённый ритуалом обрезания крайней плоти, – с трудом сдерживая смех, пояснил Заломов.
– И Иисус был обрезан? – спросил Стукалов.
– А то как же? – делано возмутился Заломов. – Неужто ты не знаешь о кусочках его крайней плоти, хранящихся во многих христианских храмах? Кстати, суммарный вес тех кусочков достигает совершенно непомерной величины.
Бедный Лёха был сбит с толку.
– Да-да, конечно, Иисус Христос был евреем, но как же он мог называть жителей соседней страны псами?
– А та женщина из окрестностей Тира и Сидона назвала евреев даже господами. Интересно знать, господами над кем? – подлила масла в огонь Люба. – Вот и подумай, Алексей, нужна ли русскому человеку еврейская вера?
– Христианство не иудаизм, – попытался возразить Стукалов.
– Однако же человек, заложивший основы христианства, был евреем, да и все его соратники-апостолы ведь тоже были евреями. Короче! У нас есть веские основания полагать, что Иисус и не собирался пускать в свою организацию разных там инородных псов, – отчеканила Люба своим низким непевучим голосом.
– Да, против этого не попрёшь. Что же нам делать, Любушка? Ведь наша национальная память неразрывно связана с православием, – воззвал к подруге окончательно сбитый с толку несчастный Лёха.
– А ты почитай-ка повнимательнее «Слово о полку Игореве», – сухо и назидательно заговорила Люба. – Этот литературный шедевр написал восемьсот лет назад русич для русичей, ратник для своих соратников. Заметь, Алексей, поход Игоря против половцев имел место быть в 1185-ом году, то есть уже через двести лет после крещения Руси, однако в этой гениальной поэме ты не найдёшь ни одного прямого упоминания о Христе, зато найдёшь там Даждьбога, Стрибога, Велеса, Дива и многих других богов и божеств древних русичей. Короче! И ещё большой вопрос, Алексей, почему христианская церковь так настойчиво, так яростно и так безжалостно истребляла у наших предков память об их исконных богах? Смотри в корень, Алексей Сергеевич. У нас есть веские основания усомниться в чистоте намерений церковников. А уж не выполняли ли они чей-то заказ? – задав этот риторический вопрос, Люба бросила на Лёху прямой бескомпромиссный взгляд и добавила: – А кстати, главный основоположник научного коммунизма, если я не ошибаюсь, ведь тоже был евреем.
– Да, Любушка, в твоих словах что-то есть. Надо бы почитать о религии древних русичей, – произнёс Стукалов тихим забитым голосом и потянулся к портфелю за очередной беломориной.
В этот момент дверь Лёхиного кабинета приотворилась, и в образовавшуюся щель просунулось милое девичье личико с чёрной чёлкой.
– Любка, вот ты где! Насилу нашла. Так ты идёшь с нами или как? – раздался весёлый голосок.
– Ой, прости, Танька. Совсем позабыла, – вскрикнула Люба и кинулась к двери.
– Ты куда? – простонал Лёха.
– Куда-куда? – На кудыкину гору раков ловить! – огрызнулась его подруга и исчезла.
Заломов шёл по мокрой от недавнего дождя улице, пытаясь утрясти новую свалившуюся на него информацию:
– Почему этим молодым людям так важно знать, кем были и во что верили их бесконечно далёкие предки? Почему они хотят ими гордиться? Почему они считают, что евреи – их заклятые враги? Вероятно, всё дело в растущем с каждым днём сомнении в верности коммунистической идеологии. А любой отход от идей интернационала невольно способствует усилению национализма. Национализм же готов расцвести в нашей душе в любой момент, ибо питается он от ксенофобского инстинкта, который мы получили по наследству от своих пещерных предков. Заключается этот инстинкт в безотчётной любви к своим и в такой же безотчётной ненависти к чужим. Для нашего пращура, бродившего по африканским саваннам сто тысяч лет назад, «своими» были только его соплеменники. Фактически, это были его не слишком далёкие родственники, с которыми у него было много общих генов. А «чужими» были другие группы древнейших людей, и гены у них были чуть-чуть другими. Ясно, что ненависть к «чужим» защищала генофонд нарождающегося Homo sapiens от чужеродных генов. Стало быть, в ту далёкую эпоху ксенофобский инстинкт помогал становлению нашего вида. Никто не знает почему и как, но со временем все другие варианты древнейших людей, исчезли, и наш вид-победитель остался в гордом одиночестве. После ухода с эволюционной сцены последних «чужих» прошли десятки тысячелетий, но ксенофобский инстинкт не исчез. Он активно действует и поныне, заставляя нас без устали делить людей на своих и чужих. И для этого у нас есть целый набор приёмов.
Если мы встречаем незнакомца, у которого иной цвет кожи, или который говорит на ином языке, то всё ясно – он чужой. Но если незнакомец по внешнему виду и языку не отличается от типичных «наших», то мы обращаем внимание на его культурные особенности и прежде всего на его религию. Интересно, что в этом случае религия не выполняет мировоззренческой функции. Она служит лишь яркой этикеткой, позволяющей легко отличать «своих» от «чужих». Действительно, какая разница в мировоззрении мусульман-суннитов и мусульман-шиитов? – Смехотворные мелочи, однако их вполне достаточно, чтобы сплачивать миллионы суннитов и миллионы шиитов на жестокую межконфессиональную борьбу. Если же незнакомец не отвратил нас своим видом, говорит на нашем языке и даже разделяет с нами основные духовные ценности, то мы проявляем повышенный интерес к его корням, к его предкам. По существу, мы хотим докопаться, насколько он близок нам по своим генам, насколько он воистину свой.
Выходит, переживший тысячелетия ксенофобский инстинкт неплохо объясняет такие явления, как расизм, национализм, фашизм, ненависть к иноверцам, поведение фанатов на стадионах и нашу странную тягу к поиску своих корней.
