Владимир Александрович Бердников
Человек неразумный
ЛЮБОПЫТНАЯ НАХОДКА
В одиннадцать утра, несмотря на воскресенье, Заломов был на работе. Пришло время подводить итоги его масштабного эксперимента с алыми мухами. Даже на глаз он видел, что в колбах с КСК взрослых насекомых больше, чем в контроле, но нужно было всё аккуратно подсчитать. Результат обсчёта оказался более чем убедительным – число живых алых мух весьма достоверно превышало контроль на 28%!
Заломов сидел в раздумье перед рабочим журналом, пытаясь понять, почему КСК увеличивает живучесть мух. «Может быть, – думал он, – этот странный краситель защищает от износа некие важные внутриклеточные механизмы. А может быть, у дрозофилы есть какие-то свои вредоносные паразиты, и КСК их просто убивает или тормозит их размножение». Погружённый в свои мысли Заломов не заметил, как в комнату зашёл шеф.
– А! появился, не запылился! – раздался раздражённый голос Драганова. Молодой человек вздрогнул и соскочил с высокого табурета.
– Здравствуйте, Егор Петрович, извините, не заметил.
– Что? меня не заметили? Да что с вами происходит, Владислав Евгеньевич? И кстати, почему вас вчера целый день не было в Институте? – тяжёлый взгляд Драганова пытался просверлить своего подчинённого.
– Егор Петрович, разве я обязан давать отчёт о своих действиях в выходной день?
– Чисто формально вы правы, но по существу… – шеф хотел ввернуть какую-то грубость, но всё-таки сдержался. – Я несколько раз звонил на вахту вашего общежития, и всякий раз мне отвечали, что ваша комната заперта. Где вы болтались весь вчерашний день? – хриплый голос завлаба уже клокотал, и Заломов слегка струхнул.
– Извините, Егор Петрович, но в субботу я был занят своими личными делами, зато сегодня торчу здесь уже с утра и мог бы кое-чем вас порадовать…
– Да чем вы можете меня порадовать? – Драганов взглянул на своего сотрудника с нескрываемым презрением.
– Знаете, получился довольно занятный результат, – продолжил Заломов выбалтывать свою маленькую тайну. – Алые мухи оказались более живучими…
– Это потому, что ваш прекрасный красный краситель абсолютно безвреден. Он безвреден, как вода!
– Егор Петрович, по жизнеспособности алые мухи существенно и достоверно превосходят контрольных мух, выросших на обычном корме без всяких цветных добавок.
Несколько мгновений мимика Драганова по инерции выражала недовольство, смешанное с презрением, но когда до учёного наконец дошёл смысл заломовских слов, в его глазах вспыхнуло синее свечение.
– Что?! – воскликнул шеф. – Что вы несёте? Да быть такого не может! А ну-ка покажите ваш рабочий журнал!
– Егор Петрович, данные носят пока сугубо предварительный характер.
– Ясно-ясно, какими ещё им быть?
Драганов уселся за стол, надел очки и стал внимательно просматривать журнальные записи. Прочтя всё, он бодро вскочил на ноги, засунул средний палец правой руки в рот и издал звук, имитирующий откупоривание бутылки с шипучим содержимым. После этого нервно заходил по комнате, потирая свои мощные, обнажённые до локтя руки. На его горящие глаза уже нельзя было смотреть, не жмурясь. Заломову показалось, что Драганов даже забыл, где находится. Он ходил взад-вперёд по ограниченному пространству заломовского кабинета и бурчал что-то нечленораздельное. Наконец он резко остановился и тихо, будто обращаясь к кому-то невидимому, стоящему рядом, прохрипел: «С мухами получилось, получится и с высшими, – и через паузу добавил: – Вот теперь-то они у меня попляшут». Высказав эту загадочную фразу, Егор Петрович вернулся в реальность. Взгляд его упал на подчинённого, и в своей хорошо отработанной диктаторской манере учёный отчеканил:
– Владислав Евгеньевич, слушайте меня внимательно. Сейчас уже поздно, и я должен уходить. А вот завтра утречком зайдите-ка в мой кабинет, и мы с вами всё спокойненько обсудим. Итак, жду вас завтра в десять тридцать.
– ОК, – автоматически ответил Заломов.
Он вышел из Института и окунулся в тёплый воздух, напоённый ароматами цветов и сосновой смолы. Скрытые листвой надрывно выводили свои трескучие рулады певчие кузнечики. Солнце близилось к закату, в его красноватых лучах плясали яркими огоньками тысячи мелких насекомых. В основном это были комары-звонцы. И снова Заломова потянуло поразмышлять, почему это буйство жизненных форм, порождённых слепой эволюцией за миллионы лет до появления людей, кажется ему прекрасным? Какой в этом смысл?
Неожиданно философский настрой Заломова был сбит словами: «Привет, Слава! Как дела?» – это его догнал Лёха Стукалов. Он тоже шёл домой с работы.
– Послушай, Лёша, ты давно работаешь с Егором Петровичем? – спросил Заломов.
– Да уже три года.
– Тогда осмелюсь поинтересоваться, из каких краёв взялся наш замечательный шеф? В какой кузнице кадров отковали нам столь мощного умоводителя?
Стукалов не засмеялся – только губы растянул.
– К сожалению, о происхождении шефа мне известно немного. Знаю, что отец его был кадровым военным. И ещё знаю, что родился Егор Петрович где-то в Якутии. Кажется, в Оймяконе.
– Так это же полюс холода Северного полушария! Как же его туда занесло?
– Сдаётся мне, его папаша состоял в начальстве какого-то лагеря.
– Что? Драганов сам тебе это сказал?
– Фактически, да. В прошлом году в День Победы мы пили водку на институтской «землянке». Шеф слегка перебрал и разоткровенничался. Рассказал, что воспитывали его зэки. Колыбельную ему пела бывшая оперная певица, а уроки по арифметике помогал делать бывший профессор математики.
– Так, выходит, наш начальник получил уникальное воспитание, – изумлению Заломова не было границ. – А что дальше? как он стал учёным?
– Ну а дальше ничего особенного. Закончил Томский университет и попал в аспирантуру по ботанике. Вступил в партию, защитил кандидатскую. Вполне стандартная история.
– А потом?
– А потом работал на кафедре биологии Новоярского сельхозинститута. Занимался ветвистыми пшеницами. По этой теме быстро защитил докторскую.
– Как? Да ведь ветвистые пшеницы – одна из главных послевоенных идей-фикс Трофима! Без сомнения, та кафедра в пятидесятые была оплотом лысенковцев, а теперь Егор Петрович, выражаясь старым языком, сам менделист-морганист.
– Смотрю я на вас, Владислав, и удивляюсь вашей прекраснодушной то ли наивности, то ли, извините, глупости. Пожалуйста, не сочтите мои слова за грубость, но ничего странного в смене идеологии шефа я лично не усматриваю. Фактически, это прекрасный образец разумной политической гибкости. У каждого времени свои лозунги, Слава.
– Во-первых, Лёша, мне казалось, мы с тобой уже давно на «ты», а во-вторых, – голос Заломова зазвенел от волнения, – прославляя политическую гибкость, ты стираешь грань между наукой и шарлатанством!
Заломов выпалил это и почему-то разозлился.
– Хорошо, – усмехнулся Стукалов, – перейдём на «ты». Дорогой Владислав, вижу я, ты многого не понимаешь в нашей жизни и в наших правилах игры. Ты думаешь, наши учёные играют тут в шахматы? – Нет, Слава, они играют в шашки. А шашки не шахматы, это совершенно другая игра. Ты думаешь, кого-то тут шибко интересует абстрактная материя? – Отнюдь. Фактически, все заняты делами иного рода – более увлекательными и несравненно более важными.
– О какой-такой игре ты речь ведёшь, Алёша? В науке всё решают факты, логика и интуиция, основанная на глубоком знании предмета.
– Ты странный мэн, Владислав. Ты вот, например, возьми-ка и попробуй выступить на общеинститутском семинаре с доказательством, что, скажем, Марат Иванович в чём-то не прав. И знаешь, как к этому отнесётся наша общественность?
– И как?
– Во-первых, твоё «доказательство» сочтут всего лишь твоим личным мнением, а во-вторых (и это куда важнее), все решат, что у тебя есть какие-то личные счёты со всеми уважаемым членкором, что у тебя вырос на него здоровенный ядовитый зуб, что ты бузотёр, и вообще, от тебя нужно держаться подальше. Так что о доказательствах и о логике лучше забыть, – тут губы Стукалова растянулись в широкую добрую улыбку, и, продолжая улыбаться, он добавил: – И вот, Слава, мой тебе совет: будь с нашим шефом поосторожнее. Учти, как-никак в своё время он был чемпионом Томска по боксу в среднем весе.
– Что? Думаешь, врежет?
– Не знаю… Конечно, чужая душа – потёмки, но одна черта характера нашего шефа мне известна доподлинно… – Стукалов внезапно замолчал. Он задумался, стоит ли делиться важной информацией с потенциальным конкурентом, и всё-таки какая-то непокорная сила заставила его закончить начатую фразу, – Егор Петрович всегда добивается своего, используя все доступные ему средства. И кто попал в его чёрный список, тот, пиши, пропал, – Стукалов хотел ещё что-то добавить, но на сей раз сдержался и, не глядя на собеседника, подвёл итог: – Вот и подумай, Слава, как должен вести себя, действительно, разумный молодой учёный.
После этих слов любимец Драганова нырнул в продовольственный магазин, мимо витрин которого они проходили. «Странный парень – вроде бы и умный, и симпатичный, и всё-таки какой-то чужой», – подумал Заломов. Он не мог примириться с неуважительным отношением к науке. Он был убеждён, что наука – это лучшее и величайшее из людских достижений.
Но тут Заломов вспомнил о КСК, и сладкая пьянящая радость ударила ему в голову. «Боже, так всё-таки я сделал открытие! И так рано и так неожиданно!» – запела его душа. И сразу после этого он услышал слова своего вечного оппонента: «Не впадай в экстаз, старина. Это ещё не открытие. Пока это можно назвать всего лишь «любопытной находкой». Да, ты нашёл, что синтетический краситель с ничего не значащим именем «КСК» повышает жизнеспособность дрозофил, но тебе ничего не известно ни о природе этого вещества, ни о природе обнаруженного эффекта».
СТРАННАЯ РЕАКЦИЯ ШЕФА
В понедельник, ровно в пол-одиннадцатого Заломов вошёл в предбанник драгановского кабинета. «Альбина Фёдоровна, – подчёркнуто официально обратился он к секретарше, – мне назначена аудиенция на 10-30». Девушка вскинула на него свои крупные водянистые глаза: «Я в курсе, Владислав Евгеньич. Вас ждут». Заломов осторожно приотворил массивную чёрную дверь и увидел своего руководителя, глубоко погружённого в мыслительный процесс.
Егор Петрович сидел, откинувшись на спинку жёсткого стула; перед ним на письменном столе лежала раскрытая папка для бумаг, но глаза учёного были устремлены куда-то ввысь – много выше бумаг и даже выше портретов членов Политбюро. Заломову показалось, что взор шефа буравил ничем не заполненную подпотолочную часть стены. Услышав приветствие вошедшего молодого человека, Драганов захлопнул папку и бросил её в выдвижной ящик письменного стола. Только мелькнуло написанное на обложке синим фломастером жирное слово «ДЕЛО». Чему или кому то дело было посвящено, разобрать Заломов не успел. Затем шеф величественно встал и подошёл к столику, на котором красовался расписной чайник из голубого гжельского фарфора. Рядом с этим произведением прикладного искусства стояли два стандартных тонкостенных стакана в стандартных мельхиоровых подстаканниках и простенькое белое блюдце с горкой кубиков рафинада. Драганов сам разлил чай и указал Заломову на стул.
– Что намерены делать? – делано равнодушно спросил шеф, приступая к чаепитию.
Он отпил глоток, окунул в чай сахарный кубик и шумно высосал из него сладкую влагу.
– Нужно попробовать установить химическую природу КСК, – робко ответил Заломов.
– Ну и как вы это сделаете?
– Леонид Мироныч дал довольно много КСК. Раза в три больше, чем любого другого красителя. Возможно, на это вещество он возлагал какие-то особые надежды. Во всяком случае, количества КСК вполне достаточно, чтобы установить его формулу.
Егор Петрович степенно допил чай, дососал последний кусочек рафинада, закурил и, глядя в сторону окна, проговорил:
– Но эдак вы изведёте всю краску, не получив никакой информации о её действии на высших, – шеф сделал сильное ударение на последнем слове.
– О каких «высших» вы говорите, Егор Петрович? Мы ещё на самой первой стадии изучения действия КСК на мух.
– Ну, нет, Владислав Евгеньевич! – шеф обрушил свой тяжёлый взгляд на подчинённого. – Эту стадию мы с вами уже миновали. И теперь нам надлежит немедленно, не теряя ни дня, ни часа, двигаться дальше.
Драганов встал, шагнул к окну и привычно уставился на берёзу, наивно тянущую к нему свою роскошную плакучую ветвь. В её тёмной зелени уже появились небольшие жёлтые пряди – первые предвестники унылой осени, но Егор Петрович ничего этого не видел, ибо он напряжённо думал. Наконец он повернулся, подошёл почти вплотную к Владиславу и, не сводя с него своего буравящего взгляда, заговорил, привычно акцентируя каждое слово:
– Вы что? забыли, в каком окружении мы живём? Надобно торопиться, Владислав Евгеньевич. Ежели мы не успеем – они успеют. Вам, вообще-то, дорога Россия?
Простите, я что-то не успеваю сообразить, кто такие они, и причём тут Россия?
– Да разве в университете имени легендарного А.А.Жданова вам не растолковали, что на самом деле происходит в мире?
– Я, действительно, не понимаю, что вы имеете в виду?
– Да разве вы не знаете, что американский империализм, пляшущий под дудку сионистов, пытается навсегда, навеки и аб-со-лю-тно перекрыть нам доступ к стратегической информации? Прошу вас, молодой человек, Христом Богом прошу: нигде, никому, никогда и ни при каких обстоятельствах не проговоритесь о полученных нами результатах. Вам и не снилось, какую ценность они представляют для западных спецслужб. Смотрите, Владислав Евгеньевич, не проболтайтесь.
– Не побьёте же? – попытался пошутить Заломов.
– Сие целиком зависит от вашего поведения, – мрачно отчеканил шеф.
От этих странных слов и от этого неоправданно серьёзного тона по спине Заломова пробежали мурашки, и сознание его на секунду захлестнула волна почти мистического ужаса, иногда охватывающего нас при общении с психически нездоровыми людьми.
– ОК. Буду молчать, – ответил он, невольно вытягиваясь в струнку.
– Поклянись, что никому – ни бабе в постели, ни врагу под пыткой – не выдашь, не расколешься!.. Р-рос-с-сией поклянись! – слово «Россией» шеф произнёс с таким рокотом и свистом, будто в нём было не менее двух «р» и трёх «с».
– А вот клятвы давать не стану! Зачем?! – вскричал Заломов и почувствовал, как его охватывает эйфория праведного гнева. – Мы всего лишь показали, что плодовые мушки, выросшие на неизвестном красителе, меньше дохнут. И это всё! Я не вижу тут предмета государственной тайны?
– А от тебя и не требуется что-то видеть. От тебя требуется лишь молчать и неукоснительно исполнять мои указания. Короче! Я требую, чтобы поклялся Рросссией! Это абсолютно!
Обе руки Драганова сжались в кулаки, а лицо стало мертвенно белым, даже губы побелели. Эти слова, лицо и поза вызвали у Заломова ответную реакцию. Его мышцы тоже напряглись, и тело непроизвольно заняло боевую стойку. С трудом подавляя уже собственную агрессию, Заломов почти прошипел:
– Егор Петрович, не переходите черту.
Эти слова и шипение возымели действие. Драганов будто очнулся. Он опустился на стул и вытер платком мокрое лицо.
– Ладно-ладно, успокойтесь, экой вы, однако, прыткий. И всё-таки я вас убедительно попрошу… нет, я требую! Никому! Слышите?! Никому не вздумайте рассказывать об эффекте этой красной краски!
Отступление шефа позволило и Заломову перейти на более миролюбивый тон.
– Не волнуйтесь, Егор Петрович. Ни американцы, ни сионисты ничего не узнают о нашей работе.
– Ну ладно, … уходите, – сбившееся дыхание мешало шефу говорить. – Да уходите же вы, наконец! Мне надобно отдохнуть.
Заломов вернулся в свой подвал, сел в кресло и попробовал успокоиться. Он был поражён странной реакцией Драганова на эффект КСК. Желание шефа бросить остатки красителя в корм каким-то «высшим» выглядело крайне авантюрным. В голове Владислава не укладывалось, как можно исследовать действие вещества, не имея ни малейшего представления о его химическом строении. Он был убеждён, что сначала следует установить формулу красителя, а затем повторно его синтезировать в объёме, достаточном для любого опыта. Получалось, что Драганову недостаёт элементарной расчётливости. Но такой вывод выглядел крайне сомнительным. Логика Заломова давала сбой. И тут он вспомнил свой вчерашний разговор со Стукаловым и слова драгановского любимца: «Ты думаешь, наши учёные играют тут в шахматы? – Нет, Слава, они играют в шашки». Это неожиданное воспоминание окончательно сбило Заломова с толку. Случилось самое ужасное – он ничего не мог придумать. В голове его гулко звенела торичеллева пустота, а обеднённая глюкозой кровь жаждала энергетических вливаний. Наконец до него дошло, что сначала надо сходить в столовую и только потом, уже на сытый желудок, поразмыслить о мотивах столь странного поведения шефа. Заломов снял рабочий халат, бросил прощальный взгляд на ряд колб с алыми мухами, и… и в этот момент в его трудовой каморке зазвонил телефон. «Владислав Евгеньевич, – раздался в трубке прерывистый хрип Драганова, – мы с вами, кажется, не договорили. Пожалуйста, зайдите ко мне часика эдак в два».
Ровно в два Заломов, сытый и умиротворённый, вошёл в приёмную шефского кабинета. Он уверенно направился к двери с чёрной обивкой и чуть не налетел на неожиданно возникшую на его пути Альбину. Выпятив свою привлекательную грудь, поджав и без того плоский живот и устремив на молодого человека твёрдый и холодный взор, секретарша всем видом своим демонстрировала, что не пропустит чужака на охраняемый ею объект и готова исполнить свой служебный долг любой ценой. Заломов с удивлением взглянул на торжественно напряжённое лицо Альбины и попытался объяснить ей, что шеф сам назначил ему встречу на два часа.
– Ну и что? – перекрыла секретарша словопоток жалкого младшего научного сотрудника, – придётся подождать. У Егора Петровича срочное совещание с важным лицом.
– Странно. Шеф не мог так поступить, – продолжал упорствовать Заломов.
– Сочувствую, однако ж пропустить не могу. Владислав Евгеньич, я вас убедительно попрошу присесть на диванчик.
Заломов послушно сел и вскоре почувствовал сильную сонливость. С мыслями об Анне, о её шёлковой коже, о запахе её волос и о прочих сексуальных атрибутах молодой женщины он заснул, откинувшись на мягкую диванную спинку. Очнулся от зычного смеха и увесистого хлопка по плечу. Перед ним стояли Драганов и Ковдюченко, и оба хохотали. На часах было 14-40.
– Ты смотри, как уработался, – выпалил суетливой скороговорочкой бесноватый профессор.
– Уж и не знаю, что это его эдак уработало, – добавил Драганов.
– Ну, сам понимаешь, что. Дело молодое, молодецкое, – продолжал «острить» Ковдюченко.
Тут Заломов взорвался:
– Егор Петрович, почему вы заставили меня проторчать здесь целых сорок минут?
Однако вместо шефа ответил Ковдюченко:
– Да вы не серчайте, молодой человек. Значит, у старших товарищей нашлись дела поважней.
– Ладно, – Заломов с трудом выдавил из себя улыбку, – будем считать, вы решали стратегические проблемы государственной важности.
– Молодой человек, – без улыбки, нудно, по-менторски прозудел Ковдюченко, – учитесь сдерживать своё молодое нетерпенье. Советую вам каждое утро и, желательно, по нескольку раз повторять старинную русскую пословицу: «Есть терпенье – будет и уменье». И вот мой главный вам совет: никогда не забегайте вперёд с выводами и помните важнейшую для перспективного учёного заповедь: «Курочка по зёрнышку клюёт!» А кстати, почему я не вижу вас на институтских семинарах? Это непорядок! Вы что? ставите себя выше коллектива? Жора, – бросил он Драганову, – это и твоя недоработка.
– Ну, это, комиссар, дело поправимое. Доработаем и проработаем, – ответил Егор Петрович. – Эх, если бы и всё остальное можно было так же просто уладить.
– А что? Есть проблемы? Паренёк вроде ничего, разве что чуток ершистый. Приведи-ка его к нам на Бюро. Думаю, поможет.
– Ну, до Бюро дело ещё не дошло. Пока, Петя, – простился Драганов с приятелем и жестом пригласил Заломова в свой кабинет.
Далее последовал стандартный ритуал: шеф предложил молодому человеку присесть, а сам подошёл к окну и с полминуты рассматривал жёсткую и потемневшую берёзовую листву.
– Владислав Евгеньевич, – довольно мягко заговорил Драганов, продолжая глядеть в окно, – я всё продумал, завтра же приступайте к работе с высшими. Возьмите в виварии линейных мышей и подсыпьте им в корм ха-а-рошую порцию вашего красного порошку.
«Наконец-то туман рассеялся – таинственными высшими оказались мыши. И на том спасибо. Я уж боялся, что заставит кормить неизвестным красителем обезьян», – подумал Заломов и неуверенным тоном возразил:
– Мне кажется, с мышами стоило бы немного повременить.
Но даже такое слабое возражение взорвало шефа.
– Когда кажется, креститься надобно! Как это повременить? Вы что? хотите задержать важное исследование? А может, вы решили, что я не имею к нему никакого отношения? А ответьте-ка мне, дорогой Владислав Евгеньевич: Кто заставил вас кормить мух красителями? Кто связал вас с покойным Лёней Чуркиным? Кто обеспечил вас всем необходимым для данного исследования? Да всё в этой работе от начала до конца – всё моё, а вы своими чистенькими ручками лишь слегка шевельнуть изволили, а теперь этими же чистенькими ручками мне палки в колёса просунуть норовите. Очнитесь, Владислав Евгеньевич! Действовать надобно. Действовать решительно и энергично! Это же абсолютно!
Драганов умолк, одарив «молокососа» долгим буравящим взглядом инквизитора. Однако Заломов и бровью не повёл. Шеф криво усмехнулся и неожиданно резко сменил тему и тон.
– Владислав Евгеньевич, вижу я, паренёк вы неглупый, – Драганов приоткрыл верхние резцы, и в голосе его зазвучали отеческие нотки, – и посему я вам сейчас кое-что покажу. Вот взгляните-ка, – он подошёл к карте, передающей экспансию Российской державы за последние семьсот лет, – и прикиньте, какова была мощь семени, давшая рост эдакому древу!
– Да, карта впечатляет, она напоминает мне аналогичную карту разрастания Древнего Рима, – довольно спокойно ответил Заломов.
– Честно говоря, молодой человек, вы меня удивляете. Ну причём тут, скажите на милость, давно позабытый Древний Рим? Сдаётся мне, вы не вполне осознаёте значение слова «Россия».
Естественно, произнесено это слово было очень торжественно и, конечно же, с лишними "р" и "с".
– Простите, Егор Петрович, наверное, я и на самом деле чего-то не понимаю.
– Ну, это дело поправимое, наживное. А кстати, где вы родились-то?
– В посёлке Оредеж Ленинградской области.
– А родители откель?
– Да из тех же мест.
– А они случаем не чухонцы какие?
– Да, вроде, нет. Оба русские. Предки отца, кажется, из Новгорода.
– Из Новгорода Великого? Это хорошо. А предки матери откель?
– Она говорит, из Великих Лук.
– Ну дак вы можете гордиться своей родословной! Тогда, пожалуй, есть смысл и поучить вас кой-чему.
Драганов привычно подошёл к окну и изобразил задумчивость, а в голове Заломова успела пролететь мысль: «Опять этот загадочный интерес к родословным! Практически любой из нас весьма положительно отзывается о своих предках, о своих так называемых корнях. И наше странное, нелепое, лишённое всякого здравого смысла почитание этих пресловутых корней тем сильнее, чем глубже погружены они в пыль веков. И неважно, кем были в том туманном прошлом наши предки – ангелами или демонами – главное, чтобы они оставили по себе хоть какой-то след, хоть какую-то память. Кстати, если кто-то верит, что где-то в нём, в глубинах его генома, дремлют выдающиеся способности далёкого предка, то он сильно ошибается. Увы! От хромосомного набора легендарного праотца через несколько поколений передачи по мужской линии остаётся лишь одна генетически пустая игрек-хромосома. А при передаче по женской линии вообще ничего не остаётся». Здесь спокойный ход мыслей Заломова был прерван шефскими словами, которые явно не предназначались собеседнику: «Ну, теперь-то они у меня уж точно попляшут». Высказав эту таинственную фразу, Драганов снова замолчал. Шли долгие секунды, а он всё стоял у окна и всё смотрел на прекрасную берёзу. Видимо, в голове учёного всё не завершался глубоко интимный процесс сотворения новой «мыслишки». Наконец Егор Петрович заговорил, вкладывая в каждое слово всю мощь своей натуры:
– А теперь, Владислав Евгеньевич, выслушайте меня предельно внимательно. В отличие от меня, вы не располагаете всей полнотой информации о действительном положении вещей в нашей стране, да и в мире в целом. Но ежели в ваших жилах и на самом деле течёт настоящая, неразведённая русская кровь, ежели вам действительно дорога наша Отчизна, то вы просто обязаны делать то, что я вам скажу, – Драганов повернулся к Заломову. – Немедленно приступайте к эксперименту на мышах. Считайте это приказом! – возбуждённые глаза Драганова впились в лицо Заломова, как пиявки, жаждущие крови.
Подчинённый молчал.
– Вы слышали? – сурово спросил шеф.
– Да, слышал, – ответил Заломов бесцветным голосом.
– В таком случае вы свободны. А кстати, – делано равнодушно добавил Драганов, – зайдите-ка в бухгалтерию и получите премию за успешно исполненную работу. Мы ценим толковых сотрудников.
– Спасибо, Егор Петрович.
– Ступайте.
Выйдя из шефского кабинета, Заломов направился в библиотеку, где должна была находиться Анна. Бросив взгляд на застеклённую стену холла второго этажа, он остановился. Там, в широком мире за прозрачной стеной всё радикально переменилось. Полнеба закрыла огромная чёрная туча, и до ушей стал доходить неясный, непрерывный и какой-то зловещий гул. Гул стремительно нарастал. Затрепетали листья деревьев, заходили ходуном ветви, взвились и понеслись над землёй пылевые вихри. «Тревога! Тревога!» – завопил какой-то подкорковый мозговой центр. И тут же проснувшийся внутренний голос поспешил успокоить: «Ничего особенного. Приближается банальный грозовой фронт». Потемневший воздух озарился ослепительной бело-фиолетовой вспышкой, за которой немедленно последовал адский треск тысяч одновременно разрываемых полотнищ. Через несколько секунд на Институт обрушился водопадоподобный ливень. Стало очень темно. При вспышках молний Заломов увидел, что по асфальту Центрального проспекта катится широкий водяной вал.
В читальном зале, кроме Анны, никого не было. Заломов подсел к ней, и они оба, охваченные странным, полумистическим чувством, смотрели, как рядом с ними высвобождаются невероятные количества энергии. С крыши института напротив сорвало лист шифера, деревья в сквере согнулись в крутые дуги, затрещали стволы, посыпались сучья. Внезапно к шипящему шуму дождя прибавился резкий звон – это по крышам, стёклам и бетону забила ледяная шрапнель града. Никогда не видывал Заломов градин такого размера. Иссушенный жарой газон в считанные минуты был засыпан крупными белыми шариками из спёкшихся льдинок. Из-за непрерывного шума, воя, стука, звона и грохота было невозможно разговаривать, да и желания не было. В такие моменты наш присмиревший разум осознаёт, что в жизни, кроме гонки наверх к успеху и власти, есть ещё и внешний мир – мир могучий, грозный и непредсказуемый. Минут через пятнадцать стало светлеть, и вскоре вновь засияло яркое летнее солнце. Градины растаяли, и о прошедшей грозе напоминала лишь бурная река, продолжавшая мчаться по асфальту Центрального проспекта.
– Где ты был? – очнувшись, спросила Анна. – Недавно заходила в твою комнату, а тебя не было.
– Шеф вызывал, – лицо Заломова накрыла тень горечи.
– Что? получил нагоняй?
– Хуже. Драганов заставляет меня делать то, что я считаю нецелесообразным. Он ограничивает мою свободу в творчестве.
– Влад, наука не искусство.
– Здесь я не могу с тобой согласиться. Мне кажется, настоящая наука даже больше, чем искусство. К примеру, подумай, какова должна быть сила воображения, чтобы предложить дельную гипотезу, дающую надежду понять нечто, дотоле совершенно непонятное.
– Хорошо, дорогой. А ты знаешь, мне уже не раз приходила в голову ужасно безответственная мысль: а может быть, нам, действительно, стоит расписаться?
Неожиданный поворот в разговоре благотворно повлиял на настроение Заломова. Он снова улыбался, и его глаза, обращённые к Анне, снова светились любовью.
– А я считал, мы уже женаты.
– Ну, нет, дорогой, а ритуал?
– Уж не венчание ли ты имеешь в виду? – усмехнулся Заломов.
– Ну, где там венчанье? Хотя бы свадебное путешествие.
– Есть идея куда?
– Я бы поехала на Чёрное море. Мы с отцом как-то отдыхали в Гаграх, мне было тогда восемь. Ты бывал на Кавказе?
– Нет.
– А хотел бы?
– Ясное дело, хотел бы, – ответил Заломов.
– Тогда замётано.
