Владимир Александрович Бердников
Арина Великая
Стоит только попристальнее вглядеться в
настоящее, будущее вдруг выступит само
собою.
Н.В. Гоголь
1
В студенческие годы Николай Михайлович Быстров был влюблён в одну милую девушку – кареглазую шатенку с тонкой белой кожей и пышным пучком волнистых каштановых волос. Звали её Кариной. Она была довольно высокого роста, с высокой грудью, и голос её был высоким и чистым – голос ангела, шутил Быстров. Карина курила, и они оба часто сиживали в курилке публичной библиотеки на Фонтанке, ведя умные разговоры. Он не помнил чётко, о чём они говорили, но прекрасно помнил, как нежно она улыбалась ему и как, стряхивая пепел в урну, опускала свои тяжёлые голубоватые веки, отороченные длинными, изогнутыми на концах ресницами.
Судьбе было угодно, чтобы на четвёртом курсе они расстались, прожили оставшуюся жизнь в разных городах, и Быстров, погружённый в интересную работу, редко вспоминал о ней. Несколько лет назад через общих знакомых он узнал, что Карина умерла, не оставив детей. Вспомнил её бледное задумчивое лицо и тёмные погружённые в себя глаза, снова ощутил магнетизм её незаурядной личности и снова забыл.
В сентябре 2010-го года уже 69-летний Николай Михайлович приехал в Петербург в командировку на научную конференцию. Два дня убил на слушанье скучных и мелких докладов (кстати сказать, он и своё сообщение считал скучным и мелким), но остаток командировочного срока приберёг для более интересных дел.
В последнее время что-то надломилось в душе Быстрова. Интеллект и творческая способность практически не изменились, и мировоззрение осталось прежним, но пропало чувство, что впереди у него много времени и что где-то там, за пресловутым поворотом перед ним в очередной раз распахнётся дверь в мир новизны, света и счастья. Он нередко стал ловить себя на мысли, что всё прекрасное и радостное осталось в прошлом. И душа старого человека потянулась к местам, где пролетели его студенческие годы – годы, когда он жил мечтами о светлом будущем. Собственно, ради встречи со своей молодостью и приехал он в Петербург, который по привычке называл Ленинградом.
Он знал, что из его близких студенческих друзей в живых остался лишь Димка Макаров. Думая о нём, Быстров вспоминал, как в начале шестидесятых бродил с ним по тёмным улицам великого города и развивал дерзкие идеи о перспективах, которые откроются перед человечеством, когда будут поняты молекулярные механизмы эволюции. Обычно Димка слушал Быстрова рассеянно, больше молчал, недоверчиво улыбался и смотрел куда-то вперёд. Лишь однажды какая-то экстравагантная мысль юного Быстрова изменила поведение Димки: он остановился, внимательно взглянул на приятеля, и, покровительственно хлопнув его по плечу, изрёк: «Далеко пойдёшь, старикашка!» Что Димка сам далеко пойдёт, даже не обсуждалось.
И вот спустя 45 лет они встретились. Быстров с трудом узнал человека, с которым был накоротке все годы студенчества. Димка стал чрезвычайно худ. Синеватая тонкая кожа обтягивала кости его лица. Плохо выбритая нижняя челюсть часто отвисала, открывая жёлтые, будто изъеденные кислотой редкие зубы. Все полчаса их встречи Макаров просидел в старом продавленном кресле, рядом с которым на низком полированном столике лежала потрёпанная толстая книга в зеленоватом выгоревшем переплёте.
– Ну, и на что же ты ухлопал свою жизнь? – не скрывая иронии, спросил Макаров. – Помнится, когда-то тебя интересовали молекулярные основы эволюции. Ну и как? Узнал что-нибудь?
– Кое-что мне удалось, хотя до полного понимания ещё далеко.
– Не далеко, а бесконечно далеко, – сухо отрезал Макаров.
– Ошибаешься, – возразил Быстров, – прогресс в технике анализа ДНК позволит вскрыть механизм эволюции уже в ближайшем будущем.
– Прогресс, прогресс, – раздражённо забухтел Макаров. – Вот слово, которое ослепляло всех нас в 60-х, – он помолчал, успокоился и, глядя в пол, произнёс тоном судьи: – Я убеждён, это дьявол подсунул нам идею прогресса.
– Господи, Димыч, ну причём тут дьявол? У тебя странные шутки.
Димка молчал, мрачно нахохлившись. Было видно, что дьявола он упомянул неспроста.
– Давай сменим тему, – предложил Быстров..
– Давай, – равнодушно согласился Макаров.
– Ты не мог бы сказать, как сложилась жизнь у Карины Титаровской? – спросил Быстров.
Димка вздрогнул, и гримаса лёгкого презрения пробежала по измождённому лицу.
– Ещё не забыл свою любовь?
– Представь, не вполне. Иногда вспоминаю.
– Я, как ты понимаешь, особо не интересовался её жизнью, – не поднимая глаз, пробурчал Макаров. – Знаю только, что вскоре после окончания конторы она вышла замуж за Валеру Позднякова, но через год его бросила. Говорили, не сошлись характерами.
– Чем же она занималась?
– Поначалу Карина работала в нашей лаборатории белка. Тогда мы с нею ещё пересекались. Она, видишь ли, искала вещества, повышающие умственную активность, – Макаров без видимой причины разволновался: – Фантазёрка! Чистая фантазёрка! Подумать только! Мечтала лишить нас потребности в сне. Несла сущую околесицу про райскую жизнь вечно бодрых людишек будущего. Короче, вселилась в неё совершенно непотребная, я бы даже сказал, дьявольская мыслишка – изменить человеческую природу.
– Ну и как? Получилось у неё что-нибудь?
– Да где там! Разругалась в дым со своим шефом; помнишь, был у нас такой Павел Афанасьевич Протинский? Премерзкий тип, скажу я тебе.
– Извини, не помню, точнее, не уверен, что помню, – на момент перед Быстровым промелькнуло бледное лицо, круглые очки в металлической оправе и меньшевистская бородка, но он не знал, точно ли этот образ принадлежал доктору Протинскому.
– После того скандала, – продолжил Макаров, – Карина ушла из университета и устроилась на кафедре физиологии Первого Меда. С тех пор я её, фактически, не встречал… Правда, в конце восьмидесятых мы пересеклись на похоронах Валеры Позднякова. На поминках перекинулись минимальной информацией. Она сказала, что изучает животных, обходящихся без сна. Похвалялась, что якобы нашла молекулярный фактор, ответственный за их вечную бодрость.
– А что случилось потом?
– А потом случилась Перестройка – долгожданная эпоха прозрения,.. кстати, давно обещанная библейскими пророками. Но за позднее прозрение всем нам пришлось, как положено, хорошо заплатить. Финансирование науки, сам знаешь, было урезано в разы, и Карину попросту сократили. Кому нужен ершистый сотрудник, копающий под устои? Но наша нигилистка, видишь ли, жила одной лишь работой. Вынужденное отлучение от привычного дела подкосило её здоровье. Стала пить, курить без меры и где-то в конце девяностых скончалась. Рак лёгких.
Быстров вздохнул:
– Бедная Карина! Выходит, она так и не завершила своё дело.
– Да не жалей ты её! Важно не то, что мы сделали в этой жизни, – Макаров гордо откинулся на спинку своего дряхлого кресла, – важно, ЧТО мы в ней поняли.
– Судя по уровню твоей убеждённости, ты что-то понял, – Быстров иронично скривил рот.
И тут Макаров заговорил быстрее и громче:
– Долгих двадцать четыре года я усердно вспахивал научную ниву, добывая степени и награды… Но лишь с приходом благословенной Перестройки мне, наконец, открылось, что наша академическая наука – это никакой не поиск истины, а самое что ни на есть очковтирательство. Я понял, – глаза старого Димки зажглись, на щеках проступили красно-синие пятна, – я понял, наконец, – страстно повторил он, – что материализм неверен в принципе, и что в основе всего, что мы видим и что мы пыжимся постичь, лежит Великий план, созданный тем, кого издавна принято называть Богом, – Димка мудро помолчал и с усмешкой добавил: – Вот так-то, старикашка. Как видишь, снова подтвердилась старая истина: «Всё новое – это хорошо забытое старое».
– Эко тебя занесло! – фыркнул Быстров. – А мне кто-то говорил, что в начале восьмидесятых ты в Партию вступил.
– Было дело, – спокойно, с чувством правоты ответил Макаров, – но без этого я не мог бы защитить докторскую. Семейку-то, сам понимаешь, надо было как-то кормить.
Быстров попытался немного поспорить, но вскоре прекратил это пустое занятие.
– Странно, что ты остался на старых, обанкротившихся философских позициях, – подытожил Макаров их краткий спор. – Ведь в молодости ты был, я бы сказал, очень даже не глуп. Как же ты умудрился не понять, хотя бы за последние двадцать лет, что всё, что нам вколачивали в башку в школе и особенно в конторе, всё это было чепухой и очковтирательством? Встряхнись, старикашка, оглянись окрест! Неужели ты до сих пор считаешь, что человек с его божественным разумом появился на Земле вследствие тупого дарвиновского процесса? И что жизнь каждого из нас ограничена лишь временем нашего земного существования?
– Да, я так считаю и не меняю своих убеждений при смене политических ветров, – твёрдо ответил Быстров.
– Ну, тогда нам не о чем говорить, – холодно отрезал Макаров, схватил с журнального столика толстую книгу и стал нервно перелистывать её страницы. Этой книгой была Библия в синодальном переводе.
– Ну, тогда прощай, – буркнул Быстров.
Быстров брёл в сторону университета и пытался понять, что же заставило довольно способного Димку разочароваться в науке и удариться в религию. Решил, что его перерождение, скорее всего, связано с фиаско на научном поприще. Димка ожидал от себя куда большего, да и начинал он неплохо, но не хватило, как говорят спортсмены, морально-волевых. Погрузился в склоки, обычные в научных коллективах, боролся за должности, за зарплату, за жилплощадь, за заграничные командировки. Незаметно наука перестала быть главным занятием его души. Великие свершения не получались. Проще было обвинить всю академическую науку в очковтирательстве. Однако остаться у разбитого корыта тоже не хотелось, вот и появились сладкие мысли о бессмертии души, о Божестве и о Великом плане. Ведь эти мысли сводили к нулю все достижения его сотоварищей по цеху.
– А что я? – задумался Быстров. – Почему я выдержал все испытания и, как пушкинский Арион, «песни прежние пою»? Почему по-прежнему верю в прогресс и светлое будущее? Может быть, из-за собственной глупости? Да нет, скорее из-за того, что, несмотря ни на что, не сник и даже кое-чего добился. Успешные люди не меняют своих убеждений.
2
Быстров заглянул в коридор университета, отметил, что здесь мало что изменилось; вышел на набережную, пересёк Неву, постоял у Александрийской колонны, припомнив, как в одну из белых ночей отчаянно спорил тут с нечёсаными парнями из Публички. Удивился, что ничего не помнит о существе того спора, и двинулся по чётной залитой солнцем стороне Невского.
Здесь всё дышало его молодостью. Вот книжный магазин, куда он всегда заходил, подолгу разглядывал книги и обычно ничего не покупал. Вот столовая, где подавали очень вкусные пожарские котлеты, вот кафе, где он впервые выпил чашечку настоящего натурального кофе. Взойдя на Аничков мост, бросил взгляд на здание, где когда-то размещался студенческий филиал Публички, и вспомнил Карину Титаровскую с её глазами, улыбкой и нежностью. Образ девушки просто вспыхнул перед его глазами. От приступа чистой радости он даже остановился, и куда-то спешащие люди стали обходить его, недовольно бурча. И вдруг высокая девушка, обходя Быстрова, заглянула ему в лицо. Боже правый! – это была Карина. Те же большие карие глаза, тот же точёный носик, та же бесконечная нежность.
– Вам помочь? – раздался высокий чистый голос.
– Карина! Ты? – обомлел Быстров. – Как ты тут оказалась?
– Мы знакомы? – волна изумления прокатилась по лицу девушки.
Ноги Быстрова стали ватными, и он заметно шатнулся.
Девушка подхватила его под руку и подвела к чугунным перилам моста. Затем извлекла из сумочки мобильник и стала быстро что-то набирать на его клавиатуре.
Нелепость ситуации заставила Быстрова кисло улыбнуться.
– Девушка, я не нуждаюсь в медицинской помощи!
– В чём же вы нуждаетесь? – в её тёмных глазах вспыхнул весёлый огонёк.
– Вы не поверите, – стал оправдываться, овладевший собой Быстров, – но я хотел бы с вами поговорить. Не спрашивайте почему, в двух словах не объяснишь. Представлюсь: меня зовут Николай Михайлович Быстров. Я приехал из Сибири, из Академгородка, вспомнить свою студенческую молодость.
– А меня зовут, как вы угадали, Ариной. Я студентка университета, учусь на биофаке. Между прочим, уже на втором курсе. Сейчас бегу к подруге, которая живёт на Марата.
– А на кого вы учитесь? – не сдержал любопытства Быстров.
– На молекулярного биолога.
– Вы не поверите, но я тоже учился на биофаке, когда специальности молекулярная биология ещё не было. Вместо неё была биохимия. Я окончил университет в 64-ом… Тогда этот город назывался Ленинградом, а там, – Быстров указал рукой на большое здание на набережной Фонтанки, – я вёл умные беседы с девушкой, похожей на вас, как две капли воды. И даже имя её было очень похоже на ваше. Её звали Кариной, и училась она со мной в одной группе, в группе биохимиков.
– С ума сойти! – рассмеялась Арина. – Вы не находите, что число совпадений перевалило за все разумные пределы?
– Да нет же, вы действительно копия Карины, Карины Титаровской. Её имя просто вырвалось у меня, когда я увидел вас.
Арина мгновенно посерьёзнела и всмотрелась в лицо пожилого человека: высокий морщинистый лоб, плавно переходящий в обширную лысину, очки, за которыми поблёскивают небольшие серые глаза, пара глубоких вертикальных морщин между бровями.
– Вы меня элементарно разыгрываете?
– Какой мне смысл вас разыгрывать? Хотите не верить, так и не верьте, но мой жизненный опыт учит, что самые удивительные вещи не придумываются, они просто случаются, правда, нечасто.
Арине хотелось верить этому странному человеку, но она знала, как опасно доверять случайным встречным.
– И всё-таки, откуда мне знать, что вы не разыгрываете меня? Сейчас в стране орудует масса аферистов.
– Хорошо! – рассмеялся Быстров. – Я попробую доказать вам свою невиновность, но это потребует времени. Хотя один аргумент я знаю. Давайте зайдём в ближайшее кафе с интернетом.
В кафе Быстров вынул из портфеля маленький ноутбук, набрал в поисковике свою фамилию, и вскоре Арина могла убедиться, что в интернете есть фотография «афериста» и пара его книг. Более того, Быстров извлёк из своего фотоархива цифровую копию снимка студентов его группы, Арина сразу заметила среди них ту Карину и внимательнейшим образом рассмотрела её.
– Да, определённое сходство есть, но не такое уж исключительное. У вашей одногруппницы глаза больше моих, – намеренно равнодушно пробурчала девушка.
– Арина! – улыбнулся Быстров. – Вы, безусловно, не Карина, в этом я уверен на все сто, но также верно и то, что вы ужасно на неё похожи. И глаза ваши ничуть не меньше. Фактически, вы двойник Карины.
– А этот высокий и смеющийся тип, случаем, не вы? – Арина ткнула пальцем на самого высокого юношу на фотографии.
– Да что вы? Это Димка Макаров – один из первых интеллектуалов нашего курса.
– Ой, извините, Николай Михайлович, этот парниша, конечно же, не вы. У него глаза другие и подбородок массивнее вашего. А где же здесь вы? – спросила Арина, не отрывая глаз от снимка.
– Меня там нет, я же сам и фотографировал. Видите, я не пытаюсь манипулировать вашим сознанием. Я просто показываю вам, что иногда с нами случаются странные вещи.
– Да, пожалуй, – растерянно согласилась девушка.
Увидев, что опасения Арины рассеялись, Быстров заказал по бокалу шампанского и мороженое.
Они сидели, с интересом смотрели друг на друга и молчали. Быстров не знал, что чувствовала Арина, но сам он весь ушёл в далёкое время своей молодости. Удивительно, но девушка напротив и улыбалась точно так же, как та давно исчезнувшая Карина. И у неё были такие же зубы, и такие же тяжёлые голубоватые веки, и такие же пальцы, и такие же чётко очерченные губы. О, эти губы! Сколько раз он целовал их. Как ему нравилось водить пальцем по глубокой седловинке верхней губы! Мир вокруг Быстрова будто изменился, но более всего изменился он сам. Шампанское ударило ему в голову, и он почувствовал лёгкую влюблённость в эту Арину. Он начал ей рассказывать какой-то старый-престарый анекдот, и сам удивился, как молодо зазвучал его голос, и как беззаботно он рассмеялся. Куда девалась обычная для него сухость и даже жёсткость?
Быстров проводил Арину до угла с улицей Марата, она, прощаясь, подала ему руку и быстро проговорила: «Николай Михайлович, эта встреча с вами навсегда останется в моей памяти. Боюсь, теперь я не смогу отделаться от странной мысли, что каждый из нас повторяет чью-то жизнь». – «Прощайте, Арина!» – весело рассмеялся Быстров и энергично зашагал назад по нечётной стороне великого проспекта.
Он шёл, и внезапно в голове его прозвучала короткая фраза: «Леви был прав. Реальность нас гипнотизирует». – «С чего бы это?» – спросил себя Быстров и вспомнил, что когда-то в начале семидесятых он прочёл великолепную книгу Владимира Леви об аутотренинге. Там речь шла о тайнах сознания и подсознания, но более всего молодого Быстрова поразила одна мысль, будто мимоходом брошенная автором. Её он запомнил на всю жизнь:
«Нас непрестанно гипнотизирует величайший гипнотизёр – реальность, и его главный агент – человеческое окружение. Всё происходящее внушает нам себя…».
«Ужасная мысль, – буркнул под нос Быстров, – фактически Леви намекает, что все мы живём в мире гипнотических грёз. А как же быть с нашей бесконечной борьбой за всё хорошее против всего плохого? Неужели и она соткана из наших грёз?»
Встреча с девушкой, чрезвычайно похожей на Карину, настроила Быстрова на философский лад: «Вот оно путешествие во времени! Удивительно, какой глубокий след оставили в моей памяти часы, проведённые с Кариной в начале шестидесятых. Увидев сегодня девушку, похожую на неё, я невольно активировал тот след и перенёсся в своё далёкое прошлое. А мог бы я перенестись в будущее? – спросил себя Быстров и усмехнулся: – В будущее нельзя. В будущем я не жил, и в моей памяти нет следов от ещё не случившихся переживаний, стало быть, нечему там и активироваться».
3
Естественно, в тот вечер Быстров долго не мог уснуть, Карина Титаровская не отпускала его. Вспомнил, как впервые увидел её в сентябре 59-го. Это случилось на лекции по зоологии беспозвоночных. Карина, слегка опоздав, вбежала в аудиторию перед самым приходом лектора. Все места на нижних рядах были заняты, она пробежала вверх и бухнулась на первое свободное сидение у прохода. На соседнем месте сидел он. Вошёл пожилой профессор, поздравил студентов с новой жизнью и приступил к увлекательному рассказу об амёбах.
Быстрова сразу заинтересовала девушка, сидящая рядом, и не только своей великолепной внешностью, но и той, воспетой нашим народом ленинградской утончённостью. Она слушала лекцию с лёгкой улыбкой на бледных некрашеных губах. Это не была улыбка восторга, или презрения, или иронии, скорее, это была улыбка интереса к лектору – красивому, породистому барину, влюблённому в мир ничтожных, невидимых глазом существ. Девушка раскрыла тетрадь, но только слушала, будто в словах профессора не было ничего достойного фиксации на бумагу.
Прозвенел звонок на перерыв, они вместе вышли из аудитории, встали возле урны и закурили, она – дорогую американскую сигарету Честерфильд с длинным фильтром, он – дешёвую отечественную Аврору без фильтра.
– Может, познакомимся? – зазвучал её ангельский голос.
– Меня зовут Николаем, я собираюсь стать биохимиком, – с готовностью ответил Быстров.
– А меня родители почему-то назвали Кариной, и я тоже не прочь заняться биохимией.
После лекции они зашли в буфет, выпили дешёвенького суррогатного кофе и обменялись сведениями друг о друге. Он сказал, что приехал из Луги – маленького городка под Ленинградом – и живёт в общежитии в районе Гавани. Она же, как Быстров и предполагал, была коренной ленинградкой и жила с родителями в просторной квартире на Литейном.
Следующей лекцией была История КПСС, но, оказалось, Карина не собиралась её слушать.
– Николай, я должна бежать домой, сегодня у отца день рождения. Может, запишешь эту муру, чтобы и я могла воспользоваться твоим конспектом? – она одарила его ласковым взглядом своих темно-карих, почти чёрных очей.
– О чём разговор, Карина? Ведь биохимики, в отличие от жалких ботаников и зоологов, должны поддерживать друг друга, – весело ответил Быстров и добавил наигранно серьёзно: – Не правда ли?
Карина от души рассмеялась и побежала по самому прекрасному в мире коридору в сторону выхода на набережную Невы.
Потом они редко встречались с глазу на глаз. Быстров все перерывы проводил в мужской компании, и Карина нашла себе подруг. Он жил университетом и учёбой, много времени проводил в публичной библиотеке на Фонтанке. А полем деятельности Карины был весь Ленинград. И повсюду – в трущобах и в дворцах – у неё были знакомые и друзья.
После первой сессии стал ясным расклад сил в группе. Первую позицию среди юношей занял Валера Поздняков, сдавший экзамены на одни пятёрки, вторым шёл Макаров, Быстров был третьим. У девушек первое место с большим отрывом заняла Карина. Быстров вспомнил, как готовясь к экзаменам, он читал не только учебники, но и всё, к чему его тянуло. Тогда он ещё не умел концентрировать свои усилия на чём-то одном. Это хорошо чувствовала его мать, любившая повторять: «Николай, у тебя неплохие способности, но ты разбрасываешься. Учти, ты ничего не добьёшься, если не научишься управлять своим вниманием». Увы, мать была права. Только с годами, где-то к двадцати пяти, он овладел искусством сосредоточения.
Итак, наиболее успешным юношей в группе оказался Валера Поздняков, и неудивительно, что Карина заинтересовалась им. Вскоре у них закрутилась любовь. Быстрову же оставалось лишь локти кусать, досадуя, что упустил девушку, лучше которой не встречал и едва ли сможет когда-нибудь встретить.
Время шло, и в начале второго курса в жизни Быстрова случилось важное событие: в коридоре своего общежития он встретил поразительно красивую девушку. Высока, стройна, всё на месте, а лицом – чистая мадонна Боттичелли. Все иные девушки для него тотчас померкли, и даже образ Карины поблёк, будто подёрнулся поволокой. Оказалось, ангелоподобное созданье обитало в одной комнате с Нелькой – девушкой из его группы. Зайдя под пустяковым предлогом к Нельке, Быстров выяснил, что зовут мадонну Надеждой, что учится она на первом курсе биофака и приехала из далёкого Тобольска.
Красавица, слава богу, ещё не обзавелась свитой из воздыхателей, так что у Быстрова были неплохие шансы. Особенно удобно было встречаться с нею на танцах, которые регулярно устраивались в общежитии. Надо сказать, что, чаще общаясь с Надеждой, он стал привыкать к ней, и первое убойное впечатление от её внешности со временем притупилось. К тому же она оказалась далеко не самой быстрой в сообразительности, хотя окончила школу с золотой медалью. Да и специальность себе выбрала довольно скромную, считавшуюся в среде друзей Быстрова непрестижной, – физиологию растений.
Нелька, конечно, рассказала подружкам, что Николай приударяет за девушкой из Тобольска. Одной из первых об этом узнала Карина. И тут подтвердилась справедливость слов Пушкина: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Карина была возмущена. Видимо, Быстров уже давно рассматривался ею как надёжный поклонник второго плана, а тут вышло, что верный раб восстал. Она специально сходила на какую-то лекцию первого курса и убедилась в исключительной красоте сибирячки.
Далее последовали события одно другого нелепее. Карина стала грубить Быстрову по малейшему поводу. Старалась высмеять его провинциальную неотёсанность и неумение точно выражать свои мысли. Он терпел, соблюдая неписаный закон позволять разъярённой красивой самке делать всё, что ей вздумается. Несправедливость её придирок была очевидной, и она сама это понимала. Надо сказать, Быстрову даже нравились взрывы её негодования. Девушка осыпала его градом язвительных слов, а он, не вникая в их смысл, наслаждался звучанием её напряжённого голоса, любовался полыханием гнева в агатовых очах, горением щёк и пляской негодующих губ. Наконец, произошёл кризис.
Однажды они случайно встретились в здании истфака. Там находилась лаборатория химии белка, и несколько человек из их группы хаживали туда для получения первого опыта практической биохимической работы. Дело было вечером, Быстров поднимался по безлюдной лестнице, а на площадке второго этажа стояла Карина и курила свою ароматную честерфильдину.
– Куда же, Николенька, ты путь держишь? – криво улыбаясь, процедила она. – Ботанички тут не водятся. Кафедра физиологии растений, между прочим, совсем в другой стороне!
Она уже готовилась продолжить свою язвительную брань, как вдруг он, ни слова не говоря, крепко обнял её и поцеловал в губы. И вместо того, чтобы вырываться из его объятий, рычать и бить по лицу, Карина прижалась к Быстрову всем телом, и он почувствовал, что и она целует его. Так, обнимаясь и целуясь, они простояли не менее двух минут. Наконец, Карина освободила свои губы и громко прошептала:
– Николай, что ты творишь со мной? Неужели ты не видишь, что я вконец изревновалась?
– Но ведь ты любишь Валеру. Он достойный человек, я уважаю твой выбор.
– Я разочаровалась в нём, Николенька. Валера зануда, у него всё по полочкам разложено. Он, между прочим, даже встречается со мной по графику. Два раза в неделю – во вторник и в пятницу.
– Ах вот как! Похоже, вы далеко зашли! Когда свадьба?
– Какая, к чёрту, свадьба? – возмутилась Карина. – Не ожидала, что ты мог подумать обо мне такое. «Встречи» с Валерой – это нечто из ряда вон. Мы сидим на укромной скамеечке и отчитываемся друг перед другом о содеянном за время, протекшее с момента последней «встречи», а потом, – девушка кисло усмехнулась – мы, представь себе, планируем дела на следующий отчётный период.
– Ладно, Кариночка, извини за резкость. Знала бы ты, что чувствует простой самец, проиграв бой за лучшую самку популяции.
Она засмеялась.
– Не издевайся. Какая я лучшая? Где мне до твоей сибирячки!
– Давай не будем перемывать косточки безвинной Надежды. Она прекрасна, как ангел небесный, но мне с нею скучно. Не знал, что красота может надоедать. Ум, сдаётся мне, надоесть не может.
– Ох, не говори, Николенька! Только после общения с Валерой я поняла, как скучно иметь дело с умным мужчиной, который каждый день составляет подробный план своих действий. Представь себе, он всю жизнь свою подчиняет плану: кого любить, с кем дружить, кого выбрать руководителем, какую книгу прочесть и прочее в том же роде. И что самое ужасное, он правильно всё оценивает и, фактически, всегда добивается своего.
– Постой, Карина! Может быть, так и нужно поступать. Наверное, для того и дарован нам интеллект.
– Я много думала об этом. Всё не так-то просто. Интеллект, конечно, дело важное, даже очень важное, но личность человека умом не исчерпывается.
– Что же может быть важнее ума? – искренне удивился Быстров.
Глаза Карины настроились на бесконечность:
– Не менее важна спонтанность, искромётность. Интеллект, сдаётся мне, не творит, он лишь оценивает и отбирает сотворённое. Валера же сух, он не фонтанирует.
– Ну, если судить людей по их фонтану, то посмотри на Борьку Остроумова из биофизиков. У него каждый день новая идея. Борька живёт в моём общежитии и почти каждый день заставляет меня выслушивать его очередное озарение. И мне приходится каждый раз разрушать возведённый им карточный домик. Дошло до того, что я боюсь встречаться с ним.
– Вот, Николенька, мы и договорились, – весело защебетала Карина. – Нужны и фонтан и ум. Если силён фонтан, а ума не хватает, то, на мой взгляд, человек – трепло. Если нет фонтана, а есть ум, то человек – зануда.
– А кто я, по-твоему? – спросил Быстров и приготовился к жёсткому разбору.
– А у тебя, Николенька, удачный баланс, – проворковала Карина и наградила Быстрова долгим поцелуем.
С того разговора на лестнице и завязалась их то ли дружба, то ли любовь. Они жили мечтами о будущем, прекрасном и безумно интересном, планировали вместе решать великие проблемы… и всё-таки разошлись.
Однажды (уже на четвёртом курсе) Карина подговорила Быстрова сходить в Мариинку на дневной воскресный спектакль. Давали «Евгения Онегина». Быстров был в восторге, а Карина посмеивалась: «Завидую тебе, сколько радости ты получишь от ещё непрослушанных опер и непросмотренных балетов». Она была права, у провинциала есть этот запас нереализованного удовольствия от контакта с прекрасным.
После спектакля они пошли, беззаботно болтая, куда глаза глядят, и вскоре оказались возле изумительного по красоте Никольского морского собора. «Зайдём?» – Карина бросила на Быстрова просящий взгляд. «Зайдём», – согласился он. Ему давно хотелось побывать в церкви, но было как-то неудобно стоять среди молящихся, не молясь.
Они подошли ко входу в собор, и вдруг Карина вытащила из сумочки лёгкую косынку и накинула её на голову. Сказала: «Ты, конечно, знаешь, что женщинам не положено находиться в церкви с непокрытой головой».
В огромном храме было малолюдно – не более двадцати прихожан, в основном пожилые женщины. В полумраке сверкало золото икон и утвари. Пахло воском горящих свечей. Карина купила свечку, подошла к иконе Распятия и дважды перекрестилась. На мраморном столике под иконой уже горело несколько свечей, Карина зажгла от их пламени свою и вставила её в свободный подсвечник. Губы девушки что-то шептали. Она снова перекрестилась, смиренно склонилась и, пятясь, отошла от иконы.
Когда вышли из собора, Карина сняла косынку и, глядя на удивлённое лицо Быстрова, сказала:
– Эту свечку я поставила на помин души моей бабушки. Она умерла в прошлом году.
– Ты веришь в Бога? – не сдержался он от банального вопроса.
Скривив рот, Карина гневно отпарировала:
– А ты, конечно, доказал его отсутствие?
– А это и не нужно доказывать.
– Почему?
– Потому что для применения данной гипотезы уже давно нет ни малейших оснований.
Вспышка гнева исказила лицо Карины; Быстров уже приготовился к жёсткой отповеди, как вдруг лицо девушки разгладилось, её глаза перестали метаться и застыли, будто остекленев. Этот невидящий, обращённый в себя странный взгляд Быстров замечал у Карины и раньше, когда она пыталась решить какой-нибудь очень сложный вопрос. Через полминуты она очнулась: «Возможно, Николенька, ты и прав, но я любила и люблю свою бабушку, и мне приятно делать то, что ей бы понравилось».
С тех пор между ними, будто кошка пробежала. «Как? – недоумевал юный Быстров. – Как может такая умная, тонкая, такая образованная женщина допускать существование Бога, прекрасно понимая, что эта вера противоречит гигантскому пласту знаний, добытых естественными науками?» Страдая тяжёлой формой юношеского максимализма, он не мог простить Карине её неидеальность.
