Владимир Александрович Бердников
Арина Великая
– Неплохо, молодой человек, – волны удивления, недоверия и восторга, сменяя друг друга, прокатывались по лицу Юрия Ивановича. – Действительно, даже у современных людей война является (следуя вашей логике, остаётся) главным локомотивом научно-технического прогресса. Да и насчёт вклада интеллекта в военную победу вы правы. Достаточно вспомнить, как бурно, радостно и прямодушно во все времена люди славили талантливых полководцев – Александра Македонского, Ганнибала, Цезаря, Наполеона… Их, как правило, обожали и называли гениями.
– Да и наш Суворов говаривал: «Надо бить умением, а не числом», – поддакнул Быстров. – Заметьте, что в этих словах талантливого военачальника чувствуется гордость собой, – Быстров помрачнел и после короткой паузы с досадой добавил: – Да, господа, скрепя сердцем, я вынужден согласиться с Ильёй. Увы и ах, но во все времена (включая и доисторические) умение воевать было наипервейшим фактором выживания людских коллективов. И всё-таки этот вывод при всей его логичности ужасает меня.
– Почему?! – воскликнул Бубенцов.
Быстров аж подскочил на своём стуле.
– Ну, что тут непонятного, Жорж? – гневно заговорил он, глотая слова. – Ведь мы только что приняли ужасную концепцию Ильи, мы согласились, что в основе научно-технического прогресса лежит старинная максима: «Хочешь мира – готовься к войне», иными словами, «Хочешь выжить – вооружайся». Обратите внимание, мы не можем отказаться от прогресса, ибо он повышает качество нашей жизни. Но мы почему-то склонны не замечать, что мотором прогресса является гонка вооружений, которая покоится на врождённом, то есть впечатанном в наши гены, стремлении к превосходству над потенциальным противником. Разве вы не видите, что сочетание этих обстоятельств в конце концов приведёт человечество к гибели. – Быстров безнадёжно махнул рукой: – Да мы уже стоим на краю пропасти, и каждый новый день может стать последним для цивилизации… А теперь ответьте: «Нужен ли нам этот чёртов научно-технический прогресс?»
Повисла томительная тишина.
– Послушайте, Илья, – прервал неудобную паузу Бубенцов, – приходите на дипломную работу к нам. Как вы смотрите, на наше совместное (моё с Николаем Михайловичем) руководство?
– Вы знаете, – Илью, взволнованного благосклонным отношением мэтров, распирало поделиться с ними и другими своими идеями, – у меня есть одно соображение, как усложнение грамматики примитивного языка могло привести к возникновению сознания современных людей.
– Простите, Илья, – осадил юношу Быстров, – но мне кажется, вам не стоит спешить разрабатывать гипотезы второго порядка. Сначала создайте убедительную модель возникновения примитивного языка и только после этого переходите к анализу мутного феномена, который называют сознанием. Кстати, – Быстров широко улыбнулся, – ваша брошенная вскользь мысль об использовании тёмного времени суток показалась мне тоже свежей и глубокой. Ведь язык добавлял людям для общения и планирования целых четыре часа в сутки.
– Ну так как, Илья? Согласны вы с нашим предложением? – просьба застыла на лице Юрия Ивановича.
– Разумеется, согласен! Очень даже согласен! – выпалил студент и покраснел. – Но сначала я бы хотел освоить своими руками методы молекулярной биологии. Я давно решил, что мой диплом должен быть непременно экспериментальным.
– Ну что ж, – Николай Михайлович разочарованно вздохнул, – вольному воля. Я понимаю вашу позицию. Хороший теоретик должен знать, как делается эксперимент.
– Интересный парень! – сказал Быстров, когда Илья ушёл. – Ведь я тоже читал книгу Гудолл, но не обратил должного внимания на патриотизм обезьян. Он многое объясняет в поведении людей, особенно мужчин. Даже меня не минуло это странное чувство. Что поделаешь? Наши с шимпанзе эволюционные пути разошлись не более шести миллионов лет назад. Ничтожный срок по эволюционным меркам. Так что, Жорж, придётся нам самим без помощи этого самородка разбираться с возникновением двух самых невероятных вещей на свете: языка и нашего сознания, точнее, нашего самосознания.
– Боюсь, Николя, мы потеряли талантливого паренька. Это ты всё испортил своим дурацким рассуждением о вреде прогресса, – проворчал Бубенцов.
14
Всю осень и ползимы Фёдор Яковлевич провёл в трудах по восстановлению разрушенного научхоза. Ремонтировал инфраструктуру лаборатории, готовил списки оборудования и реактивов. Всё шло должным путём, как вдруг в конце февраля 2012-го неожиданно позвонил Никифоров и потребовал немедленно явиться в его петербургский офис для серьёзного разговора. По стальным ноткам голоса хозяина Поползнев почувствовал, что над его проектом нависла какая-то угроза. Надо сказать, предчувствие не обмануло учёного.
– Фёдор Яковлевич! – начал свой разнос Никифоров. – Ты не всё мне рассказал. Более того, ты скрыл от меня – боюсь, скрыл намеренно – серьёзнейшие подводные камни твоей, та скать, авантюры.
– Григорий Александрович, я ничего от вас не скрывал. Вы же читали мой официальный отчёт, – попробовал оказать сопротивление Поползнев.
– Твой отчёт касается внутриутробного развития младенцев, но там нет ни слова об их дальнейшей судьбе.
– Младенцы были совершенно здоровыми, – залепетал Поползнев.
– Здоровыми, говоришь, – презрительно скривил рот олигарх. – А вот буквально три дня назад я случайно разговорился с одним крупным биологом, и разговор наш коснулся клонирования животных. И тот учёный сказал мне, что в этом деле генные копии наверняка окажутся хуже оригиналов. Более того, свой пессимизм тот научник подкрепил довольно вескими, как мне показалось, аргументами. Правда, я в этом деле не особенно рою, но он-то, между прочим, членкор Российской академии наук. И вот этот авторитетнейший учёный популярно заяснил мне, что клон получает свои гены от клетки взрослого организма, то есть от клетки, возникшей после длинного ряда делений в теле, та скать, оригинала. А при каждом клеточном делении в наследственном веществе якобы могут возникать как бы дефекты. Членкор назвал такие дефекты соматическими мутациями. И ещё он что-то талдычил про какой-то предел, который типа ограничивает число более-менее бездефектных клеточных делений. Выходило, что каждый клон уже с самого начала своей жизни отягощён немалым числом изъянов, и потому, когда вырастет, он будет слабее, глупее и помрёт раньше, чем организм, зачатый обычным способом. И наконец, тот крупный биолог просто сокрушил меня… просто, понимаешь ли, в пыль меня растёр, когда сказал, что знаменитая овечка Долли – первый якобы успешный клон животных – отбросила свои копыта прискорбно рано, прожив всего шесть лет, вместо обычных для овец двенадцати.
Поползнев слушал, и отчаяние охватывало его душу. Он знал эти аргументы и понимал их силу, ведь когда-то он и сам допускал, что клоны будут уступать по жизнеспособности своим единогенным родителям. «Если сейчас я не найду контраргументов, то дело моей жизни погибнет», – вот главная мысль, изводившая Фёдора Яковлевича, пока он выслушивал пространные разглагольствования Никифорова. И тут он вспомнил Илью, его весёлый нрав, умную речь, пышущее молодостью и здоровьем тело. «Нет, – успокоил себя учёный, – страхи насчёт дефектности клонов основаны не на фактах, а на наукообразных фантазиях».
– По судьбе одной овечки нельзя строить теорию, – спокойно возразил Поползнев. – Долли могла умереть от случайных, совершенно побочных причин. К тому же, насколько мне известно, клеточный материал, откуда были взяты ядра для зачатия Долли, довольно долго пролежал в морозилке, и это могло отрицательно сказаться на качестве овечьих хромосом.
– Хорошо, Фёдор Яковлевич, возможно, тот членкор не всё знает. Но почему ты скрыл от меня про мутации и про исчерпание какого-то предела?
– Соматических мутаций не стоит бояться, ибо их число весьма невелико.
– А предел? – гаркнул Никифоров.
– Речь идёт об исчерпании лимита Хейфлика на число клеточных делений в искусственных средах. Это число для клеток человека близко к 52. Однако наши клоны начинают своё развитие в особой среде – в среде яйцеклетки. Я уверен, что клеточное ядро взрослого человека, попав в яйцеклетку, восстанавливает исходную величину лимита Хейфлика.
– Возможно, ты прав, – смягчился Никифоров, – но всё-таки я бы хотел подстраховаться. Знаешь, в мире бизнеса в ходу выражение: надеясь на лучшее, готовься к худшему. Так вот, господин хороший, в твоём отчёте написано, что первые клоны, выношенные в твоих родильных аппаратах, увидели свет божий весной 1991-ого, стало быть, сейчас им уже около двадцати одного года. Ну, а теперь перехожу к самому главному: я хочу, что называется, непосредственно, тэкэть, своими собственными глазами взглянуть на твоих первенцев. И тогда я с ними просто поговорю. Я уверен, что мне удастся, э-э-э… типа разобраться и в их умственных способностях, и в их физическом развитии.
– Да я, Григорий Александрович, и сам с большим интересом взглянул бы на них, – на бледном лице Поползнева появилось подобие угодливой улыбки, – но компетентные органы засекретили имена детей и паспортные данные их приёмных родителей.
– Не беспокойся, Фёдор Яковлевич, мы их отыщем. Для таких дел у меня есть надлежащая служба.
14 марта 2012-го Арину вызвали к декану факультета.
– Ариночка, с вами желает побеседовать Григорий Александрович Никифоров, – пышнотелая пятидесятилетняя женщина-декан со следами былой привлекательности не могла подавить нотки возмущённого недоумения. – Господин Никифоров, видите ли, хочет оценить вас как своего потенциального сотрудника.
– А чем занимается этот господин Никифоров? – Арина была явно обескуражена.
– О! Это весьма состоятельный человек, он хозяин Роспалладия – богатейшего горнорудного предприятия. Не знаю, кем он вам приходится, и кто ему вас порекомендовал, – тень презрения пробежала по ухоженному лицу деканши, – но всё-таки советую вам, милочка, предстать пред очи господина Никифорова.
– Маргарита Семёновна, я первый раз слышу об этом человеке.
– Тогда тем более вам следует к нему наведаться. Информация никогда не бывает лишней, – деканша наградила Арину загадочной улыбкой, которая, казалось, говорила: «Милая девушка, такие ценные кадры на дороге не валяются».
15
В 11 утра 15-го марта Арина подошла к двери с табличкой «Григорий Александрович Никифоров Глава горно-металлической компании Роспалладий». Девушка смело отворила массивную дверь и тут же окунулась в атмосферу приёмной олигарха. Здесь всё дышало богатством: штучный узорный паркет, темно-бордовые панели на стенах, кадка с шикарной пальмой возле высокого стрельчатого окна, брюнетистая секретарша в бордовом костюме за столом из красного дерева.
Секретарша, услышав, ЧТО привело молодую девушку на приём к боссу, попросила немного подождать. Арина послушно села в одно из чёрных кожаных кресел, нарочито небрежно расставленных вдоль свободной правой стены. Автоматически отметила молодость секретарши и её красивые синие глаза. Подумала о предстоящем разговоре с олигархом: «Не забыть бы, что к нему надо обращаться «Григорий Александрович». Кстати, симпатичная комбинация имени и отчества. Так звали лермонтовского Печорина – печального сердцееда, уставшего от жизни уже в двадцать пять лет. Никифоров едва ли таков. А ещё так звали самого влиятельного фаворита Екатерины Великой. Пожалуй, светлейший князь Потёмкин ближе к Никифорову: раньше были графья да князья, а нынче олигархи да футболисты».
Вскоре что-то в приёмной мелодично дзинкнуло, секретарша улыбнулась и, взглянув на юную просительницу, с достоинством объявила: «Григорий Александрович вас ждёт».
Арина переступила порог просторного кабинета: тот же дорогой паркет, те же панели из красного дерева на стенах, но, в отличие от приёмной, два стрельчатых окна с видом на Неву и массивный стол из морёного дуба, а за столом – брюнет, не старый, не лысый и не толстый. Увидев Арину, брюнет встал, продемонстрировав хороший рост, и с приятной улыбкой пригласил девушку присесть на музейного вида стул, приставленный к столу.
– Арина Сергеевна, – начал он легко и весело, – мне, так сказать, из рекламных соображений пришло в голову материально поддержать парочку перспективных студентов наших университетов. Одного я решил взять из Петербурга, а другого – откуда-нибудь э-э-э, скажем так, из провинции. Ваш университет порекомендовал мне вас. Но прежде чем оформить вам стипендию моего имени, я, как положено деловому человеку, намерен познакомиться с вами лично. Иначе говоря, я хотел бы взглянуть на студентку, столь любимую вашими университетскими властями.
– Григорий Александрович, – вспыхнула Арина, – извините, если ненароком вас обижу, но, признаюсь, мне несколько некомфортно чувствовать себя вещью, элементарно выставленной на аукцион.
– Да что вы, Арина Сергеевна! – делано возмутился Никифоров. – Какой там аукцион? Обычное собеседование предпринимателя со своим потенциальным типа сотрудником. Видите ли, Арина Сергеевна, я с возрастом, – олигарх молодцевато расправил плечи, – стал задумываться, страшно сказать, над смыслом своей бренной жизни. И, признаться, слегка запутался. Посудите сами, какой может быть смысл у всего, что создано якобы бессмысленной эволюцией? А кстати, вы верите в эволюцию?
– Да, верю, – твёрдо ответила Арина.
– Неужели вы верите, – Никифоров с хитрой улыбкой взглянул на девушку, – что долгое накопление совершенно случайных изменений в э-э-э… наследственном веществе могло бы превратить дождевого червяка в человека, способного придумать идею эволюции?
Арина искренне рассмеялась.
– Эволюция живых организмов не вопрос веры. Это добротная теория, основанная на огромном числе фактов. Из эволюционной теории вы удалили её суть, её ядро – идею отбора мутаций, повышающих приспособленность организма. Мутации сами по себе, чаще всего ни к чему хорошему не приводят. Их беспорядочное накопление – это путь к вырождению, к деградации.
– Но я неоднократно слышал от наших маститых учёных, от докторов, членкоров и даже от академиков, – Никифоров хмыкнул, – что теория Дарвина давно опровергнута.
– Интересно, что же те учёные предлагали вам взамен?
– Да, честно сказать, я особо и не интересовался. Но я уловил главное: в Дарвина нынче никто в России не верит.
– А я верю.
– Почему?
– Потому что ваши маститые учёные, если их хорошенько допросить, скажут, что возникновение новых форм живых организмов шло под воздействием некой таинственной формообразующей силы – фактически Бога. Но биология, Григорий Александрович, не богословие. Это естественная наука, и, стало быть, факторы эволюции просто обязаны иметь материальную основу.
Никифоров удостоил девушку внимательным взглядом.
– Вы как-то неуважительно отозвались о Боге. Неужели вы в него не верите? Сейчас все, скажем так, приличные люди верят в Бога.
– Приличные люди, Григорий Александрович, это те, кто соблюдают нормы приличия. Иными словами, приличные люди просто придерживаются ритуалов и речевых оборотов, принятых в обществе. Например, в обществе принято произносить надгробные речи, обращаясь к покойному, будто к живому. Но это вовсе не значит, что люди, стоящие возле могилы, на самом деле верят, что рядом с ними незримо витает душа умершего, способная видеть, слышать и понимать. Просто люди на кладбище элементарно исполняют надлежащий ритуал, ибо его неисполнение будет осуждено обществом. И не важно, верят они или нет в существование души и загробного мира. Однако наука, Григорий Александрович, дело совершенно иное. Вы можете себе, хоть на секундочку, представить, чтобы учебник физики или химии оперировал такими понятиями, как Бог, душа и загробный мир? – Конечно же, нет, но ведь биология – естественная наука, её можно с полным основанием рассматривать как отдел физики и химии.
– Неужели, Арина Сергеевна, вы считаете, что нашу жизнь можно свести, страшно подумать, к физике и химии? – возмутился Никифоров.
– Я ни капельки не сомневаюсь, что, в принципе, можно. Разумеется, это непросто, но, в конце концов мы когда-нибудь сможем свести к физике и химии все проявления жизни.
– И свободу нашей воли и наших мыслей? – Никифоров уже не скрывал иронии.
– В конечном счёте, и психику можно свести к физике, но это заботы будущего, к счастью, пока весьма отдалённого.
– Почему, к счастью?
– Потому что, познав материальные основы психики, люди создадут свободно мыслящих роботов и тем, как мне кажется, немало усложнят себе жизнь.
Никифоров был явно обескуражен.
– Хорошо, – сказал он, будто спохватившись, – давайте вернёмся к эволюции и допустим, что Дарвин как бы прав. Но следует ли из этого, что вскоре на Земле появится человек, та скать, более мудрый, чем мы с вами?
– К сожалению, прогрессивная эволюция нашего мозга прекратилась, потому что прекратился естественный отбор на интеллект. У умных людей едва ли больше детей, чем у не очень умных. Вы, наверное, с этим согласны? – Арина понимающе улыбнулась.
В душе Никифорова что-то ёкнуло: «Ведь в точку бьёт чертовка!» Выдержав глубокомысленную паузу, он подчёркнуто спокойно ответил:
– С вашей последней мыслью я вынужден согласиться. Но что же тогда, скажите на милость, нас ждёт?
– Я не думаю, что нас ждёт что-то шибко авангардное. Боюсь, нас ждёт медленная деградация, ведь наша медицина прилагает неимоверные усилия, чтобы довести до детородного возраста людей с отклонениями в развитии – как физическом, так и умственном.
– И неужели в нашем будущем вы не видите ничего приятного? – искренне удивился Никифоров.
– Я полагаю, вы слышали о так называемых киборгах? – Арина кокетливо улыбнулась. – О людях, содержащих в себе (как бы помягче выразиться) электронные компоненты?
Никифоров рассмеялся:
– Но это же, извините меня, чистая фантастика, этакая, я бы сказал, голливудщина.
– Да нет же, Григорий Александрович. Я считаю вполне реальным вживлять в мозг человека миниатюрные электронные устройства, способные увеличить объём нашей памяти и ускорить поиск верных решений.
– Позвольте спросить, – Никифоров даже не пытался стереть со своего лица пошловатую улыбку, – а как вы представляете себе производство таких э-э-э… как бы живых существ?
– Да никаких проблем! Новорождённого младенца укладывают на операционный столик и элементарно вживляют в его мозг несколько почти невидимых электронных микросхем.
– Арина Сергеевна, вы, похоже, разыгрываете меня. Эту картинку вы извлекли из какого-нибудь романа или фильма жанра фэнтези, – Никифоров неуважительно хмыкнул, – жанра, на мой взгляд, специально созданного для детей и подростков.
– Григорий Александрович, – улыбнулась Арина, – как ни прискорбно это звучит, но я уже давно не читаю романов, тем более фантастических, и тем не менее, массовое вживление миниатюрных чипов – вопрос уже ближайшего будущего.
– Вы серьёзно так считаете?
– Конечно! Почему нет? Ведь вам должны быть известны успехи медицины с возвращением зрения людям слепым от рождения. В невидящий глаз внедряется миниатюрная пластинка с фотодиодами, воспринимающими световой поток. От фотодиодов электрический сигнал передаётся на зрительный нерв, а через него в определённые области коры головного мозга, где электрические импульсы трансформируются в зрительные образы. В итоге, слепой человек может видеть. Ещё лучше обстоят дела с восстановления слуха. Разработан миниатюрный приборчик – кохлеарный имплант. Специальный речевой процессор преобразует звук в электрические импульсы, которые, в конечном счёте, возбуждают нервные клетки слухового анализатора мозга. Таким образом, звуковая информация, перекодированная в электрические импульсы, передаётся по нервам в соответствующие отделы коры головного мозга, и глухой от рождения человек слышит и понимает речь.
Арина, рассказывая это, раскраснелась, её глаза засверкали, и мимика стала очень подвижной. Никифоров временами терял нить её рассуждений, да и зачем ему было напрягаться? С интеллектом девушки всё было ясно с её первых слов, теперь же он упивался звучанием её голоса, игрой глаз и губ. Наконец ангельский голос смолк, чёрные очи упёрлись в его переносицу, чётко очерченные губы сомкнулись, и Никифоров осознал, что в хранилище его памяти таких женщин просто нет.
– Извините, Арина Сергеевна, за нелепый экзамен. Я вижу, ваш деканат не ошибся, – олигарх замолчал, уставившись на статуэтку крылатой богини в правом углу своего стола. – Арина Сергеевна, – он взглянул прямо в глаза девушки, – а что если я предложу вам после окончания университета заняться созданием… скажем так, э-э-э… имплантов, повышающих наши интеллектуальные возможности. Я думаю, такие, та скать, изделия будут неплохо продаваться. Вас бы устроила такая работа?
– Да! Вполне! Почему нет? – сразу, почти автоматически согласилась Арина.
– Отлично, Арина Сергеевна! – обрадовался Никифоров. – Сейчас я спешу, но не удивляйтесь, если когда-нибудь мы с вами продолжим разговор на философские темы э-э-э… в менее официальной обстановке.
