Владимир Александрович Бердников
Человек неразумный
КРОМАНЬОНСКАЯ ГИПОТЕЗА
На следующий день они решили съездить в Новый Афон. В переполненном вагоне электрички было жарко и душно. Всюду стояли мешки и корзины, все что-то грызли и, конечно же, громко тараторили на непонятных кавказских языках. Пол вагона был засыпан шелухой семечек, огрызками яблок, косточками слив и прочими пищевыми отходами. Время от времени по вагону проходили подозрительного вида субъекты: нищие в лохмотьях, безмолвно протягивающие шапки; забулдыги, распевающие блатные песни; жуликоватые, якобы глухонемые молодые люди, продающие порнографию; благообразные старички с гадающими попугайчиками и т.д. К счастью, всю эту сомнительную экзотику немного скрашивала постоянно меняющаяся живописная картина за окнами.
На каком-то разъезде уже в самом конце пути пришлось простоять минут двадцать в ожидании встречного. Рядом плескалось синее море, дразня своею недоступной прохладой. Из окна вагона было видно, что поезд, круто изогнувшись вдоль берега, стоит перед туннелем, пробитым в подножии поразительно красивой горы. Глаза не желали оторваться от этого гигантского конуса, обтянутого пушистым сине-зелёным бархатом. «Да, – подумал Заломов, – идеальная гора конусообразна. Её форма получена обобщением образов реальных гор».
Наконец послышался свист локомотива, и мимо протащился длинный грузовой состав. Электричка тут же тронулась и медленно, будто наощупь, вошла в мрачный туннель. Редкие фонари тускло освещали камни, готовые вывалиться из закопчённых стен. И самое ужасное, во многих местах из щелей прохудившейся кладки вырывались довольно бурные водные струи. Заломову тут же пригрезилось, что грунтовые воды вот-вот прорвут ветхую каменную преграду, зальют рельсы и остановят поезд. И тогда как они выберутся из этой давящей душу теснины? Но, к счастью, через несколько минут электричка наконец выползла из туннеля и остановилась у станции с экзотичным названием «Псырцха». Заломов с Анной выскочили из вагона и осмотрелись.
Это было божественное место. По очень узкому и невероятно живописному ущелью протекала горная речка, которая возле железнодорожной платформы разливалась в небольшое озерцо; на его берегу, нависая над самой водой, стоял изящный павильон в виде ажурной ротонды. Поражало, что колонны, держащие крышу, и узорчатые перекрытия между колоннами, да и сама крыша замечательной постройки – всё было сделано из кованого железа. Архитектурный шедевр оказался всего-навсего железнодорожным вокзальчиком с кассой и миниатюрным залом ожидания. И живописное озерцо имело практическое назначение – оно было искусственным водохранилищем небольшой ГЭС. Избыток речной воды переливался через высокую плотину в виде весьма эффектного водопада.
Они спустились к подножию плотины и оказались возле очень старой церкви. Табличка на стене поясняла, что перед ними храм Симона Кананита, построенный в начале десятого века.
– Ты что-нибудь знаешь об этом Симоне? – спросила Анна.
– Очень мало. Знаю только, что он был одним из двенадцати апостолов Иисуса.
– Немного же вы знаете об этом святом человеке, – неожиданно заговорил стоящий неподалёку среднего роста кавказец лет сорока. В отличие от большинства местных жителей, у него были голубые глаза и ярко-рыжие волосы. Но одет он был обыкновенно – белая сорочка с короткими рукавами, голубые потёртые джинсы и остроносые штиблеты на высоковатом каблуке. «Я работаю гидом в турбюро, вожу экскурсии по Новоафонскому монастырю, – он указал рукой на высокий холм и голубые купола на его вершине. – Кстати, тот монастырь тоже посвящён Симону Кананиту. Так вот, в молодости святой Симон жил в Палестине, в Кане Галилейской. И на его-то свадьбе и свершил Господь своё первое чудо – превратил воду в вино. Потрясённый Симон бросил молодую жену свою, и все дела свои, и пошёл за Иисусом. А после смерти и воскресения Спасителя он отправился сюда, на берег Чёрного моря обращать жителей Кавказа в Христову веру. Жил тут неподалёку в горной пещере, пил воду из этой речки Псырцхи… и здесь же принял мученическую смерть. Говорят, римские солдаты распилили его заживо. Такова легенда, но как видите, уже тысячу лет стоит на месте его гибели этот скромный храм, и не зарастает к нему народная тропа».
После беглого осмотра корпусов монастыря они стали искать место для отдыха, и вскоре там же на холме наткнулись на прелестную полянку, на которой росло несколько старых сосен и маслин. Вот на этой-то лужайке, в какой-нибудь сотне шагов от монастырских строений и провела наша пара безмятежных три часа. На раскидистых соснах пели-скрипели средиземноморские цикады. В густой траве стрекотали бесчисленные кузнечики и сверчки всех форм и размеров. На стволах деревьев спали в своих громоздких полосатых раковинах виноградные улитки. А в воздухе парили крупные стрекозы-дозорщики, сверкая своими огромными прозрачно-голубыми видящими во все стороны глазами. Заломов и Анна лежали на спине под сенью старых олив, когда-то посаженных трудолюбивыми монахами, и смотрели в небо, подёрнутое высокими перистыми облаками.
Безмятежность природы, красивые старинные здания и красивые старые деревья создавали ощущение спокойствия и безопасности. Близость культовых сооружений навеяла у Анны мысли о религии.
– Послушай, Влад, я уже давно хотела тебя спросить, как ты стал таким, я бы сказала, упёртым атеистом?
– Ой, Анечка, не такой уж я упёртый. Честно сказать, я прискорбно долго не мог разрешить для себя вопрос о Боге. Даже препарирование трупов не вполне освободило меня от остатков сомнений в безупречности атеизма. Лишь на втором курсе медвуза мне окончательно стало ясно, что Бога и в самом деле нет. До меня наконец дошла ужасно простая и ужасно важная мысль: у нас нет никаких объективных оснований даже для постановки вопроса о существовании Бога.
– Не смеши, Влад. Ты что? встретил какого-то мудреца? или слегка тронулся, слишком усердно штудируя марксистско-ленинскую философию?
– Да нет. Всё было не так. В самом начале второго курса меня со всеми моими сокурсниками загнали в колхоз, где нам пришлось прозябать больше месяца в грязи и тоске. Лишь чтение спасало от полной деградации. Кто-то из студентов прихватил в колхоз Илиаду. И вот, читая и перечитывая эту библию древних греков, я отметил, что Гомеру и в голову не приходило доказывать существование богов. Он описал их так ярко и так детально, будто был с ними лично знаком. Вернувшись в Ленинград, я попытался выяснить, откуда, вообще, взяли древние своих богов. Порывшись в литературе, узнал, что многие боги греков и других народов дохристианской Европы имели сходные имена и сходные функции. Это сходство специалисты объясняют тем, что более шести тысячелетий назад, возможно, где-то в наших причерноморских степях обитал один замечательный народ – так называемые протоиндоевропейцы. От их языка произошли почти все языки Европы и Индии, а от их религии – почти все языческие верования европейцев и индийцев. Выходит, люди способны передавать свою религию и язык, от родителей к детям в течение тысячелетий. Естественно, встаёт вопрос: а откуда протоиндоевропейцы взяли своих богов? Ответ напрашивается сам собой: да, видимо, точно так же – от своих предков.
А теперь обратим внимание на кроманьонцев – на первых людей современного типа, появившихся в Европе около сорока тысяч лет назад. Судя по рисункам на стенах их пещер, по статуэткам их «Венер» и по предметам в их захоронениях, эти ребята занимались магией, верили в духов, богов и в жизнь после смерти. Похоже, кроманьонцы создали эту и поныне здравствующую веру. Осознав это, я решил, что у веры в богов (и олимпийских, и прочих) нет и никогда не было серьёзных оснований.
Анна сделала недовольное лицо.
– Ну, Влад! Ну, ты меня удивляешь. Я уж разожидалась от тебя чего-то ужасно умного, а ты, похоже, решил элементарно увильнуть от ответа.
Заломов улыбнулся.
– Анечка, подумай сама, ну каких-таких богов могли познать пещерные люди, которые только-только обрели дар членораздельной речи? Впрочем, я охотно допускаю, что им ужасно хотелось понять внешний мир… упорядочить окружающий хаос… познать тайну жизни и смерти. И вот в один прекрасный день какой-то кроманьонский гений выдвинул потрясающую гипотезу – он предположил, что всем в мире (всеми его объектами и явлениями) управляют духи и боги – могучие существа, наделённые человеческой психикой. Поскольку духи и боги в своих помыслах человекоподобны, то можно догадаться, чего они хотят, иными словами, их можно понять. Стало быть, можно понять и управляемый ими внешний мир. Эта гипотеза была встречена кроманьонскими массами с восторгом. Хаос, царивший дотоле в их буйных головах, был моментально упорядочен, и у наших пращуров возникла иллюзия понимания внешнего мира. Ну а затем, – Заломов картинно вздохнул, – этот новый взгляд на мир передавался с лёгкими вариациями (вполне естественными для устной формы передачи) от отцов к сыновьям в течение многих тысячелетий и в конце концов превратился в языческие религии ранних цивилизаций.
– Дорогой Влад, ты употребил тут слово «моментально», но разве могли первобытные люди принять ту гипотезу о духах и богах моментально? Даже в современном научном обществе многие хорошо обоснованные гипотезы принимаются далеко не сразу и далеко не всеми.
Заломов засмеялся.
– Да, ты права. Конечно, я не знаю, как всё обстояло на самом деле. Но, скорее всего, вера в сверхсильных существ, таящихся за внешней оболочкой природных объектов и явлений, возникла у наших предков сразу после появления у них языка, на котором уже можно было худо-бедно размышлять.
– И всё-таки, как, по-твоему, шло у первобытного человека становление веры в богов?
– Боюсь, мой ответ тебе не покажется оригинальным, – Владислав глубоко вздохнул. – Вначале первобытники пришли к довольно разумной мысли, что их поведением управляет нечто особое, находящееся внутри каждого человека и порождающее его ощущения, образы, страхи, стремления и мысли. Это нечто они назвали душой, духом. Охотясь, первобытники видели, что звери и птицы ведут себя фактически, также как люди, то есть питаются, спариваются, рождают и кормят детёнышей, мигрируют в поисках пищи и прочее. Не удивительно, что, видя такое сходство, древние охотники наделили животных человеческой психикой, человеческой душой. «Поняв» животных, они пошли дальше и одушевили деревья, огонь, ветер, луну и прочее в этом роде. Такое расширение круга одушевлённых объектов выглядит странным, но иначе дикари едва ли могли бы их мыслить. Ведь при мышлении мы соединяем подлежащее (субъект) со сказуемым. Сказуемым, как правило, выступает глагол, который передаёт активное действие субъекта. Но активно, самопроизвольно, действовать (изменяться) может лишь тот, кто обладает душой. Значит, сам язык, его грамматика толкали человека каменного века на одушевление объектов и явлений внешнего мира. И по сей день деревья у нас стонут под напором ветра, стареют и чахнут. Огонь – пожирает. Языки пламени – лижут. Ветер – дует, гонит тучи, валит с ног, замирает. Луна – светит, нарождается, нарастает, убывает, стареет. Действуя по такой схеме, первобытники добрались до гроз, землетрясений, вулканов, ураганов, потопов, лесных пожаров и прочих катастроф. В этих сверхмощных явлениях природы они усмотрели богов – смертельно-опасных сверхсильных живых существ, которых нельзя ни убить, ни усмирить, но можно попытаться задобрить, ублажить вполне материальными жертвами.
– Действительно, что-то подобное я где-то уже читала, – сухо заметила Анна.
– А теперь я добавлю ещё пару банальных мыслей. Я уверен, что уже в кроманьонские времена появились люди, которые захотели войти в контакт с духами и богами, чтобы воспользоваться их запредельной мощью. Не подсчитать, сколько шаманов, колдунов, магов, жрецов, священников, пророков, богословов, толкователей священных текстов и просто энтузиастов-любителей обоих полов угробили и продолжают гробить свои жизни ради достижения этой иллюзорнейшей цели.
– А вдруг эта цель не так уж иллюзорна?
– Она иллюзорна, Анечка, ибо базируется на ложной посылке.
– Пожалуйста, поясни.
– Да ты взгляни, как со временем сужалась область применения кроманьонской гипотезы. Если интеллектуалы первых цивилизаций ещё полагали, что ни одно явление природы, ни один человеческий поступок не обходится без участия высших сил, то современные интеллектуалы (и далеко не все) вспоминают о Демиурге (кто с добродушной улыбкой, кто с ироничным смешком) лишь при обсуждении вопроса о происхождении Вселенной. Иными словами, если бы кроманьонцы обладали современными научными знаниями, то для понимания окружающего мира им бы не понадобились могучие и незримые антропоморфные существа; мысль о них им просто в голову бы не пришла. Выходит, духов и богов давно пора отправить на свалку ложных гипотез. Пусть они покоятся там вместе с блинообразной Землёй и куполоподобной небесной твердью.
– Вот я слушала тебя, Влад, и вспоминала, где же я уже слышала, что Бог – гипотеза. И я вспомнила. Это из курса диамата. Эту мысль высказал Лаплас в беседе с Наполеоном.
– Да, я знаю этот исторический анекдот. Наполеон спросил Лапласа, почему в его грандиозной «Системе Мира» нет упоминания о Творце. И Лаплас якобы ответил: «Сир, я не нуждался в этой гипотезе».
– Так что, дорогой, твоей точке зрения уже двести лет. И как видишь, человечество до сих пор почему-то не желает её принять.
Они распили бутылку сухого вина, закусили бутербродами с помидорами и кавказским сыром и уже через полчаса беспечно хохотали, сочиняя истории одна нелепее другой, как Альбина ищет их на пляжах Абхазии. Наконец, отхохотавшись, Анна предложила:
– Давай вернёмся к нашим интеллектуальным играм. Итак, ты пришёл к мысли, что боги язычников не выдерживают твоей суровой критики, но ведь они и так давным-давно отброшены человечеством.
– Действительно, около двух тысяч лет назад христиане объявили всех языческих богов ложными. Правда, без конца твердя, что Бог един, они населили мир легионами (это их слово!) бессмертных, могущественных, летающих по воздуху и проходящих сквозь стены ангелов, демонов и ещё каких-то несерьёзных бесов. Но разве не очевидно, что все эти сверхъестественные существа – просто пониженные в ранге боги язычников? Так что, с точки зрения отстранённого наблюдателя, ничего нового христиане не откопали – их мир, как и встарь, как и в пещерные кроманьонские времена, наводнён сверхсильными и бессмертными существами.
Анна сделала недовольное лицо.
– Но, Влад, почему же мы видим вокруг себя не так уж мало людей, умных и прекрасно образованных, которые вступают в свою самостоятельную жизнь убеждёнными атеистами, а потом, с годами, вдруг становятся набожными христианами?
– Ты права, Анечка. В этом явлении, действительно, просматривается какая-то связь с возрастом. Тут сразу приходит в голову, что люди, видя неотвратимое приближение смерти, элементарно трусят и, как утопающий за соломину, хватаются за веру, сулящую им бессмертие в загробном мире. Ясно, что в данном случае речь идёт не об убеждённых атеистах, а об обычных, нормальных, трезво мыслящих людях, которые большую часть жизни относились к религии несерьёзно, отдавая свою душу семье, карьере и мирским утехам.
– Да нет же, – с жаром возразила Анна, – я говорю об умных людях, преданных идеалам науки, которые по молодости не нуждались в Боге, а потом, уже в солидном возрасте стали ощущать Его как некую силу, управляющую их волей.
– Не знаю, Анечка. Боюсь, таким стоило бы провериться у психиатра.
– Ну, Влад, ну вот это ты зря… мы когда-нибудь ещё вернёмся к этой теме, а сейчас, должна признаться, мне ужасно хочется спать.
Анна закрыла глаза и расслабилась, но уже раздавленная тяжестью навалившегося на неё сна она едва слышно прошептала: – И всё-таки какая-то сила над нами есть, я её чувствую.
Вскоре оба заснули.
Заломов спал и видел во сне, что лежит на берегу речки своего детства и всматривается в быстрые водные струи, над которыми порхают невесомые синие стрекозки. В глубине, на желтоватом фоне скользят дрожащие контуры каких-то крупных рыб. «Язи! – мелькает в сознании Владислава. Вдруг резкий всплеск – видимо, какая-то плотвичка вылетела из воды, спасаясь от щуки, а может быть, и сама щука промахнулась». Следующий всплеск оказался мощнее, брызги обдали лицо. Заломов вздрогнул и проснулся. Было мрачно и ветрено, и редкие крупные капли субтропического дождя уже обстреливали их полянку. Анна спала крепко и безмятежно. «Аня, вставай! – позвал Заломов. Полные губы девушки дёрнулись, и она открыла глаза. – Анечка, надо бежать. Надвигается ливень». Ноги сами понесли их вниз с холма, и сладкое чувство мышечной радости от преодоления нетрудного для молодых тел препятствия охватило их души. Через несколько минут они уже были на станции, в той изумительной ротонде из кованого железа.
Обратно ехали в полупустом вагоне. За окнами шёл беспрерывный дождь, лишь перед Гаграми он прекратился, и открылось небо, на котором стали загораться первые звёзды. Заломову нравилось смотреть на звёзды, он полюбил это занятие ещё в ранней юности. Однажды в пору сенокоса ему выпало счастье ночевать на копне прямо под открытым небом. Посреди ночи он проснулся. Над ним и вокруг него бесчисленными огнями сияла бескрайняя Вселенная. Душу его охватило острое желание унестись, упасть в эту чёрную бездну, и тогда впервые он поймал у себя тот особый тип душевного переживания, ту странную смесь ужаса и восторга.
Заломов обвёл взглядом плохо освещённый убогий вагон и снова уставился на быстро темнеющее небо. «Что же тянет меня в этот стерильный и бесконечно далёкий от людской жизни внешний мир?» – снова (и уже в который раз) спросил он себя. И в ответ на этот, казалось бы, риторический вопрос зазвучали слова его извечного собеседника: «Да неужели ты ещё не понял? Всё это максималистские потуги твоего разума, который упорно стремится навести порядок даже там, где это ему, безусловно, не под силу?»
Здесь Анна прервала его внутренний диалог:
– Дорогой, мне надо съездить в Сочи. Там живёт моя подруга по универу. Как-то неудобно быть рядом и не заехать. Поедешь со мной? – но, увидев недовольное лицо Заломова, добавила: – Ладно, можешь оставаться в Гаграх. Малость отдохнём друг от друга. Я поеду завтра на первой электричке, а утром следующего дня вернусь. ОК?
– ОК.
– Ой-ой-ой, – засмеялась Анна, – не будь таким отсталым, ведь я же свободная и независимая взрослая женщина.
ПОСЛАНЦЫ ИЗ ИНОГО МИРА
Уже в полной темноте они вернулись в Гагры и сразу отправились на поиски ужина. На набережной и вдоль крупных дорожек парка горели мертвенно-зелёным огнём ртутные лампы. Вокруг них роились ночные бабочки и (как ни странно) крылатые муравьи. В старинном ресторане возле причала почти все места были заняты. На эстраде стоял молоденький кавказец в черкеске и пел грустным голосом забавную песню про «Море в Гаграх и пальмы в Гаграх». Молодые люди отыскали свободный столик на веранде и стали ждать прихода официанта. Мужчины и женщины вокруг них громко говорили, смеялись, хлопали в ладоши, выкрикивали какие-то тосты и призывы, звенели посудой, ели и пили, – а в парке, сразу за перилами веранды молча стояли тёмные деревья парка. Внезапно Заломову пришло на ум, что эти деревья стоят здесь, возле этой самой веранды, уже лет сто и всё силятся понять, с какою целью почти в каждый вечер эта веранда заполняется гудящим роем странных двуногих существ.
Когда они покинули ресторан, было около десяти вечера. По слабо освещённой набережной прогуливалась разодетая, украшенная золотом и камнями закавказская публика. На пляже было темно, но, приглядевшись, и там можно было заметить какие-то движения, а, прислушавшись, – уловить негромкие выкрики, смех, пение и даже звуки гитары. Заломов с Анной спустились к морю, разделись и вошли в воду, которая показалась им искусственно подогретой. Такого ощущения Заломов ещё никогда не испытывал: он плыл, не видя ни Анны, ни моря, ни своих рук.
Инстинкт самосохранения, обострённый необычной обстановкой, не позволял заплывать далеко. Едва достигнув буйков, они повернули к берегу. Ярко сияла гирлянда светильников набережной. Парк и горный склон скрылись в черноте ночи, лишь горели разбросанные на разной высоте алые и голубые неоновые надписи с названиями пансионатов и санаториев. Выбравшись на берег, они быстро оделись, сели на свободный лежак и подняли свои взоры к звёздному небу. Заломов смотрел на звёзды и мечтал вслух:
– Удивительно, почему людей всегда волновали звёзды, и даже тогда, когда их считали всего-то шляпками золотых гвоздей, загнанных в небесную твердь? Как бы я хотел разглядывать через телескоп эти призывно поблёскивающие огоньки! Как должны быть счастливы астрофизики, имея такой прекрасный и такой сверхудалённый объект исследования.
– Влад, а ты веришь, что нашу Землю посещали пришельцы? – задумчиво спросила Анна.
– Нет, не верю, – ответил Заломов резко и сухо. Чувствовалось, эта тема его раздражает.
– Почему нет?
– Да хотя бы потому, что пришельцы – это снова лишняя гипотеза. Где проблемы, для разрешения которых нужны инопланетяне? Где свидетельства их активности? Естественно, я сразу, что называется, с порога отметаю все предположения об их участии в строительстве пирамид и прочих грандиозных сооружений далёкого прошлого. Даже обидно, что древним отказывают в элементарной изобретательности ради совершенно дикой идеи. К тому же появление на Земле разумных инопланетян практически невероятно.
– Практически невероятно – это всё-таки вероятно.
– Ладно, не будем спорить. Пришельцы – это вопрос веры. Лично мне не симпатична мысль о сверхмудрых и технически сверхпродвинутых инопланетных существах, которые не только наблюдают за нами, но временами даже изменяют ход нашей истории. Иногда договариваются аж до того, что именно «гости из космоса» одарили людей разумом, научили лепить глиняные горшки, плавать по морям, плавить металлы, варить пиво и писать иероглифами. Заметь, в мифах древних всё это делали боги. Мне кажется, инопланетяне нужны современным людям просто как наукообразный заменитель уже обанкротившихся богов ранних цивилизаций. Так что, как видишь, свято место пусто не бывает. Кроме шуток, я бы не удивился, если бы узнал, что эволюция создала в нашем мозгу какую-то структуру, заставляющую нас по поводу и без повода извлекать из хлама былых заблуждений гипотезу о вездесущих богоподобных существах.
После отъезда Анны всё утро и полдня Заломов провалялся в постели, читая «Мастера и Маргариту». Этот роман, пропитанный полушутливой-полусерьёзной мистикой, он нашёл под матрасом своей койки. Вероятно, какой-то отдыхающий сунул его туда да и забыл при отъезде. Уже ближе к вечеру, наконец устав от чтения, Заломов решил побродить по городку. Он выбрал дорожку, круто уходящую вверх от площади Трёх граций, и вскоре оказался на странной прогалине, широкой лентой огибающей горный склон. Рядом с этой безлесной полосой тянулась гряда невысоких холмов, поросших кустарником и деревьями. Эти холмы живо напомнили Заломову погребальные курганы, разбросанные по берегам русских рек и озёр вдоль путей из Варяг в Греки. Странная картина пробудила исследовательский интерес, и вскоре Владислав понял, что стоит на ушедшей под почву мостовой, а таинственные холмы – действительно, надгробные курганы, поглотившие умершие дома, гостиницы и хозяйственные постройки.
На склонах самых древних холмов, укрытых вполне обычным кавказским лесом, только присмотревшись, можно было различить остатки элементов строений. У домов, брошенных относительно недавно, ушли под землю лишь нижние этажи, но кровли и верхние этажи нередко сохранялись. Из проломов замшелых черепичных крыш тянулись к небу коренастые дубки и стройные молодые клёны, а из оконных проёмов свешивались густые ветви незнакомого кустарника с цветами, как у сирени. Стены скрылись за плотной завесой из кавказского плюща. Причина буйства жизни на руинах понятна – это мусор, нечистоты и пищевые отходы когда-то живших там людей, передавали свою нерастраченную химическую энергию иным формам жизни.
Почему-то вид мёртвой части курорта подействовал на Заломова удручающе. Он вернулся на площадь Трёх граций, а оттуда нырнул в улочку, проложенную вдоль левого берега Жоэквары. В горах, по-видимому, шли проливные дожди, и речка, ещё вчера узкая и маловодная, превратилась в мощный мутный поток, с трудом вмещавшийся в широкое, сделанное с большим запасом бетонированное ложе.
По шаткому висячему мостику он перешёл на другой берег, и вскоре в поле его зрения попала вывеска с корявой надписью: «Шашлычная Жоэквара». Заведение уютно разместилось в тени исполинских платанов. Несмотря на рокот вздувшейся реки, место это производило впечатление тихого, умиротворяющего уголка. Посетителей практически не было. За прилавком стояли, явно скучая, два молодых туземца в белых фартуках и колпаках. Их рубашки были широко расстёгнуты, открывая для обозрения загорелые торсы, покрытые ещё одним видом кавказской растительности.
«Дорогой, возьми щащлик, свежий-свежий щащлик. С Гурджаани м-м-м», – на лице раздатчика разлилось блаженство. Через несколько минут Заломов уже сидел за столиком, придвинутым к необъятному стволу старого платана, и взирал голодными очами на гору зелени, шашлык, политый острым грузинским соусом, и откупоренную бутылку Гурджаани. Он выпил стакан вина и приступил к шашлыку. Слава богу, тот и впрямь был хорош – свежий, сочный, нежный и ароматный. Душа Заломова пришла в состояние блаженства. Ему не хотелось думать о своих проблемах, он жил и наслаждался текущими мгновениями. Минут через двадцать чувство беззаботной радости овладело им полностью.
Владислав налил третий стакан и … поймал себя на мысли, что его приподнятое настроение вызвано действием такого простенького химического соединения, как этиловый спирт. И в тот же миг сознание Заломова пронзила другая не менее жуткая мысль: «А что я знаю о веществах, манипулирующих моею психикой во все иные моменты?» Естественно, вопрос этот был, что называется, на засыпку, ибо он ничего не знал о тех веществах-манипуляторах, и лишь чутьё исследователя подсказывало, что его мозг наверняка их производит, и делает это вполне самостоятельно, так сказать, по собственному почину. Вспомнилось, что если во время студенческой пирушки он начинал с кем-нибудь серьёзно спорить, то алкогольное опьянение тотчас проходило. «Значит, – решил быстро трезвеющий Заломов, – мой мозг, если захочет, может лишить меня эйфории. А во сне, что он творит со мной?! Во сне он может заставить меня принять любую идею, полюбить любую женщину!».
И тут внутренний голос провещал: «А вдруг твоему мозгу взбредёт и на яву вломиться в твою святая святых – в мир твоих мыслей и навязать тебе какую-нибудь идею, несовместимую с твоим мировоззрением? – Заломов усмехнулся, дескать, подраспустил он своё воображение, но внутренний голос не унимался. – Да-да, иногда у тебя мелькают воистину странные мысли. Не делай вида, что не понимаешь и не помнишь!» – Заломов задумался: «Действительно, очень редко, едва ли чаще раза в год, я сталкиваюсь с каким-нибудь явлением, подрывающим мои представления о возможном. Например, иду я по улице, ни о чём конкретно не думаю, и вдруг как-то невзначай мысли мои касаются человека, которого едва знаю и которого крайне редко вижу. Я беззаботно продолжаю свой путь, и – о, ужас! – из-за угла выходит и идёт мне навстречу тот малознакомый человек, о котором я только что подумал! В такой момент я испытываю краткий приступ животного страха. Волосы мои силятся встать дыбом, а в голове проносится дикая мысль, что предо мною и не человек вовсе, а посланец из иного мира. Кстати, сходные чувства и мысли – тот «невольный трепет сердца» – регулярно испытывают герои Гомеровой Илиады при встрече с богами, принявшими облик простых смертных».
Неожиданно Заломов вспомнил рассказ одного своего приятеля по мединституту – Саньки Сапрыкина – уроженца безвестной деревушки, затерянной в лесах и болотах Севера Рязанской области. Заломов познакомился с ним в колхозе. Жили они там вместе с десятком других студентов в просторной брошенной избе. Все спали на полу на соломенных матрасах и развлекали друг друга, рассказывая на ночь разные занимательные истории. Однажды поделился и Санька своей историей. Вот что он рассказал:
– Иду я по лесу. Грибы ищу. Под деревьями ореховой тросткой папоротник отгибаю, смотрю, нет ли там боровика или хотя бы подосиновика. Мало было в то лето грибов. Зашёл я далеко от села. В самую чащобу забрёл, в самую глухомань. Думал, может, там что найду. И вот отгибаю я, значится, папоротник и вижу – лежит на земле перчатка. Кожаная, чёрная, блестящая, совсем новая перчатка лежит. Я просто остолбенел. Враз обрадовался и испугался чего-то. Осмотрелся – кругом ни души. И папоротник стоит нетронутый, непомятый. Беру я, значится, эту перчатку и пробую её примерить. И тут она как влилась в мою правую руку, как приросла к ней. Меня аж затрясло от страху. Чувствую, дело нечистое. Стал я ту перчатку с руки своей стягивать – и не могу. Насилу стянул, бросил её на землю и дал дёру.
– И чего ж ты испугался? Эко диво – перчатку нашёл! – усмехнулся Илья Гольдфельд, наш комсорг.
– Так тож в глухой чаще было, никаких следов на мху, и папоротник стоит непомятый. А перчатку такую, разве что в Рязани купить можно было, да и то едва ль. А главное, как подошла она к руке-то моей! Враз понял: знак это.
– Какой-такой ещё знак? – спросил комсорг. – Саня, что за мистику ты гонишь?
– Уж и не знаю, мистика это или что, но прибежал я домой, и сказали мне, что бабуля моя при смерти лежит. Вот тебе и мистика.
Заломов вспомнил, что тогда в колхозе у него даже мурашки по спине забегали, когда Санька расписывал ту историю. Но сейчас он был настроен более скептично:
– Конечно, Санька мог сгустить краски. То, что папоротник стоял непомятый не аргумент. Да и мог ли он тогда здраво рассуждать? Так что же с ним произошло на самом деле? Рассмотрим всё по порядку. Итак, в глухом лесу он натыкается на перчатку, которая идеально подходит к его правой руке. Это маловероятное событие требует немедленного объяснения. Но ни личный опыт Саньки, ни знания, полученные в школе, не помогают ему справиться с проблемой. Парня охватывает паника, и в его мозгу активируются области, где хранятся знания иного, иррационального, рода – сказки, легенды, страшные рассказы деревенских женщин и, может быть, что-то ещё, что предстоит узнать науке будущего. Хлебнув из этого мутного источника, Санька впадает в мистику. Ему начинает казаться, что перчатка изготовлена лично для него и умышленно брошена на его пути. То есть это вовсе и не перчатка, а знак, посланный ему лично. Посланный кем и откуда? Тут он вспоминает о своей умирающей бабушке, и всё встаёт на свои места: перчатка – это знак, посланный ему из потустороннего, то есть из загробного мира».
