Вера Ивановна Крыжановская-Рочестер
Светочи Чехии
Глава 10
Графиня Вальдштейн вернулась из Болоньи гораздо ранее, чем предполагала. Она так торопилась в Прагу, что, не доезжая до Рабштейна, послала извещение о своем прибытии, а в замке осталась ровно столько времени, сколько требовалось для укладки вещей.
В темный, туманный вечер, в конце февраля, прибыла она с Руженой в Прагу. Сама графиня со своей будущей невесткой сидела в одних носилках, Анна с Ииткой в других, а отец Иларий ехал верхом рядом с Матиасом, командовавшим охраной. Недалеко от городских ворот их встретил граф Гинек с сыном, в сопровождении отряда вооруженных людей. По словам графа, беспорядки в городе побудили его и Вока выехать к ним на встречу и лично проводить их до дому.
Да и на самом деле Прага представляла необычное оживление.
Несмотря на ночь, которая обыкновенно прогоняла мирных обывателей с темных, узких улиц, становившихся притоном ночных воров, грабителей и прочего лихого люда, – теперь всюду были видны толпы студентов-немцев, шумно расхаживавших с факелами в руках, враждебно оглядывая или даже ругая всякого попадавшегося по дороге чеха.
Граф с сыном ехали по сторонам носилок. Графиня и Ружена спустили на лица вуали; но всякий раз, когда по дороге попадался освещенный дом, или улица озарялась факелами, молодая девушка с любопытством и страхом всматривалась в своего жениха.
Вок очень изменился и похорошел за эти два года, в продолжение которых они не видались.
У него была мужественная осанка, лицо дышало энергией и молодой удалью, а презрительная, не сходившая с уст усмешка открывала белые, чудные зубы.
На голове у него был легкий шлем без забрала и весь он был закутан в темный плащ. Большие черные глаза Вока тоже поминутно взглядывали внутрь носилок, где сидела его невеста, закрытая теперь непроницаемым вуалем. При встрече темнота помешала ему разглядеть Ружену, и пришлось ограничиться поцелуем маленькой белой ручки, с которой сдернута была шелковая, подбитая мехом перчатка.
На пути им приходилось останавливаться перед скопищами студентов или горожан, которые с криками и ругательствами неоднократно пытались их задержать, но каждый раз многочисленный, вооруженный конвой внушал толпе должное уважение, и дальнейший проход очищался.
Наконец, они прибыли к дому Вальдштейнов – громадному, мрачному зданию, украшенному по сторонам башнями. Через широкие ворота, обитые железом и тщательно охраняемые, поезд въехал во двор.
Вок спрыгнул с лошади и собрался вести невесту в залу, но Ружена взяла под руку Анну и, не поднимая вуаля, пошла с ней в дом, кивнув жениху, со словами:
– До свиданья, до ужина!
Досада, отразившаяся на лице Вока, забавляла ее.
Брошенный один, молодой граф пошел за матерью в ее комнату, где и остался до ужина, беседуя о путешествии и разных новостях, привезенных из Италии. Между прочим, графиня упомянула, что у нее есть из Болоньи чудные вещи, которые Вок мог бы поднести невесте в виде свадебного подарка.
– Я купила их по очень сходной цене, благодаря кузену Томассо, который удивительный знаток в этом деле!
– Недаром он епископ, – иронически заметил Вок. – А где же у тебя эти вещи? Мне хотелось бы их посмотреть.
– Я сейчас же покажу тебе их, они у меня в особом сундуке, – поспешила ответить графиня, не сводившая взора с сына и с восхищением любовавшаяся каждым движением его статной фигуры.
– Нет, уж лучше отложим осмотр до завтра! Ты устала, да вот идут звать нас к ужину, – рассеянно сказал он, вставая и быстро идя в столовую.
Почти одновременно с ним вошла и Ружена.
Она переоделась и была в лиловом шелковом, с широкими рукавами платье, плотно облегавшем ее стройный стан. На этом темном фоне дивно выделялись ее чудные золотистые волосы, как ореолом обрамлявшие бледное от волнения лицо. Большие, теперь почти черные глаза ее испуганно, стыдливо взглянули на молодого графа, остановившегося, как очарованный, на пороге.
Воку было трудно признать в обаятельной, стоявшей перед ним во всем блеске красоты Ружене – ту пятнадцатилетнюю девочку, худенькую, бледную и благодаря быстрому росту, болезненную, которая осталась в его памяти.
– Ты ли это, Ружена, или небесное видение? – вскричал он с таким неподдельным восторгом, что Ружена покраснела и застыдилась, а, входившие в это время граф и графиня захохотали.
– Поцелуй ее и убедишься, что перед тобой не призрак, – весело крикнул ему отец.
Вок не заставил себя долго просить и последовал мудрому совету отца – обнял невесту и страстно поцеловал, Ружена не сопротивлялась и только в смущении опустила головку, а затем дала себя отвести в столовую и заняла место рядом с женихом.
Желая оживить за столом общество, старый граф завязал разговор с женой и сыном; за это время Ружена мало-помалу оправилась и осмотрелась.
– Скажи, дядя Гинек, – вдруг спросила она, – что такое происходит в Праге; в городе точно восстание! Ты сам сказал, что здесь неспокойно, и потому выехал с Воком к нам на встречу. Почему так возбуждены жители и особенно студенты?
– Да, ведь ты и Яна еще не знаете великой новости, – оживился граф и стал рассказывать историю декрета, которым давалось три голоса чехам.
– После его обнародования, немцы точно взбесились, – продолжал он. – Они заваливают короля жалобами и протестами, надоедают депутациями; а так как ничто не помогает, то они дерзнули прибегнуть к угрозе. Три народности собрались 16 числа на совещание, и все магистры со студентами клятвенно обещались покинуть Прагу, если декрет не будет отменен.[39] А чтобы обещание это сделать еще более обязательным, они скрепили его собственными подписями у нотариуса. Теперь, если кто вздумает его не исполнить, подвергается четверному наказанию: во-первых, как за ложную присягу, затем, исключению из корпорации, бесчестью и, наконец, большой денежной пене.[40]
– А если они и на самом деле исполнят угрозу, это будет громадной потерей для города, – заметила графиня. – Подумай, ведь, сколько тысяч немецких профессоров, студентов и мастеров живет здесь; сколько пергаментщиков, переписчиков, переплетчиков и т. д. кормится университетом; разумеется, все они последуют за уходящими.
– Ах! Нельзя жертвовать жизненными интересами чешского народа ради удобств переписчиков и переплетчиков, – с неудовольствием вступился Вок. – Если они и уйдут, больше хлеба останется своим! Слава Богу, университет не погибнет без немецких профессоров! Да они и не уйдут, будь уверена! Они надеются настращать нас и принудить короля исполнить их требования. Этакие дураки! Воображают, что подобный прием удастся им и здесь, как удался в Болонье, откуда профессора и студенты перекочевали в Сиэну, когда университет счел себя оскорбленным городом; а болонцы прибежали затем звать их обратно. Только у нас другие условия, и угроза ожидаемого действия не произведет, это верно!
Дамы были очень утомлены путешествием, и потому все разошлись сразу после ужина.
Утром графиня была еще занята со служанками разбором вещей, как вошел Вок и выразил желание осмотреть назначенные Ружене подарки.
Графиня отослала прислугу и открыла стоявший на столе чудной работы ларец.
– То, что я тебе сейчас покажу, куплено на вес золота, но я хотела, чтобы твой дар был достоин тебя, – сказала она, вздохнув.
– Для такой невесты, как моя Ружена, нет ничего дорогого! Боже, как она хороша! Я тебе говорю, мать, весь двор будет мне завидовать, – с гордостью сказал Вок.
– Да, она хороша! Я даже боюсь, слишком хороша, чтобы сделать тебя счастливым, – качая головой, заметила графиня. – Видишь ли, дорогое дитя мое, такие исключительно красивые женщины возбуждают слишком много страстей и создают мужу немало забот и неприятностей. Бог даст, Ружена будет настолько умна, что полюбит тебя, как ты этого стоишь! Она рассудительна, сдержанна и, пожалуй, даже чересчур молчалива; но, может быть, выйдя замуж, развернется. Смотри, вот материя на подвенечное платье. Она любой девушке может внушить желание скорей в нее нарядиться, не правда ли?
Она развернула кусок белой парчи, удивительно затканной арабесками и серебряными цветами.
Материя была такая тяжелая и плотная, что стояла и шуршала при малейшем движении.
– Это восхитительно и должно понравиться Ружене, благодарю!
– А вот головной убор, – продолжала показывать графиня, осторожно доставая из ящика серебряную, тонкой работы повязку, осыпанную жемчугом с бриллиантом, к которой прикалывался вуаль серебристого газа.
– Да это хоть для королевы! Где ты откопала такую прелесть? Тебя положительно, должно быть, обобрали венецианские купцы.
– Подобное сокровище, разумеется, стоит дорого! Но я купила его, относительно, довольно дешево. Кузен Томассо приобрел их, по случаю, для одной родственницы, выходившей замуж; но жених был убит на поединке, а невеста постриглась в монастырь и вещи оставались на руках епископа, который и уступил их мне.
– Ого! Да он баснословно щедр, кузен Бранкассис, – иронически сказал Вок, – если только вещи достались ему не тем путем, каким приобретает обыкновенно его высокопреосвященство, кардинал-легат Балтазар Косса, который, как мне рассказывали, с помощью хорошо вооруженных, доверенных людей, прямо-таки грабит втихомолку купцов, проезжающих по землям Болоньи.[41]
– Вок! Как тебе не стыдно повторять низкую клевету. Ну, будут ли такие высокие лица заниматься разбоем? – негодующим тоном сказала графиня, – Право, ты стоишь того, чтобы я не отдала тебе подарков, которые посылают наши знатные родственники: для тебя кусок малинового бархата и чудной работы кубок, а для Ружены – золотую цепь со звездой из сапфиров и графскую корону, украшенную рубинами.
– У-у! За это я готов всех их признать святыми, – смеясь, объявил Вок, целуя мать, лицо которой тотчас прояснилось.
Позвав одну из служанок, он приказал отнести вещи.
После обеда, желая побыть наедине с невестой, Вок попросил ее идти за ним в соседнюю комнату взглянуть на подарки, которые он подносит ей по случаю свадьбы.
Войдя в комнату, Ружена стала с любопытством искать глазами обещанное подношение. Как ни была она избалована роскошью, но при виде парчи, блестящей скатертью разложенной на столе, и чудного головного убора, у нее невольно вырвался крик восхищения. С детской радостью она переворачивала и рассматривала дорогую ткань.
– Это платье ты наденешь в тот день, когда станешь моей навеки, – прошептал ей на ухо Вок, и, взяв подвенечный убор, он надел его ей на голову и подвел к венецианскому зеркалу, висевшему на стене.
Горевшая огнями повязка и длинный вуаль, окутывавший Ружену, как серебристое облако, так шли к ней, что она сама залюбовалась на свой чарующий образ. Граф был окончательно ослеплен ее красотой, обнял и привлек ее к себе.
– Ты так хороша, Ружена, что можешь и святого соблазнить! Я буду считать не дни, а часы, остающиеся до нашей свадьбы, – прошептал он, целуя ее.
Ружена обернулась к нему и, встретив его пожирающий, страстный взгляд, вздрогнула и попятилась, закрывая глаза руками.
– Не смотря так на меня! Мне становится страшно! Никогда ты еще так не глядел, – пробормотала она, бледнея.
– Глупенькая! – полуобиженно, полусмеясь, сказал Вок. – Прежде ты была маленькой девочкой, которую я чтил, как мою невесту, но в которую я не был влюблен. Разумеется, я не желаю тебя пугать и всей душой жажду завоевать твое сердце; но нельзя же от меня требовать, чтобы я всегда скрывал свои чувства.
Он усадил ее на крытую красным бархатом скамью и нагнулся к ней.
– Скажи, Ружена, любишь ли ты меня хоть немного? Со вчерашнего дня ты еще ни разу не возвратила мне поцелуя.
Ружена подняла голову и своим чистым взглядом посмотрела жениху прямо в глаза, словно хотела заглянуть ему в душу.
– Я очень желала бы полюбить тебя, Вок; у меня ведь никого нет на свете, кто любил бы меня, и кого я тоже любила бы. Но ты-то меня полюбишь ли? Или будешь все только любоваться мной? Говорят, я красива, но красота – дар непрочный! Видишь ли, я тебя еще не люблю, потому что мало тебя знаю. Ты красив, привлекателен и, если твоя душа отвечает твоей наружности, если я буду в состоянии уважать твой нрав настолько, насколько я признаю твою красоту, тогда… я отдам тебе всю мою душу! Тогда, будь ты красив или дурен, здоров или болен, даже увечен или слеп, я стану любить тебя до самой смерти, пока твое сердце будет биться для меня.
Удивленный граф в смущении выслушал прочувствованные, восторженные слова, слетавшие с розовых уст обожаемого создания, и вдруг сердце его тоскливо сжалось. Легкомысленный, избалованный женщинами и легкими победами, он понимал, что от него ждали полного, глубокого и постоянного чувства, словом, любви, истинного смысла которой ему недоставало; одно уже сознание этого требование казалось ему притеснением.
– Я постараюсь, Ружена, заслужить твою любовь и завоевать твое сердце, – нерешительно пробормотал он.
– Принимаю твое обещание и да пошлет нам Бог счастье!
Она взяла руками его голову и поцеловала его в лоб, а затем выпорхнула из комнаты, как спугнутая птичка.
Вечером в доме разразилась целая буря. Отец Иларий узнал об исчезновении Светомира, и все предпринятые им розыски не дали никаких результатов. Графиня была вне себя и за ужином, сообщая мужу о случившемся, упрекала беглеца в подлой неблагодарности.
Но граф принял новость довольно равнодушно.
– О чем ты волнуешься? – спокойно возразил он. – Если малый нашел себе кусок хлеба, который ему больше по душе, так нам что до этого?
– А я так нахожу даже, что он прав, – сказал Вок, презрительно посматривая на отца Илария. – Дрянных попов у нас – избыток, и нет причин жалеть, что одним негодным монахом будет меньше! Я всегда не одобрял, что Светомира насильно хотели упрятать в рясу, и его смелый поступок только возвышает юношу в моих глазах.
За эти свои слова Вок был награжден под столом горячим рукопожатием невесты, которая, после того, как встала из-за ужина, рассказала ему о приезде Светомира в Рабштейн и своей посильной помощи. Вок не только одобрил ее вполне, но и прибавил, что, не будь он, в то время на Кутной горе, он и сам помог бы своему другу детства.
Днем Анна выходила из дому навещать свою тетку и племянницу, дочь Яна Жижки, и по возвращении своем, когда они с Руженой остались с глазу на глаз, стала описывать подруге впечатление своего посещения.
– В какое ужасное время мы живем, – прибавила она. – Иногда я просто недоумеваю, как могут христиане до такой степени ненавидеть и непрерывно преследовать друг друга, потому только, что одни – чехи, а другие немцы.
– Все это очень грустно, разумеется! Но зачинщиками разных ссор бывают преимущественно немцы, а чехи только защищают свои права, – заметила Ружена. – А что именно вызвало твое удивление?
– Случай, на который я наткнулась сегодня у тетки. Пока я была там, к ней зашла ее старая подруга и бывшая соседка, Луиза Гюбнер, вдова брата профессора. Пришла она с дочерью, Маргой, с которой я подружилась, когда еще жила здесь, в Праге, до переезда к вам. Я ей очень обрадовалась. Но вообрази, как они обе несчастны. Мистр Ян Гюбнер решил выдать бедную Маргу замуж за богатого мясника, Гинца Лейнхардта; а она любит молодого чешского рыцаря. После этой истории с голосами в университете Гюбнер – в ярости, при мысли, что Марга смеет любить чеха; а к ней самой он питает прямо ненависть и невозможно грубо с ней обходится. На ее слезы и мольбы дать ей хотя свободу, потому что Гинц ей противен, дядя отвечает пощечинами. Свадьба давно уже была бы справлена, если бы не подоспело обнародование декрета, который смутил немцев и поглотил все их внимание. Теперь мать и дочь стерегутся famulus'oм профессора; но сегодня утром этот негодяй был ранен в стычке с чешскими студентами и они воспользовались случаем, чтобы навестить тетку и передать через нее письмо Милоте, ее возлюбленному, который в отсутствии.
– Бедная, как мне ее жаль! – сказала Ружена.
– Не правда ли? А если бы ты видела ее слезы и отчаяние, так они, право, и камень могли бы тронуть. Ты не будешь меня бранить за то, что я сказала Марге, чтобы в крайнем случае она пришла сюда? Ты и особенно Вок, который хорошо принят при дворе, может быть, помогли бы ей и защитили.
– Разумеется, ты сделала хорошо! Жестокость ее старого глупого дяди возмутительна. Я попрошу Вока помочь в трудную минуту.
На следующий день Ружена повела жениха к себе и под секретом рассказала ему историю Марги, прося прийти, если возможно, на помощь бедной девушке. Приведенный в хорошее настроение духа беседой и лаской своей обаятельной невесты, Вок обещал, если потребуется, даже перерезать горло старому Гюбнеру.
– Милота – мой друг! Какой притворщик, ничего ведь мне не сказал о своей любви; но все равно, что могу, я ему сделаю! Король послал его с поручением в Моравию, и он должен приехать обратно с минуты на минуту.
Несколько дней спустя после этого разговора, часов около трех пополудни, какая-то женщина, закутанная в темный плащ, явилась в дом Вальдштейнов и пожелала говорить с Анной. Неизвестная оказалась Маргой. Бледная и дрожа, как в лихорадке, она бросилась на шею подруге, едва они остались одни.
– Спрячь меня, – пробормотала она.
Анна успокоила ее, и Марга рассказала, как накануне дядя объявил, что в виду смутного времени, а может быть даже необходимости в любую минуту оставить Прагу, он решил ускорить ее свадьбу.
– Над немцами разразилось такое горе, – прибавил Гюбнер, – что всякое празднество должно быть исключено по нынешним временам. Я решил с Лейнхардтами, что послезавтра мы вас обвенчаем потихоньку. Это меня тем более устраивает, что в случае, если я уеду из Праги, Гинц купит у меня дом; да и матери твоей будет больше времени заняться утомительной укладкой.
У дяди было такое страшное лицо, что я ничего не посмела возразить и решила покончить с собой, – дрожащим голосом говорила Марга. – Но сегодня я видела Милоту, когда он выходил от Змирзлика, и это придало мне мужества. Я скрылась из дому и прибежала просить панну Ружену спрятать меня у них. Может быть, Милота увезет меня.
Глубоко жалея несчастную, но в тоже время обеспокоенная тем, что скажет графиня, Анна побежала к Ружене и та ее утешила.
– Вок обещал мне помочь, а если он захочет защитить Маргу, то его мать не посмеет даже ему противоречить. Я тотчас же пойду к нему и все расскажу.
У молодого графа были гости, – два его приятеля, но по докладе пажа, что невеста желает его видеть, он извинился и вышел. Взволнованная Ружена передала ему случившееся у Гюбнеров и просила разрешение спрятать Маргу и оградить от неудовольствия графини.
Вок на минуту задумался, но затем хитрая, смелая улыбка мелькнула на его лице.
– Хорошая мысль явилась у меня и если удастся привести ее в исполнение, то мы сыграем с Гюбнером такую шутку, которую он долго будет помнить, – сказал он, обнимая Ружену. – Пойдем к Анне, мне хочется посмотреть саму героиню.
При входе их, Марга вскочила, со страхом ожидая решение своей участи, но Ружена ее поцеловала, а Вок заверил, что надеется ее спасти. Это несколько ее успокоило, и она могла разумно отвечать на предложенные ей вопросы.
– Когда, думаете вы, начнут вас искать? – первое, что спросил Вок.
– Я полагаю, что дядя вернется только поздно вечером, потому что у профессора Варентраппе на сегодня назначено большое собрание для обсуждения новой просьбы королю, разрешить чехам отделиться от прочих народностей и основать свой особый университет.
– Ловко придумано! Во всяком случае, это их совещание поможет нашим планам. До свидания и не беспокойтесь, если я немного запоздаю. Я надеюсь привезти вам добрые вести, пани Гюбнер!
Два часа прошли в томительном ожидании. Марга была как в лихорадке и, несмотря на убеждение Ружены и Анны, заливалась слезами.
Наконец, в соседней комнате раздались поспешные шаги, и Вок вошел в сопровождении другого молодого человека, высокого роста, с приятным, открытым, добрым лицом.
– Милота! – радостно вскрикнула Марга и бросилась к вошедшему.
Он прижал ее к груди, со словами:
– Успокойся, дорогая, мы спасены!
– Ты не презираешь меня за то, что я немка? – улыбаясь сквозь слезы, спросила Марга.
– Бог с тобой! Политика не касается нашей любви, и я надеюсь, что добрая жена чеха забудет даже свое немецкое происхождение! Я хочу спросить, желаешь ли ты через два часа стать моей женой? Все устроено, благодаря помощи Вока и прочих друзей, а Христиан Прахатицкий, из церкви св. Михаила, нас обвенчает.
– Хочу ли я? И ты можешь об этом спрашивать? – сказала она с сияющим от счастья лицом. – Как мне благодарить вас, пан граф, за счастье, которое вы мне дарите? – обратилась она к Воку, протягивая ему обе руки.
– Я сам бесконечно рад оказать услугу приятелю. Но, милая пани, нам нельзя тратить много времени на благодарности, – весело ответил он. – Слушайте же, что нам надо делать. Мы с Милотой отправимся пешком, чтобы не возбуждать подозрений, а вы с Анной прибудете за нами следом, в закрытых носилках, и пройдете прямо в ризницу, где вас будут ждать свидетели.
– Вок! – прошептала раскрасневшаяся Ружена. – Позволь мне тоже отправиться в церковь, как только мы оденем невесту.
– Разве я могу отказать тебе в чем-нибудь, особенно когда ты хочешь смотреть ту чудную церемонию, которая скоро соединит и нас навеки, – нежно ответил Вок, влюбленными глазами смотря на застыдившуюся Ружену. – Только снаряжайтесь живее, а я прикажу Броде вас сопровождать, – прибавил он, уходя.
– Скорей, Анна, неси платье, которое я подарила тебе к моей свадьбе. Я тебе другое сошью, но вы с Маргой одного роста, и оно будет в пору, а мои, я боюсь, окажутся ей узки, – распоряжалась Ружена и позвала Иитку на помощь.
– Да я с радостью отдам его Марге, – ответила Анна и через несколько минут явилась, держа в руках голубое шелковое, обшитое серебряной вышивкой платье, которое пришлось Марге, словно для нее сшитое.
Ружена выбрала из своих вещей золотой обруч, осыпанный жемчугом с бирюзой, и украсила им белокурую головку невесты.
– Это мой свадебный подарок, – сказала она, целуя Маргу. – Да будет он для вас всегда символом безоблачного счастья.
– Как вы все добры ко мне! – горячо благодарила Марга. – Как мне не любить после этого чехов, когда немцы умеют только ненавидеть, и даже родной дядя готов был погубить меня из-за племенной вражды.
– Везде есть добрые люди! Немцы в данную минуту побеждены и это единственное извинение их бессильной злости, – ответила Ружена.
Все трое накинули на себя плащи, спустились по лестнице и вышли в пустой переулок, где их ждали носилки, под охраной Броды.
У церкви их встретили и помогли выйти Вок и Милота, а в ризнице ожидали трое молодых приятелей Вальдштейна и жениха; недоставало лишь священника, который внезапно был отозван по соседству, к больному.
Но ждать пришлось недолго, и на пороге появился настоятель, Христиан Прахатицкий, а сзади его друг, Гус, который шел к нему и, узнав, в чем дело, последовал за ним в церковь.
Священник подошел к жениху с невестой, а Гус остановился в изумлении на пороге, смотря на стоявшую в глубине комнаты Ружену.
Она все еще была закутана в свой черный плащ и свет восковой свечи, стоявшей позади ее, в высоком шандале, озарял ее, точно сиянием. Низ фигуры не был виден, и золотокудрая головка, казалось, витала в воздухе.
Горячо набожному и мистически настроенному Гусу почудилось, что перед ним какое-то небесное существо, а нежная красота Ружены вполне подтверждала подобное впечатление. Но иллюзия длилась недолго, и сама Ружена бросилась к нему навстречу, со словами:
– Как я рада увидеть вас, отец Ян!
Вок заметил эту сцену и угадал настроение Гуса.
– Не правда ли, мистр Ян, что она прекрасна, как ангел, – заметил он с гордой усмешкой, подходя к Гусу.
Бледное, выразительное лицо Гуса чуть вспыхнуло.
– Да, – с улыбкой ответил он. – Бог дозволяет иногда смертному облекаться в тело, напоминающее одного из Его послов; но надо, чтобы и душа была достойна подобной оболочки! Хотя я не сомневаюсь, что пани Ружена всегда будет носительницей света, мира и милосердия.
– Обещаюсь, отец Ян, делать все, чтобы сеять вокруг себя только добро и сберечь чистоту души моей, но и вы должны мне обещать, что будете моим руководителем на этом пути.
– Согласен, дитя мое!
В эту минуту священник позвал Вока подписывать брачное свидетельство и все перешли в церковь.
– А где же Иероним? Я думал, что найду его здесь, – осведомился Гус.
– Он прошел к Змирзлику хлопотать об угощении и принять некоторые меры предосторожности, в случае, если немцы начнут чересчур уж шумно обижаться, – тихо прошептал Вальдштейн, берясь за рукоять меча.
Огонь, блеснувший в его глазах, указывал, что бурный протест врагов доставил бы ему даже удовольствие.
Когда кончилась церемония и начали поздравлять новобрачных, Вок подошел к Ружене.
– Тебе с Анной надо будет теперь же вернуться домой, пока мы будем провожать молодых. К ним тебе идти опасно: там может произойти свалка, когда Гюбнер узнает, что у него похитили племянницу.
В доме Змирзлика шли спешные приготовления к неожиданному пиршеству. Сам хозяин дома и его жена были ошеломлены известием о женитьбе племянника на маленькой Гюбнер, уже официально просватанной за другого. Но оба они знали с детства и любили кроткую, милую девушку; притом смелость самого приключения была слишком в духе времени, чтобы не прийтись по вкусу старому служаке.
С помощью Иеронима, великого искусника в таких делах, все было устроено довольно быстро, и только самый дом оставался пока не освещенным, дабы не возбуждать никаких подозрений. Наконец, прибыли музыканты, а за ними следом в дом пробрались поодиночке, и вооруженные люди.
Как только носилки и сопровождавшие их гости вошли во двор, ворота захлопнули наглухо и осветили комнаты, где собралось уже с десяток родственников и друзей, которых наскоро успели предупредить.
Дядя с теткой сердечно приняли Милоту с молодой женой и, после поздравлений, все общество перешло в обеденную залу, окна которой выходили на улицу.
Если не хватило времени для приготовления особо изысканных блюд для украшения стола, то старого доброго вина в погребе было в избытке и здравицы в честь молодых, под громкие звуки музыки, следовали без перерыва.
Неожиданное освещение всего фасада дома, музыка, говор и шумные возгласы гостей поразили соседей, тем более, что никто не заметил раньше каких-либо приготовлений к пиру. Толпа любопытных быстро возрастала и скоро запрудила улицу во всю ширину; зрители карабкались друг другу на спину, чтобы заглянуть внутрь, а какой-то мальчуган забрался даже на карниз окна.
Вок и Иероним прислушивались к глухому гулу, доносившемуся с улицы, заметили любопытного мальчишку и переглянулись; в сущности чересчур спокойное течение празднества было им вовсе не по вкусу.
Выпито уже было достаточно, и никто, даже пан Змирзлик, не подумал остановить молодого графа, когда он подбежал к окну, распахнул его и громким голосом крикнул:
– Эй, вы! Что вы тут стоите, разинув рты? Кричите здравицу во славу пана Милоты и его молодой жены Маргариты Гюбнер, свадьбу которых мы празднуем!.. А вот вам, чтобы было чем промочить горло, – он швырнул в народ свой кошелек и затворил окно.
В толпе, состоявшей из чехов и немцев, послышались восклицания.
Первые, действительно, разразились громовым виватом; зато среди последних послышались недовольные крики, так как помолвка Марги с молодым Лейнхардтом ни для кого не была тайной.
В это время многочисленная толпа студентов и профессоров вышла из соседней улицы. Это был Гюбнер, возвращавшийся с друзьями с вечернего совещания у магистра Варентраппе.
Увидав скопление народа, он остановился, пораженный.
– Что это значит? Не случилось ли чего у меня? Да нет, все головы повернуты в сторону дома Мюнцмейстера.
Пока они совещались, проходить или нет через неизвестно зачем собравшуюся и возбужденную толпу, один из студентов подошел к народу и осведомился, что тут происходит. Узнав истину, он тотчас же побежал сообщить Гюбнеру, что у Мюнцмейстера праздновалась свадьба его племянницы.
Кровь бросилась в голову пылкому профессору, и лицо его побагровело, так что приятели испугались, не случился ли с ним удар; ничего подобного, однако, не было, но его обуял безумный гнев.
– Отомстите за меня, друзья! Разобьемте двери этого притона негодяев, ворующих у нас девушек, – заревел он, бросаясь вперед.
С криком и ревом ринулись за ним студенты. Кто был вооружен, обнажил меч, а прочие схватили палки и камни и, поддерживаемые немцами из толпы, набросились на ворота, пытаясь их взломать; в окна летели камни и все, что попадалось под руку.
Звон разбитых стекол и крики происходившей на улице свалки, – тут и чехи ввязались в дело и смело дрались с немцами, – возвестили пировавшим у Змирзлика, что вызов Вальдштейна принес свои плоды. Мужчины вскочили со своих мест и обнажили оружие.
Марга лишилась чувств, услыхав раздававшийся из толпы пронзительный голос Гюбнера, осыпавшего ее, мужа и всех чехов ругательствами и угрозами; но приводить ее в сознание пока было некогда.
Милота и Змирзлик перенесли новобрачную в комнату, выходившую во двор, и заперли там, вместе со всеми присутствовавшими женщинами, а сами, с остальными гостями и вооруженными людьми, бросились на встречу нападавшим, которые разломали уже ворота и грозили вторгнуться во двор.
Трудно сказать, чем кончилось бы все это побоище, – ибо обе стороны подкреплялись все новыми и новыми бойцами, – если бы некоторые из наиболее спокойных профессоров не обратились к своим с речью, убеждая их, что подобное нападение на дом королевского слуги вызовет лишь гнев государя и строгое возмездие. И слова их подействовали, тем более, что самые смелые из нападавших были уже отброшены или переранены, а чехи, к тому же, превосходили их численностью.
Студенты начали отступать, и толпа стала таять. Убитых, к счастью, не оказалось; зато раненых более или менее тяжко было много, а среди них и Иероним, получивший один удар в плечо, а другой в ногу. Вок, по своему обычному счастью, остался цел и невредим.
Вне себя от ярости, с шишкой на лбу и синяком под глазом, вернулся Гюбнер домой, поклявшись выместить полученную обиду на невестке, сообщнице негодной Марги.
Но бедная Луиза не слышала этих угроз и проклятий. Узнав о случившемся от одной из служанок, она упала в обморок и лежала без чувств, когда возвратился профессор. Ее беспомощный вид почти убедил Гюбнера в невиновности Луизы и, во всяком случае, принудил его отложить до следующего дня всякое с ней объяснение.
В течение нескольких дней только и разговоров было в Праге, что про романическую свадьбу племянницы Гюбнера, да про нападение на дом пана Змирзлика.
