Светлана Нина
Алая дорога
Алексей с замутнённым удивлением ощутил, как мгновенно разгорелась боль вокруг раны, и, ещё не понимая, что с ним произошло, упал, отчаянно пытаясь ухватиться за воздух.
Поняв холодом, врезавшимся в сознание, что он сделал, Василий мгновенно пришёл в себя. Этого он совершать совсем не собирался. Его друзья в замешательстве замерли на месте. Быстро оправившись от оцепенения, они поспешно схватили Василия под руки и, не оглядываясь, скрылись.
Несмотря на боль, с каждой минутой разрастающуюся внутри, Алексей смог встать на ноги. В те минуты, когда он не спеша добирался до дома, он не думал ни о чём. Нарастающая усталость мешала ему мучиться, ненавидеть или бояться. Сила духа помогала с каким-то трезвым безразличием чувствовать, как терпкая жидкость просачивается сквозь пальцы и марает пальто.
Глава 17
– Лёша, Павлуша уснул. Первый раз за день спокойно, без хрипа. Твой доктор – настоящий волшебник! – блаженно шепнула Елена, едва успев открыть дверь на его стук.
– Да-да, – напряжённо ответил Алексей.
Стоило Елене увидеть испарину на его лбу и блуждающий взгляд, в ней пробудилось беспокойство.
– Ты странно выглядишь, Лёша. Что с тобой?
– Всё хорошо, только немного поранился, – нехотя ответил он, садясь на диван.
– Где? Покажи!
Он, в ознобе откинув голову назад, позволил ей осмотреть его.
Её мысли подпрыгивали вверх неуверенными толчками, пока она в отупении смотрела на отвратительный порез у Алексея под рёбрами.
– Кровь… О боже! Лёша, Лёшенька, что же делать?! Что делать…
В отчаянии она хотела бежать на улицу за помощью, но его ослабевший голос остановил её.
– Тише, тише, Лена. Всё будет хорошо. Ты только останься рядом. Пожалуйста.
– Но ты ранен…
– Пустяки. Заживёт, – он вымученно улыбнулся. Это почему-то успокоило её.
Елена, как умела, обработала рану. К вечеру кровотечение стало тише, но совсем не прекратилось. Елена ругала себя за безынициативность. Алексей, сохраняя безразлично – уверенное настроение, не отпускал её от себя. Он не верил, что может умереть именно теперь. Его жизнь, хоть и нельзя было назвать её счастливой, была связана с этой истощенной, но по-прежнему прекрасной женщиной. Чем больше он понимал себя, тем больше дорожил ей, которая, брыкаясь и ворча порой, верно направляла его, сама того не понимая. Благодаря ей он научился любить жизнь здесь и сейчас, а не в далёком будущем. Несмотря на то, что идеи и гордость, которыми они мерились, отдалили их друг от друга, они крепко срослись душами.
Когда Алексей забылся тревожным сном, Елена поднялась на ноги, надеясь всё-таки позвать на помощь. Ей не давало покоя кровотечение. Она видела такое у солдат, и надежды их судьба не внушала. Ей было дико его лихорадочное безразличие к себе.
С трудом потянувшись, она ощутила небывалую усталость, наваливающуюся на человека, когда он меньше всего надеется отдохнуть. Внезапно в голову Елены влетела резонная мысль: «А к кому идти за помощью?» Большевики, занявшие дом, не появлялись в нём уже три дня. На улицах творилось такое, что люди предпочитали не выходить из своих пристанищ. Елена, как загнанный в угол ребёнок, почувствовала полное бессилие и расстроено вгляделась в бездонную темень окон.
Когда его придавленные стоны, начавшиеся ещё ночью, затихли, она, надеясь, что всё страшное позади, выпрямилась и посмотрела на него. Несколько минут недоумённо узнавая неподвижное, словно восковое, лицо, она удивлялась, почему он не просыпается. «Наверное, ему лучше, дыхание стало тише».
Внезапно её горячим ядом продырявила догадка. Первые мгновенья Елена, приоткрыв рот из-за собственной глупости, способной выдумывать такое, отгоняла её от себя.
– Лёша, проснись.
Прикоснуться к нему Елена не решалась. Как будто то, что она противилась, способно было изменить необратимое решение всемогущей судьбы. Чувствуя всё ширящийся внутри ужас, она, поверив, сжала зубы, не позволяя непрошеным слезам разъесть её. Словно во сне она чувствовала, что ноги приросли к полу. Она не могла подняться.
Через минуту ей расхотелось рыдать. Но и жить тоже. Она просто сидела на полу возле дивана и ждала судного дня. Все мысли исступления и отчаяния, не реализовавшись, расплывались внутри под ударом сильнейшего горя, когда – либо сваливавшегося на неё. По опыту она знала, что за первой болью последуют следующая, ещё боле щемящая. Но ей было всё равно. Раньше она бы звала на помощь и бешено кричала. Теперь она знала, что это ничего не изменит. Пути назад нет, и она хочет навсегда остаться здесь. Для неё больше не существует ничего. Всё окончательно потеряло смысл.
Почувствовав через разочарованный стук горя, как испуганный сын, хрипло кашляя, трётся об её ногу, Елена выплыла из забытья и растоптала жалость к себе. Вот оно, то, ради чего ей ещё стоит жить, ради чего возможно заставить весь мир склонить перед ней голову. Пока её мальчик трясётся от холода, страха и одиночества, она сидит здесь и не понимает, зачем жить. Два невинных существа, вверенные её заботе, не должны расплачиваться за её горе, ошибки и промахи. Она потеряла слишком много, но не всё. И она найдёт в себе мощь для того, чтобы дать им шанс жить, а не существовать. Через призму посещающих её видений Елена не слышала, как Алексей, очнувшись, окликает её.
***
Алексей медленно поправлялся, вручённый заботам бывших кухарки и прачки. Эти грузные женщины с изрытыми лицами внушали ему надежду, безграмотно болтая и не принимая его отказы поесть. Найдя их по соседству и взывая о помощи, Елена была удивлена их согласию ухаживать за больным. Она же, колеся по городу, искала средства на жизнь. Их с Алексеем вера в людей постепенно возрождалась. Он быстро, быстрее, чем возможно было, поднялся на ноги и начал в свою очередь приносить пользу овдовевшим женщинам.
– Сколько людей уже погибло, сколько ещё погибнет. Ничего не меняется, судьбы переломанные, души развеянные у нашего кровавого поколения. Люди продолжают думать, что кровью они дойдут до чего-то. А ничего не изменится, ничего! Мы ничего не можем… – сказала ему Елена летним вечером в ответ на его вопиющую холодность к её уговорам эмигрировать, как сейчас аристократы поступали поголовно.
– Кое-что можем. Пытаться возродить потерянное, только лучше прежнего.
– Опять ты за старое? Я думала, эти мысли давно не посещают тебя.
Елена сказала это без удивления. Её уже ничего не способно было затронуть.
– Посещают. Не так просто отказаться от них, – мрачно изрек Алексей и насупился.
– Теперь людям нашего склада не место здесь. Мы не выживем в этой стране.
– Это потому, что люди нашего склада ничего не умеют кроме как жаловаться. Ты на этих женщин посмотри. Вот у кого поучиться жизнелюбию и силе! Бороться надо во что бы то ни стало. Меня удивляют твои речи.
Алексей сказал так, но сам давно понимал новые воззрения Елены.
– Боролись мы раньше, и что? Тебе легче от этого? Ты сам говорил, что война изначально не несёт в себе ничего светлого.
– Ты считаешь, что у людей нет права на месть?
Елена не ответила. Ей было странно теперь разговаривать с ним. Она не помнила, что чувствовала, когда поняла, что ужас потери беспричинен, но теперь ощущала почти неловкость, находясь с ним подолгу. Ей мнилось, что он ненавидит её загнанность и резкий тон, но не просила прощения, а ещё сильнее ожесточалась.
Он помолчал, потом, как гром среди могил, прозвучали слова:
– Я пойду за Петром.
Сердце Елены замерло.
– Повтори, – проскрежетала она, опуская починенную рубашку на колени.
– Я записываюсь в ряды Красной армии, – отчеканил Алексей, давая понять, что возражения абсолютно бесполезны. – Нам нужен порядок. Эти женщины рассказали мне, как над ними издевались белые.
– А над дворянами издевались красные… – сказала она машинально.
– И ты предлагаешь ничего с этим не делать? Во мне словно воскресло то, что затерялось на время. Я понял, что поступал как отступник, веря, что всё вновь отвратительно и дело наше дрянное.
– Ты не сделаешь этого! Ты сам говорил…
– То, что я говорил, забудь. Я не отказываюсь, но Россия сейчас на грани гражданской войны. Фактически она уже началась. Я знаю, что война – нелепость, ужасная грязная нелепость…
– И ты всё равно идешь воевать! – закричала Елена. Она обхватила голову руками и старалась не слышать того, что он говорил, уверяя её, что так и должно быть. Она думала о нищете, холоде, вшах, преступниках, стучащихся в дом, повешенных детях. Она убила бы его, несущего чепуху. Горячее сиюминутное желание не осуществилось, потому что она не могла сдвинуться с места, а только шептала что-то бессвязное. Ей показалось, что она снова сходит с ума, но в душе всё равно теплилась надежда, что он одумается.
– Теперь всё для меня изменилось. Ольга, Наталья, ты, Пётр… Они никому не сделали ничего плохого, но… Чем быстрее мы восстановим мир, изгоним анархию, тем быстрее мы сможем воскресить нас, наши былые желания, нашу страну… Стать на сторону красных – единственный способ остановить эту пропасть, восстановить Россию из пепла.
– Ты собираешься убивать? – безразлично спросила Елена. Ей показалось, что она засыпает. Плакать она не могла – казалось, всё слёзы истратились.
– Нет, – поспешно заверил он, для убедительности беря её за локоть. – Мы должны попытаться наладить жизнь… Хотя бы ради детей! Ты что, хочешь, чтобы они оказались в каменном веке? Видишь, что творится? Я не вижу другого выхода. Иногда мужчины должны решать, что важнее – собственный мир или счастье близких.
– Вот ты и выбираешь собственный мир. Для тебя важнее самоутверждение…
– Нет, нет, Лена, нет! Успокойся только!
– Успокоиться… Как ты себе представляешь это?! Как прикажешь мне выживать во время войны без мужа с двумя детьми на руках?
– Не будь же такой эгоисткой!
– Я эгоистка? – ошарашено пролепетала Елена, переводя, наконец, на него свой вымученный взгляд.
Воздуха в комнате перестало хватать, совсем как в прежние времена рюшечек и тесёмочек.
– Да, я эгоистка, если хочу выжить, когда ты непонятно ради чего бросаешь меня.
– Ты так ничего и не поняла. Пётр ушёл чёрт знает куда, я не могу оставить его в этом сумасшествии!
– Причём здесь Пётр?! Уже им прикрываешься, только чтобы унять свою безумную обузу? Это ты ничего не понял. А я мешаю тебе жить так, как ты мыслишь, знаешь… – ожесточённо подытожила она. – Всегда мешала. Зачем вообще ты пошёл на это? Неужели ты действительно любил меня? Или это была нереализованная страсть из прошлого?
– Нет. Не просто страсть, – примирительно ответствовал Нестеров, опустив плечи. – И почему «любил»? Я не отказываюсь от тебя и сейчас.
– Есть вещи важнее чувств. Что я буду делать здесь со случайными заработками, с двумя ртами, пока ты будешь доказывать всем свою цельность?! Если придётся осваивать профессию, потребуется время, а его нет… Я же ничего не умею.
– У нас не осталось выбора. Что, прикажешь мне отсиживаться на чердаке, пока все воюют?
Через несколько минут Елена, никем не удерживаемая, вышла из дома вместе с одетыми детьми. Алексей не старался удержать её, поскольку представлял, что она вернётся. Он столько всего передумал о том, что делать дальше, что совсем забыл о её реакции. «Семья в таких делах – одна кричащая помеха», – вспомнил он фыркающий шёпот Евгения. Поразмыслив, Алексей с гадливостью на душе решил, что на время гражданской войны Елене лучше будет жить у друзей. Жаль только, что все они рассеялись по свету, как будто их и не было. Нехотя он согласился, что отправить её за границу, как полчища бегущих из некогда хлебосольной и сытой России владельцев золотых запасов, будет предпочтительнее. Хотя его согласия она и не ждала. «Это ненадолго, – убеждал он себя. – Скоро всё встанет на свои места. Только бы переждать противодействие белых».
Пока Елена собирала ещё не проданные драгоценности, фотографии и кое-какие деньги, дети даже не плакали. Павел с ужасом наблюдал за горячо любимой матерью и понимал, что происходит страшное. В его крошечном мирке всё переворачивалось. Но, пока мама была рядом, пока целовала его и спокойным мягким голосом уверяла, что бояться нечего, он старался, как учил его Алексей, не показывать слабость, а загонять её внутрь и там пытаться удушить. Для крошки в этом методе было много непонятного.
Глава 18
Наталья Орлова, случайно встретившись с Еленой месяц назад, не хотела поддерживать знакомство с семьёй, доставившей её дочери столько неприятностей. Тем не менее, вступив в разговор с Еленой, Наталья Львовна не могла не сказать той свой новый адрес, посчитав это чересчур невежливым. Впрочем, Елена не просила её раскрывать новые тайны семейства Орловых. Она недоумённо улыбнулась, поблагодарила Наталью Львовну и вернулась домой с одним желанием – прилечь.
Аделаида долго не могла восстановить душевное равновесие после печальной истории с неудавшимся браком. «Впрочем, это было к лучшему», – думала Наталья Львовна. Аркадий Петрович, хоть и обладал всеми возможными и невозможными достоинствами, был, несомненно, стар для Адочки. Избавление от деспотичного начала, которого так боялась Наталья Львовна, запрещая дочери думать о возобновлении отношений с Грушевским (Орлова старшая не кричала и не угрожала, она добивалась желаемого страдальческим видом и мнимым самопожертвованием), не принесло их семье счастья. Ада, потерпев первую неудачу в любви, кинулась за второй.
Её новый жених, не слишком привлекательный, но душевный врач, погиб на линии фронта в первые месяцы войны. После этого Ада, и прежде не отличавшаяся мягкостью и терпением к чужим порокам, слушая мать только из жалости и немного – из страха, грубила всем всегда, пытаясь хоть как-то заглушить тоску. Аду стали опасаться. Друзья недоумевали и косились, но по-прежнему благоговели перед её уверенностью и горячностью, свойственным цельным натурам. В её лице, и прежде немного высокомерном, прорывалась теперь откровенная злость. Замуж она больше не стремилась, с брезгливостью разглядывая возможных претендентов, бледных и хмурых из-за общих проблем. Никто больше не казался ей достойным.
Вспомнив недавнее свидание с Еленой, Наталья Львовна подготовилась к худшему, увидев её на пороге своего нового обиталища. Елена бормотала что-то бессвязное, держала за руки двух грустных детей и являла собой удручающую картину. То, как она изменилась, Наталья Львовна подметила тщательнее, чем кто-либо другой, видящий Елену каждый день. От восторженной и иногда румяной девочки осталась измождённая невзгодами женщина, смотрящая на неё волчьими глазами. В них скрывалось, прорываясь, отчаяние потерявшего всё человека. Наталье Львовне стало страшно смотреть на гостью, и она впустила её в квартиру без лишних вопросов.
– Наталья Львовна… Простите, но мне не к кому больше идти… У меня ни друзей, ни родственников не осталось… Я… Вы – последние, кто мне может помочь.
Наталью Львовну неприятно поразило то, как Елена говорила – сдавленно, боясь, что докончить фразу не сможет, скрывая, быть может, душу, готовую разорваться. Поняв, наконец, что случилось путём мучительного допроса, когда каждое слово с усилием приходилось вынимать из Елены, Наталья Львовна пыталась сделать для гостьи что-то хорошее. «Боже, бедная девочка, сколько она натерпелась…» – думала, испытывая приливы жалости, Орлова. В обычное время Елена не могла выносить сочувствие к себе, но теперь ей стало тепло.
– Вы порвали с Алексеем Нестеровым? – спросила, наконец, Наталья Львовна, заботливо вглядываясь в лицо Елены.
– Не знаю… Так или иначе, сейчас он уйдёт воевать, а я одна не проживу. Так страшно, что гражданская война всё-таки начинается… Вот только я надеюсь, что он одумается. Он упрям, но понимает, что нужно делать, а чего не следует… Боже, как мужчины бывают глупы!
– Да, из-за них все беды… Вы слышали о печальной участи Романовых? Понятно, сейчас их никто не жалеет, но… Такая жестокость… Анастасии всего семнадцать лет… Я не могу представить, если они сделали бы что-то с Адочкой…
Наталья Львовна прижала ладонь к губам и согнулась. Елену щипало в сердце. Расстрел царских детей казался ей чудовищным, но сейчас, под действием своих проблем, она уже не реагировала на это как в июле.
– Да, вы правы… Самое страшное, что мы не можем ничего сделать, только смотреть. Табакерка открыта. Они… Я могу понять, хоть и не имею права одобрять или порицать что-то – это ведь ход истории, мы не можем анализировать его и после искать правильный путь, казнь Николая и Александры Фёдоровны. Они были взрослыми людьми и видели всё, а ничего и не предпринимали. По политическим интересам… Но дети… Невинны.
– Да, да… – закрыла глаза Наталья Львовна. – Хотя, сейчас, конечно, их кончина не вызывает ни у кого жалости. Всем, даже дворянам, просто плевать! Это немыслимо.
– Наталья Львовна, – вздохнула Елена, вынужденная поддерживать разговор, – почему вы плачете об Анастасии, но не проливаете слёзы о тысячах других загубленных русских девушках и юношах, уничтоженных и Николаем, ведь всякое было. Почему теперь это стирается в вашей памяти, а остаётся только несправедливость, направленная на власть имущих? О простых трудягах всегда вспоминают в последнюю очередь.
Наталья покосилась на Елену, а та поспешила оборвать разговор, почувствовав, что разумного выхода не предвидится. Как всегда в дискуссиях с правоверными буржуа…
Когда две женщины договорились о том, как будут жить дальше, в комнату вошла третья. Ада Орлова заострилась, похудела, отчего её бёдра стали казаться уже, чем нужно. Впрочем, такое впечатление могло сложиться из-за того, что носили они теперь не туалеты от лучших столичных портных, а простые платья и костюмы, удобные для жизни. Новая одежда не могла искусно скрывать недостатки фигуры. Со времени начала Первой мировой, за исключением редких торжественных случаев, женщины, понимая ситуацию, одевались скромно и сдержанно, хоть и привыкли быть ухоженными и элегантными. Елене казалось свинством вычурно выряжаться в то время, когда кто-то погибает.
Увидев мать, в обнимку сидящую с Еленой, Ада оторопела. Её длинные ресницы над остреньким носиком удивлённо дрогнули.
– Здравствуй, Ада, – просто сказала Елена.
Не успела Аделаида открыть рот, как вмешалась её мать.
– Адочка, Лена поедет с нами за границу. В Германии живут её родственники, они помогут ей. Нельзя, чтобы бедняжка пропала здесь.
Ада не противилась. Её давняя обида давно прошла. Иногда Ада всерьёз думала, что Елена могла быть права, а сглупила она сама, прогнав одну из немногих достойных людей, которых знала. Залечив своё уязвлённое тщеславие насмешками над другими, Ада научилась отличать истинных людей от рабов чужого мнения. Дружить Аделаида умела, и сейчас жалела, что столько времени плавала в мелочных чувствах. Жалела она и о том, что рассказывала всем и каждому про причастность Алексея к большевикам, про их с Еленой греховный союз. Впрочем, всё равно все узнали бы об этом, так что она не так уж виновата.
Недели до отъезда Елена провела по-домашнему уютно. Долгий процесс залечивания непоправимых ран облагораживался заботой потерянных, как Елена считала, для неё женщин. И, хоть она не могла в одночасье оправиться от всего и начать смеяться, цель её жизни не была потеряна с единственным мужчиной, которого она любила. Порой слишком сильные удары кажутся мельче, чем являются на самом деле. Елена в полной мере ощутила это, ведь только через несколько дней после разлуки с Алексеем она впервые разразилась настоящей истерикой. До этого она видела перед глазами туман, и, хоть понимала, что мир никогда не станет прежним, испытывала только пустоту внутри и колющее желание согреть пальцы.
Елена не представляла, как оставаться в России. Мучили её, скорее, практические вопросы – на что кормить детей. А Родина – мать превратилась в мачеху, хотя с её метаморфозами она уже примирилась.
– Бежим как крысы с тонущего корабля, – невесело констатировала она Аделаиде.
– А что нам еще остается? Сгинуть в подвалах большевиков? Уволь.
– Я о том, что как-то это не по-человечески, – не сдавалась Елена, хотя понимала правоту Ады. – Мы разрушили их мир собственным бездействием, не спорь, пожалуйста. А теперь, доведя их до разрухи, преспокойно отплываем?
– Преспокойно? – воскликнула Ада. – Сколько мы вынесли страха и косых взглядов тех, кто недавно был ничем?
– Да, но мы уедем и обретем шанс зажить прилично. А они? Что ждет их, оставшихся на родине?
– Знаешь, Лена, нам сейчас о себе надо думать. Это один из основных законов существования – каждый отвечает сам за себя. Не разберу, почему поднимают такую шумиху с помощью обездоленным. Никто не позаботится о бедных лучше их самих, а они сидят, сложа руки, и ждут подачки, чтобы потом стало им еще хуже. Кто может упрекнуть нас в том, что мы были обеспеченны? Так всегда и везде – человечество делится на богатых и бедных. А, раз так, есть в этом, должно быть, смысл. Не нужно винить себя, ты вечно раздуваешь из мухи слона, прямо как этот твой…
Она осеклась, но Елена, погруженная в раздумья, не заметила этого.
– Я так мало сделала. Помогала только нескольким семьям, пока была богата. Могла бы больше, но предпочитала копаться в своей голове, а не приносить пользу людям.
– Не помогла никому твоя польза. Ну, насытились они один, два раза, и что? Наплодили ещё больше таких, как сами, и влачили жалкое существование уже с детьми. Кому стало лучше? Работать надо.
– А если бы я спасла чью-то жизнь, это тоже было бы бессмысленно?
– Им не просто подачки надо приносить, а учить, чтобы они самостоятельно научились зарабатывать.
– То есть ты считаешь, что мы лучше их? – Елена не была уязвлена в лучших порывах, потому что давно подозревала подобные взгляды подруги.
– Если мы попали в ячейку избранных, да.
– Но не смогли удержать ее и, имея силу и власть, распоряжаться судьбами, сделать так, чтобы нас любили за справедливость, а не казнили. Проиграли мы Россию.
– Нам помешали. Если бы эти большевики не полезли… – уверенно констатировала Аделаида.
***
На пристани царила давка. Тащили куда-то саквояжи, наполненные фамильными реликвиями, ругались с персоналом по старым дворянским привычкам, негодовали из-за обслуживания и неудобства. Впрочем, большинство пассажиров потерянно проталкивалось внутрь корабля.
Алексей пришёл проводить Елену, крепко обнял детей. Наталья Львовна с вызовом оглядывала его, а он смотрел только на Елену. Она молчала, и это было молчание чужого человека. В тот момент она чувствовала почти всё кроме любви. В странной отрешённости, как перед длительным сном, она рассуждала, что вряд ли увидит его ещё раз, но признание этого не резало. Встряхнувшись, она подумала: «Что за вздор?» Реалистичные мысли не пугали её цинизмом, как раньше, а лишь вызывали тайное неудовлетворение. «Всё будет хорошо, мы ещё увидимся», – убедила она себя, обнимая, наконец, много лет любимое существо и в последний раз чувствуя его тепло.
– Я подумал… Ты права, поезжай. Что тебе делать здесь в бедности и унынии?
Елена оторопела, чувствуя, как голова наливается огневым непризнанием. Она не хотела верить в то, что он говорил, несмотря на то, что понимала его правоту. Её трясло как на сильном ветру.
– А ты? – сумрачно прошептала Елена.
– Со мной всё будет хорошо. Какое-то время ты поживёшь за границей, я в это время займусь делом, потом здесь всё наладится, и ты приедешь обратно. Пиши мне на этот адрес, – он поддел ей измазанную бумажку.
Алексей хотел бы оставить её возле себя, но любовь для него заключалась именно в признании, что счастье близких дороже собственного благополучия от их близости. Несмотря на то, что Елена изводила и мучила его неустойчивостью поведения в последнее время, он желал чувствовать её рядом. «Пусть разбиваются мечты, но не надежды», – подумал он, созерцая, как она отходит от него, и, странно двигая рукой, пятится к кораблю.
В немом горе они расстались. Не желая видеть никого больше, Елена смотрела назад, пока Нестеров не превратился в точку. Ему вдруг отчаянно, до боли в голове, захотелось закричать, удержать её, схватить в охапку, защитить, пообещать, что все изменится. «Как я выживу без тебя в этом аду?» – в нелепом отчаянии подумал он, но удержался, развернулся и побрёл прочь, не представляя, что предпринять дальше.
С его дыханием для неё не завершилась жизнь, но эпоха настала следующая. Он унёс с собой остатки блистательного мира её юности, искрящегося шампанским и светскими приёмами, безумного и великого. В такие моменты, как осознание новой вехи своей дороги жизни сложнее всего уснуть, потому что не знаешь, как начать новый день.
