Светлана Нина
Алая дорога
Глава 14
Примерно в то время, через несколько недель после смерти отца, Елена начала вести дневник. Читать она бросила с октября, мир литературы, прежде уносивший её в неведомые дали, открывающий глаза на многие, до того непонятные, вещи, теперь казался лицемерным. Елене представлялось, что люди, не испытавшие того, что выпало ей, не смеют учить её морали и мудрости.
Записывать свои переживания, страхи и мечты стало для Елены спасением, поскольку ни с кем из близких людей она говорить в то время не могла и не хотела. До убийства отца она находила спасение в семье, но теперь и семья ушла в прошлое вместе с её надеждами. Елена со страхом замечала, как что-то исчезает в её характере, на какие-то события она реагирует не так, как могла бы всего год назад. Она только замыкала своё сердце для вторжений и вспоминала прошлое, жила во мгле, представляя жизнь страницей из книги, в которую персонажи не могут вмешиваться. Иногда, очнувшись от липкого оцепенения, она желала начать жить, перевернуть очередную страницу своей биографии, и улыбалась Алексею, Наталье, детям. Им тоже приходилось трудно.
Мало – помалу Елена начала заниматься домашними делам, присматривать за детьми, учить Павла грамоте. В двух комнатах дел было меньше, чем в поместье. Мести пол собранным из еловых веток веником, поскольку мыть его ледяной водой было мучительно больно, следить за тем, чтобы нехитрую снедь не утащили пронырливые пролетарские мальчишки из тех, кто появлялся и так же незаметно исчезал. Алексей планировал в скором времени покинуть это пристанище, а Елена, хоть и не спорила, недоумевала: куда идти? Почти все свободные квартиры были заняты нахлынувшими из периферии рабочими и крестьянами, в остальных же по-прежнему, если не считать отсутствия света, тепла и гармонии, продолжали жить высокопоставленные особы, страшась каждого звука на лестничной площадке.
Однажды Елена, видя, как Алексей собирается растопить новенькую «буржуйку» повестями Тургенева, с горечью, более пронзительной, чем из-за ежедневного холода, затараторила:
– Лёша, умоляю тебя, жги кого угодно, даже Толстого, но, умоляю тебя, не трогай Тургенева! Он – единственный поэт среди писателей.
Алексей удивленно посмотрел на неё, вздохнул и взял с полки другую книгу. А Елена подняла небрежно брошенную им на пол книгу и начала гладить её по ободранной обложке. Алексей удивлённо скосился на неё. Но промолчал.
Оказалось непростым делом следить за детьми, не имея под рукой подмогу. Иногда, если Наталья очень уставала, Елена подолгу укачивала Анастасию, пытаясь в сморщенном личике ребёнка распознать черты Александра. Бывало, она вместе с Натальей грустно смеялась над судьбой, над тем, что делят одного мужа на двоих. От Александра по-прежнему не было никаких вестей, а Аркадий Петрович, который поддерживал связь с Жаловыми, не успел написать ему. Наталья, казалось, смирилась с этим. Или просто ждала, не позволяя отчаянию загрызть себя.
– Ты презирала Александра, – то ли утверждая, то ли спрашивая, сказала однажды Наталья.
– Нет… Наверное, нет, – не удивилась Елена затронутой теме. – Я просто устала от него. Но презрение… Его не было между нами. Чтобы чувствовать презрение, нужно ставить себя выше других. Я не грешу этим. Просто меня угнетало постоянное пребывание рядом с ним.
Неконфликтная Наталья умело сглаживала проявляющиеся сейчас недомолвки между Еленой и Алексеем, но своими вопросами вызывала в Елене боль.
Однажды тёмным январским вечером на пороге сырого дома возник Александр, держащий на руках крошку Настю. Его привела с прогулки Наталья. Вероятно, они условились обо всём заранее. Елена долго смотрела, не веря, что он всё-таки пришёл. Наталья за её спиной застыла.
– Ну… – неуверенно начал Александр. – Здравствуйте.
На его внешности последние события отобразились меньше всего. Он по-прежнему был в меру румян.
– Саша… – протянула Елена.
В это время Наталья крепко прижалась к его распахнутому пальто. Елена не шевелилась.
– Лена, – сказал Александр, – мы разведены. В этих новых учреждениях… как они называются… не спросили даже причину расторжения брака, – он попытался засмеяться. – Удивительно большевики всё упростили! Я написал заявление и сразу же…
В это время Алексей, спавший на полу после рабочего дня, бесшумно проснулся и с выразительным недоверием всматривался в гостя. Елена издала звук, похожий на фырканье.
– Этим ты занимался всё это время? Зачем мне теперь твои документы, они каждый месяц меняются.
Александр, наверное, ждал подобного вопроса, потому что не вздрогнул и не позволил прошению о пощаде проскользнуть в чертах.
– Не только. Ты ведь давно просила дать тебе свободу. Теперь она твоя, – сказал он, глядя на Наталью, по-собачьи смотрящую на него.
– Теперь это не важно, – рассеянно ответила Елена. В душе её начинала шевелиться ревность и досада из-за того, что после всего Наталья радуется его приходу. Елене это казалось невероятным.
– Что значит «не важно»? Ты ведь…
– Какая теперь разница? – повысила голос Елена. – Ты скажи лучше, где ты пропадал всё это время и почему являешься теперь, как будто ничего особенного не случилось?! Ты представляешь, сколько боли причинил ей?! – её передёрнуло от мысли, что важной темы опять приходится касаться ей. Словно главным героям этой драмы и дела не было до запутанных отношений между собой.
– Почему ты упрекаешь меня? Я ведь вернулся за ней…
При этих словах Наталья благодарно сжала губы, а Елена без лишних слов встала и наградила бывшего мужа пощёчиной. Тот отступил и, не понимая, замер с поднятой к лицу рукой. Алексей удовлетворённо улыбнулся, а Наталья испуганно вскрикнула.
– Саша, – каждое слово Елены набатом ударяло по комнате. – Я не спрашиваю о тебе, о твоих родителях, это сейчас не стоит выеденного яйца. Мне наплевать, где они, раз твоя семья, а главное – ты, могли довести человека до такого состояния. Я только поражаюсь твоему эгоизму и вообще тому, как можно жить так, как живёшь ты.
Александр не оправдывался и не возражал.
– Я в этой жизни могу понять всё, кроме того, как можно… Как можно забыть о женщине, отдавшей тебе всё?!
Он встрепенулся.
– Почему ты говоришь, что я забыл её? – обиженно бросил он. При виде его жалобного лица Елена чуть не одарила его второй пощёчиной.
– Почему? – закричала она, не в силах больше казаться ядовито – учтивой. – Я нахожу её в какой – то ночлежке, всё, что она говорит – это то, что ты не виновен! Она без гроша, не может ничего вразумительно объяснить, а ты… А где ты в это время?! Страдаешь и жалеешь себя?! Слушаешься маменьку?
– Я… Я был занят… Мы собираем силы против большевиков.
– И это важнее Натальи?! Ты бы лучше о своей семье подумал.
– С семьёй ничего не сделается.
Александр замолчал. Елена всё больше поражалась.
– Ты понимаешь, до чего довёл её?
– Лена, я не знал!
– А должен был, как – никак, это твой ребёнок! Что же вы за люди такие?! Разное в жизни случается, но вот так сидеть, сложа руки, и ждать манны небесной… Ты хотя бы искал её?
– Искал! – ожесточённо крикнул Александр. – Но её не было по старому адресу! Нашёл вас теперь после долгих расспросов.
– Я не понимаю, – сдалась Елена. Она больше не могла раздражаться на него. Связь этих людей ставила её перед тем, чего она понять не смогла бы никогда. – Не понимаю вас. Живите, как хотите.
Александр, как и в случае с женитьбой, не мог разобраться, что значит для него Наталья. В его сущности эгоизм и безалаберность так вклинились во все выражения чувств, что ответить, что значит для него другой человек, он не мог.
Елена устало села на диван. Александр всегда выводил её из равновесия, поскольку его жизнь не поддавалась никаким законам морали и здравого смысла. То, как он обращался с Натальей, а, главное, то, как она позволяла ему с ней обращаться, уязвляло Елену. Было бы объяснимо, стань он мерзавцем, оставляющим своих женщин на произвол судьбы, но Елена знала, что Александр добр. Это-то и ставило её в тупик. Как мог добрый человек в подобной ситуации пойти на поводу у семьи, зная, что терпит его возлюбленная, пока он воюет?
– Наташа, прости, – сказал Александр, обнимая Наталью. Он даже не подумал, что может ранить Воронову безразличием к её судьбе, недоумевая, отчего бывшая жена набрасывается на него и толкует о предательстве.
Елена не умилилась.
– Убирайся, – сказала она. – И никогда не приходи сюда больше. Мы проживём без тебя. Ты можешь думать только о себе.
– Я пойду с тобой, – сквозь слёзы проронила Наталья, избегая взгляда Нестерова, остановившегося на ней.
Елена поразилась не меньше Алексея.
– Наташа, – сказал Нестеров, – подумай, куда ты идёшь.
– Позвольте ей самой это решать, – высокомерно произнёс Александр.
– Я лучше позволю вам убраться отсюда невредимым.
– Наташа, – с мольбой в голосе Елена подошла к Наталье вплотную. – Ты пойдёшь с ним после всего… Ты ведь говорила…
– Сердцу не прикажешь, Лена, – быстро начала Наталья, видя, как подруга, вновь вскочившая на ноги, пятится от неё и качает головой. – С нами всё будет хорошо. Спасибо вам за всё, я этого не забуду. Но я должна идти с ним.
Елена не стала больше удерживать её, слишком громко в ней кричали разочарование и обида. Оцепенев, она смотрела, как Наталья выпускает из рук ладошку Павла.
– Как Павел? – спросил Жалов, остановившись и косясь на ребёнка.
– Замечательно, – резко ответила Елена и отвернулась. Ей хотелось, чтобы эти люди поскорее оставили её.
Алексей закрыл за ними дверь, поцеловав на прощание Наталью. Потом он подошёл к Елене и обнял её, не найдя лучшего способа утешения.
Глава 15
– Я не плачу, – громко сказала Елена, убеждая скорее себя в том, что произошедшее действительно не затронуло её души, ставшей в последнее время слишком чувствительной.
– Лена, – нежно сказал Алексей. – Не нужно тебе по каждому пустяку терзать себя. Так никаких сил не останется.
Елена в замешательстве остановила на нём мутный взгляд. Обычно он даже в порыве сильных эмоций старался не показывать своей острой реакции на что-то. Ей казалось, что так он старается не обнаружить свою чувственность, пытается навсегда остаться в образе, созданном им много лет назад. Сейчас же он пытался утешить её, что случалось редко – обычно он давал ей шанс выкарабкаться самой. Но в последнее время и он, и она потеряли веру в то, что Елена способна выдержать всё.
– Ты об этом говоришь, как о пустяке? – отстранённо спросила она.
– Позволь ей самой решать, по какому пути пойдёт её жизнь.
– Ты прав… Знаешь, Лёша, меня давно уже мучает один вопрос… Быть может, ты посчитаешь это глупостью, но… Мне нужно знать, чтобы понять, действительно ли я заслуживаю порицания.
– Тебя слишком часто мучает что-то.
– И тебя, – неохотно отозвалась Елена. Ей не хотелось продолжать разговор, но она должна была знать то, что могло ударить ещё больше.
– Такова участь людей, знающих, что такое совесть. Лена, Леночка, – Алексей взял её руку за запястье и водил ладонью по своим колючим щекам, придававшим ему сходство с дикарём. – Мы переживём это, хорошая моя. Человек и не такое способен пережить. Была бы надежда. Теперь мы сможем пожениться, у нас родится очаровательная девочка, ты ведь всегда хотела дочь!
Елена не ответила. Его слова отбивались от неё, как от блестящей снежной стены, отдавались где-то далеко. Речь о дочери тускло уколола Елену где-то внизу живота. Если бы она не принимала мер, возможно, очаровательная девочка с карими глазами уже появилась бы на свет. Но Елена, общаясь с Аннет, узнала много не только о популярной парижской модистке Габриель Шанель, снискавшей себе большую популярность, продавая удобную одежду, идеально подходящую для времён войны. Она узнала и то, что, живя в двадцатом веке, совсем не обязательно иметь столько детей, сколько возможно. Она думала, что когда-нибудь потом, когда станет не так страшно жить, у них появятся дети. Но сейчас, здесь, в доме, занятом большевиками, на неизвестно откуда берущиеся средства… Елена не жалела, что их любовь пока не дала плодов.
– Ты давал Наталье надежды на то, что вы можете пожениться? – резко спросила Елена.
Он выпустил её руку и отошёл к окну.
– Послушай, – сказал он, готовясь вспыхнуть. – Какая тебе будет польза, если ты узнаешь? Почему ты так много думаешь о том, что не имеет почти никакого значения?!
– Потому что, – Елена, похоже, снова готова была заплакать, – я не могу построить своё счастье на несчастии других. Это подло.
– Да, было бы действительно подло, если бы мы бросили Наталью у алтаря! Но всё было не так, ты слишком усложняешь жизнь бесконечным самокопанием! Между мной и Натальей ничего серьёзного не было. Ты что, считаешь, что мы с тобой не должны были обручаться?!
– Она надеялась, а мы сломали её будущее, и теперь зависит от Александра, который ничуть её не ценит!
– Это жизнь, если бичевать себя за то, что слишком призрачно, можно умереть! Может быть, мы виноваты ещё и в том, что началась революция?!
– Ты уходишь от главного! Ты безразличен к чувствам других людей! Считаешь, что отдельный человек – ничто в воронке времени? Ты же добрый, я знаю…
– Ты безумна. Надеюсь, тебе станет лучше потом.
Алексей был разозлён, но надеялся, что это минутная вспышка, и она затухнет с течением времени. Но Елена не в силах была заглушить в себе растущую с каждым днём агрессию и гнев. Она не могла жить так, как приходилось, не могла выносить заточения в двух комнатах. Раньше она располагала услугами целого отряда слуг, спешившего выполнить любую работу. Благодаря их неустанной заботе Елена могла мечтать и заниматься тем, что нравилось ей больше всего. Теперь на неё свалилось слишком много – забота о сыне и возлюбленном, иногда мечущемся в своей совести, но упускающем подчас важные для неё моменты. Её душа просилась на волю, но найти желаемое не могла. Работать Елена не имела возможности – каждая её попытка атаки какого – нибудь издательства с надеждой заняться переводами или редактурой заканчивалась провалом. Сейчас печатали большевистские газеты и пропаганду. В её услугах никто не нуждался, а больше она ничего делать не умела, устроившись в конце концов судомойкой в какой-то захудалый ресторан.
Не находя в себе сил подавить тёмную бурю в душе, она выплёскивала всё на Алексея. Он тоже не мог похвастаться ангельским терпением.
– За что мы боролись? За это? – Елена обвела рукой комнату.
– Все сейчас живут так, – нехотя ответил Алексей.
– Все…
– Нельзя быть единоличниками, мы должны перебороть эпоху!
Она невесело усмехнулась.
– Должны… Что и кому мы должны? Это мы эгоисты? Кто тогда не эгоист? Разве может считаться преступлением желание человека жить прилично?! Это в природе вещей, это наша суть! В нас заложено это на уровне клеток!
Алексей вспыхнул. Сдержанно и едко он сказал:
– Вот значит как, Елена Аркадьевна. Мечтали мы о лучшем будущем для всех, а, стоило нас коснуться бедности, мы об общем благе забыли?
Елена со злостью, на которую раньше не была способна к человеку, лучше всех понимавшему её, покусывала губы.
– А что, что дала тебе твоя революция? Ты потерял друзей, состояние, себя, живёшь теперь, как во сне! – в её голосе чувствовалась близость срыва, слишком он уж был глухим, словно исходил не из этой отчаявшейся женщины с впалыми щеками, а откуда – то с промозглой улицы.
– Моя революция? – он даже качнулся вперёд. То, что она говорила сейчас из-за обиды и досады, невыносимо ранило его. Он принимал всё, связанное с Еленой, близко к сердцу, и сейчас подумал, что она изрекает абсурд. А легче всё равно не стало, где-то в глубине сверлила неуверенность, что она может быть права. Слышать несправедливые обвинения в свой адрес от самого дорогого человека, человека, которому доверял больше, чем себе, было поражающе тяжело. – Так вот что ты теперь думаешь обо мне…
Ему стало обидно. Совсем по-детски, глупо и бешено. Нестеров забыл уже, что способен на такие низменные в его понимании чувства. Захотелось убежать от Елены и со странной гордостью ждать извинений. Но он не стал ничего говорить, просто вышел в холл.
– Мы нищие! Нищие! – пронзительно закричала она. – Как можно радоваться жизни, если не можешь есть досыта?
– Ты теперь хочешь существовать отдельно от народа… – бесцветно протянул он.
– Я просто хочу жить.
Он вернулся, жестко схватил её за плечи и с силой тряхнул. В этот момент он ненавидел её. Он мог простить всё, кроме слабости. Увидев, как она трясётся в беззвучной истерике, он скоро пришёл в себя. Гнев уступил место раскаянию. Поняв, кому доставляет боль, он бессильно опустил её на пол. «Хорошо, что Паша спит. Что стало с нами?» – устало подумал он. Елена сидела на полу, собирая выскочившие из причёски шпильки.
***
На следующий день Елену ожидал очередной плевок судьбы, пригнувший её к земле гораздо ниже всех прошлых. Растрёпанный Пётр с невидящими глазами появился в трактире, где они условились встретиться. Елена уже не удивлялась количеству изморенных душ, ищущих убежище рядом с ней. Несмотря ни на что она притягивала людей, они хотели заботиться, успокаивать её, но чаще сами просили этого для себя.
На руках у Петра сидела Машенька. Она старалась не плакать, но слёзы самостоятельно падали на её грязные щёки.
– Боже мой, Петя, что случилось? Какой смысл встречаться в этом месте? Почему у вас такой вид, почему Ольга не пришла, не отвечала на мои записки?
– Она… Она умерла, Лена, – прошептал Пётр, закрыв Машеньке уши. Пальцы его тряслись.
Елена, не сердцем ещё, а только рассудком осознавая, что произошло, опустилась лицом на немытые доски стола и закусила губы, стараясь не закричать на весь трактир. Душу её била знакомая дрожь потери.
Ольга Астафина слишком сильно верила в брак и считала, что муж способен отгородить её от всех невзгод. Возможности развить свой дух Ольга не имела. Поэтому через три дня после того, как она, ослабленная и сломленная, разрешилась мертвым мальчиком, жена Петра достала из его стола пистолет, который служил надеждой на оборону от смутьянов, и блаженно, пытаясь отогнать от себя кричащие навязчивые вспышки памяти, выстрелила себе в рот. Она не оставила никакой предсмертной записки, поэтому Пётр, охрипший от горя, мог думать всё, что хотел.
– Лена, прошу тебя, ты всё, что осталось у нас, возьми Машеньку на время. Мне… Я не могу сейчас воспитывать ребёнка. Я… Иду воевать. Отомщу за неё… За то, что они сделали с ней, – процедил он.
– Кто – они? – ошарашено спросила Елена.
– Все. Все… Мир, эпоха, время, жизнь, люди! Лена, у меня никого больше нет на свете, да я никому бы и не позволил приблизиться к моей дочери… Только вам с Лёшей я верю.
Пётр скрылся так же быстро, как пришёл. Он боялся, что Елена откажет, поэтому и привёл её в кабак. С кем, против кого он собирался драться, Елена не поняла, да это и не было важно. Она заморожено смотрела на Машеньку, девочку, о которой должна была заботиться теперь. Получив от отца быстрый виноватый поцелуй и повернув голову к выходу, чтобы видеть, как он, нервно оглянувшись, скрывается, она расплакалась.
Из спёртых углов на Елену смотрели осатанелые глаза, весь смысл которых был залит вином. «Ну нет, – подумала она, уходя, – так просто я себя загубить не дам. Оля, Оленька, что же ты наделала? Как я без тебя?..»
Глава 16
Павел рос мечтательным и меланхоличным ребёнком, чем походил на мать. В Елене эти качества своими решительностью и безаппеляционностью уравновешивал Алексей. Павла, как и всех их, нужно было подталкивать, что Елена и старалась делать. Она следила за воспитанием сына в богатстве, и в бедности не перестала ухаживать за родным существом. Как он умудрился тяжело заболеть и выглядеть таким несчастным, стало для неё загадкой.
Павел занемог неделю назад. Желанное улучшение с каждым днём становилось призрачнее, а февральские вихри вовсе убивали всякую надежду на благополучие. Алексей и Елена слишком долго наслаждались обществом друг друга, разорвав почти все видимые связи с внешним миром. Друзья погибли, родные уехали. Ждать помощи было не от кого, слишком все были заняты выживанием в разрушенной стране.
Елене казалось, что она сделала что-то страшное, и сама судьба теперь наказывает её. Как будто окружающий мир стал понимающим мстительным существом и болел сейчас сильнее её ребёнка.
Когда Алексей существовал в обособленном мире борьбы с собой, она спокойно, с безграничным женским терпением поддерживала и понимала его, мобилизуя его силы. Теперь, когда он выкарабкался из болота подсознания и начал мало-помалу жить, не думая ежеминутно о совести и чести, сдалась она. Почувствовав под своей головой его ладонь, поддерживающую и вдохновляющую, она размякла и погрузилась в нудную меланхолию. Её характер слишком зависел от комфорта и красоты.
От силы, которую она чувствовала внутри последние годы, которую сама бесконечной страстью к совершенствованию воспитала в себе, осталось мрачное воспоминание. Сознание собственной значимости тепло-жёлтым светом грело её во всех перипетиях бытия. Порой Елена сама ненавидела себя за то, что проживает дни так мелочно и пусто, но, даже пытаясь выкарабкаться, встречала только колдобины. Оставалось загадкой, как Алексей выносил всё это. От него в последнее время она не слышала упрёков. Он смотрел на неё смущённо – сочувственно, как на неизлечимо больного, боясь побеспокоить его. Елена предполагала, что он остаётся с ней только из жалости.
Но она ошибалась. Алексей не жалел её. Он сокрушался вместе с ней, но боялся предложить осязаемую помощь. Вернее, не боялся – не мог. Не в силах был вынести ещё одну тяжёлую ссору, после которой заново ныло бы сердце.
– Лена, нам нужно показать его врачу. Иначе…
– Что «иначе»? – вскрикнула она.
– Нужно привести врача. Своими травами ты не вылечишь его. Подумай, вдруг это что-то серьёзное? Вдруг воспаление?! Пётр еле выкарабкался, помнишь, чего это стоило ему? Он до сих пор кажется мне гораздо апатичнее, чем был до болезни.
– Ну, хорошо, я понимаю! – срывающимся, охрипшим от бесконечной колыбельной, чтобы ребёнок забылся неблаготворным сном, прошептала Елена. – Только где мы возьмём этого доктора?!
– Я знаю одного. Мы были дружны до революции.
– Буржуй? – усмехнулась Елена. Она стала неоправданно желчной.
– В общем-то, да.
– Ну и что ты собираешься говорить ему? «Простите, товарищ, вы по старой дружбе, несмотря на то, что я переметнулся на сторону вашего врага, должны помочь. Сын моей любовницы тяжело болен». Браво!
– Но почему ты думаешь, что он знает?
– Да кто не знает? Ты – персона известная. Охотники за чужими жизнями передают сплетни лучше телеграфа.
Потом до неё достучался рассудок, и, подняв на Алексея загнанные глаза, она быстро отчеканила:
– Да – да, Лёша, ты должен привести его сюда. Я… я боюсь… я так боюсь… Приведи его, пожалуйста, – взмолилась она. – Сделай что-нибудь, я больше не выдержу!
Он кивнул, бросил встревоженный взгляд на остающихся в сером утре неуютной комнаты и вышел на улицу.
Свирепый февральский ветер тотчас наотмашь ударил его в лицо. Покрепче закутавшись в пальто, он поспешно зашагал к центру города. Его надежды относительно спокойного разговора с бывшим приятелем, которого он, что случалось крайне редко при познании человеческой природы, уважал, не оправдались.
В квартире доктора Ирбена теперь располагался штаб белогвардейцев. Сам господин Ирбен, помятый, недружелюбный, непричесанный и сонный, являл собой сильное расхождение с тем доктором, которого ожидал увидеть Алексей. В недоумении оглядывая врача, пока тот силился вспомнить, где он видел волевое лицо гостя, Алексей удивлялся произошедшей перемене. Впрочем, он был достаточно опытен, чтобы понять, что война уродует души через лица.
– Здравствуйте, доктор. Вы, наверное, помните меня. Я Алексей Нестеров, сын Марии Литовой.
Доктор встрепенулся. Его седые космы задрожали, почуяв сквозняк.
– Алексей? – он помолчал. – Давно не видел вас. Какими судьбами?
За спиной доктора ходили и говорили люди. Чудилось, что Ирбен боится их. Его глаза не могли найти покой в какой-то определённой точке. Поняв, зачем Алексей потревожил его, доктор недовольно вздохнул. Потом, вспомнив свой врачебный долг, он, тихо ворча что-то себе под нос, оделся и поплёлся за Алексеем.
– Куда вы так несётесь, молодой человек? – ворчливо спрашивал он на каждом перекрёстке.
– Там мальчик… Три года. Наверное, воспаление лёгких.
– Позвольте это мне решать.
Доктор устал в последнее время. Во время Первой мировой войны он ни одной ночи не провёл в тишине, ни одного дня не посвятил внукам. Он всецело принадлежал государству, и это надоело даже ему, от природы добродушному человеку. Теперь он, несмотря на закончившуюся для России войну, обязан был привечать у себя дома целый полк воинственных аристократов, которых, сам выйдя из низов, смутно побаивался. Его дочь вышла замуж за русского офицера старинного дворянского рода, и тот, не считаясь с мнением тестя, планировал свержение диктатуры пролетариата в его квартире. По совместительству с предоставлением помещения Ирбен зашивал колотые раны белых мстителей, слушал их планы и поддакивал. Сейчас на Алексее он постарался выместить хотя бы часть своего неудовлетворения действительностью.
Доктор недолго возился с мальчиком.
– Это не воспаление лёгких. Ангина. Не понимаю, как вы могли перепутать. Это способен определить любой дурак, – едко сказал он.
Алексей напрягся, но промолчал. От этого человека зависело слишком многое. Ирбен оставил на тумбочке несколько бутылочек с лекарством, выписал рецепт, дал матери нужные указания, поминутно разбавляя озабоченный тон саркастическими замечаниями о неосведомлённости Елены относительно детских болезней. Та стерпела всё, жадно ловя каждое слово.
– Алексей, вы должны проводить меня назад. Этот квартал небезопасный. Будет неприятно, если кто – то узнает меня.
Алексей неохотно кивнул и вышел за дверь.
– Возвращайся скорее, – шепнула ему Елена. – Тогда я смогу пойти за лекарствами.
Он снова кивнул. Он хотел сказать, что не хочет провожать доктора. Ведь не одному Ирбену грозила опасность на улице. В квартире доктора скопилось много меньшевистских сил, и Алексею показалось, что кого-то из них он знает. Но, посмотрев на неё, озабоченную и уставшую, он решил не будоражить её лишний раз. Он часто прятал что-то важное в душе и поступил так в очередной раз. Ему легче было промолчать, чем доставлять любимым неприятности.
– Иди, иди, – она нетерпеливо подтолкнула его к двери и опять села на корточки рядом с кроватью Павла.
Зайдя в квартиру доктора во второй раз, Алексей снова испытал неприятное чувство смеси антипатии и беспокойства. Взгляды сидящих за столом офицеров, пьющих вино, щедро поддержали его неприязнь.
– Спасибо за всё, – сказал Алексей Ирбену. – Не знаю, как благодарить вас.
– На здоровье, – проворчал доктор, не желая показывать, как ему приятно помогать людям. – В следующий раз берегите своего сына.
Алексей улыбнулся.
– Постараюсь.
В этот момент он встретился взглядом со знакомым прапорщиком. Тот смотрел пристально и зло. Такие глаза Алексей видел раньше у публичных женщин, которым на этом свете нечего осталось терять. Но к тем людям он испытывал жалость, а к тому, сидящему в углу – только нерасположение, которое, как и влюблённость, может зарождаться с первого взгляда.
– Прощайте, – поспешно добавил Алексей и повернулся к выходу.
– До свидания, – доктор забылся и перестал казаться вредным.
Человек, пристально разглядывающий Нестерова, издевательски усмехнулся.
– Батюшки, – крикнул он. – Неужели это вы, Алексей Нестеров? Столь приятная встреча!
Алексей сурово оглянулся на него, размышляя про себя, стоит ли отвечать.
– Ну что же вы, не припоминаете старых товарищей? Нехорошо, Нестеров! Или вы совсем уже поменяли кожу, перебежав к большевикам?
Теперь стало не до шуток. Дворяне за столом и те, кто находился в комнате, притихли, разом повернувшись в сторону Алексея.
– Ну почему же, – ответил Алексей в тон. – Я не забыл вас, Василий Ильич. Только вот вы правы – не по пути нам.
– Друзья, смотри-ка, наш дорогой Нестеров покраснел. Переметнулся к пролетариям, предал Россию!
Гул в комнате усилился. Алексей не собирался никого переубеждать. Время пламенных речей прошло. Он не нашёл выхода лучше, чем просто оставить спорщиков прежде, чем разжигающий сам себя Василий успел сказать что – нибудь ещё. Не из трусости он хотел избежать скандала – он думал о Елене и Павле. Она ждала его, он должен был спешить. Всё остальное не существовало в февральской метели, забрасывающей раненый Петроград.
Алексей прошёл несколько шагов прежде, чем услышал скрип двери и неровные шаги у себя за спиной.
– Нет, Нестеров, – развязно проговорил всё тот же мужчина. – От нас ты так просто не убежишь. Объясняйся!
Алексей понял, что попал в переделку. Сердце его начало учащённо биться, он мобилизовал на отпор все силы. Голос его звучал на удивление простодушно.
– Почему же я должен уходить от вас? Я ухожу просто так, из надобности. Не могу же я целый день сидеть возле вас и ждать, пока вы изволите сказать что-то ещё.
Василий и двое его спутников уже были порядком пьяны. С пьяными Алексей предпочитал не иметь никаких дел, морщась из-за их непредсказуемости.
– Значит, – злобно начал Василий, – ты переметнулся к этим свиньям и ещё смеешь шутить с нами, теми, кто Родину не бил! Ты мерзавец, Нестеров, мерзавец и трус. Предал дворян. И ради кого?!
Алексей усмехнулся и без всякого раболепия посмотрел на него.
– Я, может быть, и мерзавец, но, по крайней мере, в отличие от вас, не размазня, лижущая водку на оккупированной квартире и мнящая себя при этом избавителями.
Василий захрипел, пытаясь выдавить из себя ругательства. Неожиданно он ударил Алексея и с удовлетворением увидел, как по его бледному лицу бежит, дрожа, красная полоса. Алексей забыл об осторожности, которая и не была ему свойственна. Оказавшись в своей излюбленной стихии, он с азартом ответил на удар. Товарищи Василия, менее пьяные, чем он, не пытались разнять дерущихся, прося их образумиться. Они с увлечением созерцали, а сущность, вырвавшись из барьера воспитания и безукоризненных манер, захватывала их, требуя крови.
Видя перед собой искажённое лицо выдуманного врага, Василий чувствовал, как ненависть затапливает всё его существо. Вся его жизнь пошла прахом из-за революции, он оказался наедине сам с собой и не знал, кого винить в том, что стало с его семьёй и им самим. Как будто махнув рукой на совесть, не помня ничего, ни о чём не думая, он выхватил из кармана нож и в запальчивости вогнал его в Алексея прежде, чем тот кинул его в снег.
