Светлана Нина
Алая дорога
Глава 7
Дни после октябрьского переворота, вылившегося позже в гражданскую войну, Елена не выходила из спасительных стен. Она понимала, что нужно ступить на улицу, что мир не рухнул за несколько дней, что всё не так страшно, но не могла пересилить себя. Она не в силах была охарактеризовать это чувство, дать ему имя; ей и хотелось выйти на свет, увидеть своими глазами, что ничего кроме власти не изменилось, но не могла. Что-то держало её, дёргало и не отпускало. Скоро она перестала сопротивляться и только апатично слонялась по дому.
Но скоро относительному затишью пришёл конец: хаос, которого так боялась утончённая и аккуратная Елена, сам постучался в дверь, и забиться в тёмный угол было невозможно – жизнь захрипела пугающе реально. В то время и Елена, и Алексей, и Павел жили у Ваеров, не вызывая никакого недовольства или стеснения. Напротив, Елизавета Петровна и представить не могла, что часть семьи может существовать вдали от неё в это неспокойное время. В своей заботливости она порой заходила слишком далеко, но в этот раз снискала глубокую благодарность. Дом их был гостеприимен, место хватило всем. В неспокойные времена лучшие союзники – родные, даже если порой с ними возникают недомолвки.
Елизавета Петровна звонила вернувшемуся из путешествия Аркадию Петровичу, заклиная его быть осторожным и не лезть на рожон, но тот был так разъярён происходящим, что только ревел в ответ. Он забыл всё, чем интересовался раньше (политика занимала в списке его развлечений слабые позиции), и со свойственным ему страстным упрямством бросился отстаивать свои права. То, что творилось сейчас в империи, казалось ему началом апокалипсиса.
– Боже мой, боже мой, – тараторила Елизавета, видя, как прихожая затапливается людьми.
Гости, заполонившие гостиную, были всё те же – одетые в тёмное, голодные и злые. Эта толпа с неприязнью смотрела не хозяев и, чтобы те не слышали их, унижающе шептались и зубоскалили за спинами товарищей.
– Простите, сударыня, но нам необходимо поговорить с нашим мужем, – мягко, но так твёрдо, что от его слов по спине Елены побежали мурашки, сказал один солдат. Его лицо показалось Елене знакомым. Наконец, заметив, как он властно оглядывает помещение, вспомнила – это был человек, приходивший в прошлый раз. «Что ему нужно, почему он так яростно добивается своего?» – недоумённо подумала Елена.
– З-зачем он вам понадобился? Мы не состоим ни в какой партии. – Елизавета волновалась, и это стало неприятно Елене. Нельзя было проявлять слабость в такой момент.
Ни говоря больше ни слова, даже не поменяв сурового выражения лица, солдат прошёл внутрь. От его сапог отлетали куски грязи. Все остальные, словно только того и ждали, ругаясь и толкаясь, разбрелись по дому. Две женщины прижались к стене и, затаив дыхание, смотрели, как незнакомые им люди с безразличием крушат дом. В рядах захватчиков наблюдалась полная разобщенность: кто-то рассовывал по карманам ценные безделушки, любимые хозяйкой, кто-то дымящимися папиросами прожигали дыры в белоснежных занавесках на окнах, некоторые просто слонялись по дому, смачно ругаясь и царапая паркет штыками. Елизавета не сопротивлялась, боясь, что незваные гости разозлятся и примутся за детей. Елена чувствовала, как сковало тело от бешеного страха. Понимая, что если большевики сделают с ними что-нибудь, сумасшествия не избежать, она замерла на месте. Смерть ходила рядом в нескольких длинных шагах, но, к счастью, была занята другим. Бессмысленно глядя на то, как солдаты бросают фрукты в напыщенный портрет Екатерины Васильевны, напоминающий больше позапрошлый, чем прошлый, век, Елена не жалела вещи. Пусть разрушат дом, только не трогают их и детей.
Фридрих, заспанный и недовольный, тихо поговорил о чём-то с визитёрами, потом оделся и последовал за ними в маленький кабинет. Как Елена ни салилась разобрать что-то из их беседы, слышала только приглушённые обрывки фраз. Отсутствие крика успокаивало её, разговор вёлся тихий и даже дружелюбный. Конечно, Фридрих ведь не Аркадий Петрович – тот поносил бы большевиков, пока они не искалечили бы его.
Елена схватила тётю за рукав, опасаясь, что Елизавета Петровна устроит одну из тех безобразных сцен, когда безутешная жена хватает обреченного мужа за одежду и мешает тому, что всё равно произойдёт, только выводя палачей из терпения. Но это оказалось лишней предосторожностью – Елизавета была слишком подавлена, чтобы устраивать истерики. Она мужественно держалась перед врагами, вдохновляясь, наверное, примером Елены, но про себя причитала: «Только бы они не тронули мою болонку… Боже, ведь теперь за ней даже ходить некому. Как тяжело жить без слуг! Я уже и утренний туалет не могу наводить как следует!»
В разгар побоища на лестнице послышались шаги. Юный солдат, одиноко стоящий возле лестницы, словно ждал их. Он взволнованно смотрел на Клавдию, спускающуюся вниз. Сегодня она была мила в причудливом жёлтом платье, выгодно оттеняющем смугловатый оттенок её кожи. Незамысловатой элегантности она научилась у матери. Неожиданно Елена всё поняла, да и можно было не понять! Она даже не подумала о том, что причина странного поведения Клавдии – любовь. Но теперь, глядя на лица, слишком наивные, чтобы уметь утаивать движения освещённой души, она узнала это без лишних рассуждений и выводов. Как всё оказалось просто, но почему она не догадалась раньше? Елена почувствовала что-то, похожее на стыд – так много думать о себе, и так мало – о кузине. А ведь до этого она считала себя чуткой и сострадающей.
Елизавета, в отличие от племянницы, не была настроена на самоанализ. Увидев, как молодой красноармеец и её единственная дочь, её надежда, смотрят друг на друга выразительнее, чем в театре («Всё на лице написано, хоть бы отвернулись друг от друга», – с опаской подумала Елена), Елизавета быстро пересекла холл и вытолкала юношу за дверь. К счастью, его друзья были отвлечены и не вступились за него. Потом, не обращая внимания на протесты дочери, начала отчитывать её прямо на лестнице, с которой та не успела спуститься. Эта миниатюра неожиданно напомнила Елене то, что случилось на этом самом месте в тысяча девятьсот двенадцатом году, когда действующими лицами были отец и дочь. Жалость распухающими внутри толчками тупо резанула Елену, она подошла к Елизавете Петровне.
– Прошу, Лиза, перестань. Иначе будет хуже.
Елизавета, посмотрев на Елену так, словно и понимала, и не хотела уступать, в конце концов, кивнула и отошла. Клавдия плакала, размазывая слёзы по худенькому личику, и Елена попыталась сказать что-то приятное. Но девушка, не разбираясь, закричала:
– Да отстаньте вы от меня, дайте, наконец, жать своей жизнью! Здесь быть невозможно, вы давите и давите! – и, всхлипывая, побежала наверх, позаботившись о том, чтобы дверь хлопнула оглушительно.
– Господи! – вскрикнула Елизавета, – она меня в могилу сведёт!
Елена не ответила, но подумала, что, какими разными не становятся родственники, какие-то похожие поступки у них всё равно проскользнут, пусть и бессознательно. Они будут смеяться друг над другом, порицать, но не замечать, что схожи при всём своём различии, даже обидятся, если кто-то укажет на это. «Наверное, это можно назвать скрытым лицемерием», – подумала Елена, заинтересовано – грустно осматривая качающую головой тётю.
– Если бы я ошиблась, она бы не плакала, – уверенно сказала та.
Когда большинство солдат ушли, не получив желаемого, а оставшиеся расселись в кабинете, выпытывая правду у Ваера, Елизавета дала волю слезам. Лицо у неё осунулось, глаза покраснели. Глядя на уставшую женщину, чьи прелестные рыжеватые волосы, обычно кокетливо собранные в пышную причёску, были кое-как зашпилены на затылке, Елена испытала больше досады, чем при глумлении над портретом бабушки. Она, наконец, поняла, что на всех дворян может начаться травля. Вряд ли пришедшие к власти рабочие поверят, что она сама не одобряла царскую политику и с восторгом встретила отречение императора.
– Ну же, Лиза, перестань плакать, родная, прошу тебя… Скажи лучше, почему они так яростно хотят допросить Фридриха? Он знает что-то, готовит восстание против них? Приближён к государю… то есть к царю?
– Ну что ты, Ленушка, скажешь же иногда… Какое восстание, опомнись! Это ведь Фридрих, – укоризненно закончила она. Глаза высохли и даже приобрели легкий оттенок лукавства, смешанного со снисхождением. У неё было четверо детей, этот взгляд получался у Елизаветы Петровны Грушевской – Ваер лучше остальных. В ней умерла прекрасная актриса, умеющая, если захочет, показывать мысли полутонами мимики.
– Но он говорил, что занимался делами временного! Может быть, у него были какие – то важные документы? – Елена похолодела при этой мысли. Тогда тень падёт на всех них!
– Ох, Ленушка, ты что, не знаешь Фридриха? Он только всем хвалится, что много знает и всем нужен. На самом же деле у него ничего нет. Хорошо, что нас не тронули, – подытожила Елизавета, и, заметив спускающихся сверху мальчиков, приказала им идти обратно и ждать завтрака. Его приготовление растянулось надолго, ведь из прислуги в доме остались лишь горничная, боящаяся людей, и старая кухарка, служащая Ваерам из ненависти, пытаясь своим самопожертвованием доказать хозяевам великое презрение. Все остальные слуги покинули дом с тех пор, как им сократили жалование. Нехватка средств уже ощущалась. Фридрих потерял место, Алексей не подумал о продаже роскошного имения матери в срок, а сейчас было не до него. Елена не читала газеты и ни с кем не виделась, поэтому не знала, что все дворянские гнёзда оказались конфискованы в пользу государства.
Елена и Елизавета с опаской вошли в гостиную. Фридрих стоял возле окна и скорбно гладил прожженную занавеску. Прежде сверкающая чистотой и спокойной роскошью комната вызывала разочарование, как красавица, потерявшая шарм. Обои были поцарапаны, из пола местами выбились детали паркета. На стенах не висели больше мастерски написанные Клавдией пейзажи, а на местах их прошлого обитания некрасиво торчали потемневшие куски обоев. В углу разбросаны были доски, в которых Елена с трудом различила несколько сломанных стульев из гостиного гарнитура Елизаветы, которым та так гордилась. Пол был в грязных разводах. Только сейчас, переводя взгляд с одного раненого места на другое, Елена подумала, что это не может не оставить свой след на их лицах, и это пятно страха смогут позже прочитать те, кто будет жить в другую эпоху. После событий тысяча девятьсот семнадцатого года никто не останется прежним. Скорбь, тоска, страх и разочарование ожили в душах людей и старались уберечь их от опасных поступков.
– Лизавета, – чётко проговорил Фридрих, – собирай вещи, мы немедленно уезжаем в Германию. Это нужно было сделать много раньше, клянусь честью.
Глава 8
Пьяная пена революции залила русские души. Её было не остановить, да никто и не пытался. Тут и там гремели пропагандистские лозунги. На улицах легко могли схватить любого, особенно доставалось военным царской армии. Изголодавшийся, истоптанный неумелым правлением народ, щедро обагренный своей же кровью, получил возможность отомстить. Кому и за что – было уже неважно. Как любая война со своими братьями, эта война несла только ужас и панику. Как всегда, основной удар свалил обычных людей, вожди только испытывали на них свои идеи. Раскол России ощущался повсеместно – не было людей, равнодушно созерцающих величайшие политические события. Вместо слов говорило оружие. Ни одна спорящая сторона не желала задуматься о позиции другой, упиваясь своей обидой, слушая себя. В этом, наверное, и состоит самая большая беда человечества.
Уже наступили заморозки, близилась зима. Однажды Елена вышла на улицу с Павлом. Как не было ей горько и страшно, сын поддерживал её, сам того не понимая. Сейчас только он не причинял ей боли. Мысль о том, что ещё до наступления следующего года ей необходимо будет проститься с тётей и её семьёй, была нестерпима. Елена пыталась не думать о разлуке, но мысли против воли заполоняли её сознание.
Стоило Елене выйти за калитку, внимание её привлёк силуэт статного мужчины, быстро шагающего по направлению к дому. Это был Аркадий Петрович. Елене сейчас показалось прозаично – забавным, что с момента ссоры они ни разу не встречались. Теперь же эта встреча, которую она так боялась, не вырвала за собой никаких чувств помимо удивления. Аркадий Петрович, поняв, с кем столкнулся, на мгновение замер, но быстро оправился и решительно подошёл к дочери. Это свидание не взволновало их, не сблизило, не отдалило. Дальше уже было не разойтись.
– Лена, здравствуй.
– Здравствуй, папа. Что-то срочное? – Елена, стараясь ненароком не испортить многообещающее начало, не стала язвить и вытаскивала из себя фразы отчуждённо, как посторонний человек. Отец постарел, и это было заметно даже сейчас, при тусклом свете пробивающихся через облака солнечных лучей.
– Да. В стране такое творится… Ты, верно, знаешь, что мы теперь нищие.
– Нищие?
– Да, – с яростью сказал он.
– Не может быть, папа, ты путаешь что-то. А усадьба? Пусть на ней никто не работает, но это… земля.
– Нет больше Степаново, большевики конфисковали все дворянские гнёзда. У нас ничего не осталось.
– Это невозможно, – твёрдо сказала Елена. В последнее время она верила в то, что факт не станет правдой, если она не примет его.
– Я был там, видел, что он сотворили с имением. Хорошо ещё, что я успел забрать кое-что ценное.
Елена молчала. Аркадий снисходительно смотрел на Павла. Павел смотрел на трамвай.
– Дай-ка я подержу его, – попросил Аркадий Петрович. – Ух – ты, какой богатырь!
– Папа, что мы стоим на морозе, пойдём в дом. – Елена не сказала: «Давай пройдёмся» из опасения, что отец начнёт разговор о её частной жизни.
Сейчас Аркадий выглядел смирнее обычного, ему было уже не до приличий. Осколки высшего общества занялись сохранением собственной жизни, так перед кем ему осталось оправдываться? В свете тревожных событий семьи или объединялись, или распадались совсем. Аркадий выбрал объединение и до поры забыл обиды. За границей он почувствовал то, что раньше было ему неведомо – одиночество. Это чувство сильно напугало и заставило снизойти до прощения.
Они зашли в дом. Елизавета, не веря глазам, бросилась к брату и крепко обняла его, не давая даже снять пальто. Потом, шепча что-то и поднося платок к глазам, повела его в гостиную. Елена задержалась, и, раздевая щебечущего что-то Павлушу, услышала, как скрипнула дверь в прихожей. Алексей, разувшись, сел на пол и положил голову Елене на спину.
– Что с тобой, Лёша? – испуганно спросила она.
– Ничего. Просто я ничего не понимаю в жизни и вообще не знаю, как мы будем дальше.
– Это естественно, Лёша, не стоит так казнить себя. Эпоха рушится, понятно, что человек чувствует себя в ней неприкаянным.
– Нет, ты просто была права с самого начала. Я так надеялся, что новая власть решит все проблемы, но она может столько же, сколько предыдущая. Я просчитался.
– Родной, когда сменяется власть, невозможно не попасть в воронку смены идеалов. А с нами это сейчас происходит.
– Ты сильнее меня.
– Вовсе нет, я очень боюсь, но стараюсь держаться, чтобы не пугать вас.
– Ленушка, ну что ты там замешкалась? – послышался из гостиной звонкий голос Елизаветы.
– Пойдём, хватит страдать, жить нужно, – сказала она Алексею, но он не улыбнулся.
– Я видел сегодня, как убили и в чём не повинного офицера. Прямо у меня на глазах, а я не смог его защитить.
– Ты не должен думать об этом.
– Но думаю.
– Нашей вины нет в этом. Это… Издержки революции, любой смены правительства. Ты сам говорил мне это.
– Я размяк, Лена, как те дворяне, над которыми всегда смеялся. Раньше я завидовал тебе, потому что ты умеешь сомневаться, а теперь сам погряз в этом. Меня разъедает это.
– Выйди из партии, мне никогда не нравилось то, что ты связал себя. Я надеялась, мы будем свободными от всего и сможем прийти к чему-то, не испытывая давления. Но сейчас это вообще не важно. Главное – выжить.
– Я не представляю, за что мне судьба послала тебя.
Елена улыбнулась.
– Пойдём, наконец – то сможешь поговорить с отцом без истерик.
– Как, он здесь? – нерадостно спросил Алексей.
– Да. И выглядит каким-то примятым. Неприятностей с ним не будет сегодня, если только не начнёте снова о политике.
– Сегодня не начну, можешь не волноваться, – в его словах она уловила разочарованное смирение. Это было странно, но она промолчала. Ей не хотелось вновь бередить душу, вновь думать об одиночестве и крушении всего, что было ценно.
Они недолго, но насторожено смотрели друг на друга. Наконец, Алексей протянул Аркадию Петровичу руку, и тот, хоть и без радости, искренней или актёрской, пожал её. Елизавета улыбнулась, но, поймав взгляд Елены, осеклась. Елена смотрела на тётю так всё время с тех пор, как Фридрих заявил об отъезде.
Особняк заняли большевики, вся семья ютилась теперь в двух комнатах. Хозяева, однако, были благодарны и за этот шик, за то, что их не выгнали совсем. Алексей давно нашёл бы для Елены и Павла комнату, но, видя, как она привязана к тёте, придержал свою гордость. Ему, конечно, было неприятно приживалкой существовать в доме родственников своей любовницы, но во время, когда гражданская война назревала над их головами всё очевиднее, личные чувства не значили почти ничего.
Только сейчас, при неверном свете тусклой лампы, Елена рассмотрела отца так, как обычно исследуют неминуемые изменения в лице родного человека. Она уже перестала удивляться скоротечным переменам в облике близких. Война обезображивает не только оболочки, но и души. Прошло так мало и так много времени, меньше года и целая вечность. На лице отца застыло выражение неприятной скорби, похожей на обиду. От былой победоносности остались призраки мимики, выплывающие на свет в моменты, когда Аркадий Петрович злился. Виски его щедро посеребрила седина, но выглядело это трогательно. Словно блудный отец, испытав тяжесть мира, постарев и поутихнув, прибился к лону семьи и сидит сейчас на диване, рассеянно оглядывая родных.
– Так что же, – грустно спросил Аркадий Петрович сестру, – уезжаете?
– Да, уезжаем, – повторила Елизавета. Казалось, она с трудом подбирала слова. – Ты же понимаешь, Фридриха чуть не арестовали. Слава богу, у него ничего важного не было. Но ведь они могут передумать.
– Это я понимаю, – в голосе отца Елена услышала забытые уже нотки раздражения, победившего жалость к себе, а, может, рождённого ей. – Но почему ты не подумала, как мы будем без тебя?
– Дорогой, – уклончиво сказала Елизавета, – ты ведь не ребёнок уже.
Аркадий обиженно замолчал, неудовлетворённо отковыривая лак со столика.
– Всё эти ироды, будь они неладны. Думают, могут сломить нас.
– Могут, Аркадий Петрович, – неожиданно вмешался Алексей, – могут и сломят.
К Аркадию Петровичу вернулся весь его поблёкший снобизм. Он свирепо глянул на Нестерова и, не утруждая себя сдерживаться, ответил:
– Никогда им не сломить нас, они от бога отвернулись. С нами он, с нами сила.
– Тогда как же он позволил вам, правоверным дворянам, проиграть им?
– Ещё ничего не проиграно! Мы не сдаёмся.
– А кто вынужден уезжать за границу?
Елена с обидой глянула на Нестерова. «Он ведь обещал», – мелькнула у неё неприятная мысль.
– Молодой человек, да вы насмехаетесь над нами? – спросил Фридрих, а Аркадий неожиданно тепло посмотрел на зятя, которого никогда не любил за не конфликтность и способность принять мнение собеседника. Последнюю черту Аркадий считал недостойной. Он не соглашался со спорщиком, даже если был полностью загнан в тупик, и упрямо продолжал искать аргументы в пользу своего, застреленного уже, мнения.
– Прошу вас, не поймите меня неправильно, – начал Алексей без обычной скромной улыбки, означающей, что он готов высмеять мнение оппонента. Этот подход Елена обожала и втайне гордилась тем, с каким обаянием он пускает в ход своё оружие, – я хотел сказать, что эта война для вас проиграна, лучше уехать, иначе… Мало что может случиться, – (при этих словах Фридрих вздохнул, сдвинув брови шалашом).
– То есть попросту бежать, предать родину? – обмякнув, спросил Аркадий Петрович.
– Да. Они на всё способны, сейчас всё позволено. Лучше спасти свою жизнь для чего-то лучшего, чем бессмысленно погибать за растоптанную идею.
– Но ведь вы сами с ними… – тихо сказала Елизавета.
Аркадий, казалось, готов был выхватить шпагу.
– Я был с ними, думал, что правда на их стороне, а теперь, в свете того, что началось, вижу, что никакой правды вообще нет.
Елена с жалостью посмотрела на Алексея, а он не переносил этого. Она знала, но не могла сдержаться. Так вот что мучило его эти дни. Он разочаровался, снова разочаровался! Человек, ищущий идеал, обречён на меланхолию и недовольство действительностью.
– Никакой правды нет… – протянула Елена. – Лучше и не скажешь. На обоих полюсах одинаково холодно.
Все притихли. Видимо, незатейливая мысль Алексея разбередила еле затянувшиеся раны на каждом сердце.
– И за что тогда бороться? – неспешно спросил Аркадий Петрович.
– Вот в этом-то и загвоздка. Если не прав никто, к кому примкнуть, Аркадий Петрович?
– Я… Я останусь верен аристократии, государю… При нём не было таких беспорядков в стране.
– Да бросьте вы, – резко сказал Алексей. – Почти никто в феврале не жалел, что царя свергли, или он сам отрёкся, разница невелика. Если бы его не скинули, он так и продолжал бы бездейственно сидеть на троне, стрелять ворон и надеяться на жену и министров. Разве не так было?
Аркадий ничего не ответил, но, подумав, переменил тему разговора.
– Свергли императора, и что? Кому от этого лучше?
– Народу лучше.
– Народ сейчас кровь льёт.
– Это неизбежно при таких катаклизмах, – начал Алексей пересказывать свои прежние суждения. – Человек ведь неуправляем, и при каждой революции происходит одно и то же – сначала свергают надоевший строй, а потом плачут, что новый не лучше. Только потом может измениться что-то, но не сейчас. Сейчас страна разрушена после стольких войн. Жаль её…
– …и продолжает разрушать сама себя, – закончила Елена.
– И что же делать? – спросил, слегка озадаченный, Аркадий Петрович.
– На это вам только время ответит. Мы сейчас просто живём.
– Послушай, Аркаша, мы ведь вернёмся, я надеюсь, это ненадолго, – сказала Елизавета.
– Meine Liebe, куда же мы вернёмся? Здесь мне больше нет возможности заработать, а у нас четверо детей.
– Потом, дорогой, потом мы обязательно вернёмся.
Фридрих надул губы. Его звала Германия, а то, что происходило здесь, казалось уже надоевшей игрой, которую поскорей хотелось закончить.
– Но это будет через несколько лет! Что же я буду делать всё это время? – спросил Аркадий, с надеждой смотря на сестру. Он только сейчас понял, как много она значила для него – всегда обходительная, всегда понимающая, тихо предлагающая выход.
– С тобой останется Елена.
Аркадий сначала покосился на дочь, потом на Алексея. Он ещё не привык к мысли, что Елена вопреки его запрету добилась своего. И неожиданно Аркадий Петрович почувствовал зависть, ведь дочь нашла своё счастье, а он так и проскакал по жизни, ни о чём не задумываясь, ни к чему не стремясь.
– Мне, пожалуй, пора, Лиза, – нервно сказал Аркадий. – Ещё надо уладить кое – что. Я зайду завтра.
У самой двери он вздрогнул, как бы вспомнив что-то, повернулся к Елене и сказал:
– Ты, наверное, знаешь, что Жалов вернулся с фронта.
– Я провожу папу, – быстро сказала Елена, и, передав Павла Алексею, вышла в холл. Сердце билось учащённо.
– Папа, зачем ты сказал это? Всё между нами кончено, у него уже новая любовница.
– Любовниц может быть сколько угодно, но жена – одна.
– Нет, папа, ты не понимаешь, я не вернусь к мужу, это решение окончательное.
– Лена, неужели ты действительно думаешь, что будешь счастлива с этим анархистом? Ты разочаруешься в нём, в его идеях.
– В его идеях, как и в любых идеях, разочаруюсь, но в нём – нет. Ты не знаешь, какой это чудный человек, папа! Я всегда его любила, даже когда за Сашу шла. Сама тогда не понимала, но только его и ждала, – с лёта годов Елене всё именно так и виделось.
– Лена, – Аркадий начинал терять терпение, – я готов простить тебя, поскольку ты моя дочь, и сейчас не то время, чтобы лелеять в душе обиды. Возможно, я не должен был мешать твоему счастью с этим, но ты-то как могла разрушить мой союз с Аделаидой?
«Неужели он действительно сожалеет об этом? – с жалостью, похожей на боль, подумала Елена. – И я тоже повела себя неправильно? Пусть бы начали жить, а там разобрались бы сами. Сослагательное наклонение…»
– Что же ты молчишь? – нетерпеливо сказал Аркадий.
– Возможно, не поздно ещё сказать: «Прости, папа»?
Аркадий повеселел и надел пальто.
– Ну, прощай.
«Спроси его о маме, спроси! Вдруг он не был виноват в её смерти, вдруг мне это воображение дорисовало?!» – закричал разум, но Елена, чувствуя дрожь, осеклась. Он при любом раскладе скажет, что невиновен, ведь действительно так считает. Он мог издеваться над людьми, сам того не понимая.
– Папа, берегись большевиков, не говори им того, что думаешь. Это может быть очень опасно.
– Я не собираюсь молчать и проигрывать этим извергам. Пусть не думают, что мы их боимся! – ожесточённо закончил Грушевский, напялил шляпу и, не оборачиваясь, выскочил в начинающийся снегопад.
Этого ответа Елена и ждала. Вздохнув, она заперла дверь.
