Соня Марей
Невеста для серого волка
На этом она замолчала и уставилась в сторону, демонстрируя желая скорей покончить с этой темой. Но интерес во мне не угас, наоборот, начал разгораться с новой силой – что не так с Торном Глоудом? Всю оставшуюся дорогу я думала о нем, вспоминая его взгляд, прикосновение к шее чуть пониже затылка и запах сладкого табака.
А ночью мне приснился Торнвуд, освещенный лишь мертвым светом убывающей луны, и заросший буйным терновником сад. Снилось, как я перебираю вещи в старом комоде, и куски ткани оказываются рубашками, но такими маленькими, что даже я со своей природной худобой не смогла бы их натянуть. Будто их шили на совсем молоденькую девушку.
А потом я брела по бесконечным коридорам в платье из алого бархата, и на ноги мои были надеты кандалы, а губы густо накрашены алой помадой, как у падшей женщины – свое отражение я видела в расколотых зеркалах.
В этом сне я встретила Глоуда. У него были равнодушные глаза человека, который больше ничего не хочет от жизни. Пустые. Выгоревшие. И грубые руки с длинными когтями. Я вырывалась, а он с настойчивостью дикого зверя пытался меня поймать, и когти, как остро заточенные крючья, оставляли кровоточащие царапины, рвали алую ткань на клоки. Те сползали как лоскуты кожи, обнажая мышцы и сухожилия, оставляя совершенно нагой и беззащитной.
Я не слышала своего крика, бежала без оглядки, оставляя отпечатки крови на стылых камнях. Прорывалась сквозь заросли терна, и те оплетали мне ноги, целили шипами в глаза…
А потом, когда смерть от ран, казалось, была неизбежной, я упала в руки молодому мужчине, который подозрительно напоминал принца Эрика из моего сна. У него были зеленые глаза и сильные надежные руки.
– Все будет хорошо, Рози. Только не бойся, – сказал он мне на ухо, а потом я проснулась.
Глава 29. Тревога
Проснулась я рано и, движимая каким-то беспокойным чувством, спустилась в библиотеку. Села за стол у окна, разложив перед собой принадлежности для письма – тусклое зимнее утро поприветствовало меня морозным дыханием на стекле, над полом потянуло сквозняком. Завернувшись в бабушкину вязаную шаль, я поджала под себя ноги и удобнее устроилась в кресле.
Писать я умела с детства, хоть девочкам и не обязательно было учиться этому делу. Более того, на женщин, которые кичились своими знаниями или читали что-то кроме романов о любви, смотрели с подозрением, мол, с ней точно все в порядке? Может, она больна и ее никто не берет замуж? Или просто слишком глупа для того, чтобы быть хорошей хозяйкой, которая и шить умеет и танцевать, и музицировать, вот и занимается всякой ерундой?
Я тщательно выписала в столбики все, что удалось узнать о таинственном лесе, о Волчке, о Глоуде, что я почерпнула из своих сновидений, а потом долго размышляла, перегруппировывала, зачеркивала строчки. Так было легче понять и осмыслить происходящее, но все равно не хватало кого-то более сведущего, чем я.
Время пролетело незаметно, после завтрака я, переделав домашние дела, сложила в корзинку наше с бабушкой рукоделие, чтобы после заглянуть с ним на рынок, чмокнула старушку в щеку и побежала в лес.
Конечно, я не сказала ей о том, что собираюсь проверить кое-какую мысль – бедная моя бабуля за сердце бы схватилась. Поэтому времени было не так много – не хотелось оставлять ее одну надолго и заставлять волноваться.
– Волчок! – позвала я негромко и плотнее запахнула полы плаща. – Дружище, где ты?
Странное чувство одолевало меня – будто лес стал неприветливей. Насупился, притих настороженно, ожидая подвоха. Хруст снега под ногами звучал слишком громко в этой напряженной тишине и казалось, что если бы на мне не было волшебного плаща, лес и его чудовища набросились бы на меня. И от этого вдвойне обидно – я ведь помочь хочу.
– Где ты? Не хочешь поздороваться? – я старалась говорить спокойно, но в голосе вопреки всему зазвенели нотки обиды.
Снежная шапка сорвалась с разлапистой еловой ветки, когда я случайно зацепила ее, и снег рухнул мне на голову, а в следующий миг я подвернула ногу и захромала.
Нет, так дело не пойдет. Сегодня явно не мой день. И все же не хотелось уходить несолоно хлебавши. Я прождала так долго, как только могла – он так и не явился. Конечно, мой друг мог быть занят своими волчьими делами, но в груди неприятно кольнуло, словно меня… бросили.
Метнув последний взгляд туда, где переплетались заиндевелые стволы и торчали обломанные верхушки сосен, и побрела к опушке. Голова была полна мыслей, и от невозможности выговориться меня буквально разрывало на части. Так я и прошла бы дальше, если бы внимание не привлекли цепочки человеческих следов – крупных, как если бы здесь топталось несколько взрослых мужчин.
Охотники? – мелькнула догадка, и почти сразу, повернувшись, я заметила в отдалении рослые фигуры с ружьями наперевес. Они шагали в сторону города.
Холод прошиб меня с головы до ног, растекаясь под кожей ледяной водой.
Они ведь не могли ничего сделать с моим Волчком?
Я стояла, и ноги мои будто вросли в землю, как корни дерева – не сдвинуться. Сама не знаю, сколько прошло времени, прежде, чем клешни страха начали отпускать, и я шумно выдохнула. Снова осмотрела все следы – они бродила по опушке, не заходя далеко. Наверное, сомневались, раздумывали, трусили заходить в самое сердце проклятого леса, в котором живет огромное чудовище. Наверняка волка кто-то видел! Да и Торн Глоуд не смог бы отказаться от такой занимательной охоты.
При мыслях об этом человеке пальцы сами сжались в кулаки, но я велела себе успокоиться. Мой друг недаром не вышел сегодня – он знал, что ему грозит опасность, поэтому затаился. И мне тоже стоит быть аккуратней – не ровен час, пойдут совсем ненужные мне расспросы.
Я крепче вцепилась в ручку корзинки и попыталась дышать ровно и спокойно. Шагая обратно в город, я убедила себя в том, что все нормально.
Почти.
Потому что в душе успело поселиться нехорошее, тревожное чувство.
***
В нашем городке рынок был тем местом, где можно было купить не только самую свежую пищу на стол, но и узнать самые свежие сплетни. В тот день я, пробиваясь через торговый ряд, на минутку остановилась отдышаться, как вдруг услышала то, от чего сердце ухнуло вниз с огромной высоты и разлетелось на осколки. Я застыла, как вкопанная, не в силах не только пошевелиться, но и сделать вдох.
Женщины у сырной лавки переговаривались так громко, что их невозможно было не услышать. Они причитали, ахали и охали, то всплескивая руками, то прижимая их ко рту, и были похожи на стаю говорливых сорок.
– Милочки, вы слышали, огромный волк бродит по окрестностям?
– Ой, да внука нашего управляющего едва не задрал, скотина серая! Робби, говорят, после ночи Самайна вернулся домой с шалыми глазами, нес что-то бессвязное, потом долго валялся в лихорадке. С тех пор вот умом тронулся…
– Да этот малый пьяница, каких поискать! – махнула рукой дородная тетушка, что торговала колбасой. – Глаза залил, вот и померещилось.
– Нет-нет, он уже не первый. Охотники видели на опушке и в ивняке волчьи следы. Огромные такие! – ее собеседница развела руками, будто желая показать ступню великана. – Капканы на него будут ставить, да ловушки всякие.
Капканы на моего Волчка? Осознание страшной опасности обрушилось и придавило своей тяжестью. Наверное, у меня с лица сошла вся краска – я пошатнулась, но устояла на ногах. А женщины, тем временем, продолжали:
– Скорее бы поймали эту тварь и шкуру спустили… Эй, а ты что тут стоишь? – женщина уставилась на меня, и взгляд ее сделался хмурым и неприветливым. – Интересное что услышала? И про тебя говорят всякое…
– И что же про меня говорят? – ее нелюбезный настрой передался мне и придал безрассудной отваги – я сделала шаг вперед. Пальцы начали дрожать, поэтому я как можно крепче вцепилась в ручку корзины.
– Видели, что ты в проклятый лес шастаешь, волчьей подружкой называют. Да и Робби в лихорадке бредил, что видел тебя в ночь Самайна верхом на огромном волке…
– Голую и с глазами, горящими, как уголья! – подхватила ее товарка, ткнув в мою сторону пальцем.
Люди начали останавливаться, заслышав интересный разговор. Кому-то он казался забавным – я услышала сдавленное хихиканье за спиной. По мне скользили десятки любопытных взглядов, осматривая, ощупывая, оценивая. Я никогда не любила быть в центре внимания, и ужасно захотелось скрыться от этих глаз, да хоть сквозь землю провалиться!
– Какая глупость… – я развернулась, чтобы уйти – горожане расступились, пропуская меня.
Было обидно и стыдно, а горло перехватило от страха и желания позорно разрыдаться. Женщины еще что-то говорили, бросали нелестные замечания мне в след, но я могла думать лишь о том, что Робби проговорился, и на моего волка хотят поставить ловушки.
Что же теперь делать, кто мне подскажет?
***
С каждым днем мне становилось все хуже. Человеческое, что еще оставалось во мне, отмирало все быстрей и быстрей, и я порой не понимал, почему до сих продолжаю бороться? Почему не могу позволить зверю полностью захватить мой разум, проникнуть в каждый его уголок? Я останавливался посреди леса и мучительно думал, вспоминал, как я здесь оказался, куда спешил, увязая глубоко в снегу. А потом осознание пробирало морозом до самых костей, до кончика заиндевевшего хвоста, и я выл, вскинув морду к небу.
В один из таких вечеров я почувствовал непреодолимое желание кинуться, очертя голову, прочь из леса. К дороге, к людям – хоть это и было опасно. Меня влекло к старому поместью, где я однажды уже был. Самый дальний уголок сада зарос так, что ограду скрывали заснеженные ветки, изнутри не было видно отогнутого прута, и я протиснулся в дыру.
Как призрак, стал красться, ведомый остро-тревожным чувством. Казалось, что статуи дев, ужасных и прекрасных в своей наготе, следили за мной незрячими глазами, а каменные сатиры корчили страшные рожи мне в след. Но я шел, скользил, прокладывая дорожку из следов под окнами, и чуткий волчий слух безошибочно вел туда, откуда доносились звуки смутно знакомой мелодии. Да, я слышал ее когда-то в прошлой жизни, когда спал не на мерзлой земле, а на шелковых простынях.
Шестое чувство кричало – она здесь. Снова здесь, рядом с тем ужасным человеком, накрепко пропахшем грехами и подлостью. В тот осенний вечер, когда она взяла его под руку и ушла прочь, слегка склонив голову в обрамлении каштановых кудрей, я остро почувствовал свою беспомощность. Ущербность. Хотя в той, другой жизни, эти чувства были мне незнакомы. Я мог выскочить из своего укрытия, одним мощным прыжком повалить этого человека на землю и, пока его прихвостни не успели опомниться, перегрызть ему хребет. Голодный и жестокий зверь внутри меня требовал сделать это, сделать немедленно, и меня остановило лишь присутствие Рози. Я боялся напугать ее.
И сейчас, слыша, как стихают последние аккорды, как звучат приглушенные голоса, видя ее силуэт в провале окна и то, как этот отвратительный человек тянется к ней, я сошел с ума. Боль остро заточенным кинжалом вспорола грудную клетку, и я бы закричал, но из горла вырвался пронзительный вой. Звезды посыпались мне на голову, но, опомнившись, я увидел – это всего лишь огни новогодних гирлянд.
Они снова хотели убить меня, наивные глупцы. Я умел прятаться, умел петлять и заметать следы, и этим неповоротливым созданиям с ружьями ни за что меня не поймать. Волчья сущность требовала насытиться кровью, почувствовать, как хрустят позвонки и рвутся слабые жилы, и лишь чудовищным усилием воли я заставил себя перетерпеть. Ради нее. Она верит в меня, и я не должен ее разочаровать, превратившись в озлобленное чудовище.
И сейчас я в который раз напоминал себе, что ради нее я должен совладать с волком внутри себя. Твердил себе это каждый день, но волчья шкура неумолимо врастала в самую мою суть.
Я обещал себе не приближаться к ней. Не смотреть на ее дом издали, не пытаться заглянуть в окна, не бегать в поместье того человека, когда она там. Я боялся однажды не удержаться и совершить непоправимую ошибку. Воскрешал в памяти слова проклятья, гнал от себя искушающие мысли и картины.
Проклятье можно снять лишь кровью…
Если найдется человек…
И в этот день я снова боролся с искушением подойти и потереться о ее ноги, как домашний кот, выпрашивающий миску молока.
Но не мог. Не хотел больше подвергать ее опасности. Не хотел чувствовать ее присутствие, которое оживляло в душе самые трепетные воспоминания.
Я слышал ее зов, но не вышел на него. Я не мог ее прогнать, но мог прикинуться, будто меня нет. И только глазком, только одним глазком наблюдать, как мелькает за деревьями ее алый плащ.
Она не единственная гостья проклятого леса. Сегодня утром здесь были охотники. Я понимал, что они пришли за мной, но вот досада – страх не дал им войти поглубже в лес. О, страх имеет совершенно особенный запах, тот, что заставляет зверя терять голову и преследовать добычу до самого конца. Даже если кто-то из них успеет вскинуть ружье и пробить мне сердце, я, наверное, испытаю лишь облегчение.
А пока остается лишь терпеть, отсчитывая безрадостные дни. Дни, пока я еще способен думать и чувствовать.
Но зверь все набирает силу. Боюсь, что однажды я не смогу сдержаться.
Глава 30. Дурные настроения
За прошлую неделю я еще несколько раз сбегала в лес, но безрезультатно – Волчок пропал. Усидеть на месте, под крышей нашего безопасного дома было слишком тяжко – страх и тревога разливались под кожей, и я то и дело вздрагивала. Думая о моем друге, представляла, что где-то там ему готовят ловушки, и хотела предупредить его, сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать себя бессильной.
Бесполезной.
А еще жизненно важным казалось спросить у него одну вещь. Может глупую, безрассудную, но она будто занозой застряла у меня в мыслях, не желая покидать их.
После того случая на рынке мне казалось, что горожане стали косо на меня поглядывать и стараются перейти на другую сторону улицы – слухи у нас расползались быстро. А вчера стайка мальчишек закидала меня снежками с криками: "Волчья невеста! Волчья невеста!"
И то, как быстро сплетни дойдут до бабушки – лишь вопрос времени. Меня совершенно не беспокоило, что подумает об этом дядя Джеймс или Торн Глоуд, но бабуля – совсем другое дело. Иногда я порывалась рассказать ей все-все, как было когда-то в детстве. Я могла положить голову ей на колени и под убаюкивающий треск дров в камине делиться девичьими переживаниями, в то время, как она гладила меня по волосам и приговаривала:
"Ничего-ничего, детка. Все обязательно будет хорошо".
Мне остро не хватало таких моментов, но умом я понимала, что теперь не она должна заботиться обо мне, а я о ней. И я старалась, правда, старалась, всеми силами избегая разговоров о своем будущем.
И когда я накрывала на стол незамысловатый обед для нас с бабулей, в дом буквально ворвалась миссис Беркинс – без головного убора, запыхавшаяся и раскрасневшаяся с мороза. Я встретила ее у дверей, уже почти не сомневаясь, какие вести она принесет.
– Рози, детка… – начала она громогласно, но я приложила палец к губам, и та зашептала: -… что за глупости про тебя болтают? Говорят, ты бегаешь в проклятый лес и с волками якшаешься, – уголки ее пухлых губ съехали вниз, а подбородок затрясся. Она выглядела донельзя потерянной и расстроенной. – Я не верю этим глупым сплетникам, ты не думай, – она коснулась моего локтя, а я стояла неподвижно, как изваяние, таращась на нее бессмысленным взглядом.
Воздуха не хватало, а к глазам вдруг подкатила влага – мне стоило огромных усилий загнать ее обратно, чтобы не расплакаться прямо здесь.
– Проходите, миссис Беркинс. Отобедайте с нами, – отмерев, я посторонилась, пропуская ее. Голос мой сел, и я не узнавала его. Эти новости стали последней капле в чаше моего и без того хилого самообладания. Вот-вот плеснет через край.
– Ты только не расстраивайся, ладно? – добрая женщина заглянула мне в глаза и ободряюще погладила по плечу. – Это ведь дурачок Робби начал слухи распускать, все знают, что у него не язык, а помело, – на последних словах она скривилась, будто съела что-то кислое.
Ах, миссис Беркинс, если бы вы только знали!
– И ведь кого выбрал-то, негодник! Самую честную и безобидную девочку, – шипела она гневно, на ходу разматывая колючий шарф.
– Давайте не будем об этом, прошу, – взмолилась я. – Не хочу, чтобы бабулю тревожили эти сплетни. Вы же знаете, как близко к сердцу она воспринимает все, связанное со мной.
Проходя мимо окна, я бросила взгляд на занесенный сад, и на мгновение замерла. Накренившись под тяжестью снега, ветка старой вишни почти касалась земли – на ней сидела ворона, таращась в мою сторону черными глазами-бусинками. Она несколько раз отрывисто и хрипло каркнула, и мне показалось, что это прозвучало как обвинение.
"Лгунья! Лгунья!"
Да, Рози. Ты совсем завралась.
Миссис Беркинс сдержала обещание и не стала рассказывать бабушке о слухах, которыми полнился город. Но каждый раз, слыша шум за окном или чей-то громкий крик, я тревожно замирала и поводила плечами, будто стряхивая набежавшие мурашки. Будто ждала, что вот-вот к нам начнут ломиться бородатые мужики с бешено горящими глазами или женщины наподобие тех, с которыми я столкнулась на рынке, чтобы наказать "волчью невесту". Народ у нас был суеверный, и я всерьез боялась, что могу получить не только снежков за пазуху, но и кое-что похуже. Может, я слишком сильно накручивала себя, но желание выходить на улицу пропало совсем.
Иной раз, замирая и возвращаясь мыслями в ночь Самайна, я невольно думала о том, что было бы, если бы я позволила Волчку закусить Робби и его пьяными друзьями? И ужасалась собственным мыслям. Неужели в глубине моей души есть место этой жестокости? Как будто в ту ночь меня коснулось дыхание Запретного Мира, отравив своей злобой.
И волк… Что с ним? Увижу ли я его еще когда-нибудь? Если мой друг решил больше никогда не попадаться мне на глаза, придется спасать Сердце Леса самой. Дорогу я помню… примерно. И даже плакать не буду. Если только совсем чуть-чуть.
– Деточка, ты плачешь?
Должно быть, бабуля услышала мои всхлипы. Она стояла в дверях, сжимая в руке палочку и глядя в мою сторону бледно-голубыми незрячими глазами.
– Нет, бабуль, тебе показалось, – я взяла ее под руку и поцеловала в щеку. За прошедшие годы она уменьшилась в росте и превратилась в очаровательную миниатюрную старушку, хрупкую, как статуэтка.
Она цокнула и покачала головой.
– Я ведь чувствую, с тобой что-то происходит, милая. Но ты не хочешь со мной делиться, и мне от этого больно.
– Мне просто иногда бывает грустно, ба. Только и всего.
Я врала так самозабвенно, что сама едва в это не поверила. Прости меня, милая бабушка, когда-нибудь я смогу рассказать тебе всю правду. Когда-нибудь, но не сейчас.
– Я надеюсь, что, если у тебя случится что-то по-настоящему плохое… – она сжала мою кисть пальцами и посмотрела – будто в душу проникла, -… ты обязательно мне сообщишь. Не очень-то приятно чувствовать себя бесполезной для собственной внучки.
– Ну что ты, родная, ты вовсе не бесполезная, – душа заныла, будто кто-то разворошил ее грубой рукой. – Я люблю тебя, ба. Так сильно люблю, что хочу защитить от всего на свете.
Бабуля просияла, и эта ее улыбка, потерявшаяся в уголках выцветших губ, показалась мне ярче солнца.
– А давай выйдем на крыльцо? Ветер стих, и солнце выглянуло, – предложила я.
– Отличная идея, Рози. Нам обеим не помешает подышать воздухом.
На крыльце, входящем в сад, стояла старая дубовая скамейка, которую я застрелила толстым покрывалом. И только мы сели рядом друг с другом, чтобы насладиться этим светлым и тихим днем, как я услышала скрежет ворот.
По дорожке к дому деловито шагал дядя Джеймс – самоуверенный и надутый, как павлин. За ним следовал незнакомый низенький человек в плаще с бобровой опушкой и таким большим животом, что полы плаща на нем не сходились.
Я медленно поднялась со скамьи, сжимая холодные пальцы в кулаки и уже зная, что ничего хорошего этот визит не принесет.
Глава 31. Без чести и совести
– Этому дому требуется капитальный ремонт, – визитер, которого я мысленно окрестила Кротом за его внешний вид, с хозяйским видом разгуливал по нашим комнатам, щурясь в пенсне и пытаясь произвести впечатление делового и серьезного человека. Тягучий акцент выдавал в нем жителя северных провинций, недавнего переселенца – в последнее время многие начали покидать холодные негостеприимные края. – Мне придется хорошо вложиться еще и в это.
– Уверяю вас, этот дом стоял больше ста лет и простоит еще столько же, – дядя разливался соловьем, давя угодливую улыбку и нетерпеливо закатывая глаза к потолку, стоило тому отвернуться.
Когда эти двое совершенно бесцеремонно вошли домой и принялись тут все осматривать, пачкая недавно вытертые полы талым снегом со своих сапог, мне пришлось буквально оттащить дядю в угол комнаты и, задыхаясь от возмущения, сказать, что я не хочу продавать этот дом, на что дядюшка с поразительно самоуверенностью ответил:
– Тебе он без надобности, дорогуша. Все равно скоро ты выйдешь замуж и вместе с бабулей уедешь жить к мужу.
Земля начала уплывать из-под ног, и я на несколько мгновений задохнулась словами, которые словно застряли в горле.
– Я не выйду…
– Слышать ничего не желаю, – он оборвал меня взмахом руки. Заткнул, как будто я была назойливой мошкой. – О свадьбе уже условились.
– Как?.. – выдохнула только, а пальцы сжались так крепко, что короткие ногти вонзились в ладони до боли. Но дядя Джеймс уже вернулся к гостю, а я осталась стоять, как столб, и смотреть в пространство перед собой.
Старые напольные часы, которые видели еще детство моей мамы, тикали слишком громко. Оглушительно. Будто отсчитывая последние мгновения моей свободной жизни. На лестнице звучали шаги и медлительные, даже немного ленивые, вопросы Крота и жизнерадостное щебетанье дяди. Я представляла, что сейчас они направятся осматривать мою комнату – там стоит моя кровать с расшитым мной покрывалом, мое кресло, на котором я, укрывшись теплым пледом, любила читать книги. Там на полке в выцветших от времени платьях расселись мои детские куклы. А эти двое будут топтаться там своими грязными ногами и рассуждать, сколько будет стоить выкинуть на улицу несчастную сироту и ее старую беспомощную бабушку. Вариант, что мне придется все-таки выйти за этого отвратительного Глоуда, я даже не рассматривала.
В реальность меня вернул стук палочки в коридоре – я бросилась бабушке навстречу. Я специально усадила ее в кухне, чтобы ей не приходилось слушать эти отвратительные разговоры, но она сразу догадалась, зачем прибыли дядя и Крот.
– Рози, дорогая, они уже ушли? – на обычно умиротворенном лице бабули читалась тревога, и с болью я отметила, что рука, сжимающая палочку, дрожит. Она едва держалась на ногах.
– Нет, они еще здесь, – я подхватила ее под локоть и помогла сесть в кресло. Меня раздирала на части злость на дядю Джеймса, но я старалась говорить спокойно. Только вот бабушка чувствовала мое состояние.
– Я хочу с ним поговорить. Я не ожидала, что Джеймс решит продать дом так внезапно.
– Не нужно, ба… – я видела, как решительно она сжимает губы и хмурит брови. – Он может наговорить тебе гадостей. Я сама с ним разберусь.
Бабуля покачала головой и пожала мне руку своей теплой сухой ладонью, желая ободрить.
– Ты еще совсем девочка, он не воспримет твои слова всерьез. Но к старости ведь у него должно быть уважение? Я просто хочу узнать, что он планирует дальше.
Я совсем скисла и отвернулась, чтобы не смотреть бабуле в лицо. Нет у дядюшки ни к кому уважения, он любит и лелеет только себя самого. Да и не хотелось мне, чтобы он озвучивал план выдать меня за Глоуда при бабушке.
– Просто передай ему, чтобы зашел ко мне перед уходом.
Я что-то пробубнила себе под нос и, услышав шаги и приближающиеся голоса, вылетела из комнаты, оставив бабулю в кресле. Дядя с Кротом были уже возле дверей, причем первый светился, как начищенный медный таз, а второй вальяжно поправлял меховую опушку. Как по команде они повернулись в мою сторону – брови визитера взлетели вверх, и он скользнул по мне взглядом сверху вниз, а потом снизу вверх. Наверное, я выглядела не так, как приличествует юной девушке – вместо глазок в пол и смущенной улыбки на моем лице застыло выражение, с которым, должно быть, люди идут драться. Я так нервничала, что прикусила внутреннюю поверхность губы, и рот наполнил соленый вкус крови.
– Это и есть ваша племянница? – поинтересовался Крот у дяди Джеймса.
– Не обращайте внимания, уважаемый. Она немного диковата, – с этими словами он посмотрел на меня, вытаращив глаза и намекая, чтобы я убиралась.
– Я не позволю продать этот дом, – четко, но твердо произнесла я, глядя то на одного, то на второго, и стараясь, чтобы голос не дребезжал от раздражения и злости. – Моя бабушка заслужила спокойную старость, и я не позволю выгнать ее на улицу.
Лицо дяди побагровело, как будто он вдруг оказался в натопленной бане, а челюсть Крота отвисла. Он растерянно поглядел на дядю, потом на меня, потом снова на дядю.
– Э-э… я лучше пойду, а вы тут сами разбирайтесь, – он торопливо кивнул и, оттеснив родственника массивным животом, выкатился на улицу.
– Я скоро закончу, и тогда мы сможем обсудить детали! – медовым голоском пропел ему вслед дядя, а после повернулся ко мне с перекошенным от злости лицом. – Ты что, решила мне сделку сорвать? – прошипел змеей, которую ухватили за хвост.
– Я не верю, что вы собираетесь так со мной поступить, – упавшим голосом произнесла я, наступая на него. Вы же мой дядя!
Он, закатил глаза и, демонстративно схватившись руками за голову, простонал.
– Вот именно, я твой любящий дядюшка Джеймс, который заботится о несчастной сиротке и ее бабушке, а ты этого не ценишь, глупая Рози…
– Вы заботитесь только о себе и о деньгах, – перебила я.
Наверное, со стороны могло показаться, что мое лицо стало по-настоящему страшным от гнева, а кожа на щеках пульсировала, наливаясь багрянцем. Я ненавидела своего родственника за его лицемерие, жадность, эгоизм.
Дядя немного растерялся от моего напора, невольно шагнув назад. А мне захотелось занести руку и отхлестать его по щекам. Я бы, наверное, так и сделала, если бы за спиной не послышался стук палочки – бабушка не вытерпела и отправилась за мной.
– Джеймс? – послышался ее взволнованный голос. – Что здесь происходит?
– Совершенно ничего интересного, бабуль, – он нервно поправил кружева под горлом, чуть не оторвав их, а потом подхватил трость. – Я делаю то, что должен был сделать уже давно – пытаюсь продать этот ветхий домишко, потому что через несколько лет он развалится окончательно и не будет иметь никакой ценности.
– Джеймс, я не считаю это хорошей идеей, – если она и была уязвлена грубым тоном дяди, то никак этого не показала. – Этот дом должен стать приданым для Рози…
– Именно! Вот именно, деньги с продажи дома и станут приданым для вашей разлюбезной внученьки, ибо очень скоро она выходит замуж.
Я метнула испуганный взгляд на бабушку – та немного побледнела, но не растерялась.
– Джеймс, памятуя о том, как нерационально ты распоряжаешься деньгами, как ты потерял доверенное тебе имущество…
– Не забывайтесь, бабуля, – оборвал дядя, раздраженно застегивая пуговицы пальто. Он был до невозможности горд и сразу начинал злиться, стоило намекнуть о его неудачах. – Этот дом вам никогда не принадлежал. Вы здесь просто приживалка. Скажите спасибо, что я позволил вам жить с любимой внучкой в доме моих родителей, а не отправил коротать свой век в дом престарелых.
Каждое слово камнем падало на меня, придавливая в земле, не давая вздохнуть. Я видела, как вытянулось бабушкино лицо – она не ожидала этих злых мерзких слов от мальчишки, которого знала с детства. Мы обе будто бы онемели, и, пользуясь нашим ступором, он вылетел наружу, громко хлопнув дверью.
Сердце болело за бабушку, на нее, униженную и раздавленную, с поникшими плечами и опущенными уголками губ, страшно было смотреть. Я втянула воздух сквозь сжатые зубы и стиснула пальцы в кулаки.
Да кто он такой, что позволяет себе так отвратительно себя вести!?
Как можно быть таким бесчувственным негодяем?
Больше не раздумывая ни секунды, я бросилась следом прямо в тонком платьице и домашних туфлях – за порогом провалилась в снег по щиколотки, а ветер опалил шею морозным дыханием.
– Стойте!
Дядя Джеймс еще не успел выйти за калитку, зато Крота и след простыл.
– Чего тебе? – грубо буркнул он, а я, забыв о том, что я всего лишь скромная забитая девчонка и, не давая себе ни шанса передумать, размахнулась и со всей силы залепила дяде пощечину.
Звон резанул по ушам, а ладонь будто бы огнем опалило. Голова его мотнулась в сторону – на аристократически бледной коже мгновенно расцвел отпечаток моей пятерни. Охнув, дядя схватился за лицо, которое перекосилось от боли.
Ярость клокотала во мне, выжигая остатки здравого смысла, поэтому я молниеносно занесла другую руку и наградила родственника второй пощечиной. Для симметрии.
Два алых клейма у него на лице и тяжелое, душное удовлетворение у меня на душе.
– Дрянь!.. – он вцепился мне в плечи пальцами-клешнями и стиснул так, что я застонала. Встряхнул, как куклу.
Ноздри дяди трепетали от гневного дыхания, губы побелели, а глаза… в них плескалась самая настоящая ярость. На какое-то мгновения я подумала, что он сейчас ударит меня, даже непроизвольно втянула голову в плечи.
– Ненавижу вас, – произнесла на выдохе, но он прекрасно расслышал.
Боролся с собой несколько долгих-предолгих мгновений, а потом разжал хватку, одновременно отталкивая от себя так, что я едва удержалась на ногах.
– Твоя свадьба состоится в первый день Нового Года, – сказал, как выплюнул. – К этому времени я продам дом, поэтому позаботься собрать свое барахло заранее, Рози. И помни, что ты никому, кроме меня, не нужна, поэтому не вздумай выкинуть какой-нибудь фортель.
Потом развернулся и зашагал вон, оставив меня позади дрожать от холода и собственного бессилия. Я обняла себя за плечи и прикусила губу, чтобы позорно не разрыдаться.
Сколько еще это будет продолжаться? Может, пора смириться и принять свою судьбу, не пытаться сопротивляться – ведь больнее будет.
Я подняла взгляд на окна нашего дома – серые, мрачные. Перед глазами все расплывалось, и я украдкой промокнула их рукавом.
Меня прохватил озноб, и только сейчас я поняла, что стою в совершенно промокших туфельках. Наш сад был укрыт пушистыми сугробами, но я не замечала этой белоснежной красоты. Скоро кто-то другой завладеет этим домом, может, тот же Крот, и уничтожит то, что стало мне дорого.
