Сергей Юрьевич Катканов
Тихая моя родина
В 1887 году он был рукоположен во священника в Троицкой Пельшемской церкви Кадниковского уезда, где и служил до 1905 года, исполняя в то же время должность законоучителя Пельшемского земского училища, наблюдателя церковно-приходских школ. В 1906 году по своему расположению к монашеской жизни и по прошению был зачислен указом Вологодской духовной консистории в число братии Спасо-Прилуцкого монастыря. Это произошло ещё при архимандрите Анатолии. В 1907 году он же благословил отца Нифонта принять на себя труды по управлению Корнилиево- Комельским монастырем Грязовецкого уезда, где новый настоятель так же был назначен законоучителем Корнилиевской церковно-приходской школы. В 1908 году возведен в сан игумена с утверждением в должности благочинного первого округа монастырской епархии. В 1909 году назначен постоянным членом Грязовецкого отделения епархиального училищного совета. Его труды на поприще духовного просвещения получили признание, в 1910 году он был награжден за полезную и усердную деятельность по заведыванию Корнилиевской церковно-приходской школой наперсным крестом, от Святейшсго Синода выдаваемым.
Однако, в должности настоятеля Спасо-Прилуцкого монастыря архимандрит Нифонт не зарекомендовал себя решительно ни чем, достойным внимания. Единственным сколько-нибудь заметным действием отца архимандрита стало то, что вскоре после своего заступления на должность, он лично проверил библиотеку монастыря и распорядился составить подробный каталог книг. По 11-и разделам переписали 805 изданий. На этом запас идей нового настоятеля был, видимо, исчерпан.
На второй год нифонтовского настоятельства монастырь опять погорел (Примечательно, что пятилетнее настоятельство отца Неофита пролегало между двумя пожарами). На сей раз пожар был очень обширным, о его масштабах можно судить по тому, что одновременно пострадали средняя башня и настоятельские кельи. Башню и кельи подлатали, срубили новую баньку, взамен сгоревшей, и житьё пошло по-прежнему.
О том, каким именно было это житьё, какая судьба постигла неофитовские реформы трудно сказать что-либо определенное. Рапортов на своих подопечных отец Нифонт не писал, но само по себе это ни о чем не говорит, поскольку он вообще предпочитал экономить чернила. Если архимандрит Анатолий, составляя послужные списки монашествующих, часто показывал добрую половину из них, как людей морально неустойчивых, если, закрутивший гайки архимандрит Неофит, каждому давал положительную характеристику, то архимандрит Нифонт ни разу за все году своего настоятельства даже не заполнил той графы послушного списка, в которой надо было сказать о поведении иноков и их усердии к послушаниям. Рапортовать было не о чем, не кому, не зачем.
По всей видимости, планы обновления монастырской жизни даже не провалились, а как-то сами по себе постепенно рассосались. Как невозможно было навести порядок в отдельно взятом монастыре, так невозможно было навести порядок и в монастырях отдельно взятой епархии. Настоящее обновление могло произойти только по высочайшему повелению. Иначе невозможно было закрыть половину монастырей епархии, без чего было уже ни как не обойтись. Но высочайшего повеления не было. В итоге, ни кем не поддержанные реформаторы потрепыхались, а потом опять всё стихло.
Архимандрит Нифонт, видимо, был обычным настоятелем. Обычным для того времени. А время было закатное.
***
Впрочем, именно архимаднриту Нифонту суждено было взвалить на себе крестную ношу – управлять монастырем при большевиках до закрытия обители.
В 1918 году всё вроде бы оставалось по-прежнему. Только ни о каком содержании от казны речи уже не шло, да отобрали каменный двухэтажный дом напротив Святых ворот, в котором размещалась монастырская гостиница. Там была устроена «казарма для солдат красной армии», а странники и богомольцы находили отныне приют в привратницкой или на скотном дворе.
Монастырь по-прежнему имел 187 десятин земли, из них 6 – под огородами и садами, 25 – на берегу под сенокосами, да участок елового леса в 140 десятин. По прежнему сохранялась за монастырем рыбная ловля на реке Вексе, так же держали скотину: 4 коровы, 2 быка, теленок и лошадь.
Большевики играли с монастырем, как кошка с мышкой, которая всё равно ни куда не денется. Устроили, например, обыск, проведенный довольно грубо и по-хамски. Отец настоятель, либо всё ещё не уразумев, в каком государстве он теперь живет, либо проявив подлинное бесстрашие, дерзнул пожаловаться самому Кедрову. Грозному комиссару захотелось изобразить правового правителя, он издал приказ, позаботившись о том, чтобы он получил широкую огласку: «В виду поступивших ко мне заявлений о недопустимом поведении команды, проводившей обыск в Прилуцком монастыре, назначаю следственную комиссию в составе председателя губисполкома, председателя волостного исполкома и моего представителя тов. Щербакова для подробного расследования поведения команды при обыске. О результатах расследования доложить лично мне».
Проводить серьезное расследование и защищать интересы монахов ни кто, конечно, нe собирался. Через пару недель после кедровского приказа в «Известиях губисполкома» вместо оглашения результатов расследования появилась заметка, видимо, имеющая целью доказать, что обыски в монастырях совершенно необходимы: «Монастыри стали настоящими притонами котрреволюционеров, спекулянтов и грабителей. По монастырям то и дело находят склады муки, спирта, съестных припасов, оружия, черносотенных воззваний и царских портретов».
Вскоре в той же газете публикуется анонимная статья, автором которой был, видимо, один из участников обыска, объяснявший, почему не в силах был сдержать свой «праведный гнев»:
«Есть недалеко от Вологды тихий уголок, обитатели которого давно ушли от мира сего, огородив себя крепкой стеной от соблазнов. Чем-то даже таинственным веет от всего этого места, как-то жутко даже подходить к нему. Раздается порой короткий звон колоколов, выбивающих часы, и опять всё смолкает и погружается в тишину. Давно уже уголок этот приковал к себе моё внимание, и случай пробраться за эти мрачные стены наконец представился. He буду говорить, при каких обстоятельствах, но в монастырь я попал, хорошо познакомился с его обитателями, а потому и хочу поделиться своими впечатлениями.
При знакомстве с покоями самого настоятеля, ведущего за собой братию по тернистому пути отшельнической жизни, мне прежде всего бросилась в глаза куча пустых бутылок. Тут были бутылки из-под рябиновой, коньяка, ликеров, словом тех вин, кои, насколько мне известно, ни для причастия, ни для других обиходов церковных не употребляются.
Посмотрим теперь великолепную живопись покоев. Вот в углу в рост человека картина на полотне, изображающая какого-то святителя. Полотно прибито к стене сверху, так что представляется возможность осмотреть его и с другой стороны. Я не утерпел, чтобы взглянуть на картину, и что же увидел при этом? Потайной шкаф, в котором стоял графин с какой-то жидкостью. Пахло из него точь в точь, как из винной бочки. Жидкость была настояна на травах и служила, видимо, своим хозяевам после трудов праведных хорошим средством для поддержания физической силы (С.К.: По всей видимости, этому недружелюбному свидетельству можно верить.То, о чем идет речь, нисколько не противоречит тому, что нам известно о предшествовавшем периоде жизни монастыря).
А вот и «Третьяковская галерея», кого только здесь нет: и Сашки, и Машки, и Николашки, словом все те, которые так недавно покровительствовали этой обители. Правда вся эта свора не висела на стенах, но так бережно хранилась (пылинки не было видно), что во всякую минуту была готова к развешиванию. (C.K.: Достаточно сопоставить многовековую историю российского самодержавия с несколькими месяцами пребывания у власти большевиков, чтобы понять: их воспринимали не как представителей власти, а как лакеев, шкодивших, пока хозяина нет дома.Естественно, ждали возвращения хозяина).
A обстановочка покоев, эти мягкие кресла, диваны и прочее, разве не говорят за то, что здешние обитатели давно уже забыли о мирской роскоши, которая так нравственно калечит людей. (С.К.: Сам архимандрит Нифонт в том же году писал:«Настоятельские и братские кельи находятся в порядке и снабжены достаточно вполне приличной мебелью»)
А физический труд, разве он забыт здесь? Среди обширного двора, густо заросшего травою, чуть заметны две грядки лука и картофеля. Разве это не труд 30 обитателей монастыря, разве нельзя забыться от мирских соблазнов в таком труде? (C.K.: Врёт большевик легко, не напрягаясь. Вся братия монастыря вместе с настоятелем и послушниками составляла тогда не 30, а 15 человек. И земельные угодья монастыря, как мы уже говорили, намного превышали размеры двух грядок. Вот только возделывали ли иноки землю или всё запустили? Вообще-то склонность к тунеядству замечалась за прилуцкими насельниками и раньше. Но они во всяком случае ухаживали за семью головами крупного рогатого скота, о чем «ревизор» не говорит ни слова).
В одной из келий было обнаружено ружьё, чему объяснение, оказывается, простое: Это, по словам настоятеля, какой-то «отец» пугает ворон. He знаю, почему эта птица не нравится ему, цыплят, которых она могла бы таскать, я не увидел здесь (С.К.: Оружие искали, да? Прямо скажем, находка не очень впечатляет. А ворон в монастыре пугают для того, чтобы они не гадили на купола).
И я заметил тут много других вещей, указывающих на «праведный» образ жизни монахов. Вот когда мне стало понятно, почему монастырь хранит свои тайны. Вот когда я вскипел негодованием на этих паразитов, глумящихся ещё до сих пор над темными массами, приносящими им обильную дань».
Мы привели эту «разоблачительную статью» почти полностью, потому что она, во-первых, дает некоторое представление о жизни прилуцкой обители того периода, а, во-вторых, хорошо демонстрирует, какие тучи сгущались над нею тогда. Как видим, в ходе обыска не удалось обнаружить ни складов оружия или продовольствия, ни черносотенной литературы. Весь «компромат» по большому счету сводился к тому, что монахи любят выпить и не любят работать. Но для атеистической пропаганды и это был достойный внимания результат. To, о чем до революции крестьяне шушукались по углам, теперь открыто писали в газетах. Относиться к монастырю без уважения теперь не только разрешали, но и предписывали.
Участились случаи разграбления монастырского имущества. Нетрудно понять, что нахальный крестьянин, вырубивший, к примеру, лес на монастырском участке, после подобных публикаций мог не опасаться наказаний.
Нельзя сказать, что отец настоятель смотрел на всё это сквозь пальцы. В ноябре 1918 года, после всех обысков, грабежей и глумлений, им было организовано общество православных христиан, изъявивших желание принять на себя попечение о храмах и всем имуществе Спасо-Прилуцкого монастыря. В него вошли 795 крестьян окрестных деревень – весьма значительная цифра, показывающая, что большинство сельчан ещё не стали жертвами большевистской пропаганды.
Настоятель считал, что только народ сможет защитить обитель. К власти после случая с обыском, он уже не пытался обращаться. Но у комиссаров были широчайшие возможности для обработки народа, который они с презрением именовали «темными массами». У настоятеля было только одно оружие, о котором он сам говорил в конце этого переломного года: «Слово Божие проповедывалось в храме по возможности почти во все праздничные и воскресные дни самим настоятелем через произнесение подходящих по времени учений, выбранных из творений известных отечественных проповедников».
***
По неполным данным в России за 1918 год убито 94 монаха и монахини. Закрыто 26 монастырей. Подвергнуты тюремному заключению 8 архимандритов и 5 игуменов. В 1920 году Московскому исполкому предложено закончить ликвидацию мощей прп. Сергия Радонежского. Принято решение о закрытии Троице-Сергиевой Лавры.
В это же время мощи духовного друга преподобного Сергия, преподобного Димитрия, по прежнему в полной неприкосновенности почивали под спудом. Спасо- Прилуцкий монастырь, некогда великий, давно уже впавший в ничтожество, но по-прежнему хранимый Господом, продолжал жить, несмотря на отсутствие содержания от казны, несмотря на постоянное разграбление имущества и сокращение сборов, вопреки желанию тех, кому тогда невозможно было прекословить.
Как же удавалось им сводить концы с концами, если даже в благополучном последнем десятилетии XIX века архимандриту Анатолию, полная самоокупаемость обители казалась совершенно немыслимой? Некоторое представление об этом даёт отчет о приходе, расходе и остатках монастырских сумм за 1920 год:
«Осталось от 1919 года – 5404 р. В 1920 году поступило от продажи свечей – 228 000 p. котелкового сбора – 225 113 p., от продажи просфор – 135 938 р. Высыпано из кружек: от раки преподобных – 6090 p., из часовни – 31 717 р. Израсходовано на покупку восковых свечей – 4500 p., на покупку муки и выпечку просфор – 9204 р., на церковное вино, масло, ладан – 27 730 p., на ремонт монастыря 71 000 р.. на содержание братии 315 000 p., на отопление зданий – 35 000 p., служебные расходы 611 012 р.»
Поступление от крестных ходов, видимо, показано с ошибкой, вряд ли эта сумма могла составить 7,5 млн руб. Однако, и сокращенная на порядок, она продолжает оставаться доминирующей и свидетельствует о том, что братия вовсе не замыкалась в монастырских стенах, продолжая славить Господа так же и по окрестным деревням, откликаясь на просьбы местных жителей. В 1920 году для того, чтобы проводить крестные ходы требовалось немалое мужество. Как это терпели комиссары – уму непостижимо.
Можно обратить внимание и на то, что одна только чистая прибыль от продажи свечей и просфор превысила сумму, израсходованную на содержание всей братии. Значит, сельчане были нередкими гостями в обители, несмотря на то, что в селе Прилуки тоже была церковь. Можно ли говорить о том, что накануне закрытия люди отвернулись от монастыря?
В 1921 году из 1250 монастырей, существовавших до революции, было закрыто 613. В 1923 году в ходе массовых репрессий только по суду было расстреляно 1961 монаха. Соловецкий монастырь превращен в в концентрационный лагерь. Спасо-Прилуцкая обитель всё ещё жила.
Давно уже минуло время мелких несанкционированных крестьянских грабежей, теперь этими делами серьезно занялось само государство. Согласно декрету ВЦИК от 1922 года об изъятии церковных ценностей на нужды голодающих Прилуцкий монастырь сильно перетряхнули. Если до революции B ризнице монастыря было 29 серебряных предметов, то в 1923 году их осталось только 9. Удивительно, что хотя бы ух удалось сохранить. Оставались на своих местах ещё и напрестольный деревянный крест, обложенный серебром, и Святое Евангелие, так же обложенное серебром.
A вот с мебелью, на которую.правители-грабители положили глаз ещё в 1918 году, пришлось расстаться. Всё скромное убранство этих стен составляли теперь 4 шкафа, 4 ковра, 2 умывальника, таз да стол. Невольно на исходе дней обитель возвращалась к временам апостольской простоты. Назван так же имевшийся в ризнице монастыря в 1923 году медный настоятельский посох. Где черный деревянный костыль преподобного Димитрия и времена чудотворцев? Где серебряный архиерейский жезл и эпоха расцвета? Медный настоятельский посох.
***
12 апреля 1924 года, незадолго до закрытия Спасо-Прилуцкого мужского второклассного монастыря, газета «Красный Север» писала: «В ближайшие дни в уголке кулачества селе Прилуки рабфаком будет открыта изба-читальня, задача которой не только снабжать крестьян газетами и брошюрами по сельскому хозяйству, но и вести антирелигиозную работу, вырывать бедняцкую часть местного населения из сетей, расставленных монахами Прилуцкого монастыря».
Мы знаем, что духовное состояние монастыря в последние десятилетия его существования было весьма печальным, но на что заменили монастырь? Изба-читальня – символ самоуверенной ограниченности, убогого и примитивного «просвещения». Как жалко выглядели эти несчастные комиссары, считающие себя носителями прогресса. И вот тут чувствуешь сожаление об утраченном монастыре.
Так почему же все-таки Спасо-Прилуцкий монастырь так долго не закрывали? Оптину пустынь, например, закрыли уже в 1918 году, а нашу обитель терпели после этого ещё долгих 6 лет. Первое о чем думаешь: Оптина пустынь была светильником православия, она была опасна для большевиков, и терпеть они её ни сколько не могли. Обитель пьяненьких монахов комиссарам было даже выгодно некоторое время сохранять в неприкосновенности. Недаром Ленин высказывался в том смысле, что один священник- пьяница на свободе сделает для антирелигиозной пропаганды больше, чем несколько коммунистических агитаторов.
И всё-таки судьбы монастырей были (и есть, и будут) не в руках комиссаров, а в руках Божьих. Оптина пустынь к моменту революции уже созрела для Царства Небесного, Прилуцкому монастырю Господь дал время на покаяние. Прилуцкие монахи мужественно и спокойно шествовали крестными ходами через распрогандированные большевиками деревни, получая возможность очистить души и искупить множество грехов. Возможно, именно тогда наша обитель стала источником подлинной духовной жизни.
O том, как закрывали Спасо-Прилуцкий монастырь, нам ничего не известно. Вспоминается история из книги архимандрита Тихона (Шевкунова) о закрытии одного из русских монастырей той поры. Монахов поставили под расстрел и настоятель обратился к братии: «Жили мы с вами, как свиньи, давайте же умрем, как люди». Может быть, нечто подобное по смыслу было и в Спасо-Прилуцком монастыре.
Есть смутное предание о том, что прилуцких монахов действительно расстреляли. В 90-е годы ХХ века одному вологодскому журналисту рассказывали в селе Прилуки, что здешних монахов расстреляли золотыми пулями – иначе не получалось. Журналист, простодушно поверивший в этот миф, опубликовал B «Красном севере» заметку под заголовком: «Простые пули их не брали».
Миф – не ложь, а факт общественного сознания, произведение народной души. Народ в глубине своей души имеет представление о монахах, как о людях не совсем обычных, как о существах из иного мира. А разве не так и есть на самом деле?
Часть вторая
Лишенцы (1929-1930)
I. Сведений не имеется
Спасо-Прилуцкий монастырь после закрытия пустовал лишь пять лет. В 1929 году здесь был открыт пересыльный пункт для спецпереселенцев, то есть для раскулаченных. Их ещё называли лишенцами-людьми, лишенными гражданских прав. О существовании в Прилуках пересыльного пункта было известно едва ли не каждому вологжанину, что не мешало советской власти окружать свои труды молчанием, блокируя официальную информацию.
В областном управлении КГБ нам сказали: «В нашем архиве сведений об этом нет. У нас вообще нет данных на спецпереселенцев. Обратитесь в УВД».
В УВД Вологодской области дали официальный ответ: «В архиве материалов, связанных со спецпереселенцами на хранении не имеется. До 23 сентября 1937 года большая часть территории современной Вологодской области входила в состав Северного края с центром в г. Архангельск. Вы можете обратиться в УВД Архангельского облисполкома».
Ответ на запрос, сделанный в Архангельск, был в том же духе: «По учету спецпоселков, в которых проживали спецпереселенцы, имеются документы, начиная с 1941 года. Упоминание о Спасо-Прилуцком монастыре в них не встречается».
В газете «Красный Север» того времени проклятий в адрес местных кулаков более, чем достаточно. О высланых на нашу землю – ни полслова. Зато в избытке такие заголовки: «Проклятие гнусным убийцам рабочих Берлина», «Ужасы буржуазных тюрем», «Харбинские палачи вынесли жестокий, бессмысленный приговор». Гнусные убийцы… ужасы тюрем… жестокий бессмысленный приговор… Запомним – эти выражения. Но кто расскажет о спецпереселенцах?
Профессор из США Роберт Конквест, автор книги «Жатва скорби» – господин весьма информированный. Он пишет о том, что в Вологде 47 церквей были превращены в тюрьмы для ссыльных крестьян, о том, что между Грязовцем и Архангельском, то есть на протяжении 640 километров, было множество лагерей, в которых сконцентрировали до 2 млн человек. Вот только господин профессор не указывает источников информации, ограничиваясь выражениями типа: «по расчетам одного из исследователей», «по данным авторитетных источников», «по словам свидетеля, которому можно доверять».
Наши источники имеют имена. В 1989 году автор этих строк разговаривал с людьми, которые хорошо помнили самую страшную из всех прилуцких былей.
II. Люто есть место
Люто есть место и зело страшно.
Ужасается ум мой, и трепещет душа моя,вспоминая сие,
Протопоп Аввакум.
К воротам Спасо-Прилуцкого музея-заповедника подходит пожилой грузный мужчина. Пока другие посетители берут билеты, он смотрит вглубь монастыря и, ни к кому не обращаясь, видимо, просто думая вслух, говорит:
–Вот здесь и бегал семилетним пацаном.
–Так же, поди, хулиганил, как нынешние? – с усмешкой спрашивает женщина-кассир.
–Хулиганил…– в голосе мужчины нe чувствуется вызова, лишь нежелание опровергать, – A вы коренная, местная? – неожиданно спрашивает он.
–Нет.
–Тогда не знаете, – короткий непонятный разговор на этом обрывается.
Мужчина проходит на территорию, и показывая своим попутчикам на здание братского корпуса, говорит: «Здесь мы жили на втором этаже. Ничего почти не изменилось».
***
Этот мужчина – Рафаил Лаврентьевич Адлер, по происхождению – немец, предки которого переселилась на Украину ещё при Екатерине П. В 20-е годы ХХ века Адлеры жили под Одессой большой семьей. Отец – Лаврентий Яковлевич, мать – Агафья Андреевна и 11 детей, в том числе и маленький Рафаил, который был в семье предпоследним. Отец был учителем, человеком всесторонне образованным, но и в крестьянском хозяйстве толк знал. Все вместе обрабатывали свой земельный надел, имели двух лошадей, двух коров – не так уж и много для такой огромной семьи. Весь надел, впрочем, обрабатывать не удавалось, не хватало сил. Хоть и не голодали Адлеры тогда, но нанять работников было не на что.
Так было до 1929 года, когда попали они в списки подлежащих раскулачиванию. Две коровы да две лошади – уже предмет для зависти. To что немцы, и дети в основном говорят по-немецки – прекрасный повод для неприязни. И, в довершение ко всему, хозяин – интеллигент. Дескать, знаем мы этих интеллигентов. Вывозили ночью на подводах, потом по железной дороге на север…
В вотчине Прилуцкого монастыря, насчитывавшей в XVII веке сто деревень, проживало 2800 крестьян. Раскулаченных земледельцев сам монастырь вместил до 20-и тысяч. Кстати, и прежним крестьянам слово «монастырь» далеко не всегда радовало слух. В 60-70-е годы XVII века от отчаяния крестьяне начали своевольничать. Так старец Ефрем жаловался, что они перекосили монастырскую межу во ржаном поле. Монастырские власти распорялились: «Учинить наказание, бить батогами». А вот раскулаченные рады были бы отделаться батогами.
«Привезли нас с родителями сюда в декабре 1929 года, – рассказывает Рафаил Лаврентьевич, – Четверых братьев, которые были постарте, сразу же отправили дальше по этапу. А мы провели в монастырских стенах долгие и мучительные полгода – до мая 1930-го. Нары в корпусе стояли очень плотно, к тому же они были трехъярусные. Воздух от такого скопления людей всегда стоял очень спертый. Мне, мальчишке, казалось тогда, что здесь и топить не надо – люди достаточно надышат, И всё-таки многим переселенцам не хватило места под крышей. Среди нас были татары, большинство из них так и жили на улице – у костров грелись».
Смерть ни на шаг не отходила от несчастных, сбитых в плотную кучу людей, ежедневно задавая работы мужчинам, знакомым со столярным ремеслом. Они делали гробы: простые, нетесанные, отличающиеся друг от друга только размерами. Маленъких требовалось больше, потому что каждый день умирало более десятка детей. Рафаил Лаврентьевич хорошо помнит штабеля гробов во дворе.
«Из нашей семьи, однако, ни кто не заболел, и я все эти полгода, несмотря на недоедание, оставался абсолютно здоровым. Благодаря этому других детей выручал часто. Дело в том, что за многими приезжали родственники со всех концов страны. Иногда им отдавали маленьких детей, но только в том случае, если дети были здоровы. Здоровых же было очень немного. Вот я и проходил вместо них освидетельствование в больнице для переселенцев, которая была на территории монастыря. Думаю, что таким образом мне удалось спасти жизнь многим своим ровесникам. Они наверняка бы умерли, оставаясь в этих стенах. Через врачей ежедневно проходило огромное количество маленьких переселенцев, какое-то время это позволяло мне выполнять подобные просьбы. И всё-таки вскоре меня начали узнавать, дескать, этот парень в прошлый раз под другой фамилией был. Больше я уже не ходил в больницу».
Почему не отдавали именно больных детей? Казалось бы, должно быть наоборот: если заболел ребенок – пусть его родственники выхаживают. Ведь в НКВД отлично понимали, что в условиях пересыльного пункта больного ждет неминуемая смерть. Но отпускать больных и измученных значило по-своему рассекретить тяжелейшие условия жизни в монастырских стенах. Так соблюдалась секретность, стоившая жизни сотням, если не тысячам детей.
Впрочем, дети всегда остаются детьми. Несмотря на холод и голод, несмотря на то, что вокруг них гуляла смерть, они психологически легче переносили тяготы этого заключения. Дети не вполне понимали страшные причины переселения из родных мест, мало задумывались о ближайшем будущем и были увлечены своими обычными забавами.
«У ворот монастыря стояла охрана НКВД, за стены они ни кого не выпускали. А нам, пацанам, очень хотелось сбегать на речку искупаться. Она была прекрасно видна через монастырские бойницы».
Мы идем по галерее вдоль стены, мой попутчик показывает на узкие прорези в кирпичной толще. Кажется, что если человеческое тело и может протиснуться в них, то с величайшим трудом, причем ни как нельзя гарантировать, что падение будет удачным.
«А мы вот прыгали или, вернее, выбрасывались через них с единственной целью – искупаться. Сейчас сам удивляюсь, как нам не страшно было, ведь здесь довольно высоко. A, между тем, я не помню, чтобы кто-нибудь из нас после этого хромал. Обратно нас пускали без проблем. Вообще, охрана впускала в монастырь кого угодно, а вот выйти было куда сложнее. За детей же, бегавших на речку таким рискованным способом, не переживали, знали, что от родителей они ни куда не убегут».
Всё это рассказчик произносит с почти детской лукавой улыбкой. Неожиданно его лицо становится серьезным, положив руку на край бойницы, он говорит: «Знаешь, этот полновесный церковный кирпич многое помнит, о многом может рассказать».
Стены, возведенные в XVIII веке, помнят действительно не мало. Ещё больше помнит земля, которую они окружают. Кажется, тюрьма вызревала в обители постепенно и неуклонно, до тех пор, пока вовсе не вытеснила монастырь.
Брат великого князя Ивана III‚ углицкий князь Андрей Большой, имел двух детей: Ивана и Дмитрия. Андрей враждовал с великим князем и тот, чтобы обезопасить государство от междоусобиц, приказал заключить своего брата в темницу, а малолетних детей его сослать в Вологодскую землю, где они были заточены в Спасо-Прилуцком монастыре. Братья, из которых старшему, Ивану, было 13 лет, а младшему, Дмитрию, 12 всю жизнь провели в оковах, не имея у себя ни чего, кроме иконы Божией Матери «Всех скорбящих радость» в качестве родительского благословения.
Незадолго до смерти Ивана в 1522 году по его неотступным просьбам Спасо- Прилуцкий игумен Мисаил совершил его постриг в схиму с наречением имени Игнатий. Над гробницей этого молитвенника и страдальца, проведшего 32 года в темничных оковах, сразу же стали происходить многочисленные исцеления. Позднее Игнатий был причислен к лику святых. Его младший брат, Дмитрий, провел в заточении ещё 18 лет и скончался, так и не увидев свободы. Оба брата погребены в Спасском соборе Прилуцкого монастыря. Так невинные дети страдали от политических игр.
А бывали сюда помещаемы дети и не совсем невинные. В начале ХХ века в Спасо-Прилуцкий монастырь, так же, как и в другие монастыри епархии, направляли на содержание несовершеннолетних преступников. Известно, например, что здесь коротал свой дни юный негодник Николай Бобриков.
Р.Л. Адлер не помнит точно, чем их кормили тогда, помнит лишь, что еды постоянно не хватало. Ещё он помнит, что, когда сошёл снег, они искали возможность сбегать на поля соседних деревень, чтобы искать прошлогоднюю картошку. Можно себе представить вкусовые качества и разнообразие предлагаемых переселенцам блюд, если они и гнилую картошку считали за еду.
***
В мае 1930-го переселенцев начали вывозить, Адлеры попали под Нюксеницу. Высадили людей прямо в лесу, сказали: «Стройтесь, живите». И строились, и жили, и умирали очень многие. Эту семью смерть по-прежнему обходила стороной, но недреманное око НКВД ни кого не обижало недостатком внимания.
Неожиданный обыск в доме, причем не без результата. Офицер НКВД держит в руках толстую тетрадь, пробегает глазами первые страницы и кричит, обращаясь к хозяину:
– Ты что тут нагородил такое?
– Я всё, как было, написал, здесь только правда.
– Правда?! Будет тебе правда.
Дело в том, что Лаврентий Яковлевич в этой тетради изложил в стихах всю историю мытарств своей семьи. Тетрадь забрали вместе с автором стихов, семья ни когда больше не увидела своего хозяина. А вот бы заглянуть сейчас в ту тетрадку.
III. Столкнувщиеся поезда
Вы должны с сознанием собственного достоинства проводить самые жестокие и самые беспощадные мероприятия, которых потребует от вас государство.
«12 заповедей поведения немцев на Востоке».
С многострадальной Украины в начале 30-х годов XX века шли на восток поезда. Холодные вагоны, предназначенные для перевозки скота, были до отказа набиты людьми. Профессор Конквест приводит описание поезда для спецпереселенцев: «Вагоны запирали снаружи, в них было душно и почти не проникал свет. На десятерых выдавали обычно буханку хлеба и полведра жидкой похлебки в сутки. Каждый пятый пассажир умирал по дороге, особенно часто – маленькие дети. Многие из перевозимых были больны, часть женщин – беременны. Одна казачка родила в поезде. Ребенок умер, двое солдат выбросили трупик из вагона прямо на ходу».
В начале 40-х примерно такие же поезда шли с Украины теперь уже на запад, в Третий Рейх. В меморандуме нацистского центрбюро по учету восточных народов находим описание поезда, сходное с уже приведенным: «В этом поезде женщины рожали детей, выбрасываемых на ходу из окон, больные туберкулезом и венерическими болезнями ехали в общем вагоне с остальными. Умирающие лежали даже без соломенной подстилки, а мертвецов выбрасывали на насыпь железной дороги».
