Сергей Юрьевич Катканов
Тихая моя родина
Потом я ещё несколько раз приезжал в Никольск и теперь уже сразу шёл к нему. Каждый раз у меня был к нему целый ворох вопросов, на которые глубже и тоньше, чем он, по моему убеждению, никто не смог бы ответить. A порою, просто находясь рядом с ним, я получал ответы на вопросы, которые возникли у меня лишь через много лет.
Как-то я обратил внимание на то, сколько цветов у него высажено вокруг храма. Он улыбнулся:
– Очень люблю цветы. Я вообще по натуре – созерцатель, могу один цветок целый час рассматривать.
Тогда они с детьми из воскресной школы только что вернулись сСоловков, он много там снимал на камеру, вечерами он монтировал отснятый материал, а я с удовольствием сидел рядом – знакомился с Соловками, вникал в тонкости монтажа. Удивительно видеть, как рождается гармония. A вечером перед сном я слушал записанное на диктофон большое интервью, которое о. Сергий взял у настоятеля Соловецкого монастыря. Для меня это был «диалог посвященных», которые не задают друг другу вопросов, вроде моих, и понимают друг друга с полуслова.
Уже после кончины отца Сергия в Вологде организовали выставку его картин. А я никогда не видел ни одной его картины, он мне не показывал. И вот несколько его работ меня, далеко уже не того неофита-несмышленыша, потрясли до глубины души. Никогда в жизни мне не доводилось видеть такого глубокого художественного осмысления русской истории. И это отнюдь не была «публицистика в красках», какой сейчас навалом, и производители которой недостаток художественного таланта стараются компенсировать тем, что «рисуют мысли», тоже впрочем, не слишком глубокие. А здесь философская глубина была выражена именно художественно. Автор ни чего не пытался доказать, он и показал-то не лишка, при этом ему удалось осмыслить события русской истории на уровне концепции. Это было потрясающе.
Может быть, в другом случае я сказал бы, что в авторе погиб большой русский художник, но про отца Сергия я знаю, что художник в нем не погиб. Он жил и служил Богу, как художник в самом высоком смысле этого слова.
В один из моих приездов мы вместе с ним съездили на некоторые его приходы. Стоим на автостанции, ждем автобуса, я говорю:
–Вы, батюшка, по всему району постоянно мотаетесь, вам бы хоть какую-нибудь старенькую самую недорогую машину. Совсем денег нет?
– Да нашел бы приход денег на старую машину. Но вот видишь люди стоят, автобуса ждут. А теперь представь себе, что я сейчас просвистел бы мимо них на личном автомобиле. А так я с людьми в одном котле варюсь. Мне это полезно, надеюсь – им тоже. Порою, и на остановке, и в автобусе вопросы задают. Хорошо, когда священник рядом с людьми.
Конечно, можно сказать, что, имея автомобиль, он смог бы объехать в два раза больше людей и принес бы в два раза больше пользы. Ho его путь, это был его путь.
Отец Сергий возобновил традицию крестных ходов из Никольска в Дунилово, а это 40 километров. Он никого не агитировал идти с собой, он просто сам шёл и всё. И никто из местных это не поддержал, они, похоже, смотрели на это, как на чудачество. При мне одна церковная старушка сказала ему: «Вы уж, батюшка в этом году всю-то дорогу целиком не идите, хоть половину на машине проедьте». Старушка искренне переживала за батюшку, который, по её суждению без необходимости себя мучал. Он с мягкой улыбкой ответил: «Надо всю дорогу – целиком». А ведь это была местная, никольская традиция, не он её сюда привез.
Знаю, что у него там хватало скорбей и порою ему было очень тяжело по самым различным причинам. Но он всё претерпел до конца. Иные прекраснодушные интеллигенты, следуя за своими возвышенными порывами, переселяются в глубинку, чтобы значит народу послужить, но быстро ломаются и бегут обратно, порою даже обвиняя тот самый народ в неблагодарности. А он так и служил в Никольске до конца своих дней. Человек, выросший в Москве и хорошо знавший Берлин, мог выбрать, где жить. Вот он и выбрал, доказав жизнью то, о чем говорил с амвона.
Полюбив Никольский край, он с увлечением занимался краеведением, по крупицам собирая информацию о церковной истории здешних мест. О строительстве Казанского храма мне известно от него. Также и про епископа Иерофея мне известно от отца Сергия.
Путь епископа Иерофея
Преосвещенный Иерофей (вмиру – Тимофей Дмитриевич Афонин) в 1924 году был назначен Никольским викарным епископом Великоустюжской и Северо-Двинской епархии. Он ни когда не скрывал своего отрицательного отношения к светской власти, но не пытался с неё бороться и не призывал к этому верующих.
Владыка Иерофей говорил: «Мы платим власти налоги, и дальше пусть она живет, как хочет. Мы не вмешиваемся в дела власти и не допустим вмешательства власти в церковные дела». Казалось, он пытался пройти «золотым путем», не принимая зло, но и не противясь ему: «Эта власть крепка, и нам с нею не справиться, поэтому положимся на Господа, ибо всё – в руках Его». Но для большевиков это уже была «махровая контрреволюция». Владыка наотрез отказался принять «Декларацию» митрополита Сергия, а тогда даже те архиереи, которые её приняли, отнюдь не могли чувствовать себя в безопасности.
Для власти всего страшнее было то огромное влияние, которое имел владыка на верующих, поэтому для начала большевики попытались подорвать это влияние, оклеветав владыку. Его объявили махновским офицером, который якобы убил настоящего Иерофея и, завладев его документами, готовил в Никольске свержение советской власти. Разумеется, эта клевета не возымела на верующих ни малейшего воздействия и всем стало понятно, что вскоре власть перейдет к более решительным мерам по отношению к никольскому епископу.
В храме ему служить запретили, и вот на Пасху 1929 года владыка пешком пошёл по своим деревенским приходам в сопровождении лишь нескольких помощников. Везде проповедовал и молился вместе с верующими. Его встречали, как пророка, устилая путь цветами и домашними вытканными половиками. Православные в праздничных одеждах рядами выстраивались на его пути и целовали землю, по которой он вступал.
Молились в потаенных местах, потому что местные воинствующие безбожники всё время пытались помешать молитве. На каждый такой тайный молебен где-нибудь в лесу собиралось до тысячи человек. Власть тогда не стала бы терпеть и десятой доли того, что делал епископ Иерофей, и, разумеется, вскоре поступил приказ о его аресте. В приказе говорилось: «Иерофей – враг советской власти, вполне могущий возмутить народ против нас. У него в каждой деревне свои подручные имеются». Да так ведь в общем-то и было.
Арест произвели легко и безо всякого сопротивления со стороны владыки, но, когда его вели по улице, крестьянин деревни Княжева Николай Евгеньевич Глебов разметал шестерых сотрудников ГПУ, подхватил владыку на руки и скрылся с ним в неизвестном направлении.
Тут уж власть отнеслась к поиску и аресту епископа Иерофея более основательно, из Великого Устюга направили десяток сотрудников ГПУ, a из Никольска – конный отряд милиции. Деревню Путилово окружили, перекрыв все дороги и тропинки, поставив посты на расстоянии 50 метров друг от друга, в самой деревне по углам каждого дома было поставлено по коннику, всем жителя приказали сидеть дома, даже женщин до колодца и обратно сопровождал конник с винтовкой. Всю деревню перевернули вверх дном, но владыки здесь уже не было, местные жители вывели его и спрятали в лесу, куда постоянно к нему ходили. Даже находясь в смертельной опасности, владыка для всех находил слова утешения.
Место, где скрывался епископ, выдал его келейник, тогда ещё молодой человек, провисев ночь вверх ногами – не выдержал пытки. Они пошли с милиционером в лес, за ними следовал отряд конницы. По дороге к шалашу им встретилась женщина, которая шла за благословением владыки. Милиционер сказал, что тоже идёт за благословением, но споткнулся о кочку и непристойно выругался. Женщина поняла, что он не богомолец, но тот навел на неё пистолет и велел молча идти дальше. Когда они подошли к шалашу, келейник окликнул владыку и тот вышел. Милиционер прицелился из пистолета, но женщина бросилась на него и помешала выстрелить прицельно. Пуля ранила владыку в голову. Его забрали и повезли в Никольск на повозке, окружив плотным кольцом охраны.
Когда его провозили мимо людей, владыка пытался поднять руку, чтобы их благословить, но его били прикладом по руке. В Никольске на городской пристани оцепленной в три кольца вооруженными милиционерами, епископа погрузили на пароход и отправили в Великий Устюг.
Тогда весь Никольск вышел на берег Юга. Шла светлая неделя Пасхи Христовой 1929 года. Увидев, что везут владыку, люди заволновались, их тут же стали забирать и сажать на пароход, вместивший около 60 человек. На пароходе был вывешен черный флаг, видимо – знак карательной экспедиции. На всем пути до Великого Устюга пароход постоянно гудел, сбегались крестьяне со всех прибрежных деревень, шли, сколько могли, вдоль берега за пароходом и плакали.
Епископ Иерофей скончался через несколько дней в тюремной больнице Великого Устюга. Предание сохранило его посмертные слова, адресованные к келейнику, предавшему его под пыткой: «Передайте Коле, пусть он придет ко мне на могилу, и я его прощу.». Этот человек каялся всю жизнь, но так и не смог прийти на могилу владыки, потому что никто не знает, где его могила.
После ареста владыки пошли аресты по всему никольскому краю. Первым делом арестовали монашек, которые приняли от него постриг в Казанском храме, их было около трехсот. У верующих проверяли поминальники и если находили в них имя Иерофея – владельцов забирали. Их принуждали отречься от веры, держали сначала в тюрьме, потом отправляли в концлагеря или высылали под надзор, отбирая имущество. Власть называла всё это борьбой с контрреволюционным заговором, во главе которого стоял, якобы, епископ Иерофей. Появилось даже особое словечко «ерофеевщина».
Конечно, никакого политического заговора не было, и ни один никольчанин, арестованный за преданность епископу Иерофею, не боролся с советской властью. Людей уничтожали за веру. Ни в чем, кроме веры во Христа, они не были виноваты. Но если учесть, что самую суть революции составляло богоборчество, а всё остальное в революции было второстепенным, тогда конечно «ерофеевщина» была ярким выражением самой настоящей контрреволюции.
***
Кажется, мы не достаточно представляем себе, насколько сейчас актуальна память о тех далеких событиях. На примере епископа Иерофея мы убеждаемся в том, как много может сделать один-единственный духовный лидер, ведущий паству за Христом, если люди видят, что сам он всем сердцем предан Христу, и кроме Христа ни какого иного компаса у него в этой жизни нeт. Kaк переполошились силы зла, имея лишь одного беззащитного противника. Целые отряды конницы были брошены на устранение одного лишь архиерея, не имевшего ни оружия, ни охраны. И ни кто из «ерофесвцев» не имел оружия, а сломить их удалось лишь при помощи большой вооруженной силы. Да и не удалось их сломить.
И всё-таки во время знакомства с подробностями тех давних событий, меня не покидало ощущение, что здесь как будто что-то немного не так. Кажется‚ в отношении никольчан к своему архиерею было слишком много нервного перевозбуждения и болезненной экзальтации. Их любовь к владыке с готовностью пострадать ради этой любви достойна преклонения, но целовать землю, по которой он проходил, это уже явно – через край. Похоже, что здесь проявила себя одна черта русского православного народа – влюбчивость. Мы всегда готовы влюбляться в своих батюшек и архиереев, в пламенных проповедников, подвижников, которых готовы при жизни считать святыми. Эта влюбленность имеет порою уже мало общего с любовью во Христе. Самая большая опасность здесь в то, что предмет влюбленности закрывает собою всю Церковь, и мы уже слушаем и слышим только его, а слово других иерархов для нас теряет всякое значение или даже воспринимается враждебно. Мы забываем, что полнота истины пребывает только в полноте церковной, и ни один человек, даже если он великий подвижник, не может говорить от имени Церкви, потому что никто не застрахован от ошибок.
Конечно, не нам судить святых мучеников и исповедников, которые, не дрогнув, пострадали за Христа. Не известно ещё, как бы мы себя держали, оказавшись на их месте. И духовных облик епископа Иерофея от нас сегодня сокрыт. Трудно сказать, насколько сам он был причиной того, что его почитание со стороны некоторых верующих приобрело черты чрезмерности. И в том, что владыка может быть порою перегибал палку в своём противостоянии советской власти, язык пе поворачивается его упрекнуть. В те невероятно сложные времена было почти немыслимо избрать безупречную линию поведения. И всё-таки владыка Иерофей совершил одну бесспорную трагическую ошибку. Он сказал своим приближенным, что, когда храмы вновь откроются, ходить в них будет уже нельзя. При всем уважении к владыке, это были слова до крайности безответственные. И эти слова дожили до наших дней, и произвели свою погибельную работу.
Почитание епископа Иерофея никогда не прерывалось на Никольской земле. Отец Сергий рассказывал, что ему не раз доводилось в самых глухих деревнях района видеть в домах фотографию владыки рядом со святыми иконами. Нет причин сомневаться в том, что это проявление самой чистой, искренней любви во Христе. Но в здешних краях есть бабушки, которые ради памяти о епископе Иерофее отреклись от Церкви. Они считают, что, по слову владыки, в храмы теперь уже нельзя ходить, и священники им не нужны. Они собираются, например, на святом месте под Аргуновым на празднование Тихвинской иконы Божьей Матери, согласно местной традиции, но священника сторонятся, и в чем-либо их убедить совершенно невозможно. «Владька говорил, что в церковь нельзя будет ходить» и точка. Владыка Иерофей учил любви ко Христу и Церкви Христовой, но изо всего, что он говорил, они запомнили только те слова, которые запоминать как раз не стоило.
Эти бабушки сами катают свечи, вместе молятся, но их вера имеет уже мало общего с православием. Оставшись без духовного руководства, они усвоили себе множество совершенно языческих представлений и обычаев, сами о том не догадываясь. Они вроде бы делают всё это из любви к владыке, но в сердцах людей, которые ушли из Церкви, уже не может быть любви Христовой. Как горько плакал бы владыка Иерофей, если бы только знал, к каким последствиям приведут его слова. К таким вот последствиям приводит то, что человеку воздают почести, которых достоин только Бог, и слово человеческое воспринимают, как прозвучавшее с Неба.
Мы разговариваем с отцом Сергием об этих делах, и я не слышу от него ни одного слова осуждения ни по отношению к людям, которые жили в те времена, ни по отношению к современникам, хотя он не боится посмотреть в глаза горькой правде. И я стараюсь перенять эту его спокойную манеру рассуждения без осуждения, но, кажется, у меня не очень получается. Время от времени всё в душе так и начинает бурлить. Господи, как трудно быть православным…
Аргуново. Ангелы на поляне
Когда останутся далеко позади городские соборы, когда и скромные деревенские храмы скроются где-то за деревьями, и даже признаки человеческого жилья понемногу исчезнут из виду, тогда начинается самое главное.
Село Аргуново – где-то за полсотни верст от Никольска, потом ещё пару километров по шоссе и сворачиваем на тропинку. Вокруг самый обычный лес, достопримечательности кончились и смотреть больше не на что. Мы надеемся встретиться с невидимым.
Паломничество – дело невероятно сложное и самое простое. Паломничество никогда не бывает удачным, но, к счастью, оно бывает удачным всегда. В дороге, если она долгая и сложная, с множеством пересадок и пеших переходов, особенно остро чувствуешь, что Господь всегда рядом. Ведь на каждом шагу происходят «случайности», способные загнать в тупик, но вместо этого любое паломничество становится цепью непрерывных удач, превращающих дорогу словно бы в ковер, расстеленный специально для тебя. Постоянно благодарить Бога за удачно купленные билеты, за очень кстати встретившихся попутчиков, за то что ночлег найден сразу же, а поужинать довелось без проблем и за многое другое.
Но потом спрашиваешь себя: вот побывал ты в святом месте, а почувствовал ли всю его святость, хорошо ли помолился, достаточно ли Бога благодарил? Нет, я опять не на высоте. Hy что ты будешь делать!
А места под Аргуновым всё-таки очень красивые, хотя я и назвал их самыми обычными. «Обычное» ведь не обязательно «заурядное». Стройные сосны на склоне горы изумительны. Этот холм хочется назвать именно горой. Подъём очень крут, запыхавшись, я подумал: хорошо, что обувь не скользит, иначе было бы нелегко сюда забраться, Мы поднялись на гору и, едва прошли несколько шагов, моя попутчица сказала: «Это здесь». Добавить нечего тому, кто знает, что это место – святое.
Теперь уже никто доподлинно не помнит, когда явилась на этой горе чудотворная икона Тихвипской Божьей Матери. Образ нашли женщины, висящим на сосне. Множество исцелений и других чудес, связанных с этой иконой, привлекли сюда православных со всей округи. Здесь был построен храм. Показывали так же камень со стопочкой Пресвятой Богородицы – чудесное свидетельство того, что сама Царица Небесная отметила гору своим присутствием.
Православному человеку не нужны «доказательства подлинности» святынь. Жаль, конечно, что сегодня история чудотворной иконы и святого камня покрыта неизвестностью, но в конечном итоге не это главное. И дело даже не в чудесах, которыми отмечено святое место. Жизнь, одухотворенная светом истинной веры, всегда и на любом месте исполнена чудес. Но воистину удивительно то неистребимое почитание, которым пользуется эта гора среди жителей окрестных селений. Невидимая сила многие годы тянула сюда православных не смотря ни на что. Такая любовь к обычному, казалось бы, месту случайной быть не может и лучше всего свидетельствует, что здесь – особая благодать, особое присутствие Божие.
Господь, конечно, слышит везде, и чтобы обратиться к Нему не обязательно идти за многие километры от дома. Но так уж устроены наши души, что мы-то сами не всегда и не везде способный слышать Господа. Нас тянет туда, где легче обрести молитвенный настрой. И если туда тянет многих верующих, значит там действительно благодать.
Но такие места привлекают к себе не только верующих, но и особую злобу бесовскую. При советской власти поруганию подверглись почти все храмы на Руси, но храм на горе под Аргуновым не просто закрыли и не только разрушили. Его сравняли с землей. Сегодня только местные жители могут показать, где стояла церковь – даже фундаменты не видны.
A люди сюда всё шли и шли даже в самые лютые годы богоборческих гонений. Особое паломничество со всей округи было и сейчас бывает 9 июля, в день Тихвинской иконы Пресвятой Богородицы. Когда-то на гору поднимались по кирпичной лесенке. Многие женщины в знак особого почтения к святости места поднимались на коленях. Однажды, уже в хрущевские годы, местные комсомольцы вымазали ступеньки дегтем, желая, видимо, посмотреть, как отреагируют верующие. Но женщины всё равно поднимались на коленях, не взирая нато, что пришлось безнадежно испортить одежду.
Так благодать Божия и злоба бесовская противостояли годами. Православные шли сюда молиться, а безбожники напряженно искали, что бы ещё испохабить. Кирпичную лесенку в конечном итоге уничтожили вообще, сегодня на её месте обычная тропинка. Взорвали камень со стопочкой Пресвятой Богородицы и осколки сбросили в ручей за горой. Спилили сосну, на которой была обнаружена чудотворная икона.
Богоборческое усердие в уничтожении материальных предметов воистину бессмысленно. Ведь святость места уничтожить невозможно. Православные прикладывались к сосне, на которой икона была явлена. Теперь прикладываются к пеньку от той сосны. Даже если срыть святую гору до основания, будут приходить туда, где она была. Если и место обнести забором – к забору будут приходить.
Сейчас, когда гонения прекратились, на горе поставили маленькую-простенькую часовенку, похожую скорее на сараечку. В ней стоят большие ветхие иконы, которые явно никто не украдет. Ho православного человека вряд ли можно смутить убогостью и ветхостью, а в иконах среди леса есть что-то щемяще русское, родное.
Рядом небольшая поляна, где раньше стоял храм. А храм, как духовную реальность, уничтожить невозможно – на месте разрушенных церквей Богослужение совершают ангелы. Как удивительно знать, что ангелы служат на этой поляне. Обхожу вокруг, но на саму поляну ступить не решаюсь.
Присел на ствол поваленного дерева, и на душе стало удивительно хорошо и спокойно. Перестал болеть зуб, до этого неотступно донимавший. Кажется, даже комары отвязались, или я просто перестал обращать на них внимание. Со святого места не хотелось уходить.
Вот на таких полянах и стоит Святая Русь. Необъятные просторы Богохранимой страны нашей таковы, что едва исчезнет из глаз одна святыня, как тут же где-нибудь вблизи обнаружится святой источник, святой камень или святое дерево, почитаемые местными православными ради благодати Божией, которая на них почила.
Однако, злоба сатанинская не только неукротима, но и невероятно изобретательна. И если по отношению к святым местам примитивные методы материальных разрушений действительно ничего не дают, так ведь борьба на этом не заканчивается, потому что главное поле битвы – сердца человеческие.
Именно здесь, на поляне под Аргуновым, собираются те самые нецерковные старушки, считающие себя поклонницами епископа Иерофея и отвергающие современное священство. Они вносят в души местных верующих много смуты и, может быть, святое место «уничтожается» псевдоправославным, по-существу – языческим его почитанием. Ведь вне Церкви благодать не пребывает, и не отойдет ли благодать оттуда, где водворились люди, враждебные Церкви?
Сегодня в Аргунове трудами православной общины восстанавливается храм. Многое уже удалось сделать, хотя работы в храме – непочатый край, а средств совершенно нет. Ещё более печалит верующих то, что у них нет своего священника. Есть от чего печалиться, потому что православные без священника подвергаются многим духовным опасностям. Святыни, благодатные намоленные места именно сейчас могут начать незримо понемногу «разрушаться», хотя, казалось бы, самое время приумножать духовные богатства, накопленные предками.
Дунилово. Дорога, как молитва
Во вторник около 19-и часов на улицах Дунилова – звенящая тишина. Людей почти невозможно встретить, хотя поселок не сказать, что маленький. Кажется, мир и покой разливаются по всей округе от белых стен аккуратного стройного храма, который стоит на высоком берегу реки Юг. Храмы – хранители покоя. Любовь, вложенная в их создание и возрождение, может умиротворяюще воздействовать на всю округу.
Едва переступив церковный порог, видишь, с какой любовью всё обустроено дуниловскими прихожанами. Милые половички и коврики создают совершенно домашний настрой, а строгие свежевыбеленные стены и высокие недостижимые своды напоминают о сверхчеловеческой реальности бытия. Здесь особенно чувствуется, что храм – величественный дом Божий, это вместе с тем и наш дом, а точнее – дом Отчий, где мы хотя и не хозяева, но всё-таки «у себя».
После службы прихожане, выйдя на улицу, сетуют: что это у нас в церковных окнах – четыре рамы и все разные? Зря так сделали. Они нормальные, эти рамы, но плохо, что разные. Неблагообразно. Спрашивают у батюшки, которая рама лучше, чтобы и все остальные такие же сделать. Чувствуется в этих людях особенная любовь к дому Божию, даже, может быть, большая, чем к своему жилищу, где на такие мелочи, вероятнее всего, и внимания не стали бы обращать.
С той же любовью хранили они великую местную святыню – чудотворную икону Дуниловской Божией Матери, которую чтит вся Русская Православная Церковь. Хранили в своих домах, когда храм был разорен, рискуя в известные периоды жизнью, а позднее – по-крайней мере благополучием.
Эта икона была явлена в 1677 году. Местный крестьянин Диомид Крохалевский ловил рыбу на берегу реки Юг, недалеко от впадения в неё речки Дуниловки. Вдруг он заметил на сучьях прибрежных кустов икону Пресвятой Богородицы, которая стояла никем не поддерживаемая. Пораженный столь дивным и неожиданным явлением Диомид помолился перед иконой и поспешил сообщить об этом событии односельчанам.
Вот уже четвертую сотню лет Пресвятая Богородица подает исцеление и духовную поддержку всем с верою притекающим к её Дуниловскому образу. Ныне пречистый лик на старинной иконе едва различим, но для нетленной духовной реальности это не столь и важно, ведь благодать Божия, истекающая от чудотворного образа, не только не ослабевает, но, может быть, ещё и усиливается, потому что икона за несколько веков намолена народом православным. Меркнут краски, но не меркнет святость.
Сохранность святынь в Дунилове вообще удивительна. Когда отец Сергий освящал летний храм, перед ним лежало напрестольное Евангелие 1711 года. Оно было подарено в Москве первому строителю Дуниловской пустыни иеромонаху Авраамию, когда в начале ХVIII века на месте явления чудотворной иконы устраивалась небольшая монашеская обитель. Святое Евангелие петровских времен в церковном обиходе деревенской церкви… В это трудно поверить, но ведь и сам деревянный храм, освященный тогда же, в 1712 году, стоит, как и прежде, рядом с более поздним – каменным.
Маленький и ветхий, здесь давно уже не служат, он словно возвещает с высокого берега реки Юг, что места сего коснулось духовное нетление, что и чудотворная икона, и старинное Евангелие, и он, этот небольшой деревянный храм, хотя и пребывают во времени, но не подвластны ему, потому что они – граждане вечности.
Это место стало таким удивительным, может быть, потому, что здесь испокон торжествовала не извращенная воля людская, а Божия воля, которую люди искали сознательно и напряженно. Там, где явилась Дуниловская икона, первоначально была поставлена часовня, но это место подвергалось весеннему наводнению, а потому решили поставить храм на сухом месте. По человеческому разумению, казалось бы, не было ни чего проще – выбрать место удобное во всех отношениях. Ho люди православные искали не личных удобств и не стали строить церковь там, где им захотелось бы.
Решили, стоя рядом с часовней, выстрелить из лука вверх и, куда упадет стрела, там и поставить церковь, А стрела упала на другом берегу. He очень-то, кажется, было сподручно строить храм от деревни через реку, но люди не печалились об этом и не сомневались, что сама Пресвятая Богородица указала им место постройки.
Дорога к храму оказалось не простой, так же, как не бывает простой дорога к Богу. А в наши дни всё тем более не просто. На одной стороне с храмом вырос поселок, но многие дуниловские прихожане по-прежнему живут в деревне, на другом берегу. Небольшой деревянный мостик напротив церкви есть, только, когда Юг разливается, этого мостика «не хватает». Он упирается уже не в другой берег, а в маленький островок посреди реки, ставшей вдвое шире. Из деревни в храм идти приходится в обход, через капитальный мост – получается километров не менее пяти.
Ho это хорошие километры, добрые. Пока идешь, храм, стоящий на возвышении, можно видеть почти отовсюду и всё время по-другому: новый фон, иной угол зрения, разная степень близости. И дорога получается, как молитва – она постепенно, шаг за шагом, позволяет войти в духовную реальность этих мест. Дорога позволяет не просто увидеть, а всмотреться и вжиться в промоленое пространство. Дорога дает время, чтобы ощутить вечность, перед такой возможностью все удобства кажутся ничтожными. Мы привыкли к тому, что великие древние святыни вывозят в крупные города, хранят среди пышного великолепия огромных соборов. Казалось бы, всё логично – так больше людей смогут добраться до них. Но ведь речь идет лишь о том, чтобы добавить удобства этим многим людям. Мы устраняем дорогу. A, может быть, напрасно?
В 1815 году Дуниловская пустынь была приписана к Никольскому Сретенскому собору, чудотворная икона покинула Дунилово и отправилась в Никольск. ЖителиДунилова очень скорбели об удалении от них горячо любимой святыни и в течение десятилетий многократно пытались возвратить её к себе. Впрочем, и никольчане не были совершенно жестокосердными – ежегодно на Петров день чудотворную икону крестным ходом несли из Никольска в Дунилово, где она и пребывала некоторое время.
Многие сопровождали икону от Никольска до Дунилова пешком, а это 40 километров. Здесь было великое духовное торжество. В маленькую деревеньку богомольцы стекались даже из Вятской и Костромской губерний и набиралось их до тысячи. Люди, не боясь ни каких дорог, более охотно стекались именно сюда, а не в Никольск, где икона, хотя и довольно долго, но всё-таки лишь гостила.
Николъчане, как бы извиняясь перед жителями Дунилова за то, что завладели их святыней, на свой средства построили в Дунилове каменный храм, который был освящен в 1867 году. Этот храм и возрождается ныне.
Воля Божия, видимо, была в том, чтобы чудотворная икона Дуниловской Божией Матери находилась именно в этом сельском храме. Святая Русь – это ведь в первую очерель не города, не шоссе, не соборы, а скорее деревни, проселки, церковки, которыми покрыты наши необозримые пространства, политые слезами и измеренные трудническими ногами богомольцев.
На дороге от Никольска до Дунилова насчитывают 104 поворота. Непростая дорога. Но совершенно необходимая. Она, как молитва. Отец Сергий возродил старый благочестивый обычай – на Петров день он крестным ходом пешком идет в Дунилово. Ведь и правда, до святыни надо ноженьки помять, иначе легко ли нам будет почувствовать, что это святыня? Если подкатить с комфортом, можно ни чего перед собой не увидеть, кроме достопримечательностей.
Владыка Феодосий, в 1877 году посетивший Дунилово, сказал, вздохнув: «Пожил бы здесь». Это желание – переселиться поближе к святому месту, известно, наверное, многим православным. Ho не многим это дано. Наш удел – дорога.
В лето явления Вологды
Год, когда в истории Руси впервые упомянута Вологда, очень богат событиями церковной истории. Эти события составляют тот духовный контекст, без которого трудно понять внутренне содержание дня явления Вологды, невозможно ощутить тонкий, с трудом уловимый дух того далеко лета. Потому мы попробуем не только перенестись во времени на восемь с половиной веков назад, но и подняться над Русью, чтобы одновременно охватить взглядом происходившее в разных уголках нашего Отечества.
