Сергей Юрьевич Катканов
Тихая моя родина
7 августа 1908 года он был зачислен штатным послушником в Спасо-Прилуцкий монастырь. 9 августа епископом Никоном был пострижен в монашество с именем Неофит. 10 августа рукоположен в иеродиакона, 15 августа – в иеромонаха. 13 октября был назначен настоятелем Спасо-Прилуцкого монастыря. 22 марта 1909 года возведен в сан игумена. 5 июля 1910 года возведен в сан архимандрита. Путь от послушника до архимандрита был пройден менее, чем за 2 года.
Романтический склад души молодого настоятеля отнюдь не исключал цепкой практической хватки и твердой воли. Сочетание этих качеств делало его редким служителем Церкви.
В первый же год его настоятельства перечень арендных доходов монастыря пополнился новой статьей: за речной песок – 100 рублей. Напомним, что архимандрит Анатолий в своё время вспомнил o том, что песок стоит денег, лишь когда его начали воровать местные жители. Но если в этом случае надо было лишь наклониться и поднять лежащее под ногами, то следующую проблему оказалось решить куда труднее.
В 1909 году игумен Неофит решил расширить монастырскую торговлю предметами религиозного характера, что отвечало одновременно и проповедническим задачам, и финансовым нуждам монастыря. Ему тут же пришлось столкнуться с глумливым издевательством, которое вызвано было не только извечным бюрократизмом, но и падением авторитета обители.
«Игумену Неофиту из Вологодской духовной консистории. Слушали отношение управления железных дорог с сообщением на ходатайство консистории согласно рапорту вашему о продаже на станции Вологда свечей, икон и книг религиозно-нравственного содержания. Управление, вполне сочувствуя вашему ходатайству, тем не менее лишено возможности удовлетворить таковое за неимением для сего свободного помещения. Производство означенной торговли признано неудобным».
Удивительно, что консистория в этом случае выступила как бы заодно с железнодорожниками, даже не посоветовав настоятелю предпринять какой-либо обходной маневр и почти злорадствуя по поводу его неудачи. Видимо, были причины, по которым активность нового прилуцкого настоятеля не нравилась так же и церковным чиновникам. Но отец Неофит не любил отступать, и вскоре та же консистория вынуждены была отправить ему совсем другой ответ:
«По распоряжению господина министра разрешена торговля свечами, иконами и книгами религиозно-нравственного содержания на станции Вологда, на месте, находящемся между киотом со святою иконою и решеткой, поставленной в ограждении киота».
***
Нетрудно представить, что отношения нового настоятеля с братией складывалось сложно. Он пришёл сюда для того, чтобы разрушить привычный для них уклад жизни, он ещё очень мало понимал в особенностях монастырского бытия той поры. Старые монастырские пьяницы не могли смотреть на него иначе, как с иронией, вряд ли они сомневались в том, что его удастся обломать под свой стандарт. Взять хотя бы иеромонаха Нестора, возиться с которым было в своё время столь утомительным для архимандрита Анатолия. Он всё ещё жил в Прилуцком монастыре, за много лёт, видимо, окрепнув в уверенности, что нет на свете такой силы, которая запретит ему пьянствовать.
Это случилось в начале 1909 года, ещё до появления в «Елархиальных ведомостях» судьбоносной статьи епископа. Из консистории пришёл в монастырь следующий документ: «Его преосвященство на рапорте с просьбой одного из настоятелей монастырей о рукоположении иеродиакона в иеромонаха положил следующую резолюцию: «Прискорбно читать, что представляемый кандидат не всегда трезвого поведения. Оказывается, что в общежительных монастырях сами настоятели угощают братию водкой у себя в келиях по праздникам. Пора монашеству подтянуться и подать пример трезвости мирянам и белому духовенству. Мы переживаем времена грозного гнева Божия, надо умилостивить Господа покаянием и воздержанием». Резолюцию архипастыря циркулярно объявить братству всех монастырей»,
В самом деле, невозможно понять, зачем некий настоятель ходатайствовал o рукоположении в иеромонахи иеродиакона, про которого сам же охотно сообщал, что он пьяница. И зачем пьяницу рукополагали в иеродиакона? От рукоположенной пьяни было потом почти невозможно избавиться, так рукополагали-то зачем? Видимо, для настоятелей, которые сами же и поили братию, пьянство священноиноков стало настолько привычным, что они уже не видели в нем ничего примечательного. Владыка Никон решил положить этому предел.
Отец Неофит воспринял обращение архипастыря очень серьезно. Он, видимо, искренне надеялся, что для братии слово владыки послужит если уж не первым камнем в фундаменте новой жизни, то по крайней мере грозным предостережением. Консисторский документ он решил дать каждому из братии под роспись, предварительно сопроводив его собственным обращением: «Да напишут братия сию резолюцию архипастыря на скрижалях сердца, памятуя иноческие обеты. Настоятель иеромонах Неофит». Все безо всяких затей расписались. Трудно что ли подпись поставить? Но иеромонаху Нестору этого показалось недостаточно, и он написал следующее: «Не дай Господи выдумывать и читать такие циркуляры. Иеромонах Нестор».
Вот ведь паразит. Ему мало было пьянствовать втихую, чему по тем временам было затруднительно воспрепятствовать. Ему захотелось публично и даже письменно заявить своё право на ту непристойную жизнь, которую он вёл. Вот так просто взять и посмеяться над архипастырской резолюцией мог только человек, уже окончательно обезумевший от чувства полной безнаказанности. Тут заметно даже нечто большее: твердая уверенность в собственной правоте. Вся его монастырская жизнь убедила его в наличии у иеромонаха неотъемлемого права пить, сколько ему вздумается и чудить, как заблагорассудиться.
Нам неизвестно, какой разговор состоялся между настоятелем и о. Нестором после наглой выходки последнего. А может быть и не было ни какого разговора. Бесспорно одно: настоятель устроил наглецу суровейшую жизнь в трудах и послушаниях. Об этом можно судить по тому, что о. Нестор начал писать рапорты с просьбой перевести его в Дионисиево-Глушицкий монастырь – подалыше от ужасного прилуцкого настоятеля. Получалось, что о. Неофит победил, доказав, что наглость братии не останется безнаказанной.
Вскоре из консистории пришёл ответ: «Слушали прошение иеромонаха Нестора с просьбой o перемещении его в Дионисиево-Глушицкий монастырь и резолюцию его преосвященства: «Пусть отправляется в Спасо-Каменный монастырь впредь до моего усмотрения».
На этом примере насельники монастыря могли убедиться в том, что жить они теперь будут по-другому, хотя надо заметить, что дело закончилось, как и в старые добрые времена, переводом в другой монастырь. Не так легко было избавиться от подобных священноиноков.
Епископ Никон, видимо, решил сделать так, чтобы иеромонахи, подобные о. Нестору, вовсе не могли появляться в монастырях епархии. И этого тоже было нелегко добиться, архиерей за всем не мог усмотреть. Старой настоятельской гвардии, привыкшей к тому, что пьянство для монаха – не самый страшный грех, владыка совершенно не доверял. И на отца Неофита владыка возлагал надежды, связанные не только с обновлением Спасо-Прилуцкого монастыря. Владыка видел в прилуцком настоятеле своего ближайшего помощника, которому он полностью доверял, о чем говорят такие, например, факты:
«Слушали рапорт настоятеля Заоникиевской пустыни игумена Нектария o рукоположении монахов вверенной ему пустыни в сан иеродиакона и резолюцию его преосвященства: «На испытание к игумену Неофиту».»
Можно представить, до какой степени оскорбляли опытных настоятелей такие проявления явного недоверия, да ещё при полном доверии к мальчишке, который в монастыре – «без году неделя». Можно представить, как они роптали, собираясь вместе. Архиерей фактически поставил ни во что всю их монашескую жизнь. Он, можно сказать, взвесил их на весах и нашёл весьма легкими. Решительно взявшись за наведение порядка в монастырях, владыка Никон не склонен был щадить ни чьих самолюбий, при этом своё доверие к отцу Неофиту он подчеркивал может быть даже излишне нарочито: «В виду доброго отношения игумена Неофита монах Сергий удостаивается сана иеродиакона». Такие резолюции, не надо сомневаться, ещё больше усложняли и без того непростое положение отца Неофита в монастырской среде, где он с самого начала оказался противопоставлен всем. Но таков уж был почерк этого удивительного епископа Никона.
Принесла ли плоды эта политика обновления? Некоторые плоды она безусловно принесла. Ради наведения порядка на сокращение братии шли, не раздумывая. К 1911 году в Спасо-Прилуцком монастыре братия составляла всего лишь 3 человека. Это были все до единого новые люди. Про каждого из них архимандрит Неофит писал твердой рукой и с чистым сердцем: «Качеств отличных, к послушанию способен и усерден».
***
Надо полагать, что и среди жителей окрестных деревень авторитет Прилуцкой обители удалось поднять. Крестьяне больше не видели шатающихся по улицам пьяных монахов. Кроме того, отец Неофит делал всё, чтобы привлечь к обители внимание благоговейно-трепетное. Вот как он сам описал событие, которое произошло 17 января 1910 года:
«Поезд, громыхая колесами, приближался к монастырской платформе. Темнело. Было около пяти часов. С монастырской колокольни раздался торжественный звон. Он возвестил о грядущей радости – встрече иконы «Скоропослущница» Божией Матери, благословения святой горы Афон. В громадной толпе народа, собравшейся возле хоругвей и икон, принесенных из Спасо-Прилуцкого монастыря, произошло движение. Народ заволновался, раздалось стройное негромкое пение. И стар, и млад закрестились. «Матушка ты наша, Пресвятая Богородица, прости нас», – слышались голоса женщин. Иеромонах в облачении вынес из вагона икону, народ бросился к святыне. «Батюшка, дай понести икону», – просят все. Святая икона была поднята высоко из опасения, как бы в порыве горячей ревности православные не вырвали её из рук священнослужителей. Звон колоколов, пение монастырского хора и плач народа, плач умиления, слышались в воздухе.
Крестный ход со святынею, благословением горы Афонской, направился к монастырю медленно и стройно. Паровик свистнул как-то грустно, точно в знак прощания со святынею. Всенощная продолжалась очень долго с литией и акафистом. Стройное пение монастырского хора неслось под низкими сводами храма. Храм напоминал катакомбы первых веков христианства, особенно в начале всенощной. Таинственный полумрак, негромкое пение, отчетливые возгласы и прошения. Все предстоящие проникнуты одним чувством. Житейские попечения оставлены. Чувствуется, что все забыли, что там, за этими стенами. Здесь истинное пристанище от бури, здесь все готовы претерпеть за Господа.
Обратившись к святой иконе Богоматери, настоятель излил свои чувства в речи: «И откуда мне сие, да прииде Мати Господа моего ко мне», – так воскликнула святая Елизавета, увидев у себя Деву Марию, и душа её исполнилась истиннаго благочестия и духовного восторга. И откуда это нам, да пришла Матерь Господа нашего к нам? Пришла в пречистом лике со святой горы Афонской, которая сделалась жребием, истинным уделом Божией Матери, с насельниками которой она обещала пребывать непрестанно. Не погнушалась, пришла к нам в малую обитель, где чуть-чуть только мерцает иноческая жизнь. Пришла, верим, чтобы разбудить её, поддержать нас, грешных и недостойных. Иноки афонские, братья наши, отдаленные от нас большими пространствами, но близкие по духу, родные наши! Благодарим вас за милость вашу, что в подкрепление наше и в благословение послали сию святыню».
По окончании литургии крестный ход из храма направился по стенам обители. Впереди хоругвеносцы несли попарно хоругви, иконы, среди которых выделялась новая святыня, за ними в светлых ризах священнослужители и громадная толпа народа. Богомольцы длинной вереницей тянулись по галерее в стенах монастыря, но половина их, вследствие многолюдства, не могла участвовать в крестном ходе по стенам, принужденная оставаться внизу, она созерцала торжественное шествие с иконами. Чудную картину представлял этот редкий крестный ход. Веяло священной древностью. Припоминалось, как в древние времена при других обстоятельствах, когда полчища врагов стояли под стенами, а на их галереях стояли орудия, благочестивые насельники обители с глубокой верою обходили по стенам со святынями и взывали к Богу о помощи. Торжество в монастыре оставило сильное впечатление в душах богомольцев. Остывающее в народе среди житейских попечений чувство близости к нам Божией матери вспыхнуло с новою силою. Не стали казаться слишком тягостными неудачи жизни и скорби. Блистал светлый луч надежды в дивном лике Богоматери».
Сколько искренней религиозной воодушевлённости в этом монашеском репортаже! Разве не хочется чувствовать, молиться и воспринимать жизнь так же, как отец Неофит? Этот человек был способен во многих сердцах разжечь искру веры одним только тем, что он жил и дышал рядом с ними. И нет ни каких сомнений в том, что сердца окрестных жителей, которые участвовали в том духовном торжестве, вспыхнули пламенем веры. Несмотря на тяжелые духовные болезни, которые уже поразили русский православный народ, наши крестьяне были всё ещё довольно религиозны, но кажется в народе наметилась некоторая духовная растерянность, он мог шатнуться в любую сторону. Народ легко загнивал вместе с загнивающим монастырем и всё ещё довольно легко поднимал глаза к Небу вместе с монастырем возрождающимся.
***
Как было лечить эти духовные болезни? И так, как это делал отец Неофит, воодушевляя народ, и так как это делал владыка Никон – при помощи горькой правды. Правда – эффективное и страшное лекарство. От неё, как от прививки, можно и заболеть, но выздоровев, будешь уже защищён от этой болезни. Лечить правдой у нас не любят, боязливо вздрагивая от такой перспективы – как бы хуже не вышло. А вот владыка Никон, кажется, был специальным органом, который создала Церковь для возвещения горькой правды. Вот что он писал в «Епархиальных ведомостях» в июле 1911 года:
«Наиболее излюбленным по своей общедоступности для выражения благочестивого почитания к святой горе Афон и её обитателям являются денежные и вещественные пожертвования. Верует православный русский народ, что доходна до Бога молитва подвижников афонских. Но наряду с истинными богоискателями и усердными молитвенниками объявились на месте святе любители беспечного житья и легкого приобретения. В недавнее время из деятельности схимонаха Парфения стал известен следующий факт. Крестьянка Фекла Юферова в письме на имя хозяйственного управления при Святейшем Синоде сообщила, что ею сделан был заказ келии Благовещения Пресвятой Богородицы на Афоне на изготовление иконы святого великомученика Пантелеймона для приходского храма стоимостью 150 рублей, но настоятель этой кельи схимонах Парфений уведомил её, что означенная икона будет стоить 200 рублей, так как в неё вложены, по его выражению, «очень ценные и редкие святыни».
Кроме того, Юферова при том же письме представила присланную ей названным Парфением фотографическую карточку его, на обороте которой имеется следующая надпись: «Где сия карточка афонского Парфения будет находиться, там пожара не будет, Бог сохранит. Св. гора Афон 1910».
Всё сообщенное Святейшему Синоду крестьянкой Феклой Юферовой свидетельствует, что схимонах Парфений не только торгует сомнительною святынею, но и позволяет себе свою собственную фотографическую карточку выдавать за некую святыню, имеющую даже чудодейственную силу. Подобный случай является далеко не единственным и не исключительным».
Тут же стало интересно, не в той ли самой келье схимонаха Парфения заказал игумен Неофит икону Божьей Матери? Ни кто не станет спорить с тем, что от действий мошенников необходимо предостерегать, тем более, если мошенники свили гнездо в Церкви. Но православные крестьяне, с таким искренним воодушевлением встречавшие в Прилуках афонскую икону, видели в Афоне святую землю. «Мы, конечно, плохие христиане, зато вот там – святость». А тут, оказывается, и там – людишки не лучше наших. Владыка разъяснил. Так неужели же не разъяснять? Это вечный вопрос.
Очевидно, подвергая веру испытаниям правдой, надо одновременно что-то сделать для укрепления веры. В этом смысле епископ Никон и архимандрит Неофит действовали каждый со своей стороны. Уже в сентябре в тех же «Епархиальных ведомостях» архимандрит Неофит выступил со статьей «В колыбель зырянского женского иночества со святынею». Событие, в ней описанное, было лично им организованно в Крестовоздвиженском женском монастыре. «Не было здесь святыни, каковая является принадлежностью каждого монастыря. По старанию игумении, за молитвы сестер обители иноки святой Афонской горы прислали в благословение новоустроенной обители великую святыню: двух аршин вышины икону Возвижения Креста Господня, прекрасного письма, а в ней частицу Древа Господня с частицами мощей мучеников Трифона, Космы, Дамиана и Федора Стратилата».
Эта статья безусловно перекликается с архиерейской. Тут не столько полемика, сколько желание выровнять впечатление, произведенное шокирующими фактами.
А в конце 1910 года Спасо-Прилуцкий монастырь стараниями своего настоятеля обрел ещё одну святыню, о чем опять же он сам и рассказал: «Естественно желать, чтобы в обители преподобного Димитрия был памятник, было внешне видимое свидетельство той духовной связи, какая существовала во время земной жизни между преподобными Сергием и Димитрием, была святыня, при виде которой иноки и богомольцы обители могли бы уноситься воспоминаниями к тому отдаленному прошлому, когда жили преполобные, и назидаться представлением той тесной духовной дружбы, какую они имели ради спасения души и возвеличения святых обителей. Такая святыня была получена в Спасо-Прилуцком монастыре 21 октября. Это образ преподнобного Сергия во весь рост, точная копия чудотворной иконы угодника Божия. Образ писан в мастерской Троице-Сергиевой лавры, в ней освящен на святых мощах преподобного, на которых он находился целую ночь.
Принесение в обитель Прилуцкую иконы друга преподобного Димитрия было для неё великим торжеством. Из монастыря в 4 часа вечера вышел крестный ход на платформу железной дороги. Впереди развевались хоругви, а за ними, медленно двигаясь, богомольцы несли большие иконы преподобных, написанные во весь рост. Точно живые, шествовали преподобные один за другим. При вступлении крестного хода в нижний храм, образ прп. Сергия был поставлен в головах у раки прп. Димитрия. Настоятель монастыря приветствовал прибытие образа: «Гряди, преподобне отче наш Сергие, в обитель друга твоего духовного преподобного Димитрия. Он с нами пребывает духом, здесь и мощи его, источающие исцеление всем, с верою приходящим к раке сей. Гряди, игумене всея Руси Святой, чтимый народом православным от края до края…»
***
Конечно, жизнь монастыря – не в мероприятиях. Подлинная жизнь монастыря – молитвенная, духовная. Но в этом смысле почти ни об одном монастыре за крайне редкими исключениями вообще ни чего не возможно сказать. Любой монастырь – как айсберг, нам видна лишь незначительная его часть. Поневоле приходиться говорить лишь об этой – видимой части, о неких событиях, которые, пусть и не отражают суть монастырской жизни, но всё же могут сообщить о ней некоторое представление.
В 1913 году по инициативе архимандрита Неофита, который продолжал оставаться епархиальным миссионером, в Спасо-Прилуцком монастыре состоялись миссионерские курсы: «Обитель преподобного Димитрия Прилуцкого радушно приняла под свой кров ревнителей православной веры, одушевленных желанием изострить своё оружие для борьбы со врагами Церкви. Она дала помещение для участников съезда и стол. Священники и учителя братски разместились в двух обширных комнатах и имели возможность свободное от общих занятий время проводить в одушевленных разговорах o тех пастырский вопросах, которые особенно занимали их ум.
Для занятий съезда отведен был просторный храм во имя Всех Святых. В воспоминание хороших дней, проведенных в обители в столь полезных занятиях и в такой дружной семье, участники курсов снялись на фотографии. B благодарность обители, собравшей под своим кровом деятелей миссии, последние поднесли обители свою жертву – серебряную позолоченную лампаду к гробнице преподобного Димитрия с соответствующей надписью».
В 1912 году торжественно праздновалась столетие хранения московских святынь в Спасо-Прилуцком монастыре: «В 1812 году нашему монастырю Бог привел хранить сокровища и святыни Свято-Троицкой лавры, многих монастырей и соборов московских. На трехстах подводах отправлены были сокровища через Ярославль на север – в Вологду, куда трудно было проникнуть врагу. В сентябре прибыли те, кому было поручено хранение сокровищ вместе со святынями. С радушием встретили иноки Спасо- Прилуцкого монастыря скорбящих гостей. Они устроили всё, чем можно было умягчить горе, общее всем русским. Соборный храм обители во имя Происхождения Святых Древ Животворящего Креста, погоревший в 1811 году, сделался местом хранения святынь. Лица во главе с протоиереем Архангельского Московского собора Алексием Шумилиным и ректором семинарии архимандритом Симоном, приехавшие со святынями, нашли приют в Введенских кельях. Благодарность обители за теплый братский прием выражена была в написанных на простенке окна стихах одним из хранителей сокровищ Павлом, игуменом Угрешского монастыря. Стихотворение заканчивается словами:
Hac гласом матерним Москва к себе зовет,
Прости, священная обитель!
Как ты покоила, как ты хранила нас,
Так да покоит Бог тебя на всякий час.
Об этих же событиях свидетельствует двустишие над входом в монастырский корпус:
Безбедно Бог меня в сей лютый год хранил,
Москве рассеянной прибежищем я был.
Обитель Прилуцкая знаменовала столетие этого события монастырским торжеством 16 сентября. Во время литургии, совершенной в том храме, где находились 100 лет назад святыни, совершено было поминовение всех известных вождей Отечественной войны. После литургии был крестный ход вокруг Введенского и Спасского храма. В час дня состоялось собрание в Введенских кельях, где находили приют московские хранители святынь. Зал келий был разукрашен цветами и зеленью. Царские портреты и написанное в простенке стихотворение игумена Павла – венками из живых цветов».
***
С радостным и благоговейным чувством доводил архимандрит Неофит до сведения вологжан факты небесной помощи преподобного Димитрия:
«Монах Ульяновского Троицкого монастыря Усть-Сысольского уезда Гавриил сильно страдал от грыжи. Болезнь усилилась до такой степени, что две недели он не мог ни есть, ни пить, ни даже говорить. Гавриил отправился B Спасо-Прилуцкий монастырь. После вечерни больной попросил казначея монастыря иеромонаха Геннадия отслужить молебен преподобным перед гробницами их. Вдруг служащий иеромонах заметил, что Гавриил от радости задрожал и заплакал «У меня что-то как будто оторвалось и всё распустило и сделалось по-старому», – говорил он.
По просьбе священника из Оренбурга о. Димитрия Коновалова была послана ему святая икона преподобных Димитрия и Игнатия. Батюшка жаловался на болезнь и надеялся выздороветь по молитвам своего тезоименита прп. Димитрия Прилуцкого. Получено от него письмо: « По молитвам и предстательству преподобного Димитрия меняпокинула тяжелая малярия. Мечтаю побывать B вашей святой обители».
Прилуцкий настоятель рассказал ещё о нескольких подобных случаях. Здесь речь шла уже о жизни собственно монастырской, о действиях Духа, которые ни когда не прекращаются на святом месте.
***
Архимандрит Неофит – человек интеллектуально развитый и хорошо образованный, совершенно не был интеллигентом, в этом смысле ни сколько не напоминая большинство образованных людей того времени. Вся его деятельность была основана на прочном фундаменте глубокого и цельного религиозно-политического мировоззрения. Таковы были православные монархисты – лучшие люди империи, самим дыханием своим дававшие ей жизнь. Он часто выражал свои мысли в «Епархиальных ведомостях».
«Сколько раз преподобный защищал наш город и обитель от врагов, помогал во дни несчастий. Ho ныне предаются забвению благодеяния его. Мы больше полагаемся на свои силы, на своё человеческое искусство, не хотим воспользоваться уроками старины. Между тем, как благовременно было бы это. Теперь не стены каменные городов колеблются от орудий внешних врагов, колеблются стены государства нашего, даже основы его – вера православная, любовь к своему Отечеству. Вы замечаете, как неверие, нерасположенность к Церкви, сомнения распространяются даже в сельской среде, особенно в молодом поколении, как усиливается развращённость, пороки. Вы замечаете, как портится, дрябнет, мельчает духовно русский народ? Где прежняя мощь его? Куда она делась? Что ждет нас впереди, если ещё больше будут колебаться основы нашей государственной жизни?»
Всего через несколько лет ответ на этот вопрос уже будет известен. Лучшие люди эпохи заката империи предчувствовали катастрофу, точно называя её предпосылки.
«Зверь отверз уста свои для хулы на Господа и на Святую Церковь Его. Стрелы врагов изощрены, и они со всех сторон пускаются врагами в корабль церковный, чтобы повредить ему и потопить в волнах морских. Сети врага настолько тонки и незаметны, что в них легко улавливаются даже люди, любящие Православную Церковь… Церковь раздирается врагами в лице всякого рода сектантов, рационалистического и мистического характера, равно толстовцами и социалистами, поддерживаемыми и вдохновляемыми ненавистниками Христа масонами».
Отец Неофит вполне осознавал, что Россия может спастись, лишь сплотившись вокруг Истины, вокруг тех сокровищ православного духа, хранителем которых он себя осознавал. Поэтому прилуцкий архимандрит так негодовал по поводу открытия в Санкт- Петербурге буддийского храма:
«На Святой Руси совершается нечто ужасное и страшное. Тьма язычества проникает в центры просвещения, в то время, как истинные ревнители веры православной спешат нести Свет Христов в те места, где сгустилась тьма языческих верований, в далекие окраины Сибири к инородцам, не знающим Христа и Его учения, знак этого поворота к язычеству надо видеть в постройке буддийского капища в Петербурге теми, что опозорил этим делом христианские имена свои».
А ведь это было предательство, совершенное сверху. Под натиском «зверя» власть отступала, сдавала позиции, думая, что тем спасет себя, но лишь ещё больше себя ослабляя. Нужны ли были в этой ситуации такие, как отец Неофит? Да, они всё ещё были нужны.
***
Архимандрит Неофит узнал, что вскоре ему предстоит стать епископом и… заболел, причем довольно серьезно – несколько дней с постели не вставал. Чуть позже он говорил, что ему, лишенному свободы в движениях, казалось теперь, что он со всей ясностью увидел бренность своего существа, свою немощность, своё ничтожество. В смятении сердца он мог только сказать: «Кто аз есмь, Господи? Ты призываешь меня на высоту, аз же нищ есмь и убог». Но вот перед умными очами его предстали сонмы преемников апостольского служения – великих столпов Церкви, святителей Христовых, ревнителей веры, подвигом добрым подвизавшихся даже до смерти. Он вспомнил дивные страницы книги Святого Златоуста о величии служения епископского, вообразив себе условия пастырского делания в то время, когда зверь отверз уста свои для хулы на Господа и на Святую Церковь. Он не мог не почувствовать, сколько мудрости, сил духовных и телесных, опыта и таланта требуется для достойного прохождения святительского служения. «Надо быть светильником, – думал он, – высоко поставленным на свещнице, да светить всем горячею верою, во смирении сердца совершающимися добрыми делами. Надо стоять постоянно на страже, бодрствовать‚ чтобы предотвратить все нападения, часто для неопытного взгляда незаметные».
Вот каких святителей рождала Церковь на закате православной империи.
***
9 марта 1913 года в день наречения и хиротонии настоятеля Вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря архимандрита Неофита во епископа Измаильского, второго викария Кишиневской епархии, в Вологду прибыли архипастыри, имевшие участвовать в торжестве: архиепископ Тихон, епископ Никон, постригавший в иночество виновника торжества и возводивший его в священные степени, и епископ Амвросий. В соединении с местным епархиальным преосвященным и двумя его викариями, прибывшие архипастыри составили собою священный собор, какого Вологда не видела ещё никогда. Чин наречения архимандрита Неофита был совершен в Крестовой церкви Вологодского архиерейского дома. Нарекаемый ответил установленной формулой: – «Благодарю, приемлю и нимало вопреки глаголю». Он обратился к преосвященному епископу Никону со словами:
«Помолись за меня от глубины любящего сердца ты, мой архипастырь и отец, приведший меня в пречудный свет жизни иноческой, с отеческой нежностью хранивший меня, да не прельщен буду от сатаны, козни которого бывают незаметны для новоначального, но не укроются от твоего, долгим духовным опытом просветленного взора».
Преосвященный епископ Никон ответил: «Пятнадцатилетнее твоё приготовление к настоящему сану дает основания ожидать, что, умудренный борьбою с расколом и сектантством, ты будешь при содействии споспешествующей благодати Божией делателем непостыдным в вертограде Его. Печать особенного Божия избрания на тебе очевидна. Когда ты праздновал день памяти святого игумена твоей обители, преподобного Димитрия Прилуцкого, в тот момент, когда, вероятно, приобщался святых и животворящих Христовых Тайн, одним из архипастырей в Святейшем Синоде упомянуто было имя твоё, как желательного кандидата епископства, и таким образом промысел Божий призвал тебя к высшему священноначалию в Церкви Его…»
Приняв из рук преосвященного Никона жезл, новый епископ весьма продолжительное время благословлял устремившийся к нему народ».
III. Закрытия не предвидится (1913 – 1924)
Открытия, восстановления или закрытиямонастыря не совершалось и непредвидится.
Ведомость о Спасо-Прилуцкоммонастыре. 1917 год.
Последние дооктябрьские годы Спасо-Прилуцкого монастыря, начавшиеся после того, как владыка Неофит навсегда покинул эти стены, зияют, словно черный провал. Сказать о монастыре было и нечего, и некому, словно он уже закрыт.
Во время наречения архимандрита Неофита во епископа Измаильского, на малом выходе преосвещенным Александром, епископом Вологодским и Тотемским, возведен был в сан архимандрита и назначен настоятелем Спасо-Прилуцкого монастыря игумен Нифонт, настоятель Корнилиево-Комельского монастыря (в миру – Николай Курсин).
