Сергей Викторович Паршуткин
Снега моей души
Бессмертие
Море было совершенно ледяным. Пароходы «Батарея» и «Защитникъ» шли кильватером очень близко друг от друга – почти на расстоянии вытянутой руки. Проклятые туманы! Охотское море начало свое осеннее представление, а туманы играли в нем едва ли не главную роль. Не было видно ни зги. Лишь изредка ветер рвал серый кисель тумана и тогда, словно устрашая людей, стоящих на палубах, берег оскаливался черно–серыми припайными льдинами. Кривые, узкие лбы прибрежных скал наклонялись в сторону крошечных черточек пароходов, и казалось, вот-вот обрушатся на их спичечные мачты, раздавят, сотрут в кровавое крошево горстку людей, плывущих на них…
Прошло уже пять дней, как люди вышли на двух пароходах из Владивостока в поселок Аян, который расположился на этом мрачном побережье.
Предстояла высадка на побережье.
Они могли не выходить из Владивостока, если бы захотели – им никто не приказывал идти в далекие снега Якутии. Да и не мог приказать – некому было это сделать.
Все уже очевидно: поражение Белого движения было делом дней. За их спинами осталась огромная Страна – кто-то уехал в Харбин или Шанхай раньше, а кто-то ещё собирался. Паковались чемоданы, снимались погоны, выбрасывались в море револьверы…
Но раздался крик о помощи из холодов – там полыхнуло, и теперь погибало, прижатое ко льдам моря, восстание.
И он был услышан – потекли ручейки человеческих сердец обратно на Родину.
Крепнуть этим ручейкам мешали злоба и ненависть врагов, им вредила осторожность друзей, непреодолимыми горами на их пути вставала бедность разгромленной окраины огромной Страны.
Разбросанные по степям Монголии, городам Китая и портам Японии солдаты и граждане Страны – они снова собирались вместе.
У них только–только начинала налаживаться жизнь, пусть и в Чужбинах. А сейчас снова, как тогда, в самарах, в новониколаевсках, екатеринбургах, иркутсках – слезы их матерей, судорожные объятия жен, испуганное молчание детей…
И до падения Белого Приморья остались дни.
Но пароходы вышли в море.
Предстояла высадка на побережье.
Главными героями предстоящих событий были эти молчаливые люди, разместившиеся на палубах и в трюмах двух маленьких, храбрых кораблей.
Семьсот шестьдесят человек. Семьсот шестьдесят сердец. Генералы, офицеры, казаки, гимназисты, вольнонаемные… Аргонавты Белой мечты.
Молчаливые ли? О чем они говорили в каютах и на палубах? Что они думали, глядя на эти туманы, на эти свинцовые волны, в тот невозможно далекий, туманный, насквозь пробитый стылыми ветрами, день. Скоро дни их будут пробиты не ветрами, но пулями.
Предстояла высадка на побережье.
По выходу из бухты оба парохода разом прокричали осипшими гудками. Капитан парохода «Защитникъ», плача на мостике, отмигал на берег морзянкой. Только одно слово было в этих приглушенных грязно–желтых вспышках: «Спасибо». Снежный заряд, ударив от моря, загасил своей серой лохматостью это слово и стер силуэты кораблей.
Высадка на побережье закончилась.
И скоро колонна молча зашагала по прибрежной гальке к дороге, что вела в тайгу. Впереди были снега и горы Джугджура, комариные туманы болот, ледяные воды переправ – горизонты Якутии. А за этими горизонтами будут позиционные бои, ярость штыковых атак, пулеметный лай, тихая ненависть засад. Кровь и пот. Победа и поражение.
Свист ветра, хруст береговой гальки под сапогами, позвякивание котелков о металл винтовок, серое шевеление частокола штыков.
Дружина начала свой путь в бессмертие…
Снегопад
Как-то очень давно, один старый человек сказал, что счастлив тот, кто может слышать ветер из прошлого…
Трудно что-либо говорить о счастье, но мне кажется, что иногда я слышу этот ветер.
Он несет мне из бездны прошедших лет звуки-воспоминания, которые с волнением встречает моё сердце – звуки, родившиеся в моем детстве, моей юности…
Они легко узнаваемы, незатейливы и просты, но для меня бесценны.
Как искры – на короткие мгновения, эти звуки освещают самые дальние уголки моей памяти.
Шум реки, в которой моя мама полощет бельё, стоя на маленьком мостике.
Лёгкое, почти беззвучное, колыхание занавески открытого окна свежим летним утром – счастье первых дней каникул.
Скрип открываемой, пришедшим с работы отцом, калитки.
Милая картавость моего имени из уст славной девочки – первой любви.
Быстрый топот босых пяточек младшей сестрёнки по залитому солнечным светом, чистому полу нашего дома.
Шелест разогреваемого на сковороде масла для утренних воскресных блинов.
Ворчание нашего одноухого рыжего пса в будке, что стояла в углу двора.
Лучики солнца на стенах моей комнаты по утрам – я их тоже слышу…
Звуки затихают под тяжестью снегопада времени.
Колючие снежинки лет безжалостны.
Проходят года и звуки, такие дорогие моему сердцу, постепенно затихают.
Их уже почти не слышно.
И они никогда больше не повторятся.
Какое странное это слово: «никогда»…
Океан
«…А потом, если долго бродить по пространствам моей души, то можно увидеть и пыльные, затянутые паутиной тупики, и широкие магистрали, и овраги, заполненные грязью, и чистые лесные опушки, и омерзительно-грязные лужи, и прозрачные ручьи. Много там всякого, страшного и смешного, возвышенного и низменного…
Но в одном из далёких закоулков моей души, до которого ещё никто не добирался, есть маленькая дверца. Она совсем неприметная, её можно не заметить и пройти мимо, если бы не сидящий перед нею на страже, огромный, бешеный волк. Никто из чужих не может туда войти. Но тебя страж не тронет, а только тихо отойдёт в сторону, покорно опустив свирепую морду.
И когда ты войдёшь в эту дверцу, то на несколько мгновений ослепнешь от сияющего света, и у тебя до слёз перехватит дыхание от кристально-чистого, напоённого небесной синевой воздуха. Но когда твои глаза привыкнут к свету, ты увидишь огромный, разлитый до горизонта океан, ласково гладящий волною чистейший, солнечного цвета берег, на котором нет ни единого следа.
И твои ноги погрузятся в бархатное тепло берега, и ты пойдёшь по нему, оставляя маленькие следы, к океану.
Океан отступит, давая тебе проход, а потом прильнёт к твоим ногам, и будет их омывать волнами нежности, тихо целуя.
Этот океан – моя любовь к тебе…»
Август
«Скоро август…»
Он написал это и усмехнулся: – Какое, к черту, «скоро»! Октябрь на дворе!
Строки письма в Охотск никак не складывались в желаемое: то времени не было вечерами, то не было вечеров – работа на заводе, домашние дела, подготовка к экспедиции, и ещё множество множеств больших и малых дел начинались с пяти утра и продолжались до глубокой ночи.
Но написать на побережье было крайне необходимо, так как его друзья-оленеводы, с которыми его связывала давняя и крепкая дружба, вот-вот уйдут в горы, и увидит он их не скоро – только в августе, когда будет проводить свой отпуск в тех далёких и глухих местах.
– Ладно, намечается командировка в Москву, а там, в гостинице, не спеша…
Толпа выплеснулась из влажного зева павильона метро и растеклась по площади разноцветными потоками.
Стараясь быстрее выбраться из этих разнопахнущих струй, он отошёл к парапету набережной, уклоняясь от толчков и касаний, и оглянулся, выбирая направление своего дальнейшего движения.
Вокруг привычно суетилась Москва.
Его путь пролегал по набережной к бизнес-центру Москва-Сити, разместившей свои дела и делишки в утробах небоскрёбов, верхние этажи которых, как вершины гор, скрывались в тяжком октябрьском тумане столицы.
Взгляд выхватывал из общей картины наступающего дня детали огромного механизма, называемого Москвой: мелькавшие черными молниями капоты и багажники всяческих Бентли-Тайот-Субару, смешно изгибающиеся на тонких каблуках-иголках худосочные ножки девиц, спешащих в офисы и конторы, жёлтые лица дворников-иностранцев, сгоняющих пластиковыми мётлами к сливам у парапетов лужи грязной воды, носастость и странную одинаковость гортанных, одетых в спортивные штаны молодых людей, крепость плеч и желтизну надписей-печатей на спинах охранников всяческих проёмов…
Черные костюмы, галстуки-удавки мужчин, снующих с деловым видом от одной зеркальной двери к другой, да и сами мужчины, поражали своей ухоженностью, и в тоже время какой-то безнадёжной отрешённостью. Оставляя при движении, как манекенщицы на подиуме, шлейфы разнообразных парфюмов, эти «мужчинки» – так он успел их «окрестить», составляли часть некоего антуража, недоступного его пониманию, но именуемого ёмким, похожим на плевок, словом «бизнес».
Взгляд скоро устал, и он опустил глаза, пытаясь таким образом отгородиться от этой, окружающей его, нехорошо шевелящейся массы.
Но и тут его ждали встречи: он видел обувь этих людей. Как не старались снующие вокруг него хозяева этих подошв выглядеть, по их понятиям, соответственно деловому району или занимаемой работе, но Город-Молох знал своё дело. Шикарные ботинки, элегантные туфли, или, усиленно скрывающие свою поношенность под слоем зеркально-нанесённой ваксы, башмаки были покрыты тонкой плёнкой грязи, сводившей на нет все старания их владельцев.
А грязь была повсюду: на тротуарах, кустах, кованых оградах и витринах. Даже фонари светофоров были покрыты грязной плёнкой и потому не светили, а как-то вяло обозначались некими псевдоцветами из тумана.
Все эти сцены и рисунки окружающего бытия мохнатым червём раздражения заползали в голову, и уже не отвлекали – мешали.
Ему же предстояло делать доклад, и надо было как-то сосредоточиться, собраться с мыслями…
Виктор шёл и мысленно готовился к предстоящему докладу.
– Итак, малые содержания… Технические сложности, обычно встречающиеся при измерениях таких величин, отступили на второй план. На первое место вышла некомпетентность…– он нахмурился. – А вот об этом, пожалуй…
Ему вспомнились молодые инженеры, которые появлялись на предприятии с завидным постоянством – факультет института, который расположился в бывшем купеческом сибирском городке, готовил их – как шелуху от семечек выплёвывал. В последние годы, от выпуска к выпуску всё тусклее становились глаза новоиспечённых физиков, но корочки их дипломов все чаще и чаще краснели. К сожалению, не от стыда за своих владельцев.
– Да, о чем бишь я?..– он мотнул головой, отгоняя, начавших было подбираться к его душе, сарказм и желчь.
Но собраться с мыслями никак не удавалось – картинки с выставки под названием «Дорога на совещание» продолжали отвлекать и раздражать.
Но всему приходит конец – путь в Бизнес-центр наконец-то закончился, и он, обогнув огромный, кричащий зелёными строками «Энергия Экологии…», баннер, толкнул стеклянную дверь.
Приглушенный жёлтый свет вестибюля, кремовый тон стеновых панелей, мягкость ковровой дорожки, зеркальный блеск полировки хромированных ручек дверей и перил, в которых отражалось всё это великолепие…
– Господи, где-то ещё чисто… – он даже зажмурился от удовольствия.
И эта абсолютная чистота пространства была наполнена ароматом кофе, запахом дыма хороших сигарет и тихим шелестом разговоров множества, находившихся в этом пространстве, людей.
Всё тут было уже привычно – опыт участия в мероприятиях такого ранга у него был огромный, и эта знакомая атмосфера сразу же настроила на деловой лад.
Конференц-зал быстро наполнялся людьми и скоро мест в нём не осталось. Шум огромной человеческой массы постепенно затих, и наступила тишина, изредка нарушаемая покашливанием. На маленькую сцену, где стояли кресла с микрофонными стойками, степенно вышли улыбающиеся люди во главе с генеральным директором корпорации. Действо началось…
Доклады следовали один за другим, почти без перерывов. Яркие кадры презентаций, интересные темы и не менее интересные докладчики – он не заметил, как пролетело время, и наступил час его доклада.
– Следующий доклад у нас посвящён измерениям малых содержаний металла в сложных матрицах проб… Доклад представляет сотрудник… – ведущий заседание секции прочитал это, и, подняв голову, кивком пригласил его к микрофону. Время исчезло…
А потом были поздравления и рукопожатия. Коллеги серьёзно восприняли все те предложения и предположения, которыми был буквально нашпигован его доклад, и теперь спешили поделиться своими мыслями по тем или иным аспектам затронутой темы. Постепенно разговор перешёл в плоскость практической работы.
– Применение данного метода не совсем оправдано, Виктор! Понимаешь, в чем тут штука… – говоривший это, доверительно взял его под локоть.
– Да, а понимаю, что этот метод не даст той возможности… – он начал
говорить, уже зная, какие аргументы могут свалить этого мэтра от аналитики, но неожиданно почувствовал вибрацию телефона в кармане.
Извинившись, он отошёл в сторону и, достав телефон, открыл текст SMS-сообщения.
Сердце дрогнуло и замерло…
«Откочёвываем в верховья Кетанды. Жду в августе. Очень целую. Настя».
Лету, в котором я никогда не был
Снег
Оно играло тёплыми лучиками на нежной коже твоей руки…
Эти блики солнца разбудили меня. Откинув простынь, я отвел свой взгляд от твоей наготы, стесняясь своего откровения, стыдясь возникших желаний. Стараясь ступать неслышно, подошёл к окну. За окном бушевало лето. Мир был переполнен любовью, радостью, наполнен радугами.
Спящая, по-детски поджавшая ноги, ты была очаровательна. Бархатная кожа твоих ног завораживала и тянула в сладкую пропасть…
Я отвернулся к окну. Там вдали я видел горы покрытые снегами.
Снегами моей души…
Анатолию Жуйкову, охотнику и хорошему человеку
Ветер
Вот уже почти пять месяцев, как он один. Заехав в октябре на свой участок, который расположился в сердце Саян, он сразу же погрузился в ежедневные охотничьи хлопоты и заботы. Снег в этом сезоне радовал. Он шёл почти сутки и враз закрыл тяжелым покрывалом все распадки, склоны гор и ущелья. Исчезли многолетние завалы, пропала до весны непроходимость таёжного подлеска, ушла опасность серых полей курумника, и даже заросшие тальником берега реки как бы раздвинулись, доброжелательно открывая дорогу его лыжне.
Каждое утро он уходил на проверку ловушек. Соболей в этом сезоне было немного, и можно было не совершать многокилометровые обходы каждый день. Но он любил свою работу, такую привычную и, как ему казалось, красивую. И поэтому уходил в свой обход ежедневно. Лыжня тянулась тоненькой ниточкой вдоль реки, осторожно обходя парящие туманом промоины, в прозрачной глубине которых виднелись разноцветные камни дна реки. В этих местах деревья стояли, покрытые инеем, словно серебряные. И это серебро, на фоне глубокого фиолета пиков хребта, притягивало взгляд, заставляя замирать сердце.
А повороты реки звали и манили его всё дальше и дальше, не давая долго задерживаться на одном месте. Долина реки постепенно сужалась, всё туже сжимаемая скалами. И вскоре лыжня начала «забирать» вправо от реки и вверх.
Подъём становился круче и тяжелее. Но он не замечал этой тяжести. Сердце билось чуть учащенно, а дыхание было почти ровным. Шаг за шагом он поднимался на гребень горы. Долина реки уходила вниз и всё шире распахивались синие, стылые горизонты.
Вот впереди показались скалы, а вскоре и сама вершина открыла ему своё суровое, всё в морщинах лавинных сходов, лицо. По всем охотничьим понятиям, соболь здесь никогда не обитал. Он знал это. Но не прийти сюда… И каждый раз, сворачивая с нижней, рабочей тропы, приходил на этот гребень с волнением. Это было как свидание. Свидание со старыми, надёжными друзьями, с любовью к ним. Свидание с ушедшими годами…
Вот там, справа, опять разворчался лавинами упрямый Фигуристый белок.
«Ну, здорово, уважаемый! Всё ругаешься?»
А за дальним отрогом хребта виднеется шапка из облаков, которая накрыла вершину пика Грандиозный.
«Опять спишь, Старина? Да успеешь ещё! Давай-давай, просыпайся!»
Розовато-сиреневая вершина горы Пирамида казалась жемчужиной в снежной короне далёкого Тукшинского белогорья.
«Здравствуй, Маленькая! Ты, как всегда, очаровательна!»
Его взгляд нетерпеливо выхватывал, как знакомые лица из толпы, горы, пики, ажурный рисунок рек, покрытых зеленовато-чёрным льдом. Встречи, встречи, встречи…
Он вернулся в избу уже затемно. Раздевшись, не спеша помылся заранее приготовленной водой, растопил печурку. Взял отполированный до блеска медный чайник и вышел к реке.
Полнолуние правило бал.
Платиновый свет луны отражался в воде ледяной промоины. И этот свет, разрываемый течением, вспыхивал седыми искрами, которые плясали, перемигивались, исчезали и снова появлялись. Ледяные сосульки по краям промоины вторили ярким искрам бледными огоньками отражений. Темнота ночи в распадках казалась ему синим бархатом, на котором, как бриллианты, лежали острые снежные вершины, обрамлённые изморозью звёзд. Тишина обнимала его, и он слышал, как бьется сердце. А рядом жил, дрожал, пульсировал оранжевой точкой огонек окна избы…
Набрав воды, он вздохнул и медленно пошёл по тропе обратно. Уходил от реки с сожалением, ловя слухом хруст снега под ногами, тихое бормотание потока в черноте промоины, хрустальный, еле слышный перезвон льдинок над ним.
Войдя в избу, он поставил чайник на печурку. Золото отражения керосиновой лампы в отполированном боку чайника остановило его на полдороги к столу…
«Скоро март, а это значит, что мне пора возвращаться к людям».
В глубине ледяных гор зарождался ветер.
Ветер разлук…
Охотничья база Жуйкова,
Центральный Саян,
1995г.