Сергей Викторович Паршуткин
Снега моей души
3. 6000 шагов
Шатаясь и судорожно прижимая к себе штормовку с остатками травы внутри неё, он вышел на противоположный от места старта берег. И буквально рухнул на камни.
Дождь, который слегка накрапывал перед началом его переправы, теперь превратился в ливень. Вся поверхность реки буквально кипела от вздувающихся воздушных пузырей. Над водой начал подниматься тонкий слой тумана.
«Отцу… Сейчас бы… Бутылку… За куртку… За…» – дыхание сбилось, и он, чтобы успокоиться, откинулся спиной на валун, закрыл глаза и глубоко вздохнул.
Перед его глазами возникли эпизоды далёкого детства. Маленький, затерявшийся в якутских горах посёлок с необычным названием Аллах-Юнь. Название своё он получил от имени реки, на берегу которой расположился. Сухое и очень жаркое лето шестьдесят восьмого года. Бесшабашные мальчишки на «купалке». Так они, пацаны посёлка, называли процесс купания в реке. Но купались они не в самом Аллахе, как сокращённо называли реку, а в речной протоке, которую образовала река. Тихая, неглубокая и умиротворённая, по сравнению с «шипящим» течением самого Аллах-Юня, протока не вызывала опасения у родителей, и поэтому они отпускали мальцов на «купалку» спокойно.
Кто тогда высказал мысль переплыть Аллах, он не помнил, но вызвались двое. На самом деле, к реке, что текла в ста метрах от протоки, побежали все.
Галдя и смешно подтягивая на бегу черные сатиновые трусы, толпа мальчишек ринулась на берег Аллаха. Он также свистел и улюлюкал, как все, когда бежал. Но одно он запомнил – запомнил на всю жизнь. Спины… Потные спины бегущих впереди, спины тех, кто мешал ему разогнаться перед прыжком в воду.
Он был из тех двоих, кто решился …
Разбег и толчок. Последнее ощущение берега – тёплая, нагретая солнцем галька под пальцами ног. Она знакомо хрустнула, отдавая тепло ступням.
И сразу же холодный поток реки подхватил его. Он вынырнул, взмахнул несколько раз руками. Скорость течения была слишком большой. Его сносило «по стрежню». И перебить эту струю, в силу своих мальчишеских возможностей, он не мог.
«Не борись, никогда не борись с водой!» – эти слова отца, сказанные год назад, вдруг явственно прозвучали в его душе. И как бы подсознательно, внемля словам отца, он перестал биться с потоком, поднял голову, мельком увидев заснеженные вершины массива Тарбаганах, и перевернулся на спину. В этом стиле плавания – на спине, ему среди пацанов посёлка не было равных. Он резко выдохнул и сориентировал положение тела относительно главной струи.
«Вдох. Выдох. Задержка. Вдох. Выдох. Работать! Задержка…»
Темп движения он набрал приличный, и вскоре его руки коснулись противоположного берега Аллаха. И только на берегу его обуял страх – он остался один, потому что второй мальчик вернулся обратно, не проплыв и десятка метров. В сознание начало закрадываться сомнение в том, что он сможет переплыть обратно. Он долго сидел на берегу, пытаясь собрать силы и отогнать страх. Мальчишки, которые свистели ему и махали руками с того берега, затихли, почуяв неладное. Он встал и пошел по берегу вверх по течению реки, зная, что таким образом он сделает свой снос минимальным.
Взгляд его лихорадочно перескакивал с предмета на предмет, мысли никак не настраивались на нужный лад. Он медленно шел по песку, и вскоре стайка мальчишек скрылась за поворотом. И тогда он шагнул в воду и медленно поплыл, подсознательно боясь удалится от берега. Но течение реки само плавно отнесло его почти к противоположному берегу. Сделал последний рывок и, когда его ноги почувствовали дно, он встал и заплакал. Плакал навзрыд, захлёбываясь и поскуливая. Но в это же время чувствовал, как в душе рождается новое, неизвестное ему до этого чувство.
Победа! Это была настоящая победа!
Из воспоминаний его вывел холод. Он начал освобождать куртку от остатков травы. При этом руки его тряслись, а взгляд постоянно возвращался к краю того участка берега, который виднелся из-за скалы. Там, за этой покрытой плесенью и мхом скалой, сверху он видел неподвижно лежащего Сашку…
Страх.
Страх бестолково метался в голове серой птицей, сбивая четкие углы опыта и уверенности. И опереться сейчас он не мог ни на кого. Отрешенно, будто чужим взором, он смотрел, что на той стороне каньона, в улове, бьёт волною о скалу и треплет кевларовое весло.
«Наше. Кто-то упустил при перевороте катамарана… Все там, вверху. Его одного сюда принесло. Всё, надо к нему…»
И он, отбросив в сторону штормовку, решительно направился к скале…
…руки Сашки были совсем холодные.
– Саня! Только не молчи! – он мычал эти слова, рыдал их сквозь зубы. Взгляд его перебирал резкие, как выпуклые куски действительности. Камень, серый мох на нём в капельках влаги…
Сломанная ветка, вся в грязи… Ему хотелось проснуться, убежать от этой невозможной действительности, умереть… Ему казалось, что где-то глубоко внутри его, внутри насмерть перепуганной души встал и действует кто-то другой, а он просто смотрит на всё происходящее сторонним наблюдателем.
«Рот… Чисто. Плоский камень под шею… Бог с ним, с затылком. Некогда. Позвоночник… Не знаю. Прямо положить, на всякий…. Желтый холод рук Саши… Потом тереть…Вдох. Ладони на сердце. Выдох в рот!.. Ну, давай!.. Вдох. Ладони! Выдох!.. Ну, давай же, давай! Не могу больше…По щекам!… Сашка!!! Ху – ху! Вдох. Умираю…»
Всхлип! И тут же тёплая струя ударила ему в лицо.
Стерев со своего лица Сашкину рвоту, он перевернул его на правый бок.
–Умничка ты мой! Я сейчас поднимусь, и мы тебя посмотрим! – он говорил это, глядя на содрогающегося в припадках рвоты Сашку. – Руки-то, руки какие вялые… Даже сжать кулаки не могу. И покалывает их. Неприятно…
Вернувшись за скалу, он развязал штормовку и, вытряхнув остатки травы из неё, оделся: «Ну, золото моё, держись!»
Бегло осмотрел и ощупал руки и ноги Саши, особо обращая внимание на суставы: «Перелом, ещё перелом… М-да. Гематомища-то какая! Опять перелом. А вот здесь… Нет, не уверен!»
Окончив осмотр, он снял с Саши спасательный жилет и оторвал с него всё ремни. Подойдя к завалу деревьев, выбрал ствол с очень толстой корой и ударами камня стал сбивать её целыми пластами. Вернувшись к неподвижно лежащему товарищу, начал прикладывать к местам переломов его рук и ног пласты коры, плотно перевязывая их ремнями от спасжилета: «Какие–никакие, а всё-таки шины».
Вскоре эта работа была закончена.
Рывком подняв друга, он подсел под него и взвалил на своё плечо. Постоял немного, как бы привыкая к ноше, и двинулся вдоль кромки воды, шатаясь и неуклюже переступая на скользких прибрежных камнях…
…когда впереди снова замаячила скала.
«Опять скала! И пройти вдоль неё по воде не смогу – глубоко. Надо вверх – на прижим взбираться. А как!? С Сашкой-то как!?» – снова волна отчаяния рвала его душу в клочья.
Он осторожно опустил свою ношу, стараясь не обращать внимания на стоны, сел на камень и задумался. Сколько прошло времени с того момента, как он начал нести Сашу, он не знал – потерял часы при переправе.
Два первых прижима дались легко.
– Славно, что он весит, как рюкзак… Опять потерял сознание. И что делать теперь? Что делать?!! – он проговаривал это вслух, пытаясь найти ответ.
Ответа не было.
Идти, только идти!
И снова перед его глазами начинали мерно, в такт его шагов, качаться ветви ивняка.
Сначала он шёл, неся на себе Сашу. Затем он полз, таща его за собою. Тропа, где тропа? Умираю, мать… Воды… Сейчас тебе будет вода – опять скала…
Мох сползал под грузом тела. Мох мешал, мох раздражал. Он тянул Сашку по мху под брёвна завалов, затем переползал через бревна сам, поднимал его гуттаперчевое тело, переваливал через следующие, сгнившие, покрытые мхом, стволы, затем снова переползал сам…Сбивал со сгнивших стволов деревьев острые сучья – «поторчины», снова поднимал тело…
И снова скалы. И снова мох. Мох, сырой мох… Ничто не держит!
А руки цеплялись и цеплялись…
Шесть километров. Шесть тысяч шагов. Саша умирал на каждом из них.
Шесть тысяч смертей…
Эпилог
…как резко увеличился шум двигателей, и стукнули колёса шасси о бетон взлётной полосы. Он открыл глаза.
«Уважаемые пассажиры! Наш самолёт произвёл посадку в аэропорту «Емельяново» города Красноярск. Просим Вас не вставать с кресел до полной остановки… Температура… Дождь… До города Вы можете доехать на… Командир корабля…»
Спускаясь по трапу, он увидел лужицы воды на асфальте взлётной полосы. Лужицы от дождя, в которых отражались разноцветные огни аэропорта.
Навстречу ему бежала младшая дочь. Бежала, раскинув руки, желая обнять. Так торопилась к нему, что даже уронила букет! Доча, доченька…
– …Лужицы от дождя, а вернее – озёра. Озёра в открытых глазах Сашки. Озёра, в которых отражался Кинзелюкский водопад.
Он его не донёс…
Плот
Было начало сентября.
Мы всегда приезжали с отцом в устье маленькой речушки, со странным названием Сахара, в сентябре. Не очень широкая – не более двадцати метров, лохматая от множества небольших каменистых перекатов, она стремительно несла свою мутноватую от золотистых песчинок бирюзу к зелени вод большой Реки. Разноцветные галечные косы её берегов обрамлялись огненно–оранжевым осенним пожаром засыпающей лиственничной тайги. Место слияния двух рек было открытым, каким-то невозможно–чистым. Почти домашним уютом веяло от старого древесного завала на выносной косе, омываемой водами двух рек. Старые стволы этого завала нагревались на солнце и пахли вымытой, чистой древесиной с привкусом хвои и смолы – как полы в светлой и просторной горнице. Солнечные лучики били сквозь беспорядок этих стволов, и было видно, как колышутся от прикосновений теплого ветра ниточки паутинок, что неслись по воздуху из тайги, да и застряли, зацепившись.
Противоположный от впадения речушки берег Реки был высоким, почти отвесным и блестяще–черным. Абиссиновую черноту ему придавали пласты каменного угля – Река в этом месте уткнулась своими водами в огромный угольный массив. Уткнулась, да и обогнула его – ушла на мягкие, податливые галечники. Так образовалось наше Место.
Целью наших ежегодных визитов в это Место была рыбалка. А точнее сказать – сезонная заготовка хариуса под засолку, как говорили, «в запас под зиму».
Жили мы не зажиточно, впрочем, как и все в те времена. «Те времена» – это середина шестидесятых. Северо–восток Якутии. Рабочий поселок горнодобытчиков. Пять или шесть улиц, старый клуб, школа. Из дорог – только Трасса. Трасса насквозь проткнула своей пыльностью поселок и шла дальше – на прииск и золотодобывающие полигоны.
Золото – это государственные дела, строгости всякие. Колючие взгляды из-под кокард, усталые – из-под ушанок или косынок. Рев промывочных приборов, гул воды гидромониторов, скрип телеги, что развозила воду по поселку, звон колючей проволоки на сгнивших столбах в распадках…
О золоте – в следующий раз, а сейчас о жизни. О ней – настоящей, лишенной ярких красок, громких звуков, угловатой и твердой на ощупь. Эта жизнь не баловала – смотрела и спрашивала строго, безо всякого снисхождения. Вот и ехали, плыли, шли мальчишки с отцами за добычей для семей.
Итак – наше Место. Маленький, белобрысый, шмыгающий носом человечек на берегу, в больших болотных сапогах с противогазной сумкой через плечо – это я. Руки мои, которые крепко держат бамбуковое удилище, все в трещинах – цыпках. Эти цыпки – результат переохлаждения рук в воде. Они от постоянного общения с солью при закладке рыбы в бочонки, от холода лодочного мотора, от углей костра, от ружейной и моторной смазки. Они – последствие трудной, далеко не детской работы.
Все русло речки пестрело большими и малыми камнями – было перекатным. Надо было очень осторожно заходить на середину потока, чтобы «облавливать» оба берега. Течение тут было довольно шустрое, и опасность быть им поваленным реально существовала.
Я быстро приловчился заходить на середину речки – шел от камня к камню, балансируя руками над потоком. Вот только брызги от бурунов сильно студили ладони рук.
Отогрев ладошки дыханием, я насаживал червяка на крючок и забрасывал уду на стрежень течения, плавно выводя поплавок за камни – там, в тишине, стояла рыба.
Раз! Удар хлестко отдавался в локтях – это попадался приличный «дурак». «Дураками» мой отец называл хариуса. Это слово не было ругательным – оно произносилось с уважением. Большая и сильная рыба, но… не совсем умная, раз попалась, – так это надо было понимать.
Поймав рыбу, я ловко снимал её с крючка и забрасывал в противогазную сумку. И так – до заполнения. Когда рыба уже не вмещалась в сумку, я выходил на берег, вытряхивал содержимое в деревянную кадушку, которая стояла в воде, обложенная камнями – чтобы не утащило водой, и садился пить чай. С сахаром!
Пара-тройка кружек и снова в поток. И так до вечера. А вечером начиналась очень неприятная процедура – чистка и засолка пойманной за день рыбы. Я не любил эту процедуру и всегда торопился, а отец чистил рыбу основательно – даже жабры вырезал, чтобы не пропал улов. Все дело в посоле рыбы, его мы делали слабым – сберегали аромат рыбы. А это накладывало особые условия на хранение и транспортировку рыбы до ледника. Ледник – это землянка со льдом, где летом содержались запасы мяса и рыбы. Холодильников в нашем поселке не было ни у одной семьи.
В тот день все шло, как обычно. Ранний подъем, умывание водой из реки, завтрак и – айда на течение!
Звук, который я услышал, был мне незнаком. Тугой шлепок, а затем шорох. И снова тугой шлепок. И снова шорох.
Шлёп–ш–ш…
Шлёп–ш–ш…
Я завертел головой, пытаясь определить источник звука. Звук шел от реки из-за поворота. Что-то там шлёпало, а звук, отразившись от угольного зеркала противоположного берега, летел ко мне.
Увидеть что–либо на Реке мешало солнце – оно било лучами прямо по глазам. Даже чернота угольных стен еле просматривалась в этом сиянии.
Шлепки приближались – на изгибе поворота уже угадывалось движение.
Какая–то темная масса надвигалась прямо на наше Место. Все ближе и ближе… Но слепящий, бьющий прямо в глаза, свет солнца по-прежнему не давал ничего увидеть.
Прекратились и шлепки…
Солнце и слёзы мешали мне, но я продолжал напряженно всматриваться в этот свет.
Я увидел Плот! Огромный и сложный, с торчащими блестящими пальцами гребей, он был фантастически красив!
Вдруг греби упали в воду – взлетели фонтаны брызг!
Над рекой вспыхнули маленькие радуги – я онемел, я задохнулся от восторга!
Блестящие ножи гребей дробили зелёный поток Реки и выдергивали на суд солнца мириады капелек воды. Капельки, рождаясь при взлете гребей к небу, умирали при их погружении в зелень пучины. А свет солнца превращал песню их появления и смерти в огромную радость радуг.
И все это я видел впервые! Завороженный я наблюдал, как плот с хрустом ткнулся в галечную отмель, как с него сошел в воду огромный, весь в черном, человек.
И этот человек неторопливо, как в замедленном кино, направился к отцу.
Мне даже показалось, что он идет, не касаясь воды…
Переведя взгляд обратно на плот, я внимательно рассмотрел его конструкцию и экипаж. На палубе сидели четверо – трое бородачей и девушка в синей косынке. Девушка помахала мне рукой и что–то крикнула. Но я не расслышал и продолжал молча, как завороженный, смотреть на них. Бородачи обернулись в мою сторону, заулыбались и подняли ладони в приветствии. Один из них взял в руки гитару – зазвучали музыкальные переборы.
В это время разговор между отцом и человеком в черном закончился. Они пожали друг другу руки, человек повернулся ко мне спиной и пошел обратно к плоту. На спине его черной безрукавки была ярко – желтая надпись: «Пропади всё пропадом». Да, именно такой была та надпись.
С плота ему подали руку, он взобрался и взмахнул рукой. «До–сви–да–ни–я!!!» – ударил звонкий хор голосов.
Плот натужно развернулся, струя нехотя подхватила его, и он стал уходить… Снова ударил звон хора и эхо от берегов вторило: «…и–я, …и–я, …и–я». Греби опустились в воду, на плоту кто–то тихо запел песню…
Плот уходил медленно и как-то странно для меня, того мальчишки. Уходил в неведомую для меня жизнь, которую я не знал, но чувствовал, что она есть… В моей душе шевельнулось неведомое доселе чувство. Смесь досады, чувства одиночества и осознания какого–то предательства.
Эти затихающие звуки песни, шлепков гребей по воде… Что-то уходило от меня. Что-то очень большое и неосознанно дорогое.
Я повернулся к реке, вспомнив, что оставил там сумку с рыбой и уду.
Перейдя русло, я подошел к костру. Отец, сидя у огня, курил папиросу и смотрел вслед ушедшим.
В тот день мы закончили рыбалку и уехали в поселок.
Это была наша последняя рыбалка. На следующий год отца перевели в другой район, и мы переехали.
С того дня прошло более сорока лет.
Я уже седой путешественник, много повидавший, руководивший множеством туристских экспедиций, прошедший тысячи километров и десятки рек. Где только не был…
Но каждый раз, глядя на очередную реку, по водам которой вот–вот начну свое движение, я ловлю себя на мысли о том, что всю свою жизнь пытаюсь догнать тот плот.
И никак не могу…