Сергей Викторович Паршуткин
Снега моей души
Погреб
I
Хлопнула дверца кабины, машина рыкнула солярным выхлопом и, мигнув на прощание красными фонарями, исчезла в занавеси, еще не успевшей осесть, дорожной пыли.
Все, мы добрались до места, откуда начнет самостоятельно двигаться наша небольшая, состоящая из трех человек, экспедиция. Остались позади рваные сны и гул авиаперелета в Якутск, перегарная суета паромных переправ через Лену и Алдан, неприветливость якутских селений и каменистая тряска колымской трассы. Впереди нас ждут разноцветные горы и черные ущелья хребта Сунтар–Хаята.
Но до них еще долгая дорога по косам и обрывам реки, что бежит из холодного сердца этих гор. Мертвенно–синие наледи, серые стены прибрежных скал, сухой частокол сгоревших деревьев, тугой плен кедрового стланика по берегам, удушающие перины седого мха-ягеля – часть мозаики, из которой будет складываться наш путь. И мы только в начале этого пути.
Начало пути…
Моему взору открылась окраина заброшенного, стоящего на берегу реки поселка и небольшое, густо заросшее иван-чаем, поле старого аэродрома. Линия улицы еле угадывалась по полусгнившим и разбитым крышам домов, то тут, то там видневшимися среди густых зарослей. Тайга почти поглотила строения.
Идти по аэродромному полю к поселку было легко. Стебли иван-чая с хрустом ломались под ногами, а проплешины утрамбованного базальтово-черного аэродромного покрытия были ровными, как шоссе.
По мере приближения к окраине шум реки затихал. И когда мы вошли в поселок, то улица встретила нас неправдоподобной тишиной. Было так тихо, что невольно хотелось зашуметь, сделать какое-то движение, чтобы нарушить эту тишину…
Прямая линия улицы обрывалась на берегу реки, за быстрым течением которой вставали горы. Час назад еще светлая и просторная, теперь долина реки постепенно погружалась в предгрозовые сумерки. Безмолвными фантомами вдали изредка проблескивали фиолетовые ниточки молний, но звука грома еще не было слышно. Приближалась гроза. Казалось, что окружающее пространство уменьшилось, и горы вплотную обступили поселок. Духота усилилась.
Мы быстро шли по улице, изредка перебрасываясь фразами о качестве той или иной развалины – выбирали место для ночлега. Надо было спешить. Судя по черноте неба, дождь обещал быть сильным. Но дома были похожи один на другой – проломы в крышах, разбитые окна, выломанные и брошенные тут же двери… Конечно, можно было приютиться в любом из них, но мы шли дальше, надеясь найти что-нибудь лучше, чем увиденное.
И уже подходя к концу улицы, мы услышали звук. Необычный звук в тишине – то ли скрип, то ли плачь… Как будто за густой травой плакал ребенок. Плакал тихонько и горько.
Я оглянулся на товарищей. Сказать, что меня охватила оторопь – это не сказать ничего… Мы замерли на месте!
Сколько мы так стояли, я не помню. Долго. Наконец, я громко кашлянул, как бы обозначая наше присутствие, и прислушался. Звук не исчез и не изменился. Он шел из-за стены густых зарослей, что окружали какое-то пространство на противоположной стороне улицы. Как я не всматривался в эту зеленую стену – ничего не было видно.
И тогда я решительно шагнул в заросли в направлении звука. И пока пробирался сквозь зелень стены сорняков, звук исчез.
Я вышел на небольшую полянку – в прошлом ухоженный палисадник, и увидел качели. Посреди высокой травы одиноко стояли старые детские качели. Ржавые стойки, облупившаяся синяя краска на них, и забытый облезлый желтый пластмассовый слоник на рваном, высохшем и скрученном черном дерматине маленького сиденья.
Мы постояли, удивленно рассматривая качели и слоника. Обсудили свои мысли по поводу возникновения звука. Сергей вообще ничего не усмотрел в этом звуке, а мне показалось, что когда я вышел из кустов, качели качнулись и замерли…
– Ветер вполне мог раскачать эту развалину, а она вон как скрипит… – сказал Володя. И с этими словами, он качнул качели. Те, тонко пискнув, тут же остановились….
Палисадник примыкал к вполне сносному дому. Крыша строения была почти целой, дверь на месте, стекла в окнах целы. Даже маленькая веранда была застеклена.
Через улицу напротив дома расположилась огромная свалка старых механизмов – гусениц от тракторов, железных колес-звездочек, моторов, частей автокранов и кузовов…. Красная краска ржавчины железной свалки разбавлялась разноцветьем бытового мусора и зеленью травы. Удивительно, но вид этой свалки не раздражал. Нагромождение технических деталей и хаос красок заинтересовывали взгляд. А строгая линия тополей вдоль дороги придавала этому пейзажу некую законченность. Но что-то все же смущало меня в этой картине.
И когда мы подходили к крыльцу дома, я вдруг понял, что меня смущало в этих тополях. Их кроны не качались. Ветра не было….
Чернота туч заполнила почти все небо, оставив тонкую полоску его синевы на западе, откуда мы пришли. Духота наваливалась все сильнее. Нам уже физически хотелось прохладного дождя, благо – крыша рядом. И дождь не заставил себя ждать – сначала зашелестели заросли от первых капель. Потом их стало слышно на крыше, затем на земле. Эти капли были почти горячими, и облегчения не принесли. Опять сверкнули ниточки молний. И тотчас ударил раскат грома. Что тут началось! Праздник воды! Пошел настоящий ливень. Капли не барабанили по крыше, а грохотали потоками. Молнии копошились в небе сине-фиолетово-оранжевыми снопами, и со всех сторон гром, гром, гром!
Этот праздник воды мы наблюдали, расположившись под навесом крыльца приглянувшегося нам дома. Сначала попытались открыть входную дверь, чтобы войти, но она настолько разбухла и не поддавалась, что даже оторвали дверную ручку. И теперь, привалив рюкзаки к перилам, пережидали ливень.
Через час ливень стал стихать и вскоре сошел на нет. Чернота неба ушла за горизонт и уже подошли бледно–серые сумерки вечера. Темноты, как таковой, не было. Высокие широты Якутии баловали нас белыми ночами.
Входную дверь открыли топором. Да и то пришлось попотеть, чтобы вставить лезвие между дверью и косяком – настолько разбухла древесина. И не вставили, а вбили поленом. При отжиме из древесины двери высочилась мутными каплями на лезвие вода – как разбухла. Еще несколько усилий!..
II
Еще несколько усилий и дверь нехотя поддалась. Мы откинули в сторону тяжелое колесо–звездочку, которым сначала хотели выбить дверь, и рывками распахнули её.
Перед нами замусоренная прихожая с полками. На полках и на полу валялись какие-то электронные блоки, обрывки бумаги, обрезки войлока, банки…. Справа от входа виднелась открытая дверь в дом.
Оставив рюкзаки на крыльце, мы пошли осматривать наше неожиданное жильё. За открытой дверью оказалась большая и совершенно пустая, можно даже сказать, чистая, если не считать пыли, комната. В противоположном конце комнаты два окна – они давали хороший свет. Свет мягко падал на желтые рваные обои стен и пол. Судя по форме досок, а в профиль они были почти полукруглыми, пол был очень старый. Бросилась в глаза и окраска пола. Темно-коричневая, с большим количеством слоев на сколах и около стен, где были оторваны плинтуса. Сразу за порогом, метрах в двух от двери, темнел распахнутый лаз в погреб.
Справа от входа виднелся проход в следующую комнату, как оказалось, последнюю в доме. Это была маленькая комната с печкой в дальнем углу. Небольшой стол и стул, вернее сказать, остатки стула – такова была мебель в этой комнате. Чисто, как и в первой комнате, но также пыльно.
Чтобы попасть в эту комнатку нам пришлось, оставляя следы мокрых ботинок на слоях пыли, переступить через распахнутый лаз.
Обернувшись к Володе, я попросил закрыть крышку лаза: «Дабы не упасти в него ночью тому, кто будет выходить по потребностям». Просьба, с небольшими комментариями, тут же была выполнена.
Перетащив рюкзаки, мы капитально разместились в маленькой комнате. Натаскали досок с веранды, разломав там остатки какого–то шкафа. И вскоре на печи закипела вода в котелках. Стало жарко.
Я устроился в углу комнаты напротив входа. Спальный мешок расстегивать не стал – просто бросил на коврик. Вездесущая пыль наводила на грустные размышления о нашем внешнем виде завтра утром…
Поставить стол посередине маленькой комнаты для ужина нам пришлось из–за дождя. Мы попытались расположиться поужинать на крыльце, но он, снова начавшись, настойчиво попросил нас вернуться в дом.
Тем временем из–за горы опять наползла лиловая чернота грозового фронта и окончательно задушила сумерки. Горы вокруг поселка, как магниты притягивали молнии, которые вновь сверкали со всех сторон. Ветви тополей за окнами бросали резкие черные тени то на пол комнат, то на стены, то на потолок…
Для освещения стола мы закрепили один электрический фонарь прямо над столом, а два других прикрепили к курткам. Печка бросала красные отблески пламени на стены, свет фонарей маслянично–желто освещал почти по-домашнему накрытый стол. Настроение было почти праздничным.
А молнии продолжали освещать комнаты злыми вспышками черно–белого света. И в какой-то момент в одну из таких вспышек краем глаза…
Я увидел, что дверца лаза погреба медленно поднимается…
Я захлебнулся воздухом, вся кожа на теле стянулась, взмокла, сердце замерло, а затем больно ударило толчком в горло… Я судорожно, без размаха, кинул кружку в сторону погреба, как оттолкнулся от этой черной пропасти в нем… И закричал!!!
Мои друзья остолбенели от неожиданности. Володя обхватил меня, думая, что я сейчас упаду, что у меня сердечный приступ и что меня надо поддержать. При этом наши фонарики погасли, остался гореть только тот, что был над столом. Вспышки молний, гром, метания луча света фонаря, мой визг, крики друзей…
… и поэтому не помню, сколько это продолжалось. Я пришел в себя оттого, что почувствовал спиной угол комнаты и боль от гвоздя, который торчал в стене и сейчас уперся в лопатку. Я медленно осознавал, что друзья рядом, что они ничего не боятся, и мне надо…
Мне надо было посмотреть на погреб.
С огромным трудом на ватных ногах, почти мертвый от страха, я подошел к погребу и осветил крышку. Еще два луча фонарей моих друзей уперлись в её доски. Ничего! Даже на беглый взгляд было видно, что она не открывалась – комки грязи от ботинок глубоко застряли в щели по периметру крышки, местами почти закрыв эту щель…
Теперь мне требовалось объясниться с товарищами. Я вкратце рассказал им о том, что я видел. При этом я постоянно оглядывался в серую тишину соседней комнаты. Руки мои тряслись…
Их реакция была нормальной – они стали меня успокаивать. При этом они говорили, что это молнии и тени так играют на полу, что такое бывает, когда моргаешь, что боковое зрение и не такие штуки преподносит… И как бы в завершении этого разговора, Володя взял стул, подошел в погребу, резко открыл его и бросил стул вниз! Захлопнул крышку и топнул по ней ногой.
– А если тебе и этого мало, так я сей момент, запечатаю твои придумки, – с этими словами он вышел на крыльцо и тут же вернулся с колесом-звездочкой в руках. Почти торжественно и осторожно он положил эту тяжесть на крышку и снова топнул ногой по ней, как бы впечатывая.
Скоро мы стали укладываться спать. Я молча перенес спальный мешок к печке подальше от двери, чтобы не видеть в проеме двери темноты соседней комнаты.
Я долго не мог уснуть. Лежал, прислушиваясь, боясь каждого звука, ловя себя на том, как напрягается все тело…
Товарищи храпели, и этот храп постепенно меня успокаивал. Печь отшелестела последними угольями и погасла, потрещав окалиной остывающей ржавой плиты. Сумерки за окном светлели.
Лежал и думал о том, что какой-то важный штрих в последних событиях отсутствовал. Чего-то не было, что-то должно было случиться, но не произошло… Какое-то очень важное, но совсем незаметное событие, встревожила мой разум. Какое??
И уже засыпая, я буквально увидел это! Володя взял стул, подошел в погребу, резко открыл его и бросил стул вниз… Звук! Звука падения стула в погребе не было…
Мгновенно вспотев, я вскочил, порвав при этом молнию у спального мешка! Товарищи подняли головы и, заспанные, с недоумением смотрели на меня. Немая сцена длилась несколько секунд…
Я молча смотрел на них и чувствовал, как меня начинает обволакивать нереальная тишина. Ни звука не доносилось с улицы. Птицы, ветер, дождь… Хоть кто-нибудь!!!
Слух ловил звуки и не находил ничего, кроме этой тишины…
Тишина давила, буквально заталкивала меня в угол комнаты. Страх, неописуемый страх… Нет, не страх – животный ужас мягко обнял меня и не давал даже вздохнуть…
И тогда я разразился тирадой! Я говорил громко, почти кричал о том, что надо идти, что мы все проспали, что…
Говорил и надеялся.
Надеялся на то, что меня некому больше слушать в этом доме, кроме моих друзей…
III
Собирать рюкзак я решил на улице и, наскоро забросив в него спальный мешок, буквально прошмыгнул мимо погреба на улицу. Так прошмыгнул, что даже выгнулся при этом, будто боясь внезапного прикосновения…
Выскочив на дорогу я чувствовал, как отступают ночные страхи. Улица, милая улица!!! Сырость после дождя была необыкновенная, но я нашел под навесом пару растрескавшихся от старости фанерных ящиков и теперь, разломав их, устроил что-то вроде сухой площадки для рюкзака. Несмотря на протесты моих друзей, я развел костер прямо посередине улицы и принялся за приготовление завтрака.
Туман постепенно рассеивался, открывая поселок. Ряд тополей заканчивался сразу за домом. Заканчивался сухим, очень старым, видимо расщепленным молнией, деревом.
Мельком бросив взгляд вдоль улицы, я увидел, нет, скорее почувствовал какое-то движение среди крон тополей.
Черно-серый какой–то лохматый комок подскакивал в кронах, постепенно приближаясь ко мне. И вот уже среди ветвей ближайшего тополя сильно всплеснуло черно-серым и… На забор против меня сел ворон. Грязный, весь какой-то облезший он производил отвратительное впечатление.
Я взмахнул рукой, отгоняя эту образину. Бесполезно – только голову наклонил, упершись в меня взглядом мутно-красных бусинок глаз.
– Вот это экземпляр! – Сергей вышел на крыльцо и теперь тоже созерцал сие творение.– Давно сидит?
– Только появился. – сказал я сипло и откашлялся.
Сзади снова скрипнуло крыльцо – это из дома вышел Владимир.
– Опа! Орнитология не знает примеров, чтобы дохлые птицы летали! – он изумленно рассматривал ворона.
–Что значит дохлые? – Сергей недоуменно оглянулся.
– Так замерзнуть должен давно – перьев нет, видишь? – Владимир резко выбросил руку в направлении птицы.
И тут произошло то, что заставило нас отпрянуть назад. Видимо испугавшись, ворон стремительно спрыгнул с забора в нашу сторону. Сделал два-три прыжка к нам и, остановившись, прокаркал. Прокаркал, как закричал.
Мы замерли. Замер и ворон, сверля нас злобными мутно-красными бусинками. Потом, как бы нехотя, повернулся и подскочил в воздух. Свой полет он направил в сторону небольшой горки, что возвышалась на противоположном конце поселка. На фоне её и исчез.
– А что это он не боится? Слышь, орнитолог! – Сергей обращался к Владимиру.
– Людей давно тут нет, вот и хозяйничает. Привык командовать, – Володя озадаченно смотрел на горку.
– А что ест-то такая птица? Ту же нет ничего? – теперь уже я заинтересовался странным поведением ворона.
– Это не ворон, а ворона, обыкновенная ворона. Питается на помойках, не брезгует и падалью. Чистильщик, короче – Володя продолжал смотреть на горку.
– Какие помойки?! Все уже давно сгнило и заросло, ты сам видел!
– Ну, значит, падалью питается, мышами, рыбкой мелкой по берегам. Нет витаминов – одни яды, вот и облез, бедолага… – Володя хмуро смотрел уже на меня.
– Все, быстро едим и уходим! Разговорились тут! – Сергей решительно двинулся к костру.
Завтрак прошел в молчании. Ели демонстративно не спеша, но как–то уж рационально–быстро. Как потом оказалось, каждый думал о птице, о тенях от вспышек молний на погребе, моем испуге…