Петр Ингвин
Всемуко Путенабо
Он напрягается. В сердце воткнули нож. И поворачивают.
Больно. Очень больно.
Необходимо.
– БП или большая порка, – громогласно вещает ведущая то, что большинству давно известно, – это наказание разлучницы. Ни один человек из тех, кто видел, участвовал или, тем более, подвергался БП, никогда не станет на греховный путь. Мы не священники и не можем отпустить подобные грехи всем, но мы можем и должны сделать это единично. Даже единичные случаи спасут много судеб, которые могли быть сломаны, если ставить себя выше человеческих законов.
Он смотрит на сверкающую огненными отблесками кожу своей мечты. Еще секунда…
На жертву обрушивается первый злой удар. Хлесткий, жесткий, с оттяжкой. Алена дергается, неестественно выгибается, глухо вопит. У нее закрыты рот, глаза и уши, она может только чувствовать. Все, что она чувствует, он чувствует тоже.
Но так надо.
Поперек женственной ложбинки появляется полоса малинового цвета и будто бы ставит на жертве крест. Яркий крест на белом поле. Цель в прорези оптического прицела. Стрелок видит цель. Стрелок ненавидит цель. Стрелок бьет точно в цель. Свист хлыста вновь режет ощетинившуюся колючками нервов сгустившуюся тишину.
Он видит, как нещадное цунами прокатывается по Алене, ураганы и вихри скручивают, сгибают, свивают в клубки, вырывают с корнем и разносят в клочья вскипающую несчастную кожу. Взрезают розовое мясо.
Невыносимую боль жертвы он чувствует как свою. Еле сдерживается. Терпит.
Так надо. Тело заживет, а душа – запомнит.
20
Элизабет морщится и опускает взгляд. И не она одна. Многие вертят головами, стремясь отрешиться, спрятаться, исчезнуть. Приходится смотреть. Черный изгибающийся хлыст продолжает работу. Медленно, словно ожидая какого-то сигнала или реакции, неотвратимо поднимается – и с нечеловеческим хищным восторгом опускается. И снова. И снова. Наливающиеся алым полосы вкривь и вкось чертят рассеченную кожу. Кусают, скребут, вгрызаются.
Удар сыпется за ударом. Каждый последующий, все более мощный, сопровождается очередной судорогой жертвы, та воет, мычит и безуспешно мечется незакрепленным корпусом в стороны. Уклониться невозможно. Дергающееся тело превращается в желе. В холодец. В месиво.
Ведущая с трудом останавливает Кириллицу, отбирает хлыст и возвещает:
– Следующая!
19
– Вы уговорили?!
– Лера сказала мне…
– Лера – это Валерия Даниловна, супруга Владимира Терентьевича Горского?
– Мы любовники. – Гаджиев опускает голову. – Так получилось.
– А говорили – другой…
– Здесь совсем иная ситуация. – Гаджиев чувствует себя виноватым, но для очистки совести он запасся оправданиями. – Бедную женщину замучили и бросили. А она – любила!
– Там – ходок и не уважает женщин, а здесь – ситуация? А вы, значит, выступили в роли спасителя и утешителя?
Алексу не хочется быть язвительным, само получается.
– Молодой человек, не надо намеков. – Брови Гаджиева врезаются друг в друга на переносице. – Помочь человеку, когда ему плохо – святая обязанность каждого.
– Да-да, – кивает Алекс, разглядывая печать на простыне больничной койки.
– Мне было жаль бедняжку. Время от времени я дарил цветы, оказывал другие приятные знаки внимания, чтобы она не думала, что все мужчины одинаковы.
– Как вы познакомились?
– Случайно. Я прибыл в «Риэлтинг» для переговоров, нужно было срочно пристроить несколько квартир, а других покупателей с деньгами на руках в городе не было.
Алекс прикусывает губу: «Кажется, с выводами о непричастности я поторопился». Предельно срочно продают в основном квартиры с криминальным прошлым. Специально проворачивают несколько быстрых оформлений купли-продажи, чтобы перед законом отвечал лишь конечный добросовестный покупатель. Сейчас с такой схемой начали бороться, но начали – это еще не побороли.
– В кабинете мужа сидела и чуть не плакала Валерия. Она прибыла за минуту до меня и перед офисом увидела, как супруг отбывает в неизвестном направлении с какой-то размалеванной кралей. Я взялся отвести ее домой. С тех пор и началось.
– Что насчет Алены? – Алекс возвращается к интересному пункту. – Как вы с ней познакомились?
– Собственно, с Аленой я встречался только один раз, по просьбе Валерии. До этого знаком не был.
Алекс молча ждет продолжения. Гаджиев рассказывает:
– Это было после одной вечеринки. Кто-то из мужчин представил собравшимся молодую даму, с которой пришел. Горский незамедлительно принялся обхаживать ее на предмет приятных возможностей. Валерия все видела.
– У Владимира Терентьевича… получилось?
Усы собеседника колышутся в горизонтальной плоскости:
– Нет.
– Почему вы так уверены?
Гаджиев смотрит на Алекса как на ребенка:
– Такое очень трудно скрыть от того, кто в данной информации заинтересован. Алена дала Горскому от ворот поворот. Вежливо, с улыбкой, но раз и навсегда.
– Зачем же вы…
– Валерия просто на стену бросалась. Гуляя сам, Горский следил за женой, как товарищ Берия за врагами народа.
– Были поводы?
– Мы старались не давать. Но в тот раз нам необходимо было встретиться, и Валерия сама предложила. Она узнала и дала мне телефон Алены – на нее Горский должен клюнуть сразу и безоговорочно. Я проявил все свое обаяние. Волосы рвал. Чуть головой о стенку не бился. В конце концов – уговорил.
– На что?
– А на что я мог уговорить? Понятно, на что. Просто помочь. То есть, занять Горского на пару-тройку часов. Сходить с ним в кино или на концерт. Не в сауну же.
– А Алена?
– Сказала, что исключительно ради нашей любви.
– Вот как? – улыбается Алекс.
– Простите. – Гаджиев становится серьезным до невозможности. – Шутки здесь неуместны. Вот Алена нас понимала, она знала, что такое настоящая любовь. И только поэтому согласилась.
– Значит, все же пошла? Почему же вы уверены, что между ними не…
– Вечером того дня она перезвонила мне и ругалась нехорошими словами. Сказала, что никогда больше. Горский даже людей не стеснялся. Понимаете, Владимир – перманентный гулена с неустранимым бесом в ребре. Ему все равно, где и как. Однозначно, рано или поздно из семьи он ушел бы. А у нас с Валерией все серьезно.
– То есть теперь, когда Горский исчез…
Расул Алигаджиевич делает останавливающий жест.
– Нет. Пока Валерия не решит, что пора, я не выйду из тени. Она дорожит своей репутацией.
Алекс не может не съехидничать:
– А как же любовь?
– В нашем возрасте необходимо уметь совмещать.
– То есть, имущество и фирма Горского, которые после исчезновения законного супруга останутся Валерии Даниловне, вас как бы совсем не интересуют? И к исчезновению Горского вы руку не прикладывали?
Гаджиев резко поднимается.
– Прощайте, молодой человек. Чем мог я помог, больше ничем не обязан.
18
Жуть. Вспухшие полосы. Сочащиеся кровавые резы. Немножко не в себе, не понимая, что с ней случилось, Кристина с ужасом глядит на результат своей работы. Когда била – не думала. Просто била. Мстила. Восстанавливала мировой порядок.
Справедливость. Уводить чужих мужей – несправедливо.
Ей сочувствуют. Но видя, что она сделала с бедной жертвой…
17
Элизабет не отводит микрокамеры от сцены.
Она знает несчастную. Это пропавшая с позавчерашнего дня несостоявшаяся невеста Матвеева. Получается, похищение – тоже дело рук Лиги. Какое насыщенное открытиями событие.
Участницы бала по одной выходят на сцену, берут хлыст и по нескольку раз прикладываются по вздергивающейся спине и разнесенному вдрызг мягкому месту разлучницы. Те, кто ищут приключений на свою неуемную середину, должны видеть, что приключения найдут их взаимно.
Комиссия следит, чтобы отметились все.
– Элизабет! Твоя очередь.
Она не хочет. Рисковой в других случаях, сейчас ей хочется утешать и исцелять. Она же – женщина. Хоть и с придурью. А кто не с придурью?
Идет. Надо.
Она заставляет себя взглянуть на жертву. Ладонь принимает рукоять предложенного хлыста. Страшный инструмент неожиданно удобно ложится в руку. Он похож на змею. Такой же черный, длинный и опасный. Не наступай на змею, и она не тронет. То же самое с хлыстом. Кусает только виновных.
Нерешительно подняв, Элизабет тихонько опускает инструмент возмездия на чужую кровоточащую кожу.
Белые маски выказывают неодобрение. От члена Лиги ждут большего. То, что происходит – не машинальное церемониальное соучастие, а эмоциональный акт, выражение солидарности со всеми обманутыми и брошенными.
Она бьет еще раз. Намеренно вытягивает вдоль нежного бока, где не успели отметиться остальные. Рука пугливо отдергивается…
…А глаза и уши с необъяснимым удовольствием видят и слышат результат. Жертва корчится. Стонет. Ее жертва. Уже не женщина, даже не человек, а боевой трофей. Пленница. Рабыня. Добыча.
Враг.
Элизабет вновь взмахивает вверенным орудием власти. В междуножьи возникает сладкий вяжущий зуд. Волны дрожи проходят мощным отливом по внутренней стороне бедер. «Что ты делаешь?!» – кричит одна часть сознания, непонимающая, дрожащая и сомневающаяся. «О-о, что ты делаешь!!!» – восклицает другая. Неизвестная. Властная. Только что родившаяся. Черт возьми, это какое-то наваждение. Сумасшествие, апофеоз победы демократии в казавшемся цельным разуме, полный плюрализм мнений раздираемого на фракции организма, который возжаждал всего и сразу: покоя и неистовства, боли и наслаждения, неподсудной власти и безответственного слепого подчинения…
Вот, оказывается, как это бывает.
Тело жертвы горит параллельными и поперечными ранами, голова заваливается набок.
– Стоп. – Спасительный обморок принимает в объятия истерзанную страдалицу, ведущая отбирает хлыст. – Наказание считаем состоявшимся. Можно быть уверенными, эта девушка никогда не повторит своей ошибки.
– Еще бы!.. Само собой!.. Пусть только попробует!..
Ведущая останавливает бурные выкрики:
– Прошу тишины. Следующий пункт программы – номинация «Самое яркое исполнение». Прошу всех пройти наверх, награждение состоится там.
16
Почти обнаженные лакеи одновременно отворяют парадные двери особняка. Вместе с бросившей в дрожь морозной волной в холл, где уже нет в помине ни мягкой мебели, ни ринга, въезжает белый «Ягуар». Сверкающий автомобиль останавливается посреди взвизгнувших и прыснувших в стороны барышень. Стремительный, приземистый, похожий на готовящегося к броску тигра. Сжатая пружина, готовая выстрелить.
– Приз?! – догадывается кто-то.
– Правильно. – Марго, выступающая от имени Комиссии, улыбается. – Специальный приз за самое яркое исполнение поручения присуждается…
Тишина полная. Все ждут.
– …Артистке!
Хлопки. Завистливые взгляды. Артистка довольна. Видно, как ей снова хочется в бой, прямо сейчас, но теперь на «Ягуаре».
– Кратко объясню, чтобы все были в курсе. Наша подруга рисковала жизнью, и пусть из-за стечения обстоятельств акция удалась на девяносто процентов, результат получился достаточным. Он объяснил человеку, который вышел на след Лиги, что связываться с нами – себе дороже.
Марго переводит дух. «Чтобы все были в курсе». Бред. Ладно, остальных устраивает, но узнать бы самой, зачем едва не угробили Артистку, пообещав новую машину взамен разбитой, зачем делали столько непонятных вещей, не поддающихся логике, до объяснения которых Чарли никогда не снизойдет. Единственное, что он сообщил – что этот автомобиль за молчание отдал один из клиентов.
– Я счастлива… Хочу поблагодарить тех, кто помогал мне… – Артистка умеет говорить со сцены, это ее профессия.
– Всемуко Путенабо! – в поддержку выкрикивает кто-то девиз Лиги.
Марго морщится. Наивные. Не наигрались в детстве. Всемуко Путенабо – шуточный девиз, его придумала одна из новеньких дамочек, и все с восторгом подхватили. Даже на сайт в качестве логотипа вывесили. ВСЕ МУжики КОзлы. ПУсть ТЕперь НАс БОятся. Бред. Мужчины должны не бояться, а любить. Но попробуй объяснить это обгаженной душе, в которую наплевал очередной козел.
Лига. Угораздило же вляпаться.
Вообще-то, Лига задумана прекрасно. Кажется, что придраться не к чему – если думаешь только о мести. О прошлом. Один освобожденный от бурлящих эмоций трезвый взгляд в будущее – и дрожь в коленках. Кошмары во сне. И не понимаешь, как можно было попасться.
Все сделано так, чтобы попасть в Лигу было проще, чем ее клиенту на нехитрые сладенькие уловки. А дальше…
Ноготок увяз – трындец. Это понимаешь только со временем. Энтузиазм проходит, опустошенность и страх остаются. Потому что назад – нельзя. Жесткая иерархия, где приказы идут сверху, а отчеты снизу, дает плоды. На каждую участницу у Чарли собран компромат. Сами, идиотки, отсылали, из-за всклокоченных чувств забывая, что дарят повод для шантажа. Для полиции эти записи – бесценный подарок, для будущих мужей – повод порвать. С Чарли нельзя ссориться. Чарли надо слушаться.
Хорошо, что Чарли чужда корысть. Вроде бы. Надолго ли? Миллионы раз подтверждено: власть развращает. Сейчас Чарли жизнь отдаст за идею, всегда прикроет с любой стороны. Его связи огромны, будто им куплены все, кто продается, и даже те, кто не продается. Чарли находит подход к самому непробиваемому строптивцу. А помогают в этом члены Лиги, через «особые» поручения. Круг замкнулся.
Выхода из круга нет. Что ж, судьба.
Судьба? Бред. Ссылаться на судьбу – любимая отговорка тех, кто не хочет отвечать за поступки.
15
Скотч с губ. Словно лицо содрали. Пелена с глаз. Искры и круги. Губы и кожу лица жжет. А как горит все сзади… полыхает… словно одновременно сотня включенных паяльников впилась. И еще десяток злющих псов утоляет голод за ее счет – грызут, кромсают клыками и пережевывают, даже не откусив…
Невыносимо.
Прямо на чьих-то руках она вновь проваливается в счастливое беспамятство.
14
Ключи и документы на автомобиль Артистке преподносит один из Аполлонов. Элизабет вспоминает – это же стриптизер из ночного клуба «Косой заяц»! И остальные, кажется, тоже…
Артистка сияет. Все ждут продолжения.
Ведущая объявляет:
– У одной из нас произошло событие, которое нужно отметить. Вы знаете, что главное в нашей работе – принцип трех К. Количество, Качество, Красота исполнения.
Зал замер и вслушивается.
– Наша очередная номинантка – одна из давних участниц Лиги. Ни к количеству, ни к качеству ее акций претензий не было никогда, а красота непревзойденна и стала уже легендарной.
Все крутят головами. Чтобы идентифицировать, данных пока недостаточно.
– Сегодня она отчиталась об очередном успехе, – продолжает Марго. – Первое «особое» поручение. Оно, как и другие, выполнено безукоризненно. Итак…
Выдерживается пауза, как в телешоу перед правильным ответом.
– Скромница!
– Поздравляем! – раздается со всех сторон.
Скромница радостно кланяется. Ей приятно. В то же время, поза напряжена, взор в глубине маски – настороженный. Кажется, она чего-то ждет. Или хочет сказать что-то важное, но считает, что еще рано.
– Помимо денежной премии – приятный сюрприз.
В центр выходит Аполлон с подносом. На подносе – баночки с краской.
– Уважаемая Скромница. – Марго улыбается. – За ваше искусство вам предоставляется удовольствие раскрасить по своему усмотрению другое произведение искусства.
Ее лицо указывает на Аполлона.
Скромница подходит, тычет пальцем в ближайшую банку и оставляет ярко-красную точку на носу предложенной модели.
Все смеются. Пальцы Скромницы смещаются вниз и принимаются за настоящую работу.
13
Валерия Даниловна ждет. Еще чуть-чуть. Ради этого она согласилась. Ради этого подруга пошла в обход правил, введя новенькую в состав Лиги почти обманом. Не было проверок, испытательного срока, вступительных акций. В ее случае это не требовалось.
Была измена. Не физическая, к этому Валерия Даниловна почти привыкла, на отношениях такие «мелочи» даже не сказывались.
Только члены Комиссии знали что и почему. Они поддержали. Поэтому она здесь.
Потому что он здесь.
Валерия Даниловна выбрала имя Анестезия. Боль была сильна. Предательство, быстрый «фиктивный» развод, вроде бы чтоб уберечься от тюрьмы. На словах все выглядело логично. А потом подлец исчез. Если бы не Лига…
Маргарита, член Чрезвычайной Комиссии, приняла ее боль как свою. Нашли в тот же день. Возможности женского сообщества превысили ожидания. Сейчас эти возможности давали возможность показательно отомстить.
Бал продолжается. А на душе кошки скребут и продолжают нестерпимо гадить. Хорошо, что она здесь, в окружении единомышленниц. Оставаясь одна, она в какие только крайности не кидалась. Даже любовника завела. По глупости. И из вредности, в отместку. Хотелось ЕМУ что-то доказать. А себе – напомнить. А в отношении всех – в очередной раз самоутвердиться и как бы сообщить, что тоже не лыком шита.
Теперь неясно, как от него избавиться. Взбаламутила тихий омут, растормошила человека. Как теперь преподнести, что ей требовалась не любовь, а щепотка сочувствия?
Ладно, как-нибудь скажет. Если Володька после сегодняшнего образумится. А он наверняка образумится, годы уже не те, чтобы скакать козликом и все начинать заново. В этом возрасте люди предпочитают стабильность и покой. Пора и о здоровье подумать, ту же операцию в носу сделать, чтобы дышать, наконец, как все люди, без помощи химии. И зрением заняться.
После того, что произойдет сегодня, он обязательно образумится.
Валерия Даниловна сосредотачивается на происходящем.
Когда неведомая Скромница раскрасила спортивно сложенного красавца до самого низу и он в таком виде исполнил чувственный танец, объявляют следующий пункт программы:
– Переходим к стрельбе по бегущему козлу. Попавшую наибольшее количество раз ждет особая награда. Целью сегодня будет козел нашей новой участницы Анестезии.
Валерия Даниловна вымученно изображает улыбку. Губ под маской не видно, но глаза – зеркало души, они выдают все, даже если почти не видны. Нужно соответствовать образу, которого ждут остальные. Лига – опасна, но понимаешь это лишь когда в нее попадешь.
– Прошу всех опять спуститься вниз, – приглашает ведущая, – площадка готова.
Дамы спускаются. У входа приготовлены пейнтбольные ружья-маркеры, скамьи раздвинуты, образован огневой рубеж. На деревянной сцене – «козел». Сейчас – в кавычках, поскольку все же человек. Лежит, не двигается. Глаза завязаны, рот залеплен. Валерия Даниловна, конечно же, узнает и морщится.
Элизабет узнает и вскрикивает.
12
У Маргариты муж в верхах. Новый муж. Через него (и таких же, как он) Лига решает свои проблемы. Марго попала в Лигу, мстя бывшему мужу. С помощью нового мстит другим. На грешки нынешнего мужа внимания почти не обращает. Незачем. Хочется стабильности. Спокойствия. Их можно достичь только с помощью достатка. В Лиге, как и везде, лучше быть наверху, при власти, чем покорной овечкой следовать на убой.
Скромница дважды подходила с просьбой поговорить. Та же тема. «Особые» поручения. Как объяснить не члену Комиссии, что Комиссия сама не знает, зачем это нужно? А сказать что-то надо, Скромница не отстанет. В Лиге она уровнем ниже Марго, а в городе – известней, богаче и влиятельней. Не отвертеться. Придется созвать заседание Комиссии, где решить, что делать со Скромницей и ее любопытством.
Раздается вскрик, за ним еще один. Предназначенный для слепого бега по сцене «козел», ожидающий моральной казни, недвижим. Поза неестественна.
Анестезия бросается вперед, подхватывает тело на руки и долго вслушивается в сердце. Ее лицо поднимается, глаза закатываются, слышится тихий вой. Вой сменяется рыданиями.
– У него… у него – ринит, – прорывается сквозь слезы, – нос всегда заложен. Без лекарств – как без рук. А ему – скотч на рот…
Труп.
Повеселились.
– Прошу всех выйти, – объявляет Марго. Нужно придумать, что сказать мужу, как объяснить ситуацию. Звонить надо срочно, как-то улаживать, пока не выплыло за стены. – К сожалению, казнь развратника осуществилась не так, как рассчитывали.
– Судьба, – говорит кто-то.
– Божий гнев.
– Сам виноват.
В толпе слышны всхлипы. Удар оказался силен. Как ни храбрятся на словах, а идти до конца, как оказывается, готова не каждая.
Марго продолжает:
– Предлагаю успокоиться, подняться наверх и перейти к следующему пункту программы – перевыборам Комиссии на следующий год. Внесенные кандидатуры на испытательный срок…
Ее взгляд падает на Элизабет. Они впервые оказались рядом. То, что не бросалось в глаза издалека, вблизи режет взор. Фигура, конечно, похожа, но сходство неидеально.
– Ты не Лиза.
– Знаю.
11
«Элизабет» усмехается. Почти то же самое она слышала несколько часов назад, когда по приказу Сыча приехала к настоящей Лизе.
«Ты не Женя», – сказала та.
Сейчас Лиза сидит дома связанная, ждет возвращения самозванки.
– Я тебя не знаю? – Ведущая нервно сглатывает.
– Ее знаю я, – раздается голос.
К ним подходит Скромница.
– Говорила же… – Скромница вздыхает и переводит взгляд с «Элизабет» на ведущую: – Это моя дочь.
Их обступают другие члены Комиссии. Вокруг сжимается кольцо прочих участниц Лиги.
Сверху доносится шум, двери с треском распахиваются:
– Всем оставаться на местах!
В особняк врываются люди в форме. Словно в цветущую фруктовую рощу ворвалось стадо носорогов.
– Снять маски! Полиция!
На остолбеневших дамочек направляют оружие. Штурмовой отряд освобождает проход начальству, в проем выбитой двери по лестнице спускаются полковник и Сыч.
– Как договорились, все – ваши, а Горский, если еще жив – мой, – напоминает Сыч.
Полковник чуть не спотыкается и останавливается. Он не верит глазам.
– Рита?
Маргарита разводит руками.
Сыч выводит из помещения Жанну, с чьей помощью следили за событиями.
– Где женщина, которую пороли? – спрашивает полковник.
Никто не знает. Она оставалась привязанной к скамье, когда все поднялись наверх, больше ее не видели.
– Где невеста Матвеева? – повторяет Сыч.
Он сам бросается на поиски.
Алены нет. Ни на этажах особняка, ни в подвальных камерах, где ее и Горского держали двое суток, ни на обширной территории. Надежда обнаружить девушку просыпается, когда одна из спален оказывается запертой. Дверь выбивают, но вместо Алены внутри находят мальчика. В комнате с двумя постелями много еды и игрушек. Мальчик рад вторжению. Его отправляют вниз.
– Мама! – бросается он к Кристине.
– Ты здесь? Почему?
– Меня забхала одна тетя, она сказала, что вы с папой пхасили. Мы много игхали, было весело. Вон она! Тетя Зоя!
Одна из женщин пытается скрыться за чужими спинами. Ее выводят на свет.
– Это вы забирали ребенка из садика? – спрашивает Сыч.
– Да. – Отпираться нет смысла, и женщина готова сотрудничать, чтобы хоть как-то смягчить вину. Она показывает это всем видом.
– Кто приказал? Они? – следует кивок в сторону снятых белых масок. – Кто именно?
Тоненький женский палец упирается в Маргариту:
– Она. Велела сидеть с мальчиком безвылазно до сегодняшнего вечера, потом отдать матери.
Все еще не отошедший от шока полковник обращается к супруге:
– Почему?
Маргарита отводит взгляд.
– Долго объяснять.
– Мы никуда не торопимся. Значит, это твоя инициатива?
– Нет.
– Кто стоит над тобой?
– Прости, но, боюсь, этого я сказать не смогу.
– Скажешь! – говорит он со злостью.
– Не скажу, – говорит она со вздохом. – Потому что не знаю.
10
Алекс откидывается на подушку. Перед приходом Гаджиева у него был Борис Борисович. Поговорили.
– Матвеев не виновен, – настаивал Алекс.
– Уже знаю.
– Он жив?
– Жив, скоро очухается. А пока мы его ментам сдали, у них тоже накопилось много вопросов.
– Борис Борисович!
– Знаю, Алекс. Подожди. Всему свое время. Он побегал – теперь пусть посидит. Подлечится. Сейчас он на больничке в СИЗО.
– А потом?
– Потом ты снимешь гипс и сам поможешь своему приятелю.
На том и сошлись.
Задремать не удалось, сразу после ухода Сыча раздается звонок. Алекс дотягивается до трубки.
– Акимов.
– Здравствуй, Алекс, это Макаров из автоцеха. Твой леопард готов.
– Спасибо. Заберу чуть позже, мумиям авто не нужно.
– Мы слыхали, поэтому подогнали прямо к больнице, сейчас занесу ключи.
Через минуту улыбчивый мужчина в белом халате входит в палату Алекса.
– Держи. И выздоравливай скорее.
– Боитесь без работы остаться?
– Естественно. – Макаров иронично щурится. – Кто еще нас таким объемом загрузит? После твоих подвигов мы каждый раз требуем дополнительных людей и ассигнований.
– Говорят, если мужчина неспособен на подвиг, он ни на что не способен, – хмыкает Алекс. – Стараюсь.
– Не перестарайся. – Макаров кладет на тумбочку ключ-брелок.
– Как погодка на улице?
– Не знаю, как бы ее обозвать, чтобы природу не обидеть.
Для автомастера такой мороз – беда.
– Понятно. А с той машиной что?
Макаров понимает, о чем речь.
– Только начали разбираться.
– Полиция в курсе?
– Нет. Какой-то доброхот-очевидец успел вызвать, но мы по-быстрому дело замяли и отволокли аппарат к себе.
– И до сих пор никаких предположений? Учтите, я материалист.
– С учетом последнего – только одно. На машине стояла сигнализация с автозапуском. Механическая коробка передач, но датчики перенастроены на автомат.
Алексу это ничего не говорит. Макаров раскладывает по полочкам:
– Если при таких настройках воткнуть первую передачу, выйти из машины, поставить ее на сигнализацию, а потом завести с брелока, машина в тот же миг поедет вперед. Сама. Рванет туда, куда колеса направлены. Застопорив руль, направить можно куда угодно. Если брелок сигнализации мощный, то расстояние может быть огромным. В твоем случае, понятно, в пределах видимости.
– Почему?
– Если имелась цель, и ею был именно ты…
Кто-то ждал именно его. Или… Кирилла?
Возможно, Алекс, как одна из целей, первым попался на мушку.
– Чья машина – выяснили?
– Это не ко мне. Все данные в техотделе.
– Хотя бы в общем.
– Говорят, была угнана из соседнего двора. Номера сняты. Кто-то открыл с помощью специального брелока из тех, что продаются в сети, или сделали ключ-копию, когда автомобиль ремонтировался. Завели без взлома замка. Пока могу сказать одно – работали не дилетанты.
«Работали не дилетанты», – повторят про себя Алекс. Мозги гудят, судорожно вспоминая что-то важное.
– Передай мне, пожалуйста, визитку из кармана, – просит Алекс. – Из куртки на вешалке.
Макаров передает, прощается и уходит.
Алекс задумчиво крутит в пальцах кусочек мелованного картона. Мысли далеко.
На визитке написано: «Автосервис "У Толика". Любой каприз, на который хватит фантазии!»
9
Свет. Тряска. Боль.
Судя по всему, все кончилось. Ее куда-то везут. Кто? Карлсон, злобная женщина, или… Она давала два имени, к кому обратиться за деньгами. Кто же из них?
Алена обнаруживает себя лежащей на заднем сиденье автомобиля, периодические ощущения невесомости и следующие за ними вдавливания в кресло говорят, что скорость приличная. Сверху Алена прикрыта теплой курткой.
Она приподнимает голову.
Перед ней – знакомое лицо. Вернее, лицо смотрит на дорогу, но даже сзади-сбоку ошибиться невозможно. Ей ли его не узнать.
– Удивлена? – слышен не менее знакомый голос.
Да, она удивлена.
Он продолжает, косясь на салонное зеркало, отрегулированное так, чтобы видеть Алену:
– Мне сказали, и вот я здесь. Ты свободна.
– После всего, что ты из-за меня пережил…
– Неважно.
– Спасибо, Толя. Где ты нашел деньги? Для меня, снова…
Она помнит. И он помнит. Но для него это не подвиг.
– Заложил свой автосервис. Все равно с заказами не очень.
– Толик… – ей хочется обнять его. – Моя квартира… Она твоя. Продадим. Вернешь мастерскую.
– Нет. Та работа мне больше не нужна.
– Что произошло?
– Устал. Надоело.
– Чем же займешься?
– Это зависит… Ответь мне на один вопрос.
Алена некоторое время молчит.
– Спрашивай.
– Ты вернешься ко мне?
Она опускает веки, скрывающие то, что творится на душе:
– Ты этого хочешь?
– Да.
– Несмотря на?..
– Да.
Алена не торопится с ответом. Ей не хочется отвечать.
Она понимает: идти больше не к кому. И незачем. Толик – единственный, кто пришел на помощь. Как раньше. Как всегда.
На него можно положиться. Только на него.
– Хорошо, – говорит она.
На душе – пустота.
На лице Анатолия не отражается ни единого чувства.
Они мчатся сквозь метель. Одни против гадкого несправедливого мира. Вместе. Как в далекие, казавшиеся канувшими в Лету, времена.
Через минуту Анатолий отрывает руку от руля и, как бы указывая на важность того, что будет сказано, поднимает палец.
– У меня условие. Мы уедем из этого города.
В глазах у Алены все расплывается. Перед внутренним взором – Кирилл. В чужой кровати. «Прости…»
– С радостью.
– И все будет как раньше.
– Да.
– Поехали. Мои вещи уже собраны.
