Павел Сергеевич Бутяев
Племя
– Если ты поедешь, – совершенно спокойным, мягким голосом говорил Шон, – то уже вряд ли вернешься. Прошу тебя…
Слеза медленно покатилась по ее бледной щеке. Девушка закрыла глаза и приникла лбом к плечу Шона. Ему было очень стыдно за себя, но эта ложь – все, что он мог сделать для нее, и точно к лучшему. Он приложил свою руку к ее затылку, слегка поглаживая длинные светлые волосы, так приятно пахнущие вишней.
– Вот так… Я соврал ей. Ужасно соврал, – разговаривал на следующий день Шон с Кириллом, перебирая в руках стакан с водой. В баре звучала жизнерадостная и энергичная музыка, но Шон не поймал ни единой ноты, все они растворялись в той каше, что творилась в его голове.
– Ты сам сказал, что это к лучшему в любом случае. Мы все это понимаем, даже она, наверняка.
– Она могла за себя постоять, – Родригес откашлялся после неудачного глотка воды и продолжил. – Возможно, из-за меня она лишилась последнего шанса повидаться с сестрой. Мне-то каково это чувство знать? У меня не было настоящей семьи, той, что была у нее. Я сбегал из дома уже в десять лет. При первой же возможности уехал учиться в другой город, подальше от родителей, а потом и вовсе в другую страну. Последний год перед войной мы ни разу не контактировали. А братьев и сестер у меня даже и не было, на самом деле. Так что мне не познать того, что чувствует она.
Кирилл выпил горькое содержимое своего стакана, приятно обжигающее горло, положил голову на одну руку и проговорил очень тихим и грубым голосом:
– Так стань для нее родным, если не хочешь видеть ее боль.
Глава 8
Лучи рыжеватого солнца падали на землю, пригревали ее, отражались в многочисленных сверкающих лужах и ручьях. Деревья окончательно сбросили свои последние листья, которые теперь лежали бугристыми кучами на земле и разлетались по дороге от ветра. Еще совсем сырая после ночного ливня земля проваливалась под ногами, прилипала к ботинкам и тянулась, точно сырое тесто.
Подойдя ближе к высокому железному забору, группа остановилась, и отдельные личности начали подсаживать друг друга, дабы рассмотреть находившееся за препятствием место.
– Ничего, – подытожил низкий худощавый парнишка, осторожно спрыгнув со своего товарища.
– Но ведь оно точно должно быть, все сводится к этому!
Таким нервным и изрядно уставшим от всех похождений голосом отвечал один из ученых Светлограда. Он, как ему свойственно, в очередной раз сердито почесал седые усы, поправил лохматые белые волосы и медленно выдохнул, нахмурившись и всматриваясь в здания.
Позади основной массы людей, что-то черкая в толстой пожелтевшей тетради, стоял Шон. Выглядел он совсем угрюмо, каким его нельзя было увидеть в последнее время. Спровоцировало такое настроение неоправданное ожидание от его новой работы. Представляя себе светлоградских ученых настоящими гениями, он с нетерпением ожидал встречи с ними, чтобы поделиться своими исследованиями, которые с таким усердием выписывал в тетрадь. Но оказалось, что этих людей вовсе не волнует то, чем занимался абсолютно неизвестный им человек, пусть он хоть лауреат всевозможных премий. Если ты не был в их обществе с первых дней – твое мнение не учитывается. Именно поэтому после возражений такой бредовой идее местных ученых Шон должен стоять сзади и записывать отчет о проделанной работе. Что же касаемо идеи, которую Родригес сразу принял за сущий абсурд, то заключалась она в следующем: как отметили все, в последнее время количество мутантов в окрестности резко увеличилось, и это никак не может быть связано с их поисками еды или переселением из-за климата, ведь (опять же, по мнению тех же ученых) мутанты бессмертны, а еда для них всего лишь развлечение. Так вот, это самое переселение мутантов связали с тем, что они свили себе здесь гнездо и теперь ухаживают за ним. Трудно представить, насколько тяжело Шону было сдерживать смех во время заседания, особенно после того, как он поймал на себе взгляд говорящего сию ересь: он был настолько уверен в своей правоте, что даже не захотел слушать Родригеса, как и кого-либо другого.
И вот теперь этот ученый тревожно косится на остальных, ожидая услышать упреки, но вместо этого слышал лишь тишину и легкий шелест листьев.
Захлопнув тетрадь, Шон подошел к небольшому кирпичному дому, облокотился на низкий каменный забор и стал вслушиваться в звуки природы. Где-то капли воды стекали с крыш и ударялись обо что-то, где-то шелестела листва и высокая сухая трава. А где-то… кто-то хрипит…
Родригес перешагнул через забор и подошел к дому, из которого отчетливо слышал этот звук. Он осторожно вошел в раскрытую дверь, попутно размышляя о том, кто же может издавать этот звук. Конечно, Драугр, но почему же тогда он все еще здесь? Почему он не решился выйти и атаковать своих жертв, которые все это время жутко шумят прямо у него под носом? Доски под ногами изредка поскрипывали, порой сменяясь треском. Заглянув в одну из комнат, похожую на спальню, Шон обнаружил Драугра. Он стоял, согнувшись, спиной к Родригесу и наблюдал за чем-то, беспрерывно пялился в одну точку. Шон нащупал маленький пистолет, который ему выдали для самообороны (и то только после его многочисленных просьб), и прицелился в середину головы, при этом медленно подходил все ближе и ближе к мутанту. Родригес ожидал увидеть рядом с мутантом убитую жертву, но увидел лишь… фотографию? Шон не верил своим глазам. Драугр все это время смотрел на стоящую на полке фотографию в темной деревянной рамке и громко похрипывал. Только сейчас Шон понял, как сильно слышно разговоры снаружи, но эти речи совсем не беспокоили мутанта. Родригес еще раз взглянул на всю эту картину, крепко сжимая глаза, дабы убедиться, что все это взаправду.
Приставив пистолет к голове мутанта так, чтобы пуля пробила жало с обратной стороны, Шон закрыл глаза, вздохнул одновременно с мутантом и выстрелил.
Сильный звон в ушах заглушил все. Больше не было слышно разговоров с улицы, дыхания Драугра, пения птиц, шелеста травы. Один лишь звон, как призрак, как душа только что убитого зверя – этого мутанта – обретает покой, пролетая сквозь тело Шона, пытаясь сказать ему что-то. Возможно, даже поблагодарить.
Родригес перешагнул через убитого, подойдя к той фотографии, которая так его привлекла. Это был совершенно обыкновенный снимок: счастливая семья, радостные, молодые лица, безграничное море на заднем плане. От этой картины веяло покоем, стоило лишь посмотреть на фотографию, как сразу же слышался шум моря, детский смех, ощущался аромат свежего чая и новой книги – всего, что приносило счастье, с чем ассоциировалась прежняя жизнь. Шон обратил внимание на парня, стоящего справа на снимке. Вероятно, он старший сын в этой семье, слева от него, слегка обнимая друг друга, стояли два взрослых человека – похоже, родители; а справа – маленькая девочка, на вид ей не больше десяти лет. На ее светлом лице сияла радостная улыбка, безумно счастливые глаза смотрели в объектив со всей той детской наивностью, светлые волосы светились от солнца, словно превратившись в новую звезду.
Еще раз взглянув на парня с фотографии и на убитого, Шон видел одно и то же, отказываясь верить своим глазам. Конечно, с первого взгляда эти лица совершенно разные: симпатичное молодое лицо и мерзкая гниющая рожа. Но если приглядеться. Тот же заостренный нос, тот же овальный подбородок, широкий лоб. Даже глаза. Пусть их уже мертвый взгляд не похож на прежний, но в них все еще выделяется эта умная натура, словно призрак тех задумчивых выразительных глаз.
Родригес рассматривал фотографию еще минуту, смахнул одинокую слезу, которая появилась точно из ниоткуда, и направился на улицу. К счастью, удалось избежать многочисленных расспросов, а говорить все подробности произошедшего Шон не желал: все равно никто не поверит.
Заглянув краем глаза в одну из палат, Роза взглянула на пожилого мужчину, убедилась, что он спит, и тихо прикрыла дверь. Девушке стало немного спокойнее. Этот пациент весь день страдал от сильного кашля, болезнь совсем его замучила. Когда вчера вечером Роза подошла к нему проверить температуру, тот был совсем бледным, что сливался с подушкой, будучи лишь серым пятным на белой простыни, глаза его смотрели так больно и с таким страданием, он сложил руки на животе, посмотрел на Розу и спросил: “Я умираю?”. Девушка сначала приложила руку к его горячему лбу, а потом тихо прошептала: “Конечно же нет”. Сегодня он идет на поправку. Хочется верить, что так и будет продолжаться, но вряд ли всем повезет так же, как ему.
Роза подошла к очередной палате и осторожно туда заглянула. На секунду девушка перепугалась и пошатнулась, еле удержавшись на ногах. Парень лежал с открытыми глазами и беспрерывно пялился в одну точку. Но затем он громко шмыгнул носом, и Роза облегченно выдохнула, зайдя в палату. Новому пациенту было около двадцати лет, но выглядел он гораздо старше. Кожа его сильно огрубела, на белоснежном лице проступали очертания черепа, весь он был худощав. Но, тем не менее, было видно, что он не теряет надежд, всегда верит в лучший исход. Его глаза хоть и выглядели больными и усталыми, но блестели радостью жизни. Роза подошла к нему, присела на скрипучий деревянный стул и осмотрела его бережным взглядом.
– Как вы себя чувствуете? – спросила она очень тихо и мягко, будто бы боясь нанести кому-либо вред голосом.
– Могло быть и лучше, конечно, – улыбнулся парень, – но… сойдет! В любом случае, мне повезло, как и раньше… – в этих последних словах прозвучало столько боли и тоски, что Роза словно бы увидела все то, что пришлось пережить этому молодому человеку в столь юном возрасте. Для него везение – это возможность жить, дышать, улыбаться. Лишь немногие ценят эти дары, но когда начинают их терять, то сразу осознают их ценность.
– Вот скажите, доктор, с вашей точки зрения, почему кому-то везет, как мне, а кому-то – нет?
Роза засмущалась, когда ее назвали “доктором”, и даже слегка покраснела.
– Увы, я сама не знаю ответа. Наверное, потому что вы верите в ваше везение, верите в чудо, потому оно к вам и приходит.
– Ага, – он снова широко улыбнулся, – именно поэтому вы всегда поддерживаете своих пациентов, даже если им осталось жить всего пару часов, а то и минут?
– Да, – девушка ответила, не сводя глаз с окна, по которому одна за другой скатывались капли дождя, кружась в своем бесконечном потоке. – Уже столько знаете обо мне? Ведь только сегодня вы сюда прибыли.
– У нас все о вас говорят. Ну, конечно же, такая сенсация! Иностранцы в нашем городе! Весь народ так кричит. А были и другие, люди повзрослее, хотя умом особым и не обладают, судя по всему. Они все говорят, что добить вас надо было, и тогда бы всего “этого” не было, – Роза после этих слов закрыла глаза и глубоко вздохнула. – К черту таких людей! Вот мое мнение! Я многое потерял там, на фронте: друзей, родных, молодость, да всю жизнь. Мне было девятнадцать, а я видел все это своими глазами. Хотя кто из нас не видел всего этого? Может быть, настанет день, когда все вновь станет таким родным и мирным? Как считаете?
– Может быть…
– Ах да. Вы вновь обнадеживаете. Как вы сказали: “чудо приходит, потому что мы в него верим”, – он замолчал, задумался на пару секунд в полной тишине, порой нарушаемой стучанием капель дождя. – Да хоть бы так и было.
– Отдыхайте, вы и так уже много поговорили, – Роза встала со стула, слегка дотронувшись до плеча больного. – Вера в лучшее – прекрасно, но лучшее придет лишь в том случае, если мы будем делать все возможное для этого.
– Вы говорите как философ, – посмеялся парень. – Да… – улыбнулся он задумчиво.
Роза тихонько улыбнулась, не обернувшись, и вышла из палаты.
Входная дверь больницы внезапно распахнулась, и в помещение завалилось несколько упитанных мужчин, несших за плечи молодого парня. Осмотрев коридор и заметив ничего не понимающую Розу, один из них криком подозвал ее. Девушка неловко зашагала, пытаясь понять, что происходит. Только недавно к ней привели одного раненого, и история повторяется снова. А может быть, ей все это снится? Но боль на лице молодого солдата была уж слишком реальной, он корчился, сузил глаза со всей силы, а потом вновь раскрыл их так широко. Но в этом взгляде не было ни капли света, покрасневшие белки смотрели тускло и уныло.
Смотря на все это, Роза совсем позабыла, кто она, чем она здесь занимается и почему она смотрит на это, почему люди ждут каких-то действий именно от нее. Немного придя в себя, девушка раскрыла дверь в одну из палат, которая оказалась совершенно пустой, и туда моментально занесли парня, положив на койку. Через пару секунд к нему уже подошла Роза, держа в руке сумку, в которой находилось все необходимое для подобных ситуаций. Расстегнув куртку и рваную, испачканную в крови рубашку, Роза увидела то, чего так боялась. Круглое отверстие от пули расположилось так, что ни о каком сквозном ранении не могло идти и речи, а значит, осколок придется доставать. Другие солдаты стояли в паре шагов и что-то говорили, но девушка их не слышала, их голоса казались ей далеким громом, всего лишь тихим эхом. Роза достала из сумки длинный пинцет, завернутый в чистый пакетик. Она вновь посмотрела на рану. Почему она должна это делать? Разве она сможет? Разве она умеет это делать? Эти мысли кружились одна за другой, поднимались из глубин разума, заставляли руки дрожать, к горлу подступал ком, ей хотелось забиться в угол и разразиться рыданиями. Она на секунду закрыла глаза и глубоко вздохнула, стараясь хоть как-то успокоить неровное дыхание и дрожь во всем теле. Приступ паники немного отступил. Роза снова посмотрела на рану, кровь тонкими ручейками стекала по животу. Девушка осторожно дотронулась до краев раны, слегка раскрывая ее, и как можно аккуратнее стала опускать пинцет. Парень жутко закричал, стал биться руками и ногами.
– Да помогите же вы наконец! – крикнула Роза на толпу солдат, которые только после этого наконец замолчали и бросились держать своего товарища.
Роза снова начала повторять свои действия. Кровь наполняла рану и мешала. Смотря на эту густую красноватую жижу, девушка словно перестала жить. Она уже не слышала дикие стоны, не чувствовала своих дрожащих конечностей, лишь стук собственного сердца раздавался так отчетливо, что заглушал все вокруг. Наконец ей удалось нащупать крохотное твердое тельце. Достав пинцет из тела, Роза сразу же расслабила руку, уронив на пол инструмент вместе с мятым шариком свинца, брызнув кровью на белый бетон.
Парень глубоко дышал, сменяясь то на хрипы, то на стоны. Роза простояла в совершенном недоумении еще пару секунд, после чего приступила к промыванию раны и перевязке.
Она взглянула на свои грязные руки, быстрым шагом вышла из палаты и направилась в уборную, не обращая ни малейшего внимания на вопросы и благодарности стоявших возле палаты солдат. Она поливала руки водой, окрашивая ее в бледно-розовый, она радовалась, потому что смогла, она плакала, потому что сделала это впервые. Роза закрыла лицо руками, облокотилась локтями на раковину, посмотрела на себя. Ее лицо, как всегда, светилось, как звезда; молодая, изящная звезда, она все еще была собой, она все еще та Роза, которая радовалась каждой секунде жизни, которая всегда находила способы поддержать и помочь, которая способна на дружбу, на любовь, она – все еще она. Это самое главное. Ее главный страх пока что обходит ее стороной – страх перемены. Людей меняет время, особенно такое. Они становятся жестокими, мрачными и мертвыми – этих людей уже не вернуть к прежней жизни. Никогда. “Хоть бы навсегда остаться собой, хоть бы умереть такой”, – шепотом сказала Роза, всматриваясь в отражение своих покрытых пеленой глаз.
Шон зашел в преобразившийся за последнее время “кабинет для врачебного отдыха”, как он его ласково называл. В эту комнату уже успели перетащить небольшой мягкий диван, одно огромное кресло и даже журнальный столик из темного дерева, на котором валялась куча разбросанных игральных карт. Роза сидела в кресле возле окна, скрестив ноги и подперев голову рукой. Она плавно повернулась и посмотрела на Шона, не выдавая ни капли усталости в своих глазах, лишь слегка улыбнулась. Родригес попытался улыбнуться в ответ, но из-за его недовольства получилась только причудливая гримаса. Он молча плюхнулся на диван, сначала закрыв глаза на пару секунд, а потом снова посмотрев на Розу.
– Как день прошел? – спросил он тихо, постепенно начиная приходить в себя. Девушка для него была настоящим успокоительным, один лишь ее внешний вид помогал Родригесу отойти от прошлой ярости и возмущений.
– У нас двое раненых, оба с пулями. Ты ничего не знаешь, что происходит там у них? Откуда эти ранения?
Видно, на Шона эти слова подействовали уже не так успокаивающе. Он понимал, что если солдаты Светлограда начали получать ранения, значит, у них возобновилась война с мародерами. Жертв будет еще больше, а лекарств меньше. Если угроза окажется сильнее, то парламент заставит всех идти под пули, особенно тех, кто не работает или работает не слишком хорошо. Теперь ясно, куда подевался Лев.
Шон понимал, что они могут забрать и Розу. Не надо было ей привлекать на себя внимание этим театром. Дела идут все хуже.
– Нет, – отвечал Шон. – Вообще ничего не знаю, но вряд ли у них все идет по плану, раз такое началось.
– Ладно, будем надеяться на лучшее. А с тобой что случилось? Ты выглядел уж слишком недовольным, когда вошел.
– Да я даже и не знаю, с чего начать, – ухмыльнулся Родригес, скрестив руки на груди. – В общем, лучше бы я не соглашался на эти псевдонаучные исследования. Те ребятки нацепили на себя халаты, ходят с умными рожами, постоянно что-то диктуя себе под нос, а я должен это еще и записывать, чтобы у них потом был листок, на который можно случайно чая пролить или в лужу уронить. Я думал, что буду работать с серьезными людьми, которые знают свою работу, а они даже не читали то, о чем я писал им пару дней назад. Они не делают открытий, и я вынужден молчать про свои. Знаешь, что я увидел, – его голос резко успокоился, яростная интонация сменилась на самую настоящую тоску и сожаление, – стоит в доме Драугр, стоит и не сдвигается с места, хотя прекрасно слышал наши крики и разговоры с улицы. Я подошел к нему, они всегда чувствуют людей за несколько метров, а этот не повернулся, даже когда я к нему вплотную подошел. Он смотрел на фотографию. Представляешь? Я клянусь, мне не показалось. На фотографии семья, парень есть, который очень на него был похож, – Шон замолчал на некоторое время, а затем подытожил. – Они все понимают, Роза, они все еще помнят, но что-то движет ими всеми, что-то заставляет их быть такими.
– Может, правда, кто-то их контролирует? Вспомни Орлова, он что-то говорил про это.
– Нет, этот бред я даже вспоминать не хочу. Он просто сумасшедший. Я пойду, схожу в парламент. Если они пригласили меня на эти исследования, так пусть будут добры считаться с моим мнением, а если нет – пусть увольняют.
Шон плавно поднялся с кресла. Земля вдруг стала уходить из-под его ног, голова кружилась, тьма наполняла глаза, Роза что-то говорила ему, но он ничего не слышал, все вокруг заполнил жуткий звон, Родригес не мог сдвинуться с места, тело стало невесомым. Это все точно во сне.
Он с трудом раскрыл глаза. Тело казалось надутым до предела воздушным шаром, голова вовсе не болела, ее словно бы и не было вовсе. Лишь сердце. Медленный, ритмичный стук. Так спокойно.
Пытаясь заглянуть прямо в глаза, сбоку от Шона, прислонившись к нему теплой белой ладонью, сидела Роза. Взволнованно она глядела на его лицо, нервно бегая серыми глазами по нему. Шон пытался что-то сказать, сам не понимая, что именно, но получилось только что-то промычать. Роза уже успела снять с него ботинки, пока он был без сознания, и уложить его на диван. Его кожа слегка побледнела и похолодела, так что девушка решила накрыть его пледом.
– Что это с тобой было? – спросила Роза, заметив, что Шон уже пришел в себя.
– Не знаю, это… уже было со мной.
– Давно?
– Нет. Один раз я не мог долго уснуть, а потом меня пробило на пот, знобило. Другой раз случилось так же, как сейчас.
– И ты ни разу мне ничего не сказал?
– А зачем мне было лишний раз тебя беспокоить? У тебя хватало своих забот.
– И ты считаешь, что эти заботы были важнее? Тогда я переживала из-за работы, сейчас ее уже нет, а ты все еще со мной. Теперь-то понимаешь, что для меня важнее?
– Да, – ответил он тихо, закрыв глаза, – не переживай, мне уже лучше. Надо идти, – Шон начал плавно подниматься, но Роза остановила его, приложив ладонь к его груди.
– Лежи, я сама схожу и узнаю. Не хватало, чтобы ты еще на улице упал в таком состоянии.
Роза встала с дивана, наклонила голову перед Шоном так, что ее светлые волосы, от которых исходил приятный вишневый аромат, упали на его лицо, и прикоснулась влажными губами к его щеке.
– Выздоравливай, – сказала она, улыбнувшись, и вышла из комнаты.
Шон все еще ощущал ее губы, щеки пылали таким приятным огнем, согревающим холодное лицо.
Роза вошла в на удивление довольно душное помещение, полное резких запахов тухлой еды, бумаги и табачного дыма. Свет с улицы не проникал через закрытые жалюзи, а освещали помещение только несколько электрических ламп, кряхтящих нервным треском. По коридорам носились в лихорадочном порыве люди. На их лицах отражалась нескончаемая хитрость, жадность и лицемерие; их губы всегда поджаты, немного искривлены в тонкой улыбке, глаза так пусты, как пусты личности их обладателей, но в этих двух крохотных стеклышках все же находится место для огонька мерзости, коей так кишит это здание.
Девушка уверенно подошла к длинному, изрядно потрепанному кассовому столу, за которым сидел угрюмый лысый мужчина, нервно черкающий загогулинки в старой газете с кроссвордом, лежащей прямо перед ним.
– Кто у вас здесь занимается научным отделом? – несколько грубо начала Роза. Сперва она даже сконфузилась от своего тона, но почти сразу же стала гораздо увереннее обычного.
Секретарь молчал, как будто и не слышал никого вокруг себя. Роза, слегка опершись руками на стол, подсмотрела в тускло пропечатанный кроссворд, разбирая вопрос, над которым так усердно трудится работник. “Один из старейших городов Англии. Административный центр графства Суффолк”.
– Ипсвич, – высокомерно прошептала Роза, так что слышал ее только этот мужчина. Он поднял на нее свои круглые глаза, которые как никто другой кричали о его слабых умственных способностях. – Кто здесь занимается научным отделом? – повторила девушка, и вновь ее голос звенел искренним отвращением к каждому работнику этого здания.
– Ты чего пристала? – гавкнул одичавший от такой неожиданной наглости секретарь. – Нет здесь такого! Отстань! – и снова он отвернулся к своей газете, опухший от злобы. Возможно, его гораздо сильнее рассердило то, что какая-то незнакомка ответила на вопрос, над которым он уже не первый час ломает голову.
Роза показательно ударила кулаком по столу и направилась в сторону единственного знакомого ей кабинета.
Войдя в кабинет, девушка поздоровалась совершенно бесцветным голосом и уселась на стул напротив Вадима. Тот, видно, совсем не ожидал такого визита и сам удивился от своей растерянности.
– Воды не желаете? – спросил он, пытаясь начать диалог с покрасневшей от предстоящей склоки девушки. Но та ничего не ответила.
– Вы взяли Шона на исследования? – гремел голос Розы. На сей раз она могла смотреть прямо в эти горящие глаза Вадима без всякого страха.
– Допустим. Это и его решение тоже, мы никого не заставляем.
– Раз уж вы его взяли, значит, имеете о нем хорошее мнение, можете положиться на него в этой сфере. Ведь так?
– Я не совсем понимаю, к чему вы, госпожа, клоните.
– А к тому, сэр, что, несмотря на рвение Шона к науке, его мнение не учитывается. Что бы он ни сделал, его не хотят выслушивать. Так для чего его пригласили в этот бардак? Просто походить по улице, записывать в дурацкий блокнот дурацкие теории?
– На мой взгляд, если человека не выслушивают, значит, он предлагает бредовые идеи.
Эта фраза уж очень сильно разозлила Розу. Она в одночасье вспыхнула и уже еле сдерживала свои истинные эмоции.
– Ах так! Значит, вам и впрямь плевать на него! Что ж, – девушка посчитала, что сможет ударить Вадима по больному, – тогда неудивительно, что в области медицины у Светлограда такой провал. Уверена, если дела и дальше будут идти подобным образом, то вам не то что лекарства от вируса не видать, вы подохнете от банальной простуды.
– А вы считаете, что ваш Шон несравненно лучший ученый всего света! Интересно, почему же я не слышал ни об одном его изобретении или открытии? Или такие, как я, недостойны получать вести о столь превосходном профессионале?
– Да, я считаю, что мой Шон – лучший человек и ученый всего света! А ваша стайка безответственных тупиц делает все, чтобы заткнуть его талант и гений.
– Как вы красиво выражаетесь! "Талант", "гений", "стайка тупиц". Вы, как я услышал, одарили его еще и званием лучшего человека на этом свете. Или вы стерли эту грань понятий между человеком и ученым?
– Я прекрасно знаю, что говорю и хорошо себя слышу. Я не оговорилась. В отличие от ваших друзей-исследователей и работников парламента, Шон – настоящий человек.
– Поражаюсь с того, как сильно вы его любите, что готовы сейчас позориться здесь в этом споре из-за его проблем.
– Да, люблю! Вам чуждо это чувство, потому что вы все пусты как люди и полны лишь злобы. Но если вы думаете, что отсутствие у вас добрых намерений и способности любить делает вас сильнее, то вы сильно ошибаетесь. Вы слабы так же, как и ваши ученые! Вы боитесь тех, кто достойнее вас!
– Хорошо! Я вас понял! Вы и Шон – настоящие ангелы среди всего вонючего навоза нашего общества, а я, похоже, для вас являюсь главным экскрементом. Тогда давайте, докажите! Согласитесь, так легко назвать человека слабаком, при этом абсолютно бездействовать, даже в сравнении с этим самым слабаком.
– Мы можем заключить пари, если вы не согласны с моими обвинениями.
– Пари? И в чем же его смысл?
– Хм… Давайте так: Шон может набрать себе свою собственную команду, и если в течение месяца они делают какое-либо важное открытие, то Шон становится главой исследовательского центра.
– Отлично. Но если нет, то вы отправитесь в казармы для подкрепления наших солдат.
– По рукам, – ответила Роза, хорошо скрывая сильный испуг от такого условия. Теперь ей предстояло рассказать о придуманном ею споре, от которого зависела их дальнейшая судьба.
Роза вернулась в больницу и вошла в кабинет к Шону. В ноздри неожиданно ударил сладкий аромат крепкого чая, скружившего голову. Из двух стоящих на столе кружек поднимался еле заметный пар. Шон удобно устроился в кресле возле окна, как обычно, осматривая пасмурное небо. Заприметив Розу, он подошел к ней, захватив с собой кружки чая. Девушка выдавила из себя улыбку, присаживаясь на диван.
– Как успехи? – спросил Шон, сделав небольшой глоток.
– Я… Я поговорила там, – терялась в мыслях Роза. – В общем… Я поспорила, – Шон нахмурил брови и ухмыльнулся. В глазах его проглядывала капелька восхищения от способностей Розы заключать спор с такими людьми.
– Интересно. Что за спор?
– Ты можешь набрать свою команду. И если в течение месяца вы делаете открытие, ты становишься главой их научного центра, – глаза Шона вспыхнули от восторга, от одной только мысли получить такой шанс.
– Это же замечательно! А какое условие поставили они?
– Шон, – с лица девушки пропала всякая радость. Роза смотрела на Родригеса, как приговоренный к казни человек, она чувствовала свою вину перед ним, свой поступок она посчитала непростительным, – если мы не сможем, нас отправят воевать.
Былое восхищение Шона пропало. Могло показаться, что он потерян, но на самом деле он лишь постепенно начинал осознавать свою ответственность. Сейчас от него зависит не только его жизнь, но и жизнь Розы. Нет, он не держал ни капли зла на Розу, а даже наоборот. Всегда, с первой их минуты вместе, он восторгался от ее характера, от ее силы.
– Прости меня, – прошептала девушка. – Я совершила большую ошибку.
– Нет, – ответил Шон, подойдя к ней вплотную, ощутив аромат ее духов и сильную дрожь ее души. Он положил одну руку на ее изящное плечо, а другой дотронулся до холодной розоватой щеки, – ты поступила правильно. Спасибо.
Роза поднялась с кресла, обняла Шона, прижав его к себе как можно сильнее.
– Лучше умрем с честью, чем будем жить такими подонками, подобно остальным, – сказал Шон, согревая ее в своих объятиях.