Олег Теплоухов
Ирюм
–
А ты чего отмалчиваешься, христовый? – обратился к нему священник. – Весть о твоем разумении и горячей вере уж по всему Ирюму расползлась. Уважь и нас – поделись с народом своими думами.
Мирон неуверенно поднялся. Перед толпой земляков, разом устремивших на него свои любопытные взоры, он почувствовал себя сорняком, неуместно выросшим посреди грядки. Многие из присутствующих в моленной были гораздо старше, опытнее и тверже его в вере. Спасала Мирона только темнота угла, в котором он прятался всю молитву. Почему старик Симеон взывает к нему? Почему не озвучит то, что неотвратимо?
–
Вы не хуже меня знаете, как нам поступить, – по телу Мирона волнами раскатывалась злоба. – Наши праведные предки не единожды поступали так в самые суровые годины.
–
О чем же ты толкуешь, Мирон? – сурово бросил священник, отступая назад, – Скажи пред всеми.
–
Я толкую о пути, который для нас благословил сам протопоп Аввакум. Этот путь ведет прямиком на небо – туда, куда зовет нас Демьян. Пора нам бросить мирские заботы, поставить сруб, запалить гарь и принять огненное крещение!
Лицо Мирона прояснилось в густом полумраке моленной, выпятив мощные скулы, размашистые дуги бровей и горящие пламенем глаза. Вся деревня давно забыла об истинном возрасте Мирона, видя в нем лишь вечно юного книжника да усердного молитвенника. Теперь пред ними стоял совершенно новый Мирон – чужой, пугающий, зовущий за собой в огонь.
Горе горем, но жизнь во Дворцах продолжалась своим чередом. Схоронив Демьяна, народ вернулся к привычной жизни, сам того не сознавая. Дни стояли жаркие и ветреные – самое то для сенокоса, на который выбирались всей деревней. Тяжелая, заплечная работа объединяла всех – от мала до велика. Коллективный труд начинался уже с этапа подготовки косы. Литовку выбивал кузнец, правил точильщик, а шлифовали бабы да ребятня.
Отправляясь на дальние луга за хорошей травой, ставили легкие шалаши, чтобы укрыться от тяжкого зноя или нежданного дождя. Дома оставляли младших, которые следили за скотиной, а сами оставались ночевать в поле, чтобы с первыми лучами солнца, как только сойдет роса, начинать косьбу. К полудню первые волки травы уже высыхали, становясь душистым сеном, которые бабы стаскивали в небольшие копны. Потом мужики умечут их в громоздкие зароды так, что не промочит никакой ливень.
Солнце уже подобралось к зениту, и работники начали выбиваться из сил. Пришла пора обедать, и усталые мужики степенно расселись в тени шалашей, обсуждая только им ведомые особенности косьбы. Бабы суетились с обедом: разливали студеный квас, ломали на ровные куски хлеб, чистили яйца и лук. Завидев вдалеке Мирона, пересекающего ложок вброд, мужики, ругаясь, отложили еду и принялись теребить свои бороды.
Мирон с удовольствием отдавал стоптанные ноги во власть студеной воды ручья. Он ясно чувствовал, как в нем пробудились страшные силы. Их нужно было обязательно куда-то пристроить, чтобы не бояться самого себя. Окрыляющее чувство, что тебе ведет сам Господь, кружило Мирону голову.
Руки его за последние дни огрубели от монотонной работы. Уже вторую неделю он в одиночку ходил в лес, отбирая засохшую на корню осину. Бревен для постройки сруба в деревне ему никто не давал, а денег на столь недешевую покупку у него не было. Оставалось выискивать по лесам сухой валежник да загибшие молодые деревья. Осина – не береза, дерево легкое, тем более иссохшее – с Божьей помощью Мирон должен был справиться.
Отец Симеон резко не поддержал предложение Мирона организовать гарь. С минуту он буровил Мирона своими старческими глазами, не находя слов для ответа на такую дерзость. Кончилось все тем, что священник при всем народе отругал Мирона, назвав его сатанинским подметком. Симеон был уверен, что время для гарей давно ушло. Власти хоть и по-прежнему притесняют раскол, но все же дают ему вздохнуть. И этим шансом надо воспользоваться, уверял беглый священник. Веру в спасительную для души силу проповеди он принес с собой еще из господствующей церкви. За годы, прожитые в расколе, его презрение к гарям ничуть не поколебалось. Симеон слишком любил и ценил жизнь, чтобы позволить своей пастве так запросто расстаться с ней. Теперь он увидел в Мироне своего нового врага, который ближе и опаснее, чем далекий Сильвестр. Если дворецкие раскольники согласятся на гарь, то их примеру может последовать весь Ирюм, тогда у Симеона останется авторитета не больше, чем у повивальной бабки. В тусклом сумраке моленной священник наложил на Мирона епитимью, отлучив на три года от причастия. После он поодиночке переговорил с самыми серьезными дворецкими мужиками, убедившись, что они тоже не жаждут прыгать в огонь. Это немного успокоило Симеона, но он все равно решил остаться во Дворцах, пока ситуация не успокоится. К тому же, общий сход так и не решил, чем ответить на убийство Демьяна – дерзкое предложение Мирона сбило всех с толку.
Мирон еще издали приметил сухие ветки, выглядывающие из-за густой листвы березняка. Подобравшись к дереву, он похлопал его по изъеденной жуком коре, словно знакомясь. Затем он выдернул из-за пояса топор, плюнул на ладонь и со всего маха ударил им в основание дерева. По лесу раздался глухой гул, запустившей в небо стаю птиц. Сосна подавалась хорошо – ствол ее просох до самой глубины комля и легко впускал в себя острое лезвие тяжелого топора. Вскоре дерево нехотя накренилось, как будто раздумывая над тем, куда приземлиться. Мирон вытер со лба пот и осторожно подтолкнул ствол ногой. Осина хрустнула и повалилась на бок, круша на своем пути ветки молодых березок. На сей раз лес перепугался не на шутку – грохот падающего дерева разлетелся на несколько верст.
Мирон уже отрубил все ветви и теперь шкурил те места ствола, где кора еще недостаточно просохла и не отвалилась сама собой. Муравьи из растревоженного муравейника суетливо копошились под ногами Мирона и залезали под пропитанную потом рубаху, тщетно пытаясь наказать разорителя. Мирон почти не размышлял над будущей гарью. Все было ясно, как Божий день: человек создан из праха земного и неизбежно в него обернется. Сгнить стариком в гробу или сгореть молодым в срубе – какая разница? Ведь по ту сторону смерти ожидает Отец, который вдохнет жизнь вечную в каждого, кто не изменил ему. Конечно, ускорить встречу с Господом было дерзновением, но жизнь во грехе под властью Антихриста – дерзновение еще большее. Раньше Мирон только читал да много думал – теперь настало время действовать. Пора показать себе и другим, что может его вера.
Ошкурив осину, Мирон отвязал с пояса толстую веревку, сделал петлю и накинул ее на комель ствола, чтоб не слезла. Надо было вытащить бревно на опушку. Закинув веревку на грудь и глубоко вздохнув, Мирон попытался сдвинуть дерево, но тщетно – сапоги скользили по траве, а веревка вгрызалась в плоть. Мирон зажмурил глаза и прошептал Исусову молитву, чтобы угомонить нарождающийся в груди гнев. Овладев собой, он упал на колени и, напрягая каждую жилку, вновь потянул бревно. Веревка вытянулась в струну, вены на лбу Мирона вздулись – дерево подалось сначала на вершок, а затем проползло с локоть. Мирон, переводя дух, обернулся и с удивлением заметил за собой двух незнакомцев, обхвативших ствол с двух сторон.
–
Обожди, коли шибко пристал, – сухо проговорил один из мужиков. – Торопиться нам некуда.
Мирон незаметно улыбнулся, перехватил поудобнее веревку и с удвоенной силой потянул бревно вперед – теперь он был не один.
Втроем дело спорилось славно – незнакомцы привели с собой коня, который перетаскал на себе сруб. К вечеру опушка леса была завалена дюжиной осиновых бревен: все на подбор – хоть избу ставь. Незнакомцы ничего не рассказали о себе, да и Мирон не был разговорчив. Пришли – значит, решили твердо. Згорелый дом должен был вырасти на крутом берегу ручья, чтобы местные могли быстрее затушить огонь, если на то будет их воля. Внезапный приход незнакомцев окрылил Мирона – это был Божий знак, что он все делает правильно. Мужики оказались ловкими и умелыми – с такими помощниками сруб вырастет за пару дней. К этому не был готов даже сам Мирон. Он приготовился в одиночку мучиться со стройкой недели две. Теперь близкая смерть развернулась перед ним всей своей неизбежностью – совсем скоро он добровольно вступит в огонь.
На высоком берегу ручья раскольники раскопали неглубокую яму. По ее углам врыли столбы, вырубленные из самой толстой осины. На столбы, выглядывавшие из земли чуть выше уровня дёрна, положили первый ряд огненной купели. В образовавшейся чаше плотно выложили толстый слой березовых веников, который присыпали смольём, соломой и берестой. Слоеный пирог, готовый вспыхнуть от первой искры, заложили тонкими жердями, оставляя щели для поступления воздуха, чтобы огонь не задохнулся в собственном дыму. Далее мужики быстро подняли стены, в которых оставили крохотные окна, способные впустить свет и не выпустить человека. В стене со стороны ручья вырубили лаз, запирающийся изнутри сруба дверью на прочных засовах. Крышу строения покрыли жердями и на случай дождя закидали снопами соломы, привязанными веревками к жердям. За два дня на крутом берегу студеного ручья вырос статный згорелый дом, смиренно ожидающий своего часа, чтобы отдаться во власть огненного свирепства. Дело сталось за малым – подготовиться к гари.
Мирон знал, что перед гарями многие раскольничьи уставщики перекрещивали свою паству. Это все от недостатка ума, ведь креститься дважды – тяжкий грех. Един Господь, едина вера, едино крещение – говаривала его бабка. Мирон был готов ко второму крещению, но только огненному, которое навсегда очистит его от скверны и унесет в красном вихре прямиком на небо. Когда бренное тело его сгорит, душа вложится в отеческие руки Божии. Через адские предсмертные муки Мирон чаял вступить в ряды бесплотного воинства небесных страдальцев. Этот путь был единственным душеспасительным и богоугодным во времена царства гонителей истинной христианской веры. Мирон прочитал много книг и твердо знал, что многие святые праведники и богоугодники добровольно шли в огонь, воду или на нож, предпочитая такую кончину смерти от рук предателей Христовых. Нигде в Божественном Писании или постановлениях Вселенских соборов он не смог найти запрета на гарь. Напротив, для христианина почитается особой честью пострадать за Спасителя. Что такое огонь вещественный? Разве страшен он для того, кто и так непрестанно горит в огне любви Божией? От этих мыслей у Мирона шла кругом голова, а когда строительство згорелого дома завершилось и отвлечься больше было не на что, он и вовсе потерял сон. Оставалось поскорее простится с земной жизнью и окунуться в огненную купель, чтобы вынырнуть по ту сторону смерти.
Мирон провел перед образами всю ночь. От бесконечных поклонов колени его сбились в кровь, обагрив длинную рубаху. К утру разум моленника помутился: губы еще по привычке повторяли знакомые слова, но в голове давно царила мертвенная пустота. Перед гарью, организованной умелым и знающим расколоучителем, полагалось сходить в баню, надеть самую чистую одежду, поцеловать скотину и с легким сердцем отправиться на встречу к Господу. Мирон хорошо знал все детали совершения огненного крещения и теперь ясно понимал, что делает все шиворот-навыворот, что не смог увести за собой людей, что он не готов.
Первые лучи раннего июльского солнца заглянули в избу, застав Мирона нелепо распластавшимся на полу. Он зажмурил глаза, потянулся до хруста в костях, натянул портки и вывалился во двор. Молочный предрассветный туман услужливо пустил его в свои холодные объятия. Собирая босыми ногами росу, Мирон добрел до колодца, зачерпнул ведро студеной воды, жадно напился и вылил остатки себе на голову. Рубаха его намокла, облепив изнывающее тупой болью тело. Надо было идти. Мирон забежал в дом, подпоясался, бросил последний взгляд на образа и зашагал прочь.
Деревня пробуждалась медленно, но неотвратимо: петухи уже вовсю драли глотки, коровы просились в поле, лошади лениво срывали с корней конотопку. Круговорот жизни раскручивался сызнова, словно жернова никогда не затихающей мельницы. Сегодня Мирон встретит смерть, но жизнь ни на мгновение не остановится, как не замедлила она свой шаг после кончины Демьяна. Разве не из-за его убийства Мирон решил запалить гарь? Или он лишь жаждет разорвать всесильный круг жизни, с детской непосредственностью перемалывающий человека под себя? Вопросы кружились в голове Мирона, пытаясь затянуть в бездонную трясину, из которой нет выхода. Выход – вот чего на самом деле он ищет. Время вопросов давно ушло – настал черед выбора. Мирон выбрал гарь и ответит за это только перед Господом.
Когда Мирон дошел до згорелого дома, Солнце уже поднялось высоко, растворив лучами густоту рассветного тумана. Утренний лес замер в ожидании, когда люди потревожат его чем-то неведомо страшным и чуждым. К ветвистой березе, стоявшей неподалеку от сруба, был привязан мерин – его привели незнакомцы. Они уже копошились возле избы, забрасывая хворостом её основание. Только сейчас Мирон подробно рассмотрел их: один был до смерти худой и белокожий, другой заметно косил глазами. Мирон поприветствовал своих новых братьев во Христе и проскользнул внутрь избы. Запах древесины приятно повис в срубе, свет еле пробивался сквозь узкие прорези окон. Незнакомцы принесли с собой несколько икон, расположив их на толстом бревне, выпирающем из стены. Мирон недовольно вздохнул: он бы никогда не посмел обречь святые образа на огненную погибель. Икона утешает человека на земле, приоткрывая перед ним дверь в Царствие Божие – зачем же эти ворота сжигать?
Пока Мирон задумчиво рассматривал иконы, мужики пролезли внутрь избы и заперли за собой лаз. Рядом в стену была вбита толстая скоба, за которую они завели кованую петлю и повесили проржавевший замок. Запертая дверь не позволит никому проникнуть в избу и помешает выбраться из нее тем, кто в последний момент передумает принять огненную смерть. На силу своего характера никто не рассчитывал – огонь с легкостью отнимает у человека волю и разум. Бледный незнакомец достал из-за пазухи ключ и дважды лязгнул механизмом замка. Отныне згорелый дом превратился в крепость для непрошенных гостей и тюрьму для тех, кто остался внутри. В срубе повисла тишина. Мирон переглянулся с бледным и одобрительно кивнул. Тот достал ключ из замочной скважины и подошел к щели в стене, чтобы выбросить его. В этот момент в дверь лаза негромко постучали.
Троица вновь переглянулась. Бледный покрепче сжал ключ в ладони, косоглазый приложил палец к губам и ловким движением выхватил нож из сапога. Затем он с ножом в руке неспешно подполз к лазу и грубо спросил:
–
Чего надо?
–
Не серчай, милок, – послышался хриплый старушечий голос из-за стены, – Отвертай свою избушку.
–
Гостей не звали, – изумился косоглазый, вопросительно посмотрев на Мирона.
–
Бабка Енафья это. Наша, дворецкая.
–
Чего надо-то? – не унимался косой.
–
С вами хочу, родненькие. Нажилась уж на белом свете, нету мочи моей боле: мужа и детей схоронила, а внуков не нажила; кости болят да умом слабею. Правильно Мирошка говорит – надо в огонь идти.
–
Нашто тебе огонь, старая? – вмешался в разговор бледный. – Ты и так скоро Богу душу отдашь. А у нас уж все сговорено. Ежели ты с собой привела кого – солдат тех же?
–
Побойся Бога, соколик. Меня давеча ихний капитан знатно сапожищами-то приложил. Пошто мне им помогать? Я себе помочь хочу. Пустите, ребятушки – не берите грех на душу.
–
Пусти ее, – отстраненно вступился Мирон за Енафью, – От нее худа не будет.
Недовольно ввернув нож в сапог, косоглазый забрал ключ у бледного и пошел открывать замок. Отворив створку лаза, он хотел было выглянуть наружу, но дыру в стене своим круглым телом уже заслонила Енафья. Старуха с трудом смогла протиснуться в узкий лаз и устало повалилась на пол возле прохода.
–
Лико как обустроились чинно, – с удовольствием отметила бабка, – Вот така нынче молодежь пошла – нам старикам утешенье.
Пока Мирон помогал подниматься Енафье, мужики приступили к проходу, но тут же отскочили от него: в тесное пространство лаза ловко проскочила молодая девка. Её плотный белый платок зацепился за сучок бревна, обнажив золотые волосы. Она быстро поднялась на ноги и стыдливо огляделась по сторонам. Новой гостье не удивилась только Енафья, сорвавшая с сучка платок и спрятавшая под ним растрепанные волосы девки.
–
Пошто пришла? – взревел косоглазый, – Только молодой бабы нам тут не хватало!
–
Я не к тебе пришла, а к нему, – исподлобья объявила Малаша, кивая в сторону Мирона.
Внезапно появление Малаши раздавило Мирона: он стоял истуканом в углу избы, опираясь на шершавую стену и что-то шептал себе под нос. Бессонная ночь распалила его сознание, мешая быстро оценить ситуацию. Все завертелось совсем не так, как он задумал.
Тем временем бледный и косой, не желая разбираться в чужих делах, поскорее замуровали лаз и защелкнули замок. Затем косоглазый крутанул ключ и не раздумывая выбросил в окно. Теперь в згорелом доме находились пятеро – и всех их ждал один конец.
Только тут Мирон опомнился, схватил себя за волосы и бросился к косому. Резким движением он ухватил его за шиворот и принялся возить по стене сруба, словно хотел вытрясти из него душу.
–
Дитё, – неразборчиво, как немой, вдруг получивший дар речи, бормотал Мирон, не выпуская из рук красную шею мужика, – У нее в утробе дитё. Открывай!
Косоглазый недовольно скользнул взглядом по Малаше, отметив про себя, как округлился ее сарафан.
–
Пусти, дурень, – рыкнул он, отталкивая Мирона, – Надо дело делать, а не девку жалеть. Сама пришла, сама и ответит. И за себя, и за дитё.
Бабка Енафья покрепче обняла Малашу и утащила ее в дальний угол, давая мужикам место, чтобы разобраться. Мирон вновь попытался схватить косого, но получил толчок в спину он его дружка и упал на пол. Оба незнакомца встали над поверженным Мироном, синхронно показав ему крепко сбитые кулаки. Затем бледный отыскал в полу жердь, не заведенную под стены сруба и выдернул ее. Через образовавшуюся дыру он вытащил из-под пола пучок соломы, смолья и бересты. Косой уже запалил лучину, выбив кресалом крупную искру. Старуха пухлыми ладонями поспешно закрыла Малаше глаза.