Олег Теплоухов
Ирюм
Немногочисленное сибирское духовенство безуспешно боролось с раскольниками – на бескрайних просторах за Уралом у них не было ни сил, ни большого рвения собирать в никонианство свою крестьянскую паству. Тобольск, Тюмень, Верхотурье скрепя сердце приняли новые обряды Никона. Однако крестьянское большинство Зауралья упрямо держалось старой веры. Раскольничьи деревни росли по Исети, Ирюму и Мостовке, как грибы после дождя. В непроходимых ирюмских лесах находили покой и поддержку десятки бродячих старцев, проповедующих о воцарении Антихриста.
Родина Демьяна – Дворцы – началась как пашенная заимка все той же Троицкой обители на Великой Оби. Монахи отдали землю в обработку крестьянам и поставили здесь свои скотные дворы, которые в народе назывались просто – дворцами – отсюда и пошло звучное название. Иноков ничуть не смущало, что на них работают раскольники – главное, чтоб дело делали – а на работу староверы были заядлы.
Демьян был младшим братом в семье, но самым статным. Во Дворцах он считался первым красавцем, отнимая сон у местных девок и молодушек. Демьян знал себе цену и не торопился жениться. Когда он повстречал Малашу на ярмарке, то скоро выяснил, что она уже сосватана за тюменского купца. Что ж, рассудил Демьян, чем он хуже городского купчишки? Чего тут было больше – любви или гордыни – того не знал и сам жених.
Свадьбы на Ирюме играли по старому чину – строго между Рождеством и Крещением. В другую пору замуж выскакивали только пересидки, не ценившие ни чести, ни закона. Свадебный сезон был тяжелым временем для отца Симеона – единственного беглого попа на всю округу. Во Дворцах его ждали со дня на день и Демьян понимал, что нужно действовать быстро. Спустя день после побега Малаши он встал ни свет, ни заря, бегло поклонился образам и выскочил во двор. Стоял жгучий предутренний мороз, когда за две версты слышно, как хрустит снег под валенком ходока. Демьян запряг коня и выскочил в темноту январской улицы – он направлялся в Ильино, чтобы замириться с отцом Малаши.
В то утро дед Макар лежал на печи и стеклянными глазами смотрел в потолок. Он не спал уже вторую ночь и забросил всю работу по хозяйству – им занимались жена и дети. Он ворошил в памяти события своей длинной жизни, которую прожил ровно, без дури и лиходейства. Макар никак не мог взять в толк, почему любимая дочь вдруг предала его. Малаша всегда была его отдушиной, всегда наполняла его стремлением жить и работать на износ, а когда повзрослела – то стала единственным смыслом жизни. Малаша оказалась поздним первенцем в семье Макара – до сорока лет Бог не посылал им с женой детей. Вместе с долгожданным чадом в семью пришел достаток, удача в делах и другие дети. Старик считал красавицу-дочь божией наградой за праведную жизнь. Он верил, что не ему, а самому Господу было угодно сделать Малашу богатой купчихой. Так горько Макар не ошибался никогда. Господь страшно поглумился над ним, сделав седого старика посмешищем всей округи. Макар безропотно смирился со своим позором, увидев в этом промысел Божий. Прежнего Макара, самого крепкого хозяина на деревне и отца первой красавицы Ирюма, больше нет. Отныне он просто дряхлый старик на печи, не сумевший распорядиться своим счастьем.
Демьян въехал в Ильино, когда деревня уже проснулась. Конь медленно вышагивал под ним и опасливо озирался по сторонам – должно быть, помнил, как давеча участвовал в воровстве. Демьян подъехал к знакомому дому Макара и привязал лошадь к могучим воротам, створки которых были забраны в ёлочку. Окно, через которое сиганула Малаша, закрыли ставнями. Татарин забрался в конуру и жалобно скулил – хозяин так обозлился на него, что даже не стал наказывать. Демьян настойчиво забарабанил по воротам, но к нему никто не выходил. Ухмыльнувшись, он отворил незапертые ворота и вошел на ограду. Жизнь словно остановилась в хозяйстве Макара: коровы угрюмо топтались в пригоне, лениво пережевывая сено; по двору бродила усатая кошка, вынюхивая, чем поживиться; за ночь намело с вершок снега – его никто не торопился убирать. Демьян недовольно осмотрел хозяйский двор, снял шапку, взошел на высокое крыльцо и отворил дверь в избу.
В доме пахло кислыми щами, свечным огарком и холодом. Демьян затворил дверь и не сразу заметил, что напротив него, возле русской печки, сидела сутулая женщина, повязанная белым платком. Демьян поклонился образам, перекрестился и обратился к Агафье:
–
Мир дому сему!
Не услышав ответа Демьян ничуть не смутился и спросил:
–
Где хозяин, мать?
Женщина тяжело вздохнула и кивнула головой в сторону печной лежанки. Демьян, не снимая валенок, подошел к печи и отдернул занавеску. Среди разбросанных по кирпичам сапог, осиновой щепы и кучи лохмотьев лежал дед Макар, седой и угрюмый. Демьян нахмурил лоб и поприветствовал старика гулким басом:
–
Здорово, отец!
–
Пошто пришел? – не сразу отозвалась куча. – Али не все забрал у стариков? За меньшой вернулся? Гарем хочешь устроить, бусурман?
–
Мне чужого не надобно, – смиренно ответил Демьян – Я только свое беру.
–
Бог тебе судья, молодчик. Но знай – благословения моего тебе не видать, как Эдемского саду.
Демьян широко улыбнулся, оголив частокол белоснежных зубов.
–
Давай слезай, дед Макар, – промолвил он – Встречай гостя по-христианскому обычаю.
–
Какой ты мне гость? – возмутился старик и вскочил на четвереньки – Ты вымесок волчий, паскудник бесстыжий, ворюга проклятущая! Как посмел в избу мою прийти и говорить со мной?
–
Ну-ну, будет, – развел руками Демьян, – Я на слова незлоблив, да и ты знай меру. Пришел тебя на свадьбу звать, а не собачиться. Богатый калым положу за Малашу.
–
Какую свадьбу, Иуда? Какой калым? У меня два пацаненка растет да девка малая – ей до свадьбы еще далеко.
Тут жена Макара, не выдержав мужниных слов, разрыдалась и убежала в сени.
–
Ты что, старик, умом тронулся – от Малаши отречься вздумал? – опешил Демьян.
–
Не знаю такой! – закричал Макар. Глаза его превратились в раскаленные угли, а седая борода повылезала клочьями. – Не знаю!
–
Ну дает, – протянул Демьян и перекрестился на образа – Прости, Господи, дурака.
–
Ты мне прощения не вымаливай, ехидна! – вскричал Макар и ловко спрыгнул на пол, толкнув Демьяна в грудь – Твоими речами только черта подзывать!
Старик схватил гостя загрудки и прижал его к углу избы. Демьян, не сопротивляясь, с любопытством разглядывал свекра. Ненадолго в доме повисла тяжелая тишина. Вдруг Макар схватился за грудь, зажмурил глаза и рухнул на колени. Внутренности старика крутануло, а сердце пронзила жгучая боль. Он ухватился дрожащей рукой за скамью, а другой зажал крест на груди.
–
Богом тебя прошу, Демьян, – взмолился не своим голосом Макар – Уходи прочь, коли во Христа веруешь. А Малашке от меня передай, что сердце мое для нее закрыто. Не могу я ее простить!
По щекам старика текли горькие слезы: он спрятал лицо морщинистыми ладонями, стыдясь своих чувств. Демьян присвистнул, на прощанье окинул Макара недобрым взглядом и выскочил вон.
Над Ирюмом выкатилось низкое зимнее солнце, бившее путнику точно в глаз. Дворецкая ребятня спряталась за сугробом, прильнув раскрасневшимися лицами к белоснежному снегу. Белобрысый мальчуган, сбросив шапку, то и дело выныривал из-за снежной кучи, вглядываясь вдаль.
–
Кажись, едут! – вскрикнул он и вернулся в свое убежище.
Малолетки засуетились и принялись оживленно переговариваться. Белявый отшвырнул прочь рукавицы и перехватил пухлыми ручонками обледенелую веревку с привязанными красными платочками.
Вслед за топотом копыт и звоном колокольчиков на улицу вывалилась процессия: на белом коне в праздничной сбруе вышагивал Демьян, одетый в красный кафтан, перехваченный желтым поясом. Следом на санях, запряженных тройками, ехала свита жениха: бабы надели лучшие наряды; мужики веселились, приложившись с утра к хмельному; собаки выискивали подачку, путаясь у лошадей под ногами; седовласый старик затянул звучную песню о том, какого молодца потеряли Дворцы – богатенького и тороватенького. Когда поезд жениха приблизился к снежной куче, рыжеволосый выскочил из укрытия с веревкой в руке и сиганул на противоположную сторону. Здесь он проворно привязал её к заранее вкопанному столбику, а его подельники натянули свой конец веревки. Платочки языками пламени развевались на ветру – дорога была перекрыта.
Демьян лихо подскочил к преграде, спрыгнул с коня и крикнул приближающемуся свадебному поезду:
–
Ну все, честной народ, приехали! Кажись, не бывать свадьбе, – лицо его было серьезным.
Торжественная процессия с трудом остановилась и недовольно загудела. Белобрысый выскочил на дорогу и уверенно подошел к жениху – голова его едва доставала Демьяну до пояса.
–
Здорово, жених! Куда путь держишь? – спросил он.
–
Здравствуй, мил человек, – как равному ответил Демьян – Знамо дело, за невестой еду – жениться хочу.
–
Хороша ль невеста? – поинтересовалась голова.
–
Как же не хороша? Ликом пригожа и сердцем ангельска, – заверил Демьян.
–
Добро, – протянул мальчуган, затем кивнул в сторону своих подельников, засевших за сугробом, и продолжил – Слыхали мы, что воровством добыл ты девку и калыма не платил. Правда ли?
–
Правда, взял грех на душу, – признался Демьян.
–
Негоже так поступать, не по-божески, – по-взрослому рассудил белявый, – Плати калым нам, а то не пустим!
Мужики и бабы на санях взорвались смехом, собаки залаяли, ребятня выскочила из укрытия и рассыпалась за спиною белобрысого – мол, в обиду не дадим. Лицо Демьяна сделалось еще более суровым.
–
Справедливо, – согласился он – Чем калым возьмете, люди добрые? Пряником, медом иль орехом?
–
Нашто нам твои пряники? – оскорбилась голова – Мы, что малолетки какие али простачки? Отдавай нам коня своёго и сбрую!
–
Куда ж я без коня? – картинно взмолился Демьян, – На чем жену возить буду? Народ на смех подымет. Смилуйтесь, государи, не отымайте коня.
Рыжий смутился и обратился к сообщникам. Какое-то время они переговаривались, затем он вернулся к Демьяну и сообщил общее решение:
–
Лады, жених, оставим тебе коня. Но за это ты нас на свадьбу возьмешь и за стол посадишь, как равных. Будешь бражкой поить и невесту покажешь!
Тут уж Демьян не выдержал и от души захохотал. От смеха он перегнулся пополам и, обронив шапку, ухватился за коня.
–
Отчего ж не напоить, – наконец, успокоился жених – Полезайте в сани! Сегодня гуляют все Дворцы – Демьян свадьбу играет!
Малаша, как всякая разумная девка, с детства мечтала о свадьбе. С ней приходила новая жизнь: муж, дети, хозяйство, ответственность. Малаша выскочила из девок своей волей, осознав себя хозяйкой судьбы. Теперь она сидела перед высоким зеркалом, теребила руками кружевной платочек и внимательно следила, как жены братьев Демьяна плетут ей косу рогожкой. На ней были надеты вышитая черно-красным крестиком белая рубаха из льна, юбка и сарафан, перетянутый поясом – свидетельство девичьей чистоты. Сегодня день свадьбы, а вокруг ни одного родного лица. Косу плетут чужие руки, чужая рука поведет ее под венец и застелет брачное ложе. Решившись бежать из дома, Малаша сама выбрала такой путь, и, если это цена новой жизни – она готова заплатить сторицей.
– Дёшево да мило, дорого да гнило, – успокаивала Малашу бабка Енафья, по-старчески полагая, что девка печалится о несостоявшемся приданом.
Вскоре с улицы раздался шум подъезжающего поезда жениха, и Малашу повели навстречу Демьяну – молодым предстояло пройти банный обряд. Тропинку до бани устлали сосновым лапником и украсили подвешенными на веревки разноцветными платочками. Демьян и Малаша должны были очиститься перед венчанием – таков был порядок на Ирюме. Конечно, в бане никто не оголялся и не мылся, обряд давно утратил практическое значение.
Енафья, самая старая баба на деревне, по традиции нарядилась обдерихой – вывернула шубу наизнанку и натянула на голову мужскую шапку. Когда молодые скрылись в бане, она схватила старую метлу и принялась бегать вокруг нее, изображая нечистую силу. Под смех и улюлюканье толпы старуха черным вороном прыгала и скакала по сугробам, как сибирский шаман. Лицо ее раскраснелось и сделалось неузнаваемым. Как только молодые вышли из бани, то их чистота и невинность сходу одолели злого духа: обдериха металась на снегу, словно из нее выходили бесы. Демьян подошел к бабке, пихнул сапогом ей в бок и крикнул:
–
Сгинь, нечистая!
Обдериха крутанулась в воздухе и сбросила с себя разодранную черную шубу. Старуха вновь обернулась бабкой Енафьей на радость всей деревне.
Отец Симеон, беглый священник с Яика, вышел из никонианской ереси еще на родине. Исправил его через миропомазание отец Никифор, рукоположенный до никонова патриаршества. Симеон сам происходил из крестьян и чувствовал себя на Ирюме, как дома. Инок Тарасий незадолго до своего заточения благословил Симеона исполнять нужды мирские и старейшинствовать на Ирюме. В последние годы беспоповские общины набирали все больший вес за Уралом, и беглому священнику приходилось считаться с ними.
Сейчас Симеон стоял в моленной и ожидал прихода молодых. Он любил обходить Ирюм пешком – благо путь от одной деревни до другой был недолог. Во Дворцы он пришел рано утром, когда бледная луна неохотно уползала за горизонт. Здесь он рассчитывал остаться до самого Богоявления, чтобы в крещенскую ночь святить воду. Симеон внимательно разглядывал богатый иконостас моленной – на душе у него было тоскливо. По пути священник забрел в Ильино и старик Макар рассказал ему о побеге дочери. Он так и не смог упомнить, как когда-то сам крестил Малашу в реке тройным погружением. С тех пор минуло почти два десятка лет, а память Симеона с годами не крепла. Зато убитый горем Макар, как живой, стоял пред его очами. Вечно деловитый, хозяйственный и крепкий Макар после убега дочери вмиг превратился в дряхлого старика, словно всю жизнь носил чужую маску и, наконец, сбросил её. Отец Симеон с сожалением думал, что Макару не долго осталось топтать эту землю. Странно, сам с собою рассуждал священник, горе одного человека – старика Макара – даст новую жизнь Малаше, а потом и ее детям. Макар правдами и неправдами пытался уговорить Симеона, чтобы тот не венчал беглянку: взывал к его разуму и совести, сулил кучу денег. Но он простой беглый священник, а не Господь: он не вершит судьбы людей. Если одно горе уже случилось, зачем допускать другое? Так рассудил отец Симеон. Малаша уже сделала главный выбор своей жизни и когда-нибудь ответит за него перед Богом. В этом Симеон не сомневался.
В просторную дворецкую моленную уже ввалились жених и невеста, а отец Симеон продолжал перебирать свои тягучие мысли. Он пристально посмотрел на счастливые и чистые лица молодых, словно заглядывая в их будущее. Потом священник машинально совершил все положенные по чину венчания действия и замолчал. Когда Малаша и Демьян, увлеченные своей молодостью, уж было порвались выбежать из моленной, отец Симеон окликнул их и дал свое последнее наставление:
–
Сердешные чада мои! – голос его сделался глубоким и трубным – Внемлите наставлению отца вашего духовного, учившего вас страху Божьему и закону христианскому. Не напрасно сказано в писании: оставит человек отца и мать своих, и прилепится к жене своей, и будут двое едина плоть. Так и в жизни нашей есмь. Все блага получили вы от родителей своих, так умейте же распорядиться ими по-божески. Всякой святыней благословляю вас: и животворящим крестом, и образами святыми, и благословением, от Бога данным. Отныне, благодарная дочь Маланья и честной сын Демьян, предаю вас и препоручаю доброму хранителю нашему Исусу Христу, пречистой Богородице и заступнице нашей, и всем святым. Живите по совести да по закону Божьему и не знайте горя во век!