Олег Теплоухов
Ирюм
Глава 2
Лоб Алексея Михайловича Сухарева – губернатора Сибири – словно боевые шрамы, рассекли глубокие морщины. Он сидел за рабочим столом посреди разбросанных бумаг, карт и чернильниц, запустив желтоватые жилистые руки в растрепанные седые волосы. Тяжелая боль донимала его второй день: в голове будто били в колокол. Тобольский лекарь-немец не смог помочь Сухареву своими порошками да горькими настойками и был с позором выгнан в шею с губернаторского двора. Оставалось одно средство, чтобы хоть немного унять боль: Сухарев медленно поднялся с кресла, подошел к комоду из красного дерева, достал початую бутылку и до краев наполнил рюмку полугаром. Тут голова его снова отозвалась ударом колокола, и он нервным движением опрокинул обжигающий напиток в рот.
В дверь негромко постучали. Губернатор скривился – то ли от выпитого, то ли от необходимости встречать незваного гостя. Затем он неспешно приземлился в кресло, поправил бумаги на столе и нахлобучил на голову парик – колокол снова ударил. Сухарев умоляюще застонал, отшвырнул парик в дальний угол и неприветливо рявкнул:
–
Входи, коли жизнь не мила.
Дверь слегка приоткрылась и в кабинет проскользнул главный секретарь губернаторской канцелярии Мишка Кручинин. Чиновник учтиво поклонился и спросил разрешения сделать доклад – в руке его была увесистая кипа бумаг.
–
Какой доклад? – искренне возмутился губернатор. – Воскресенье же! Ты пошто не на службе, нехристь?
–
Виноват, государь. Дело первейшей важности имею.
–
У тебя любой пустяк “первейшая важность”, – с досадой бросил Сухарев. – Ладно, валяй,
шельма – все равно ведь покою не дашь, до смерти заешь.
Он считал Кручинина непроходимым идиотом, но чрезвычайно верным и исполнительным человеком. Таких людей губернатор ценил и держал подле себя.
–
Усмотрено ныне от губернской канцелярии, – начал монотонно зачитывать по бумаге секретарь, – что в городе Тобольске, не токмо по улицам, но и в самом каменном городе обывательские свиньи и прочий скот бродит. А свиньи те весьма роют на площади и на улицах землю и оттого делают рытвины да ямы. Обыватели же того скота и свиней в домах своих не запирают и в надлежащих местах не пасут.
Закончив доклад, Кручинин покорно склонил голову и стал ожидать реакции губернатора.
–
Мда-а-а, – протянул Сухарев, – каков докладчик – таковы и новости. Сдается, Мишка, не первый раз ты мне этакую пакость преподносишь. Что я тебе прошлый раз отвечал, помнишь?
–
Так точно, государь, – отчеканил Кручинин, – Изволили сказать, что обяжите меня саморучно пасти сей скот в удобных вашему благородию местах.
–
То-то же. Пошто опять под нос суешь мне этот скот? На-ко понюхай, Алексей Михалыч! Я тебе кто – пастух или губернатор сибирский?
–
Так ведь людишки жалуются, государь, – оправдывался секретарь. – Да и торговле исправно мешает сей непорядок. Убыток казне оттого идет.
Сухарев откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Кажется, водка уже начала действовать, и головная боль немного отпустила его. Губернатор попытался взглянуть на себя со стороны. Вот он, властелин бескрайней Сибири, сам себя затащивший на самый верх; убеленный сединами старик, прошедший всю Россию от Польши до Иркутска; сановник, имеющий влиятельнейших покровителей в Петербурге; он – Михаил Сухарев – должен заботиться о каких-то измазавшихся в грязи поросятах? Вот оно какое – желанное многими завистниками сибирское губернаторство – великое и земное одновременно. Почувствовав внезапный прилив сил, губернатор поднялся, швырнул в Курчинина чернильницей и скомандовал:
–
Давай, записывай, Мишка. Да смотри, ни слова не оброни! – голос его сделался грозным. – Я, генерал-майор и губернатор Сибири Алексей Михайлович Сухарев, своим высочайшим указом повелеваю: в городе Тобольске, на верхнем и нижнем посадах, опубликовать сей указ с барабанным боем по три дня и в пристойных местах оный указ выставить, в котором писано, дабы тобольские всякого чину обыватели пасли свой скот саморучно или руками людей наемных, а по пригоне табунов в город всякий хозяин встречал свою скотину, дабы оные излишно по Тобольску не шатались. Записал?
–
Так точно, государь, – ответствовал секретарь.
–
Поехали дальше. А ежели оные свиньи иль скот по улицам и по городу самочинно бродить вздумают и в том будут усмотрены, то такой скот караульным солдатам должно будет стрелять да отдавать в лазарет на содержание больных и увечных. Все ясно?
–
Как Божий день, государь.
–
Ну, тогда проваливай, Мишка, и чтоб я твою рожу не видал сегодня больше.
Кручинин низко поклонился губернатору и проворно выскользнул из кабинета. Сухарев теперь чувствовал бодрящий прилив сил – так с ним всегда бывало после благополучного решения простых и мелких дел. Конечно, он не собирался отдыхать в воскресенье – этак в губернаторах не усидишь – а поразмышлять ему было о чем. Вот уже несколько месяцев Сухарев не давала покую одна проблема.
Как-то до Тобольска дошли слухи, что джунгарский хан Галдан-Цэрэн, успешно воевавший с Китаем и киргиз-кайсаками, готовит поход на Сибирь. Недобрая весть была послана в Петербург, откуда правительство Елизаветы Петровны отправило в Тобольск четыре полка регулярной армии генерал-майора Христиана Киндермана. Однако вскоре пришло новое известие – Галдан-Цэрэн внезапно умер. Военных действий больше не предвиделось. Киндерман взялся за усиление Сибирской стороны с юго-востока: строил новые крепости и редуты, закрывал границу в замок от степной шалости. Однако большинство солдат оказались расквартированы по обывательским домам Тобольска. От безделья они пьянствовали, бесчинствовали, портили местных девок и дрались смертным боем. Так, на Масленицу пьяными солдатами был крепко бит тобольский полицеймейстер Бабановский. Солдаты Ширванского полка били его поленьями и шпажными эфесами, изваляли в грязи и разодрали на спине кафтан. Сам Сухарев только обрадовался такому исходу – с Бабановским он давно был не в ладах. Полицейместер регулярно жаловался на губернатора в Сенат за его откровенные злоупотребления, а Сухарев точно знал, что Бабановский получил свою должность за взятку осетрами. Тем не менее, губернатор не мог допустить такого бесчинства в своем городе, но все никак не мог измыслить, что делать с пьяной солдатней. Войну что ли какую начать? Нет уж, для таких дел Сухарев был слишком стар и слишком труслив – дело нужно было обделать без лишней дерзости, одной лишь хитростью.
Сухарев от природы не был дурного характера, но вседозволенность сибирского губернатора сделала из него злого и даже жестокого человека, который ничего не забывал, копил обиды, как мытарь золото, и терпеливо ждал часа расплаты.
Коч неторопливо плыл по волнам Тобола, деликатно скользя по их серым ребрам. Небо заволокли кудрявые низкие тучи, лениво накрапывавшие дождем. Федор сидел под намокшей крышей из парусины и слушал, как капли монотонно барабанят по ткани. Он вспомнил родную Волгу, с которой не могла сравниться ни одна виденная им сибирская река. Федор представлял себе Сибирь могучей, сказочной землей, но пока видел только ее дремучие леса и низкое небо. Плыть было невыносимо скучно. Владыка Сильвестр не переносил воды и молча сидел с непроницаемым лицом и не разговаривал со своим духовным учеником. Федор любил путешествовать, но всякий раз новые места разочаровывали его мечтательную натуру. Вот и теперь он силился не думать о ждавшем его Тобольске, но ничего не мог поделать с собственной мыслью. Федор пытался заснуть, читал по памяти псалмы, разглядывал однообразный пейзаж за бортом, но душа его никак не могла успокоиться, предвкушая скорую встречу с сибирской столицей.
Сильвестр Гловацкий приблизил к себе Федора, когда руководил Казанской духовной семинарией. Федор так и не понял, чем приглянулся суровому и властному ректору, но с тех пор следовал за ним неотступно, помогая во всех его начинаниях. Сильвестр в те годы управлял Конторой новокрещенских дел, отвечая за обращение в христианство поволжских инородцев. Рвение, показанное коренным малороссом Сильвестром на миссионерском поприще в Поволжье, позволило ему дослужиться до сана митрополита и возведения на кафедру епископа Сибирского и Тобольского. Сибирь со времен Филофея Лещинского не знала пламенных миссионеров, а потому Святейший Синод возлагал на молодого епископа большие надежды в этом отношении. Многочисленных сибирских инородцев – остяков, вогулов, тунгусов, татар – нужно было приводить ко Христу, хоть убеждением, хоть силой.
Федор легко и охотно расставался с прошлым. Несмотря на молодой возраст, инок успел накопить на своих плечах тяжкий груз греховных деяний и непринятых решений. Теперь Федору казалось, что он оставил все свои грехи там, в далекой Казани. Бесконечные сибирские реки очистили его от скверны и приготовили к новой жизни. Полезнейшим своим качеством Федор всегда считал умение забывать – для этого нужно было только сменить обстановку. Служба у Сильвестра позволяла ему легко забыться – неугомонный иерарх был постоянно в разъездах: кого-то увещевал, крестил, хвалил или грозил расправой.
Когда сон уже практически одолел Федора, он вдруг заприметил, как вдалеке на правом берегу реки медленно вырастают златоглавые макушки церквей. Следом из-за серой дымки дождя показались могучие белокаменные стены Кремля, подпираемые толстыми башнями. Острые маковки Софийского собора насадили на кресты низкие дождевые тучи. Тобольск предстал перед путниками своей величавой, каменной стороной, пристроившейся на высокой горе. Вскоре показался и многолюдный посад: дома были щедро разбросаны под кремлевской горой, словно кланяясь каменному граду, величественным храмам и сибирскому губернатору. Избушки тобольских обывателей тесно лепились друг другу, зажатые между Тоболом и Иртышом, внезапно показавшимся из густого прибрежного тальника. Народ суетился на берегу, нос тревожил запах дохлой рыбы, дождь продолжал сердито поливать все вокруг. Федор поднялся на ноги и тронул Сильвестра за плечо:
–
Прибыли владыка. Вот он – Тобольск.
Сильвестр продрал глаза, недовольным взглядом прошелся по округе, и, не сказав ни слова, подошел к борту судна.
Коч медленно подплывал к пристани, покачиваясь на волнах. Деревянную пристань облепила толпа народа, здесь были: глава тобольской духовной консистории иеромонах Феофан, секретарь губернаторской канцелярии Кручинин, полицеймейстер Бабановский, ожидавшие благословения бабки-богомолки и маявшиеся бездельем тобольские зеваки. Сильвестр стоял у борта коча, опираясь на епископский жезл своим не по-архиерейски худым телом, и внимательно рассматривал встречающих – пристально вглядываясь в каждое лицо, он не мог найти никого, кто бы подходил под описание губернатора Сухарева. Это обстоятельство расстроило его, но ничуть не удивило. Епископ считал себя опытным в политике человеком, сломавшим не одного важного сановника. Что ему до сибирского губернатора? Его власть от человека, а власть Сильвестра – от Бога, и он сумеет ею распорядиться даже в бескрайней Сибири. Когда коч клюнул носом в обрешетку пристани, Сильвестр поправил на голове напитавшийся дождем клобук и уверенно шагнул на тобольскую землю.
Для Сильвестра давно уж были приготовлены покои на свежевыстроенном архиерейском подворье. Однако новый митрополит, окруженный многоголосой толпой, решил наперво отправиться в духовную консисторию. Федор бежал за епископом, поддерживая полы его рясы от попадания в вязкую грязь. Сильвестр отказался от кареты и бодро шагал по размытым дождем тобольским дорогам. Следом за ним, словно овцы за пастухом, волочились тоболяки самого разного сорта. Епископ проследовал на территорию Кремля, быстро определил двухэтажное здание консистории, основательно устроившееся в центре Софийского двора, взлетел на его высокое каменное крыльцо и обернулся на толпу. С низу на него жадно смотрели лица сотен горожан. Сладкое чувство осознания собственной значимости чуть опьянило разум епископа. Он воздел правую руку в крестном знамении и громко заговорил:
–
Ну, здравствуй, народ Христов! – толпа зашелестела как осенняя трава – Сегодня Господь послал большой день стольному граду Тобольску и всей бескрайней Сибири. Наконец, вы обрели доброго пастыря, который готов живот положить ради спасения ваших заблудших душ.
Сильвестр прервался, чтобы отметить эффект произнесенных слов, и продолжил:
–
Все мы призваны совершить великие дела во славу Божию: нам предстоит свернуть горы, обратить вспять реки, перетряхнуть всю Сибирь и истоптать каждый ее дикий угол. В этом многотрудном и богоугодном деле мне необходима ваша помощь не меньше, чем вам моя. Так будем же вместе нести крест Христов! Подможите мне, братцы, иль нет?
На мгновение на площади повисла тяжелая тишина. Затем толпа разом ахнула и дружно загомонила в поддержку нового епископа. Сильвестр трижды перекрестил народ, погрозил неведомому врагу жезлом и скрылся за дубовой дверью.
Федору досталась келья в два раза меньшая, чем была у него в Казани. В тесноте да не в обиде, подумал инок и принялся разбирать свои скромные пожитки. Он сгреб рукавом пыль со стола и вывалил на него книги. Затем он достал из-за пазухи маленький литой образок со Спасом, поцеловал его и поставил на подоконник. На улице стеной шел дождь, не пропуская свет через крохотное окно в келию. Федор засветил лучину и разместил ее на стопке книг. Комната сразу обросла длинными тенями и стыдливо оголила поросшие паутиной углы. Федор лег было на кровать, но сердце его нещадно колотилось, а голова шла кругом. Так с ним всегда было на новом месте – сегодня ночью он опять не сомкнет глаз. Федор вздохнул и поковырялся в походном мешке, достав оттуда сухую рясу и спелое яблоко. Быстро перекусив, он затушил огонь и отправился изучать незнакомый ему город.
Тобольск, недовольный затяжными дождями, словно весь сжался и ушел в себя. Если бы не приезд нового епископа, то горожане не показали бы на улицу и носа. Даже торговые лавки оказались закрытыми – на почерневших от дождей створках прилавков висели тяжелые замки. Федор бесцельно бродил по улицам, встречая вместо людей праздно шатающихся собак, радующихся грязи и прохладе свиней да промокших до костей ворон. Казалось, тоболяки навсегда покинули свой город, оставив его во власти скота и прочей живности. Зрелище было необычным, и Федор с любопытством гулял по вымершему посаду, хоть и жутко продрог.
На город плавно опускалась ночь. Окна домов зажглись желтым светом. Дождь приутих и сменился густым, молочным туманом. Федор уже устал волочить по грязи промокшую рясу и собрался воротиться в келью, как из-за угла вдруг кто-то выскочил, поскользнулся на луже и упал к нему в ноги. Инок вздрогнул от неожиданности и застыл на месте. Незнакомец с трудом поднялся на ноги и аккуратно поднял голову: из-под слипшихся волос и комьев грязи на Федора горящими глазами посмотрело бледное лицо молодой девушки. Незнакомка пристально уставилась на инока, словно пытаясь вспомнить знакомое лицо. Федор засуетился от неловкости и неожиданно для себя поднял руку, убрав клочья слипшихся волос с лица девушки. Ее бледное лицо тускло светилось лунным холодом, а сквозь кожу можно было разглядеть тоненькие жилки. Незнакомка хлопнула своими длинными ресницами, прижала к пересохшим губам указательный палец и вопросительно посмотрела на монаха. Федор, толком не понимая, чего от него хотят, послушно кивнул. Незнакомка чуть улыбнулась ему, подобрала полы юбки, обогнула инока и растворилась в тумане.
Федор в одиночестве стоял посреди дороги и слушал, как дождь монотонно барабанит по лужам. Не успел он опомниться, как из темноты выскочил новый силуэт и бросился в его сторону. Через мгновение перед Федором выросла огромная фигура офицера, распахнувшего камзол на груди. Волосы мужчины были стянуты в длинный хвост, а помятая и извалянная в грязи треуголка торчала за поясом. Офицер был на голову выше Федора и теперь грозно смотрел на него свысока, обдавая крепким запахом перегара.
–
Куда прёшь, поп? – поинтересовался пьяный офицер.
–
Куда тебя не пустят, – холодно ответил Федор.
Офицер ответил на дерзость молодого инока раскатистым смехом и могучей рукой потрепал его за плечо. Федор почувствовал, как захрустели его кости, но виду не подал.
–
Говори, поп, видал ли девку мою?
–
Я по девкам не ходок.
–
Скажи еще, что винишко не зашибаешь? Знаем мы вашего брата, – лукаво подмигнул офицер.
–
То не твоя забота, коли ты не в рясе.
–
Ишь какой гордец. Ты откуда такой нарисовался? Что-то мне рожа твоя в новинку.
–
Я по кабакам не шляюсь, да и ты, видать, не богомолец. Негде нам с тобою пересечься.
–
Что верно, то верно, – согласился офицер и потрепал монаха по голове – Девка от меня сбегла. Васёной звать. Ежели увидишь кого тут поблизости, кличь меня. Лады?
–
Так может сразу в церковь пойдем, да я вас обвенчаю?
–
Ха-ха, сколько живу в Тобольске, эдаких попов еще не видал, – офицер опять от души рассмеялся. – Я ни в коем разе не против жениться, только эту бестию еще найти надобно. Ладно, братец, хорош языком чесать. Проваливай, куда собирался. Ежели чего, то капитан роты Ширванского полка Степан Уручев всегда к вашим услугам, – пьяный картинно раскланялся перед иноком, – Будут вопросы, обращайся – меня тут каждая собака знает.
Окончив речь, капитан театрально развернулся на месте и строевым шагом удалился в темноту. Федор проводил его недобрым взглядом и поспешил вернуться в новую келью – на сегодня ему хватило приключений.
Утром Сильвестр служил свою первую литургию в Тобольске. Софийский собор тобольского Кремля набился битком: посмотреть на нового епископа пришли даже татары и бухарцы, топтавшиеся вместе с отлученными от причастия тоболяками. Сильвестр делал свое дело размеренно и методично, словно дирижер, управляющий оркестром. В конце службы он сказал проповедь, вспомнив притчу блудном сыне. Заблудшими сынами он назвал самих тоболяков, которые, по его епископскому мнению, отошли от своего отца – церкви Христовой. Сильвестр также обвинил прихожан в неверии, ленности, блуде и праздности. Затем митрополит заговорил о важности миссионерской проповеди. По его мысли, нельзя вот так запросто жить бок о бок с язычниками и магометанами, не пытаясь наставить их на путь истинный. Закончил Сильвестр, как и накануне, испросив у тоболяков помощи и поддержки в несении общего креста.