Олег Теплоухов
Ирюм
После службы епископ переговорил с главой духовной консистории Феофаном и сделал некоторые распоряжения. Так, Сильвестру не понравилось, как нестройно поет хор главного тобольского храма; не удовлетворило его и состояние фресок в Софии. Епископ приказал выписать из Москвы лучших иконописцев и поискать по сибирским монастырям певчих поголосистее. Затем, потирая свои длинные худые руки, Сильвестр деликатно поинтересовался у иеромонаха особенностями нрава губернатора Сухарева. В ответ Феофан промычал что-то невразумительное, крайне расстроив тем настырного епископа. Что ж, подумал Сильвестр, всякое важное дело нужно устраивать самому. С таким намерением он и отправился на губернаторский двор прямо после службы.
Погода, наконец, приутихла: проклятый тоболяками дождь сошел на нет; солнце уже робко пробивалось сквозь пелену облаков; горожане оживились и поспешили по своим всегдашним делам. Вскоре Сильвестр уверенно подскочил к дому губернатора земли сибирской Алексея Михайловича Сухарева. Сильвестра встретил секретарь губернаторской канцелярии Кручинин, охранявший крыльцо. На его лице лежала всегдашняя печать задумчивости. Столкнувшись с Сильвестром лицом к лицу, он с минуту молча рассматривал посетителя, словно решая самую сложную задачу в жизни.
–
Доколе глядеть на меня будешь? – осведомился Сильвестр – Эдак дырку просмотришь.
–
Покорнейше прошу извинить, владыка Сильвестр! – опомнился, наконец, Кручинин – Премного виноват. Чего изволите?
–
К губернатору пожаловал, раз уж он сам в делах – мне показаться на глаза видать некогда.
–
Понимаю-понимаю. Охотно бы представил вас Алексею Михайловичу, да только не велено никого пущать. Губернатор ныне почивать изволит.
–
Ба-а, ну тогда другое дело, – покорно согласился Сильвестр, – Епископ должен знать свое истинное место супротив государева наместника в Сибири.
–
Это вы верно подметили, владыка. Алексей Михалыч есмь верный сын государыни императрицы Елизаветы, с коей состоит в теснейшей переписке.
–
В переписке с государыней говоришь? – Сильвестр сделал удивленное лицо, – Что ж сразу-то не сказал! Видать, я в сторону такого губернатора и смотреть не достойный. Пойди-ка, принеси мне, любезный, стулик – я тут на дворе покемарю. Глядишь, Алексей Михайлович изволят воздухом подышать, я их и поприветствую сообразно своему статусу.
–
Сию секунду, – отрапортовал Кручинин – доставлю вам кресло первейшего качества!
Когда секретарь скрылся в одной из комнат дома Сухарева, Сильвестр внимательно осмотрел скромный по меркам Петербурга дом и отправился искать кабинет губернатора. Довольно скоро он наткнулся на запертые двери, деланные из цельного куска дерева – должно быть, кедр, предположил епископ. Он прислонился к створкам дверей и прислушался: в комнате стояла тишина, в нос бил крепкий запах табака. Сильвестр отпрянул от створок и трижды громко постучал епископским жезлом по косяку. Чуть погодя раздался хриплый голос Сухарева:
–
Мишка-негодник, ты что ли? Проваливай, к черту, коли так.
Сильвестр громко прокашлялся и проследовал в кабинет губернатора. Комната была туго заполнена сизым табачным дымом. Сухарев с голыми ногами возлежал на тахте, накрыв лоб влажным платком, и смотрел в потолок. Рядом стоял серебряный поднос, усыпанный серым табачным пеплом.
–
К чему черта поминаешь, Алексей Михайлович, – осведомился Сильвестр, – лучше Господа поминай.
Сухарев от появления нежданного гостя чуть не свалился на пол. Взяв себя в руки, он сбросил тряпку со лба, поспешно поднялся на ноги и низко поклонился епископу.
–
Это в какой же семинарии, владыка Сильвестр, учат без ведома хозяина в гости являться? – вежливым тоном поинтересовался Сухарев, натягивая сапоги на мозолистые старческие ноги.
–
У меня, Алексей Михалыч, только один учитель – Христос Вседержитель – его и слушаюсь.
–
Эка хватил-то. Известно – все под Богом ходим, но и земные порядки блюсти надобно, – Сухарев уже совсем пришел в себя, – Ладно, владыка, присаживайся к столу. Я и сам давеча к тебе наведаться собирался, да здоровье никак не дает – погода скотская совсем меня скрутила, мочи нет.
Губернатор привычно развалился в своем кресле, а Сильвестр, отставив жезл в сторону, аккуратно опустился на скромный стул для посетителей. Сухарев пристально смотрел на епископа, ожидая, когда тот заговорит. Но Сильвестр, казалось, был вполне доволен неприличного затянувшимся молчанием.
–
Слыхал, что ты, владыка, человек деловой и хваткий. Не томи уж меня старика, выкладывай, с чем пожаловал.
–
Мне сказать нечего, Алексей Михалыч. Чаял, только посмотреть на тебя – губернатора сибирского, ибо вместе работать придется.
–
Ну смотри, коли хочешь. Вот он я, весь тут, – Сухарев отпустил короткий смешок, – Однако раз уж потревожил меня, так спрашивай чего на будущее. Кто знает, когда снова свидимся.
–
Дела у меня к тебе самые обычные, губернатор. Завтра подойдет мой человек, Федором звать, принесет тебе список того, что требуется для нужд епархии. Там ничего дерзкого: иконописцев искусных надо выписать с Киева да певчих. Храмы старые подновить надобно, а то смотреть стыдно. Сибирь велика – новые храмы ставить будем. Семинарию оживим: видел я тутошних учителей – так они двух слов связать не способны.
–
Хорошо, владыка – помогу, чем смогу. Что еще?
–
Экспедицию надо снарядить – проедусь по инородцам, посмотрю, чем они живут. Надобно приготовить подробный отчет: какие народы ходят под твоей губернаторской рукой, чем они на хлеб зарабатывают, какой веры придерживаются. В консистории таких сведений я не нашел – там у них бардак – ну, да это уж мое дело.
–
И это потихоньку сможем, владыка. Прикажу своему человеку, он тебе всех инородцев опишет и художественно изобразит, ежели надо.
–
Добро, что сговорились так скоро, – Сильвестр поднялся со стула, твердой рукою схватил жезл и благословил губернатора – Что-то совсем плох ты, Алексей Михайлович. Здоровье свое не бережешь: вижу, наливочки у тебя початые стоят да табачком пахнет. Разве не ведаешь, что негоже человеку быть зависимым от дурного? Только в молитве господней спасение от всякой хвори кроется.
Сильвестр вышел от губернатора в хорошем расположении духа – Сухарев показался ему доживавшим последние годы стариком, пекущимся только о собственной шкуре, как и положено всякому государеву человеку. Епископ решил прогуляться по городскому посаду, чтобы присмотреться к своей пастве и поразмыслить над амбициозными сибирскими проектами, занимающими его с момента назначения в Тобольск. Солнце выползло из-за туч на радость тоболякам, суетливо снующим по своим делам. Столкнувшись с епископом, горожане охали от удивления, крестились и целовали Сильвестру руку. Епископ охотно благословлял обывателей, наставлял их на духовный путь и трепал за уши перемазанных грязью тобольских сорванцов. Наконец, Сильвестр добрался до гостиного двора, на котором чего только не предлагали: свежая рыба, ядреный хмель, воск, медь, холст, сыромяжные и овчинные кожи, юфть и прочие разных родов пушные товары – белки, лисицы, соболя, выдры, россомахи, рыси, горностаи, ушканы, песцы и недопески; шелковые и полотняные ткани и прочую мелочь, которую было не счесть.
На малый базар допускалось не только купеческое сословие, но и простые тобольские обыватели, ведущие мелочный торг. Площадь всегда до краев наполнялась людьми самого разного сорта, которые хищно выискивали, на что бы променять последние гроши. Здесь всегда в избытке предлагались свежий хлеб и калачи, коровий студень, свиное сало, крепкий квас, малосольные огурчики, кислая капуста, живая и битая птица. Товары дружно ютились на полках лавок, рогожках, сене, в корзинах и просто возлежали на земле. Пирамиды кедрового ореха вырастали из бочек, заполненных соленьями. На деревянных ящиках было рассыпано сало, свечи, масло, разная мелочевка из железа и меди. Бабы, повязанные платками, торговали семечками, гребешками, галантереей, ленточками, платочками и шалями. Гомон разношерстной публики обволакивал не привыкшего посетителя со всех сторон, подхватывал его за руки и кружил по торговым рядам.
Сильвестру все было любопытно, а на душе – легко. Он обошел уже половину гостиного двора и решил непременно почтить своим разговором какого-нибудь простолюдина. Епископ остановился у первой попавшейся лавки и обратил взор на броскую куклу, золотистые волосы которой туго сплетались в длинную косу. Он взял игрушку и с несвойственным себе трепетом повертел в руках.
–
Кто куклу сробил? – спросил он у рыжебородого мужика, спрятавшегося за прилавком.
Рыжий молчал.
–
Сколько просишь за работу?
Вместо ответа мужик завозился и принялся суетливо копаться в мешках с товаром.
–
Онемел что ли? – возмутился Сильвестр, – Первый раз епископа видишь? Давай, не робей. Сколько просишь за куклу, говорю?
–
Ента не продается, – пробормотал мужик.
–
Как это не продается? А эта? – епископ указал на другую игрушку.
–
И ента тожмо не продается, – ответила рыжая борода.
–
Да как не продается-то? – возмутился Сильвестр – Я тебе рубль за нее положу.
–
И за пять не продается, – стоял на своем мужик.
–
Что же ты за торговец такой? – епископ растерянно развел руками и оглянулся по сторонам.
Тут на колени перед Сильвестром упал мужичишка в дрянном сюртуке, схватил его за рясу и принялся лихорадочно трясти:
–
Не связывайся с ним, владыка Сильвестр! Это же Яшка-рыжий – известный по Тобольску раскольщик. Он тебе и снегу зимой не продаст, шибко гордый. Возьми у меня задаром все что хочешь – вон там моя лавка.
Лицо Сильвестра сделалось серым и мрачным, он презрительно окинул взглядом прохудившийся сюртук, отпихнул сапогом упавшего ему в ноги мужичка и повернулся к рыжему.
–
Правда ли, что раскола держишься? Отвечай!
Рыжебородый Яшка поник головой и разом уменьшился в размерах.
–
Веру отеческую блюду – то правда. Но расколов никаких не чиню.
–
Т-а-а-к, – протянул Сильвестр, – Значит брезгуешь мною, епископом сибирским?
–
Не брезгую. Да по вере мне не положено.
–
Будь по-твоему, мужик. Я тоже поступлю, как положено по закону.
Сильвестр вернулся к потрепанному сюртуку и приказал ему кликать солдат, стоявших на карауле у кремлевских ворот. Для пущего усердия епископ бросил ему монету. Обернувшись к рыжему, он обнаружил, что лавка уже пуста.
В это время Яшка ловко прыгал по крышам торговых рядов, блистая на солнце своей бородой-лопатой. В конце гостиного двора он переметнулся с крыш на столб и проворно спустился по нему на землю. Быстро осмотревшись, рыжий бросился в сторону, где было поменьше людей. Сбивая зазевавшихся прохожих, переворачивая корзины с товарами и отправляя в небо стайки воробьев, он продолжал бежать, не оглядываясь назад. Свернув за угол, Яшка упал на землю, чтобы немного отдышаться. Куда же бежать? Домой, чтобы предупредить родню? Как скоро солдаты придут в его избу? Нужно поскорее добраться до дому. Мужик вскочил, потуже затянул пояс и побежал.
Рыжий жил на окраине Тобольска и порешил пробираться до избы огородами. Перелезая через высокий забор, он зацепился портками за сучок оглобли и свалился в заросли репы. Правая нога его хрустнула и отозвалась резкой болью. Яшка запустил в рот рукав и, закрыв глаза, стиснул зубы. Через мгновение рядом послышался топот группы людей – это солдатский отряд уже рыскал в поисках дерзкого раскольника. Рыжий проворно нырнул в высокую ботву, прокопав бородой теплую землю. Пролежав так довольно долго, он, наконец, насмелился и поднялся. Нога пылала жарким огнем, не давая ступить и шагу. Яшка достал из-под рубахи большой деревянный крест и принялся истово молиться. Испросив поддержку у Господа, он опустился на четвереньки и медленно, через боль, пополз куда-то вперед, волоча подвернутую ногу, как мертвую. Протиснувшись между оглоблями забора, он оказался на пустой дороге. Яшка никак не мог решить, что делать дальше – с такой ногой его поймают, как подбитую курицу. Оставалось ждать темноты и Божьей помощи.
Когда сумерки спустились на Тобольск, а на горизонте выкатился желтый полумесяц, рыжий выбрался из крапивы и пополз в сторону дома. Голова его шла кругом, руки раскраснелись от крапивы, а ногу так разворотило, что пришлось скинуть сапог. Он прополз уже почти половину пути, как впереди вдруг возник неопределенный силуэт. Яшка закатился в кусты и притаился. Силуэт нетвердой походкой шел по улице, размахивал бутылкой, и что-то бормотал себе под нос.
–
Эй, мужик, – окликнул незнакомца рыжий.
–
Кто здесь? – насторожился силуэт, оглядываясь по сторонам.
–
Слушай, друже, подсоби! Ногу подвернул, не могу до дому доковылять.
Незнакомец подошел к кустам и наклонился к Яшке, обдав его крепким запахом спиртного. Раскольник поморщился и умоляюще посмотрел на незнакомца.
–
Плати целковый! – заявил пьяный.
–
Заплачу-заплачу, – пробормотал рыжий, – Токмо до избы доставь. Я погляжу, ты малый крепкой, авось, сдюжишь.
–
А то как же не крепкий, – самодовольно откликнулся незнакомец, сгребая рыжего в охапку и забрасывая на плечо, – Сам-то чей будешь?
–
Яшка я – торговец.
–
Не знаю такого, – безразлично промычал пьяный и смачно приложился к зловонной бутылке, – Ну, давай, показывай дорогу.
Рыжий объяснил путь до своей избы и обессиленно повис на могучем плече пьяного незнакомца. Идти было прилично, и от утомления и невыносимой боли он провалился в беспокойный сон. Небо плотно усыпали яркие звезды, собаки затянули нудные ночные песни, в траве без умолку стрекотали кузнечики. Вдруг нога рыжего взорвалась невыносимой болью – незнакомец швырнул его на землю и приступил сапогом поврежденное место. Яшка, опешив от неожиданности, нелепо озирался по сторонам – в темноте бедняга не мог разобрать, где очутился. Пьяный забрался на высокое каменное крыльцо и забарабанил по обитой железом двери. Вскоре она приоткрылась, выпустив заспанную голову Федора.
–
О, здорово, поп! – улыбнулся Степан, – Давно не видались. Соскучился небось?
–
Тебе чего? – протирая глаза, пробормотал молодой монах. – Здесь хмельного не наливают.
–
Со своим хожу! Давай зови, кто у вас там главный. Поймал я вашего дерзкого раскольника, епискова обидчика.
Сильвестр рассекал рясой ночную мглу, стуча тяжелым жезлом по булыжникам мостовой. На душе его было неспокойно: только что он закончил допрос пойманного раскольника, если это можно было назвать допросом. Рыжий торговец не вымолвил ни слова по обвинению в оскорблении епископа – только все твердил, чтобы не трогали его жену. Сильвестр не требовал от раскольника возвращения в лоно православной церкви – только покаяния, но не получил и этого. Теперь голова его пухла от размышлений, а сердце требовало решительных действий. Наконец, он добрался до губернаторского дома и заколотил посохом по двери, пока та не отворилась. Опешившего лакея Сильвестр властно отодвинул в сторону и уверенно проследовал к кабинету Сухарева. Дверь в комнату оказалась не заперта и епископ проник внутрь. Кабинет озаряла тусклая лампа: губернатор сидел за столом в распахнутой сорочке, словно давно ожидая гостя.
–
Опять, как к себе домой приходишь, владыка, – неприветливо заметил Сухарев, – Видать, и правда, только Бога слушаешь.
–
Я своих ушей слушаюсь, Алексей Михалыч, – усаживаясь на стул, ответил Сильвестр, – И вот что им сегодня открылось.
Далее епископ в красочных подробностях рассказал губернатору о встрече с раскольником, своем прилюдном унижении и последующем допросе мужика. Сухарев внимательно слушал Сильвестра – лицо его принимало все более вопросительный вид.
–
Не вижу причин для беспокойства, владыка, – устало констатировал он, – Тобольск не Петербург и не Казань – у нас раскольщиков много. Что мне их – всех на дыбу сажать? Пущай себе торгуют – государыней не запрещено.
–
Дело не в торговле, – воздел руки епископ, – а в отношении ко мне – иерарху церкви Христовой! Кто ж меня после этакого позора уважать станет? Какой из меня пастырь? Мужика я, конечно, проучу – надолго запомнит – но этого мало. Должен ответить весь сибирский раскол – вижу, ты его совсем распустил, губернатор.
–
Восемь годов уж губернаторствую, а все твоего совета ждал, владыка. Только вот Сибирь не Русь – здесь другие порядки. Скоро ты это и сам поймешь, владыка, коли не дурак. Ну а ежели не поймешь, так тут не задержишься.
–
Пугать меня удумал? – глаза Сильвестра пылали, а руки била мелкая дрожь. Он схватил свой епископский жезл и принялся топтать паркет губернаторского кабинета.
Сухарев поудобнее развалился в кресле и внимательно изучал желтые ногти, будто находился в комнате один.
–
Откажешься мне помогать, – раздался голос епископа из дальнего угла, – Я и сам все дело обделаю – только не мешай мне.
–
Охотно верю, что обделаешь. Слыхал уж я, как ты моими солдатами командуешь.
–
Солдаты не твои, а государевы, – упрямо возразил Сильвестр.
–
В Сибири я тебе государь! – ударил кулаком по столу губернатор. – Других слов у меня для тебя нет, владыка. Покамест подумай над этими.
Епископ в ответ сверкнул бешеными глазами, взметнул рясу и выскочил в дверь. Сухарев усмехнулся ему вслед и откинулся на спинку кресла. Поразмыслив пару минут, он накинул на себя видавший виды камзол, загасил свет и вышел в темноту тобольской ночи.
Город уже давно спал: только у трактиров шатались пьяницы да из придорожных канав выли на Луну ободранные собаки. Губернатор знал каждый закоулок нижнего посада, а потому уверенно шел сквозь ночную мглу. Вскоре он остановился возле скромной избы, словно примеряясь, туда ли пришел. Затем он, огибая заросли крапивы, подскочил к окну и негромко постучал. Ждать пришлось немало, пока в окне не показалось бледное лицо девушки с неприбранными волосами. Узнав губернатора, она вздрогнула и отпрянула от окна. Вскоре засов ограды заскрипел, дверь неспешно отворилась и впустила Сухарева на двор. Губернатор ухватил девку за плечо и приблизил ее к себе.
–
Опять бил? – доверительно поинтересовался он.
–
Не бил, а учил, – горько усмехнулась девушка.
–
Вот же псина! Ну ничего-ничего, я его тоже поучу. Давай, Васёнка, зови его.