Николай Николаевич Наседкин
Достоевский. Энциклопедия
<Объявление о подписке на журнал «Время» на 1862 год>
Вр, 1861, № 9, с подписью: Редактор М. Достоевский. (XIX)
Во втором «Объявлении» Достоевский, фактический редактор и ведущий сотрудник «Времени», только вкратце повторяет программные заявления, сделанные в «Объявлении о подписке на журнал “Время” на 1861 год». И на этот раз текст получился явно полемичным, но теперь журнал братьев Достоевских намеревался вести литературную борьбу, главным образом, с изданиями «западнического» толка – «Современником», «Русским вестником», «Русским словом». Журнал Н. А. Некрасова на выпады и предупреждения, содержащиеся в «Объявлении» «Времени», ответил резкой статьёй М. А. Антоновича «О почве» (С, 1861, № 12). К моменту публикации «Объявления о подписке на журнал “Время” на 1863 год» полемика с «Современником» достигнет своего апогея.
<Объявление о подписке на журнал «Время» на 1863 год>
Вр, 1862, № 9, с подписью: Редактор-издатель М. Достоевский. (XX)
Перед началом третьего года издания «Время» имело большой читательский успех (тираж более 4300 экз.) и новое «Объявление о подписке» популярного журнала вызвало широкий интерес в публике и у конкурентов. Программную статью «почвеннического» издания широко обсуждали как в стане, по терминологии Достоевского, «теоретиков» («Современник», «Русское слово», «День»), так и «доктринёров» («Русский вестник», «Отечественные записки»). Причём С и РСл сразу не могли ответить журналу братьев Достоевских из-за приостановки на 8 месяцев, но с января 1863 г. первым же делом возобновили полемику со Вр, уделив много внимания именно «Объявлению». Особенно серьёзная полемика вокруг него вспыхнула снова уже после публикации заметки Достоевского «Необходимое литературное объяснение по поводу разных хлебных и нехлебных вопросов» (Вр, 1863, № 1)
<Объявление об издании журнала «Эпоха» после кончины М. М. Достоевского>
Э, 1864, № 6, без подписи. (XX)
В этом кратком «Объявлении» подписчики журнала уведомляются, что издание будет продолжено, ответственным редактором после смерти М. М. Достоевского назначен А. У. Порецкий, опаздывающие номера будут выпущены и направление журнала останется прежним.
<Объяснения и показания Ф. М. Достоевского по делу петрашевцев>
1849. (XVIII)
С весны 1846 г. Достоевский начал посещать «пятницы» М. В. Буташевича-Петрашевского, на которых обсуждались «новые идеи», вопросы переустройства мира, кипели бурные политические дискуссии. Со временем писатель стал участником ещё более законспирированных и более радикальных кружков-фракций внутри петрашевцев – С. Ф. Дурова и Н. А. Спешнева. 23 апреля 1849 г. по доносу осведомителя П. Д. Антонелли Достоевский вместе с другими петрашевцами был арестован и провёл под следствием в Алексеевском равелине Петропавловской крепости восемь месяцев. Приговором Военно-ссудной комиссии он был приговорён к смертной казни «расстрелянием». Впоследствии генерал-аудиториат, а затем и Николай I смягчили приговор Военно-ссудной комиссии. Но 22 декабря 1849 г. на Семёновском плацу Достоевский прошёл-испытал весь обряд приготовления к казни (он будет не раз вспоминать об этих страшных минутах – в «Идиоте», «Дневнике писателя», частных разговорах), в последний момент услышал указ о помиловании и окончательный приговор: 4 года каторги и затем – служба рядовым. Каторгу писатель отбывал в Омском остроге, военную службу – в Семипалатинске. Опубликованные в ПСС материалы следствия включают в себя собственноручно написанное Достоевским «Объяснение», протоколы допросов, мемуарную запись писателя с подробностями ареста в альбом О. А. Милюковой и фрагменты-выписки из официальных документов следственной комиссии. Как видно из материалов, Достоевский на следствии держался очень осторожно и достойно, стремясь не повредить товарищам по несчастью, пытался всячески принизить значение собраний Петрашевского, представить их обычными вечерами разговоров на отвлечённые, сугубо теоретические темы. Вместе с тем, отвергая все и всяческие обвинения себя и сотоварищей в посягательстве на устои самодержавной России, в тайных революционных намерениях, писатель не скрывал на допросах суть своих воззрений по самым острым вопросам, например, об учении Ш. Фурье, которым были увлечены петрашевцы: «Фурьеризм – система мирная; она очаровывает душу своею изящностью <…> в системе этой нет ненавистей. Реформы политической фурьеризм не полагает; его реформа – экономическая <…> как ни изящна она, она всё же утопия, самая несбыточная. <…> Фурьеризм вреда нанести не может серьёзного…» Одним словом, ничего нет опасного и преступного в обсуждении фурьеризма… Интересно, что перед господами из Комиссии Достоевский отстаивал даже и право писателя на свободу, обличая непомерный гнёт цензуры: «Уже не могут существовать при строгости нынешней цензуры такие писатели, как Грибоедов, Фонвизин и даже Пушкин. <…> Ценсор во всём видит намёк, заподозревает, нет ли тут какой личности, нет ли желчи, не намекает ли писатель на чьё-либо лицо и на какой-нибудь порядок вещей. В самой невиннейшей, чистейшей фразе подозревается преступнейшая мысль <…> Точно как будто скрывая порок и мрачную сторону жизни, скроешь от читателя, что есть на свете порок и мрачная сторона жизни. Нет, автор не скроет этой мрачной стороны, систематически опуская её перед читателем, а только заподозрит себя перед ним в неискренности, в неправдивости. <…> О свете мы имеем понятие только потому, что есть тень…»
Алексеевский равелин Петропавловской крепости.
Через много лет, уже будучи известным писателем, автором «Преступления и наказания», «Идиота», «Бесов», Достоевский в главе ДП за 1873 г. «Одна из современных фальшей», отвергая наветы, что он (как раз в «Бесах») предал будто бы идеалы юности, с глубоким убеждением и вполне понятной гордостью вспоминал-писал: «“Монстров” и “мошенников” между нами, петрашевцами, не было ни одного (из стоявших ли на эшафоте, или из тех, которые остались нетронутыми, – это всё равно). Не думаю, чтобы кто-нибудь стал опровергать это заявление моё. Что были из нас люди образованные – против этого, как я уже заметил, тоже, вероятно, не будут спорить. Но бороться с известным циклом идей и понятий, тогда сильно укоренившихся в юном обществе, из нас, без сомнения, еще мало кто мог. Мы заражены были идеями тогдашнего теоретического социализма. <…> Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния. Без сомнения, я не могу свидетельствовать обо всех; но думаю, что не ошибусь, сказав, что тогда, в ту минуту, если не всякий, то, по крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестье отречься от своих убеждений. Это дело давнопрошедшее, а потому, может быть, и возможен будет вопрос: неужели это упорство и нераскаяние было только делом дурной натуры, делом недоразвитков и буянов? Нет, мы не были буянами, даже, может быть, не были дурными молодыми людьми. Приговор смертной казни расстреляньем, прочтённый нам всем предварительно, прочтён был вовсе не в шутку; почти все приговоренные были уверены, что он будет исполнен, и вынесли, по крайней мере, десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания смерти. В эти последние минуты некоторые из нас (я знаю положительно), инстинктивно углубляясь в себя и проверяя мгновенно всю свою, столь юную ещё жизнь, может быть, и раскаивались в иных тяжёлых делах своих (из тех, которые у каждого человека всю жизнь лежат в тайне на совести); но то дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, представлялись нам не только не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое нам простится! И так продолжалось долго. Не годы ссылки, не страдания сломили нас. Напротив, ничто не сломило нас, и наши убеждения лишь поддерживали наш дух сознанием исполненного долга. Нет, нечто другое изменило взгляд наш, наши убеждения и сердца наши <…>. Это нечто другое было непосредственное соприкосновение с народом, братское соединение с ним в общем несчастии, понятие, что сам стал таким же, как он, с ним сравнён и даже приравнен к самой низшей ступени его…»
Обряд казни на Семёновском плацу. Художник Б. Покровский.
Одна мысль (поэма)
Тема под названием «император». (IX) Неосущ. замысел, 1867. (IX)
Набросок «поэмы» сделан среди подготовительных записей к «Идиоту». В основе сюжета – жизнь героя, который почти до 20 лет воспитывается в темнице и, впервые столкнувшись с людьми, познав человеческие страсти, умирает… Основным источником исторических сведений для сюжета поэмы «Император», вероятнее всего, послужила статья М. И. Семевского «Иоанн VI Антонович. 1740—1764 гг. Очерк из русской истории» (ОЗ, 1866, № 4). Видимо, не случайно Достоевский, неудовлетворённый образом гордого и страстного героя «Идиота», каким он складывался в первых редакциях романа, набросал среди черновых вариантов замысел сюжета о кротком герое-царе – как бы историческом прообразе князя Мышкина.
<Описывать всё сплошь одних попов…>
Эпиграмма, 1874. (XVII)
Эта эпиграмма-четверостишье на Н. С. Лескова написана в период полемических отношений между писателями (см. «Смятенный вид» и «Ряженый»). В ней обыгрывается («Теперь ты пишешь в захудалом роде…») заглавие лесковского романа «Захудалый род. Хроника князей Протозановых…» (1874).
Опять «Молодое перо»
Ответ на статью «Современника» «Тревоги “Времени”» («Современник», март, № 3). Статья. Вр, 1863, № 3, без подписи. (XX)
Данное остро полемичное по тону выступление «Времени» является очередным ответом на очередной выпад «Современника» и стоит в одном ряду с другими статьями Достоевского, направленными конкретно против М. Е. Салтыкова-Щедрина – «Молодое перо», «Господин Щедрин, или Раскол в нигилистах», «Необходимое заявление…», «Чтобы кончить». На этот раз Достоевского особенно задело то, что Щедрин успех «Времени» объяснил восьмимесячной приостановкой «Современника» в 1862 г. В ответ на попытки полной дискредитации своего журнала фактический редактор «Времени» использовал весь свой талант памфлетиста, дабы, в свою очередь, дискредитировать и «Современник», и Салтыкова-Щедрина как сатирика, причисляя его к «свистунам, свистящим из хлеба». Но главное, чего добивался Достоевский, – ещё раз убедительно заявить самостоятельность и прогрессивность «Времени», отличающегося как от реакционных и либеральных, так и от революционно-демократических изданий.
Ответ редакции «Времени» на нападение «Московских ведомостей»
Собр. соч. 1883 г., т. I (в тексте воспоминаний Н. Н. Страхова, засвидетельствовавшего здесь же авторство Достоевского), с подписью: Редакция «Времени». (XX)
В апрельской книжке «Времени» за 1863 г. была помещена (за подписью: Русский) статья Н. Н. Страхова «Роковой вопрос» по поводу польского восстания. В газете М. Н. Каткова «Московские ведомости» (1863, № 109, 22 мая) тут же появился донос «По поводу статьи “Роковой вопрос” в журнале “Время”», подписанный сотрудником катковских изданий К. А. Петерсоном, в котором издатели Вр обвинялись в том, что, опубликовав эту «антипатриотическую» статью анонимно, в качестве редакционной, они как бы солидаризировались с её автором и уподобились «бандитам», которые «наносят удары с маской на лице»… Достоевский сразу понял угрозу, нависшую над журналом, и срочно написал «Ответ», который для оперативности направил в газету «Санкт-Петербургские ведомости». Статья в газете была набрана, но цензор, уже знавший о неблагоприятной реакции на «Роковой вопрос» в правительственных кругах, не пропустил её, а 24 мая 1863 г. по «высочайшему повелению» журнал «Время» был закрыт. В «Ответе» Достоевский пытался объяснить, что Петерсон понял «Роковой вопрос» совершенно превратно, что она как раз насквозь патриотична и обвинил автора «Московских ведомостей» и само издание в доносительстве. О «Роковом вопросе» Достоевский позже, в письме И. С. Тургеневу (17 июня 1863 г.), напишет: «Мысль статьи <…> была такая: что поляки до того презирают нас как варваров, до того горды перед нами своей европейской цивилизацией, что нравственно (то есть самого прочного) примирения их с нами на долгое время почти не предвидится…»
Ответ «Русскому вестнику»
Статья. Вр, 1861, № 5, без подписи. (XIX)
Это – вторая статья (после «Образцов чистосердечия»), в которой Достоевский продолжил дискуссию (теперь уже напрямую с «Русским вестником») о женском вопросе и «Египетских ночах» А. С. Пушкина, поводом для которой послужил фельетон П. И. Вейнберга (под псевдонимом Камень-Виногоров) в редактируемом им еженедельнике «Век» (1861, № 8, 22 фев.)
Большое место здесь занимает художественный анализ «Египетских ночей», Достоевский ещё раз, как бы продолжая развивать тезисы ещё одной своей статьи – «“Свисток” и “Русский вестник”» – опровергает утверждение М. Н. Каткова о недостаточной будто бы глубине пушкинского творчества.
Ответ «Свистуну»
См. Журнальные заметки.
Отцы и дети
Неосущ. замысел, 1876. (XVII)
Записи к этому роману опять с «чужим» названием (см. «Борис Годунов») появились в записной тетради среди материалов к мартовскому выпуску «Дневника писателя». Не случайно название (конечно, – условное, предварительное) перекликается с известным произведением И. С. Тургенева: две главные темы тургеневского романа «Отцы и дети» (1862) – «нигилизм» и столкновение-спор «отцов» и «детей» – уже в те годы тоже крайне интересовали Достоевского. В «Преступлении и наказании», «Идиоте», «Вечном муже» и особенно «Подростке» писатель уже в какой-то мере касался этих тем, а в январском выпуске ДП за 1876 г. сообщил читателям: «Я давно уже поставил себе идеалом написать роман о русских теперешних детях, ну и, конечно, о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении. <…> я возьму отцов и детей по возможности из всех слоёв общества и прослежу за детьми с их самого первого детства.<…> А пока я написал лишь “Подростка” – эту первую пробу моей мысли…» Роман «Отцы и дети» Достоевский так и не написал, но основные коллизии плана-замысла в какой-то мере воплотились впоследствии в романе «Братья Карамазовы».
Петербургская летопись
Фельетоны. СПбВед, 1847, № 93, 27 апр.; № 104, 11 мая; № 121, 1 июня; № 133, 15 июня, с подписью: Ф. Д.; а также № 81, 13 апр. (коллективное), с подписью: Н. Н. (XVIII)
Под фельетоном в середине XIX в. понимался «отдел росказней в газете» (В. И. Даль). По сути, тогдашний фельетон – это синтез репортажа, обозрения и эссе «обо всём и ни о чём», рассуждения на злобу дня, зарисовки городской жизни с элементами физиологического очерка. В «Санкт-Петербургских ведомостях» воскресный фельетон имел постоянное название «Петербургская летопись», и в этом разделе печатались поочерёдно несколько авторов. Очередной фельетон в номере от 13 апреля 1847 г. сопровождался примечанием, что из-за внезапной кончины постоянного фельетониста Э. И. Губера редакция вынуждена была обратиться к «одному из наших молодых литераторов». Им, по мнению исследователей, был – А. Н. Плещеев, который привлёк к соавторству своего товарища, тоже «молодого литератора» Достоевского, уже широко известного к тому времени после публикации «Бедных людей» и «Двойника». А уже следующий фельетон, в номере СпбВед от 27 апреля, и ещё три Достоевский написал самостоятельно и подписал своими инициалами. Главная тема фельетонов Достоевского – Петербург; сквозной герой-рассказчик – «фланёр-мечтатель». Размышления «фланёра-мечтателя» о Петербурге, его роли в истории России, типологии жителей столицы перемежаются бытовыми зарисовками, уличными сценками, набросками характеров. Всё это послужило своеобразными эскизами к произведениям, которые писатель уже вскоре создаст – «Слабое сердце», «Белые ночи», «Неточка Незванова» и др. А, к примеру, сластолюбивый Юлиан Мастакович не только целиком «перейдёт» из «Летописи» в повесть «Слабое сердце» и рассказ «Ёлка и свадьба», но и отразится, в какой-то мере, в образах таких героев поздних произведений Достоевского, как Трусоцкий в «Вечном муже» и Свидригайлов в «Преступлении и наказании». Опыт фельетониста впоследствии пригодился как Достоевскому-журналисту («Петербургские сновидения в стихах и прозе»), так и Достоевскому-художнику, в романах которого фельетонность играла такую значительную роль.
Петербургские сновидения в стихах и прозе
Фельетон. Вр, 1861, № 1, без подписи. (XIX)
Достоевский, начиная вместе с братом М. М. Достоевским издание «Времени», очень большое значение придавал литературному фельетону. Для первого номера такой фельетон написал поэт-сатирик Д. Д. Минаев. Однако уже после прохождения номера через цензуру, перед самым выходом журнала в свет, Достоевский заменил фельетон Минаева на свои «Петербургские сновидения», оставив в тексте лишь его стихотворные фрагменты. Скорее всего, фактического редактора «Времени» не удовлетворили и художественный уровень минаевского фельетона, и его идеологическая направленность. В композиционном плане «Петербургские сновидения» близки «Петербургской летописи»: в центре внимания – личность фельетониста-рассказчика, «мечтателя и фантазёра», его переживания, мнения. Юмористическое и эксцентричное в начале повествование сменяется полными лиризма автобиографическими воспоминаниями о петербургской юности писателя. Очень важен для понимания творческого кредо Достоевского его взгляд на роль и задачи фельетониста, сформулированный в «Петербургских сновидениях»: «А знаете ли, что такое иногда фельетонист (разумеется, иногда, а не всегда)? Мальчик, едва оперившийся, едва доучившийся, а часто и не учившийся, которому кажется, что так легко писать фельетон: “Он без плана, думает он, это не повесть, пиши о чем хочешь <…>!” Иному современному строчиле (вольный перевод слова “фельетонист”) и в голову не приходит, что без жара, без смысла, без идеи, без охоты – всё будет рутиной и повторением, повторением и рутиной. Ему и в голову не приходит, что фельетон в наш век – это… это почти главное дело. Вольтер всю жизнь писал только одни фельетоны…» В свете этого суждения дополнительный смысл получают многочисленные иронические и пародийные упоминания в «Петербургских сновидениях» фельетонов Нового Поэта (И. И. Панаева) в «Современнике». Судя по финалу, Достоевский собирался продолжить фельетон в следующих номерах журнала, но это намерение не осуществилось.
План для рассказа (в «Зарю»)
Неосущ. замысел, 1869. (IX)
После завершения работы над «Идиотом», Достоевский, живший в то время за границей, через Н. Н. Страхова предложил журналу «Заря» своё новое будущее произведение, «повесть, т. е. роман» размером с «Бедных людей», но затем, когда выяснилось, что аванс редакция заплатить не в силах, писатель взамен согласился написать для «Зари» рассказ «весьма небольшой, листа в 2 печатных». В это время и появился в рабочей тетради данный план, начинавшийся весьма красноречиво: «Рассказ вроде пушкинского (краткий и без объяснений, психологически откровенный и простодушный)…» В конце концов для «Зари» Достоевским был написан «Вечный муж», а некоторые коллизии данного «Плана для рассказа» (любовная история хроменькой девочки, пощёчина без ответа, дуэль без выстрела…) воплотились, в какой-то мере, в романе «Бесы».
Повесть об уничтоженных канцеляриях
Неосущ. замысел, 1846. (XXVIII1).
Повесть под таким названием, как и «Сбритые бакенбарды», Достоевский собирался написать для альманаха «Левиафан», затеваемого В. Г. Белинским. Замысел частично был использован вскоре при создании повести «Господин Прохарчин».
Подросток
Роман. ОЗ, 1875, № 1, 2, 4, 5, 9, 11, 12. (XIII, XVI, XVII)
Основные персонажи:
Александр Семёнович;
Андреев Николай Семёнович;
Андроников Алексей Никанорович;
Арина;
Афердов;
Ахмаков;
Ахмакова Катерина Николаевна;
Ахмакова Лидия;
Барон Р.;
Бьоринг (барон Бьоринг);
Васин Григорий;
Вердень Альфонсина Карловна, де (Альфонсинка);
Версилов Андрей Петрович;
Версилова Анна Андреевна;
Версилов-младший;
Дарзан Алексей Владимирович;
Дарья Онисимовна (Настасья Егоровна);
Дергачёв;
Долгорукая Елизавета Макаровна;
Долгорукая Софья Андреевна;
Долгорукий Аркадий Макарович (Подросток);
Долгорукий Макар Иванович;
Зверев Ефим;
Зерщиков;
Крафт;
Кудрюмов;
Ламберт;
Мальчик-самоубийца;
Марья Ивановна;
Марья;
Матвей;
Нащокин Ипполит Александрович;
Николай Семёнович;
Олимпиада;
Оля;
Осетров;
Пётр Ипполитович;
Пётр Степанович;
Пруткова Татьяна Павловна;
Семён Сидорович (Рябой);
Скотобойников Максим Иванович;
Сокольский Николай Иванович (князь Сокольский);
Сокольский Сергей Петрович (князь Серёжа);
Стебельков;
Студент;
Тихомиров;
Тришатов;
Тушар;
Червяков.
Роман состоит из 3-х частей, по форме это – записки-воспоминания заглавного героя Аркадия Долгорукого о событиях годичной давности, когда он был ещё 19-летним «подростком». Тогда он приехал из Москвы, где учился в частном пансионе, в Петербург, где жили его мать, сестра и настоящий отец дворянин Андрей Петрович Версилов («юридическим» отцом Аркадия считался бывший дворовый Версилова – крестьянин Макар Долгорукий). Приехал же Подросток в столицу не просто для того, чтобы воссоединиться с семьёй, но для осуществления своей «идеи», которая должна была вознести его над миром, сделать могущественным человеком, тайным властелином всего и вся. Его идея – «стать Ротшильдом», то есть путём «упорства и непрерывности» разбогатеть как миллионщик Ротшильд, ибо «деньги – это единственный путь, который приводит на первое место даже ничтожество». Но при этом, став миллионщиком, оставаться внешне почти нищим, жить тихо, уединённо, отгородившись своим миллионом от всего мира – вот в чём суть идеи Подростка: внутреннее могущество при внешнем смирении… Однако ж в Петербурге уже вскоре «идея» Аркадия терпит крах, как указано автором в подготовительных материалах, «от многих причин, а именно: 1) от столкновения с людьми и от того, что не утерпел и обнаружил идею: стыд за неё; 2) социализм пошатнул верование: хочет и идею и остаться благородным; 3) свысока отношение ЕГО [Версилова] к идее <…> 4) столкновение с жизнью, сластолюбие, честолюбие, не своё общество <…> Всё рушится через обиды, которые вновь возвращают его к своей идее, но уже не теоретически, а взаправду, озлобленного и желающего отомстить <…> 5) отношение к Княгине [Ахмаковой], честолюбие, страсть и заговор <…> Но на заговор он решился отнюдь не из идеи, а из страсти; 6) Макар Иванов и те (Мать и сестра. – Н. Н.)…» Да, Подросток оказывается втянут буквально во все и всяческие взаимоотношения и столкновения остальных героев романа. Версилов переживает перипетии поздней любви к Катерине Николаевне Ахмаковой, и Аркадий оказывается замешан в самую сердцевину этих запутанных трагических отношений… Свой сложный роман развивается у сестры Лизы с князем Серёжей – и здесь Подросток оказывается вовлечённым в самую гущу событий… Как раз в это время возникает и действует в столице Российской империи тайный кружок нигилистов-заговорщиков Дергачёва – и с ним Аркадий Долгорукий умудряется связаться, чуть совсем не погубив свою будущность, а, может, и жизнь… Ну и, разуметься, первую и безответную страсть-любовь к недосягаемой красавице предстояло испытать юному герою именно в этот период… Но, конечно, самое главное жизненное приключение, какое он пережил за этот год – трудный переход-путешествие из мира детства, отрочества во взрослую жизнь, из подростков в юноши…
* * *
«Подросток» был написан в период с февраля 1874 по ноябрь 1875 г. Создавался он после «антинигилистических» «Бесов» и редактирования «реакционного» «Гражданина», так что кажется совершенно невероятным появление нового романа Достоевского на страницах демократических «Отечественных записок». Сделано это было по предложению одного из руководителей журнала Н. А. Некрасова, высоко ценившего талант Достоевского с юности. Писатель, у которого перед этим во время публикации «Бесов» возникали с издателем «Русского вестника» М. Н. Катковым серьёзные разногласия (тот отказался печатать главу «У Тихона»), с охотой согласился. Но характерно в этом плане признание-утверждение из его письма к жене, А. Г. Достоевской, от 20 декабря 1874 г.: «Некрасов вполне может меня стеснить, если будет что-нибудь против их направления: он знает, что в “Р<усском> вестнике” теперь (т. е., на будущий год) меня не возьмут, так как “Русский вестник” завален романами. Но хоть бы нам этот год пришлось милостыню просить, я не уступлю в направлении ни строчки!..» И это заявил человек, знающий, можно сказать, в буквальном смысле, что значит – просить милостыню (стоит вспомнить только его отчаянные письма-мольбы из-за границы о денежной помощи к таким, например, людям, как И. С. Тургенев). Большую роль в подготовке замысла и создания «Подростка» сыграл «Дневник писателя» 1873 г., в котором Достоевский исследовал вопросы текущей действительности, уяснял для себя и читателей «капитальные вопросы» дня. В этом плане особый интерес представляет глава «Одна из современных фальшей», где он писал об особой трудности познания «добра» и «зла» для представителей тех русских семейств, в которых разрыв с народом «преемствен и наследствен ещё с отцов и дедов…» Замысел романа о «детстве», «отрочестве» и «юности» героя корнями уходит в неосуществлённый замысел «Житие великого грешника» (1869—1870), недаром в черновиках намечался подзаголовок к роману – «Исповедь великого грешника, писанная для себя». Важен для понимания «Подростка» и другой неосуществлённый замысел, возникший позже – «Отцы и дети» (1876). Сам автор в январском выпуске ДП за 1876 г. пояснял: «Я давно уже поставил себе идеалом написать роман о русских теперешних детях, ну и, конечно, о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении. <…> Когда, полтора года назад, Николай Алексеевич Некрасов приглашал меня написать роман для “Отечественных записок”, я чуть было не начал тогда моих “Отцов и детей”, но удержался, и слава Богу: я был не готов. А пока я написал лишь “Подростка” – эту первую пробу моей мысли. Но тут дитя уже вышло из детства и появилось лишь неготовым человеком, робко и дерзко желающим поскорее ступить свой первый шаг в жизни. Я взял душу безгрешную, но уже загаженную страшною возможностью разврата, раннею ненавистью за ничтожность и “случайность” свою и тою широкостью, с которою ещё целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своём <…> Всё это выкидыши общества, “случайные” члены “случайных” семей…» Для понимания замысла и воплощения «Подростка» чрезвычайно важны и две записи в черновых материалах: 1) «Нет у нас в России ни одной руководящей идеи…»; 2) «ГЛАВНАЯ ИДЕЯ. Подросток хотя и приезжает (в Петербург. – Н. Н.) с готовой идеей, но вся мысль романа та, что он ищет руководящую нить поведения, добра и зла, чего нет в нашем обществе, этого жаждет он, ищет чутьём, и в этом цель романа…»
Поначалу Достоевский главным героем хотел сделать Версилова, но акцент повествования сместился на образ Подростка, на «детей» после того, как бывший петрашевец и автор «Бесов» познакомился в прессе с материалами процесса над членами революционно-народнического кружка А. В. Долгушина, который проходил в Сенате с 9 по 15 июля 1875 г. Кружок Дергачёва в романе, общение с его участниками (прообразами которых послужили долгушинцы), особенно с Васиным и Крафтом, сыграли большую роль в поисках Аркадием «руководящей идеи».
«Подросток» – это роман-исповедь. И – самая крупная и сложная по сюжету исповедь в мире Достоевского. Если, к примеру, «Записки из подполья» «писал» уже сложившийся, потерявший во многое веру и отчаявшийся герой-автор, и вследствие этого читателю приходится сквозь словеса его «сверхисповеди», под напускной шелухой самонаговоров угадывать его истинную сущность, то Подросток в своём дневнике перед читателем, как на ладони. Даже в стиле (Достоевский долго искал «тон» этих записок, добиваясь того, чтобы буквально был слышен молодой, ещё ломкий голос формирующейся на наших глазах личности Аркадия Долгорукого) проявляются возраст и характер Подростка. Как и многие авторы-герои Достоевского, он горячо отрекается от звания литератора, потому что творчество для него – не лестница к славе и не средство наживы, нет, такие люди по самой своей богатой творческой натуре хотя бы раз в жизни не могут не выплеснуть свои чувства и мысли в литературной «автобиографии», не исповедаться хотя бы на бумаге. В соответствии со своим возрастом Подросток начинает записки с броского максималистского афоризма: «Надо быть слишком подло влюблённым в себя, чтобы писать без стыда о самом себе…» Себя он оправдывает тем, что пишет в первый и последний раз в жизни. Поставив перед собою творческую задачу – обнажить полностью свою душу в момент её формирования, Аркадий подводит под это прочный теоретический фундамент: «Сделаю предисловие: читатель, может быть, ужаснётся откровенности моей исповеди и простодушно спросит себя: как это не краснел сочинитель? Отвечу, я пишу не для издания; читателя же, вероятно, буду иметь разве через десять лет <…>. А потому, если я иногда обращаюсь в записках к читателю, то это только приём. Мой читатель – лицо фантастическое…» Не верить этому заявлению нельзя (как и аналогичному Подпольного человека), без такой внутренней установки, конечно же, никогда бы не получилось и не могло получиться полной откровенности. Принцип откровенности в творчестве был одним из краеугольных у самого Достоевского. Характерно в этом плане заявление Подростка-писателя: «Я записываю лишь события, уклоняясь всеми силами от всего постороннего, а главное, от литературных красот, литератор пишет тридцать лет и в конце совсем не знает, для чего он писал столько лет. Я – не литератор, литератором быть не хочу и тащить внутренность души моей и красивое описание чувств на их литературный рынок почёл бы неприличием и подлостью…» Здесь чрезвычайно знаменательно упоминание о тридцати годах: во время работы над «Подростком» у Достоевского за плечами были как раз эти тридцать лет творческой деятельности и в письмах, «Дневнике писателя» того периода у него не раз проскальзывали мысли, выражающие сомнение в могуществе литературы, в значимости всего им сделанного…
Страница черновика романа «Подросток».
Критика на «Подростка» была неоднозначной. Ещё в период печатания романа появились развёрнутые отзывы В. Г. Авсеенко в «Русском мире» (1875, № 27, 55), А. М. Скабичевского в «Биржевых ведомостях» (1875, № 35), Вс. С. Соловьёва в «С.-Петербургских ведомостях» (1875, № 32, 58), П. Н. Ткачёва в «Деле» (1876, № 4—8) и ряд других, но они совершенно не удовлетворили Достоевского – ему было ясно, что его опять не понимают. Продолжая работать над романом, он заносит для памяти в записную книжку: «В финале Подросток: “Я давал читать мои записки одному человеку, и вот что он сказал мне” (и тут привести мнение автора, то есть моё собственное)…» Что это за мнение? От имени своего героя, Николая Семёновича, Достоевский, намекая, в первую очередь, на Л. Н. Толстого, с выстраданной убеждённостью констатирует: «Если бы я был русским романистом и имел талант, то непременно брал бы героев моих из русского родового дворянства, потому что лишь в одном этом типе культурных русских людей возможен хоть вид красивого порядка и красивого впечатления, столь необходимого в романе для изящного воздействия на читателя. <…> Признаюсь, не желал бы я быть романистом героя из случайного семейства!
