Николай Гейнце
Ермак Тимофеевич
К счастью, это была последняя тревога. Через каких-нибудь две недели все разъяснилось. Иван Кольцо с товарищами, московскими воеводами и царскими войсками подошел к хоромам Строгановых. Здесь встретили прибывших хлебом и солью. Князя Болховского, Ивана Глухова и послов Ермаковых приняли в парадных горницах. Там и рассказал Иван Кольцо радостные московские вести.
Царская милость превзошла ожидания.
Весть о том, что царь сделал Ермака Тимофеевича «князем Сибирским», с быстротою мысли облетела всю усадьбу. Довольнее всех была Антиповна – ее Ксюшенька будет княгиней.
– Говорила я, что все в царских руках, вот и вышло по-моему, сделал он Ермака Тимофеевича не простым даже боярином, а князем.
В парадных горницах между тем шел пир горой, здравицы сменялись здравицами.
Московские гости оказались охочи до вина и разносолов.
XXI
Возвращение Ивана Кольца
Князь Болховский и Иван Глухов остались до весеннего разлива рек у Строгановых, а Иван Кольцо с князем Ишбердеем и своими людьми отправился ранее в Сибирь, где, как он хорошо понимал, Ермак Тимофеевич томился нетерпеливым ожиданием.
Друг и есаул Ермака был перед отъездом, как и в первый свой приезд, допущен в светлицу к Ксении Яковлевне, до которой, как мы знаем, уже дошла радостная весть о царских неизреченных милостях, оказанных Ермаку Тимофеевичу и его людям. С ним в светлицу отправился сам Семен Иоаникиевич Строганов.
Ксения Яковлевна Строганова приняла дорогого гостя во второй горнице своей светлицы вместе с Домашей, окруженная всеми своими сенными девушками. Она хотела доставить им возможность всем слышать об оказанном в Москве почете посольству Ермака Тимофеевича – своего будущего мужа. Тут же была и умиленная Антиповна.
Ксения Яковлевна держала серебряный поднос с таким же кубком, а Домаша – серебряный жбан с фряжским вином.
Иван Иванович, подойдя, отвесил низкий поклон Строгановой, будущей княгине Сибирской. По знаку Ксении Яковлевны Домаша наполнила кубок вплоть до краев, а молодая Строганова с поклоном подала его Ивану Кольцу. Тот принял его с достоинством и залпом осушил. Он понимал, что эту честь оказывают ему как послу Ермака Тимофеевича.
– За здоровье Ксении Яковлевны! – сказал Иван Иванович, перед тем как опорожнить кубок.
Ксения Яковлевна повела бровью в сторону Домаши, и кубок был снова наполнен до краев.
– За здоровье Ермака Тимофеевича, князя Сибирского! – сказал Иван Иванович, принимая из рук Ксении Яковлевны этот второй кубок. Он также быстро осушил его и поставил на поднос.
Поднос, кубок и жбан были переданы Домашей другим сенным девушкам и ими поставлен на один из столов горницы. Ксения Яковлевна села на лавку.
– Садись, Иван Иванович, посол княжеский, и поведай нам, что видел на Москве, как принимал тебя батюшка-царь, – сказала Ксения Яковлевна и указала на лавку, противоположную той, на которой сидела сама.
Иван Кольцо принимал эту часть как посол княжеский, не отказывался, а тотчас же последовал приглашению Ксении Яковлевны и сел на лавку. Рядом с ним поместился Семен Иоаникиевич.
– Изволь, Ксения Яковлевна, расскажу я тебе и твоим девушкам, что произошло в Москве, а произошла там для нас, да и для тебя, девушка, радость невиданная и негаданная… Прислушайся к речам моим, прислушайтесь и вы, красные девицы…
И Иван Кольцо начал свой рассказ о приеме, оказанном ему и его товарищам в Москве, и о царских милостях. Ксения Яковлевна слушала внимательно. Сенные девушки боялись проронить даже одно слово. На глазах старухи Антиповны блестели слезы. Семен Иоаникиевич, слышавший уже не раз этот рассказ, был тоже расстроган. Он с восторгом глядел на свою любимицу – племянницу, будущую княгиню Сибирскую.
«А все Бог… – неслось в его уме. – Кто бы мог ожидать такой перемены в судьбе атамана волжских разбойников? Князь… Чай, теперь на Москве каждый боярин выдал бы за него дочь свою с радостью. А Аксюша-то сама себя посватала. Поди ж ты, верна, значит, пословица: «Суженого конем не объедешь». Только бы были счастливы!.. И будут, бог даст, будут!»
Иван Иванович кончил свой длинный рассказ. Несколько минут в горнице царило глубокое молчание. Рассказ, видимо, произвел сильное впечатление, тем более что Иван Кольцо был краснобай и сумел наложить яркие краски как на описание царского приема, так и на нарисованную им картину Москвы, ее праздничное настроение и народный восторг.
– Благодарствуй, добрый молодец, – наконец сказала Ксения Яковлевна, – за рассказ твой дивный, тронул он мое сердце… Отъезжаешь ты скоро к князю Сибирскому?
– Завтра с восходом солнца, – отвечал Иван Кольцо.
– Поклон ему сердечный передай от меня, обрученной его невесты, да вот еще пояс…
Она взяла из рук Домаши великолепный, вышитый разноцветным шелком по алому бархату пояс.
Иван Иванович подошел к ней, чтобы принять ее подарок жениху.
– Скажи ему, что сама вышивала, его дожидаючи, ни одного стежка не сделано не моей рукой… Да скажи еще, что с нетерпением жду его…
– Слушаю, Ксения Яковлевна, – отвечал Иван Иванович, принимая бережно пояс, – все передам в точности… Наверное, как приеду я, и он вскорости в путь тронется. Задерживаться ему не из чего… Разве что не угомонились все нехристи…
Ксения Яковлевна не сказала ничего, встала и низко поклонилась Ивану Кольцу, показав этим, что беседа окончена. Иван Иванович тоже отвесил ей поясной поклон и вышел вместе с Семеном Иоаникиевичем.
На другой день с рассветом Иван Кольцо действительно выехал в путь, оставив одного из своих людей в качестве проводника для князя Болховского и Ивана Глухова со стрельцами.
Жизнь в хоромах Строгановых несколько изменилась ввиду того, что у них гостили царские посланцы.
Стрельцам отвели избы в новопостроенном поселке, где жили ушедшие в поход Ермак и его люди.
Князю Болховскому и Ивану Глухову отведены были горницы нижнего этажа.
Каждый день шло праздничное столование, через край лились мед, наливки и вина фряжские. Умел Строганов принять гостей, умел и потчевать.
У стрельцов от пирогов животы распухли, каждый день были сыты и пьяны по горло. Не житье было им, а сплошная Масленица.
При такой жизни привольной, беззаботной время пролетало очень быстро. Не успели оглянуться, как снег уже стал сходить с полей, а на Чусовой льда и в помине не было.
Пришла весна. Надо было собираться в путь. Как ни гостеприимны были Строгановы, а тут торопить начали.
Ермак не приезжал.
Из этого Семен Иоаникиевич с племянниками заключили, что в Сибири не все ладно, может быть, нужна помощь. Не послушаться их советов тоже было опасно. Они были у царя в случае. Отпишут, не ровен час, самому Ивану Васильевичу, что-де твои царские слуги вместо помощи Ермаку в «сибирском царстве» на наших вкусных хлебах животы нагуливают, – беда будет неминучая – смертью казнит грозный царь.
Так думали про себя князь Болховский и Иван Глухов и, проклиная мысленно и Строгановых, и Ермака, и «новое царство», стали собираться в путь. Строгановы их не удерживали.
Челны и струги были готовы, люди посажены и после отслуженного отцом Петром напутственного молебствия гости распрощались с гостеприимными и радушными хозяевами, снабдившими их в изобилии всякими припасами – снедью и вином. Помощь Ермаку Тимофеевичу двинулась в путь.
Эта помощь была нужна в действительности.
Иван Кольцо благополучно прибыл в Сибирь с радостными вестями о царском прощении и об истинно царской награде.
Среди казаков-победителей пошло ликование – все получили награды деньгами и сукнами, чувствовали себя обновленными от тяготевших на них прежних вин и жаждали еще послужить царю-батюшке.
– Отныне наши головы неповинные, а царские, – говорили казаки.
Не так обрадовали Ермака его княжество, два царских панциря, шуба с царского плеча и кубок серебряный, как привезенная Иваном Кольцом весточка от Ксении Яковлевны Строгановой да пояс алый бархатный, шелками вышитый, работы ее ручек за непрестанными о нем думами. Как малое дитя, не мог налюбоваться он им, как малое дитя ему радовался.
Выслушал Ермак с интересом и удовольствием рассказ своего друга и есаула о пребывании его в Москве, но рассказ о беседе его с Ксенией Яковлевной заставлял повторять по несколько раз, слушал и не мог наслушаться. Так бы и полетел он сейчас к своей лапушке, но государево дело не позволяло ему.
Русская власть здесь, в Сибири, была еще внове, держалась большею частью обаянием его имени – как ни хотел умалить свое значение Ермак с присущей ему, как всякому русскому человеку, скромностью. Отъезд его теперь в Россию мог породить всякого рода осложнения. Живущие пока тихо и смирно князья могли отложиться, пристать снова к Кучуму, который все еще бродил по Сибирскому краю с ничтожными остатками своих полчищ. Бродил также и царевич Маметкул, хотя и раненый в битве, когда Ермак Тимофеевич пошел за ним в погоню, настиг и отомстил за гнусное убийство двадцати казаков-рыболовов.
Все это заставляло Ермака и его людей быть настороже, и до прихода московского воеводы со стрельцами об отъезде к Строгановым нечего было и думать.
– Много ждал – недолго ждать осталось, – утешал Иван Кольцо Ермака Тимофеевича.
– Нет хуже последних дней жданья, – со вздохом заметил Ермак.
– Благо есть чего дожидаться, мне вот нечего, – шутил есаул.
– И больно мне еще, что ты не попируешь на свадьбе моей… Нельзя людей оставить и без тебя, и без меня… Как еще тут начнет верховодить московский воевода, таких бед наделает, что хуже и не надо, такую кашу заварит, что и не расхлебаешь, – говорил Ермак Тимофеевич.
– Как можно нам обоим уехать! Вестимо, нельзя… Ну да мы и после свадьбы с тобою напируемся… Чай, сюда же привезешь молодую княгинюшку?
– Конечно, сюда, – уверенно сказал Ермак.
– А мы вам тут избу построим, красивую да теплую… Ишь, вы без меня тут как обстроились…
В Сибири действительно уже появился ряд русских изб, только Ермак жил по-прежнему в Кучумовой юрте.
– Изукрасим ее вот этим, – продолжал Иван Кольцо, указав рукою на меха и ковры передней части юрты, где он беседовал с Ермаком – любо-дорого глядеть будет… Жилье-то подлинно будет княжеское… А ведь сон-то твой исполнился, – вдруг переменил он разговор.
– Какой сон?
– Да тот, о котором ты мне рассказывал.
– Да, да, и подлинно… А он у меня из ума вон.
Ермак вдруг нахмурился.
– Что с тобой? – спросил заметивший это Иван Кольцо. – С чего затуманился?
– О, так, неладно надумалось…
– О чем еще?
– Да вот ты баешь, что сон исполнился, так, может, и сулил он мне венец княжеский, а не брачный… Так его мне и ненадобно.
– Тревожишь ты себя понапрасну, княжеский своим, а брачный своим чередом… Как у Строгановых-то все радуются, что Ксения Яковлевна будет княгиней…
– Радуются, говоришь? – улыбнулся уже весело Ермак Тимофеевич.
– Ног под собою не слышат…
– Ой ли?..
– Верно слово… Особенно Антиповна.
– Любит она свою питомицу, души в ней не чает, старая…
Мрачных мыслей у Ермака как не бывало…
Прошло около двух месяцев, когда наконец прибыли князь Болховский и Иван Глухов со стрельцами. Ермак встретил их, окруженный своими славными сподвижниками с Иваном Кольцом во главе. На нем была царская шуба. На устроенном пиру гостей обходил царский кубок.
Казаки со своей стороны честили воеводу и всех стрельцов, дарили соболями, угощали их со всевозможною роскошью.
Иван Тимофеевич сдал свою дружину Ивану Кольцу, отобрал пятьдесят казаков и через неделю по прибытии московского воеводы двинулся из Сибири в запермский край, к Строгановым. Сердце его радовалось.
Перед отъездом он долго беседовал с князем Болховским и еще дольше с Иваном Ивановичем, дал советы, сделал указания, все предусмотрел своим острым умом и наказал, чтобы в случае какой-либо особой опасности послали гонца к Строгановым.
Он оставлял завоеванный им край все же с большою тревогою.
Не было ли это предчувствием?
XXII
Свадьба
Вся усадьба вообще, а хоромы Строгановых в особенности имели необычайно праздничный вид. Двор был усыпан желтым песком, тяжелые дубовые ворота отворены настежь, как бы выражая эмблему раскрытых объятий. По двору сновал народ, мужчины и женщины, в ярких праздничных платьях.
Этот снующий люд входил и выходил из хором, толпился около новосрубленной избы, появившейся во дворе усадьбы и казавшейся игрушкой среди остальных строений, хотя и празднично прибранных, но все же не могших соперничать с нею в красоте отделки и свежести только что окончившейся постройки.
Эта изба была срублена для молодых Якова и Домаши по распоряжению Семена Иоаникиевича Строганова, пожелавшего отблагодарить их за верную службу, его – как разумного московского гонца, сумевшего избавить от беды неминучей, а ее – как любимую сенную девушку боготворимой им племянницы.
В описываемый нами день происходила их свадьба. Но не она, конечно, так празднично настроила всю усадьбу. Свадьба эта имела значение, как событие, сопутствующее другому, более важному – другой свадьбе: молодой хозяюшки и Ермака Тимофеевича.
Ксения Яковлевна Строганова стала в этот день княгиней Сибирской. Уж более недели, как всю усадьбу с быстротою молнии облетела весть, что осыпанный царскими милостями завоеватель Сибири Ермак вернулся к Строгановым, чтобы вести свою обрученную невесту к алтарю. В этот вожделенный день возвращения жениха Ксения Яковлевна проснулась особенно печальной. Находившаяся при ней Домаша заметила это и спросила:
– Что с тобой, Ксения Яковлевна?
– И сама не знаю, Домашенька, что со мной деется, тяжело мне так на сердце, – отвечала со вздохом Строганова.
– Да это перед радостью, – умозаключила Домаша. – Может, близок уже князь-то ваш Ермак Тимофеевич.
– Не говори лучше мне про это… не береди пуще моего сердца, я и так смерть как истомилась, его дожидаючись…
– Дождешься, Ксения Яковлевна, дождешься.
– Ох, и думать об этом боюсь я, девушка… Уж сколько времени как уехал Иван Иванович, да и воевода московский, чай, давно уже на место прибыл, а Ермака Тимофеевича нет как нет. Запропастился он, где и отчего, неведомо, не хуже, как надысь твой Яков, – заметила Строганова.
– Да и ты, Ксения Яковлевна, кажись, клепаешь на него, как и я надысь клепала на моего Яшеньку, а он, оказывается, большую службу сослужил Семену Аникичу, что поехал на Москву-то, успокоил его, страсть как похвалил и серебром его крестный наградил… Избу вот строить приказал, не изба будет, а гнездышко…
– Иди-ка ты, Домаша, одна под венец честный, меня не дождешься, – вздохнула Ксения Яковлевна, и из глаз ее выкатились две слезинки.
– Нет, нет, уж зачем, столько времени ожидали, подождем малость…
– Малость… – тоном печального сомнения повторила Строганова.
– Конечно же малость… Може, не сегодня завтра пожалует наш князенька…
– Кабы твоими устами да мед пить…
– И меду, и браги, и вина заморского, всего попьем на нашей свадьбе, – весело сказала Домаша.
Ксения Яковлевна даже не улыбнулась, несмотря на то что смех ее любимой сенной девушки всегда действовал на нее заразительно. Видимо, действительно было у нее тяжело на сердце.
– Матушка еще вчера говорила, что близко он… А она чует… – как бы про себя уронила Домаша.
– Разве говорила? – встрепенулась молодая Строганова.
– Да, была я у нее вчера под вечер. Слышу, говорит, гул от копыт лошадиных, едет это суженый Ксении Яковлевны…
– Ты не врешь? – с тревожным сомнением в голосе спросила она.
– Зачем врать… Пес врет, а не я, как говорит Антиповна.
– Так и сказала, да?..
– Верно слово…
– Кабы ее слова да исполнились…
– А когда же они не исполнялися?..
– Так-то так, да мне что-то и ей не верится, уж очень мне тягостно.
– Говорю, это перед радостью.
– Кабы так… – со вздохом молвила Ксения Яковлевна.
Слова Домаши исполнялись с какою-то прямо волшебною быстротою.
Вышеприведенный разговор между девушками происходил сперва в опочивальне Строгановой, пока она делала свой туалет, а затем во второй горнице светлицы, куда они вышли.
– Кабы так… – снова, как бы отвечая своей мысли, повторила молодая Строганова, подходя с Домашей, по обыкновению, к окну, из которого виднелась бывшая изба Ермака Тимофеевича.
Новопостроенный поселок был после ухода московских стрельцов пуст. Семен Иоаникиевич ожидал со дня на день новых посельщиков.
– Да оно так и есть! – воскликнула Домаша. – Гляди! Кто едет-то!
Ксения Яковлевна взглянула по направлению руки своей сенной девушки. Сердце у нее радостно забилось. По дороге, прилегающей к поселку, но еще довольно далеко от хором, двигалась группа всадников, человек пятьдесят, а впереди ехал, стройно держась в седле и, казалось, подавляя своею тяжестью низкорослую лошадку, красивый статный мужчина. Скорее зрением сердца, нежели глаз, которые у нее не были так зорки, как у Домаши, Ксения Яковлевна узрела в этом едущем впереди отряда всаднике Ермака Тимофеевича.
– Кажись, и впрямь это он! – воскликнула Строганова, схватившись за руку Домаши.
Голос ее дрожал. Она то бледнела, то краснела.
Отряд действительно приближался, и уже теперь Ксения Яковлевна явственно различала фигуру своего жениха.
– Он, он! – воскликнула она. – Надо дать знать дяде…
И Ксения Яковлевна сделала движение, чтобы идти в рукодельную.
– Знают уж все, знают… – остановила ее Домаша. – Глянь-ка, на дворе что делается!
Там действительно царило небывалое оживление, доказывающее, что приближение желанного и долгожданного гостя было замечено, а следовательно, и Семен Аникич был об этом предупрежден.
– Ермак Тимофеевич жалует, Ермак Тимофеевич жалует! – вбежала в горницу Антиповна.
– Видим, видим, нянюшка, – в один голос сказали девушки.
– А коли видите, так точно не знаете, что делать надобно, – строго сказала Антиповна.
– Что же делать, нянюшка? – спросила Ксения Яковлевна.
– Ишь, шалые, замуж выходят, а ума не нажили ни на столько, – показала Антиповна на кончик своего мизинца. – Чай, жених-то обрученный прямехонько к невесте пожалует, с дядей ее и с братцами поздоровавшись…
– Ну, вестимо, так, – отвечала Домаша.
– «Вестимо, так…» – передразнила ее Антиповна. – И пустая голова же ты, Домаша…
– Невдомек мне, крестная, за что гневаешься, – отвечала та.
– Невдомек, а домекнуться бы следовало… Не в домашнем же сарафане встречать невесте жениха-то? А?..
– И верно, крестная… Так мы с Ксенией Яковлевной обрадовались, что из ума вон…
– Есть ли ум-то у тебя, егоза?.. Ступай, переодевай Ксенюшку, обряди ее в голубой сарафан, серебром затканный… В новый…
– Идем, Ксения Яковлевна, – припрыгнула на месте Домаша. – И какая ты будешь в нем раскрасавица!
Девушки быстро пошли в опочивальню.
– Кокошник надень тоже голубой с жемчугом… – крикнула им вдогонку Антиповна. – Да торопитесь, я приду посмотрю, когда управитесь, а теперь побегу встречать нашего сокола.
Когда она вернулась в рукодельную, то она оказалась пустой. Сенные девушки предупредили своего аргуса и также бросились на двор встречать жениха своей хозяюшки.
– Ишь, долгогривые, стреканули… – проворчала Антиповна. – Погодите, всех опять сюда сгоню, чтобы на местах были, когда он в светлицу пожалует…
Когда Антиповна спустилась на двор, в раскрытые настежь ворота уже въезжал Ермак Тимофеевич со своими спутниками. Он остановился у крыльца, на котором стояли Семен Аникиевич, Никита Григорьевич и Максим Яковлевич Строгановы. Они поочередно заключили его в свои объятья и трижды расцеловались.
Кругом толпились слуги Строгановы, и мужчины и женщины проталкивались вперед, чтобы хоть одним глазком взглянуть на будущего мужа своей молодой хозяюшки, еще так недавно грозного атамана разбойников, а теперь взысканного царскою милостью князя Сибирского.
Ермак Тимофеевич был введен Строгановыми в парадные горницы. Он никогда не бывал в них прежде.
В них теперь принимался он не как атаман вольных людей, а как князь Сибирский и будущий близкий родственник.
Людей Ермака взяли на свое попечение Касьян и Яков и повели прямиком в застольную избу.
– Как живет-может моя дорогая обрученная невестушка? – был первый вопрос Ермака Тимофеевича после взаимного приветствия, когда все сели на обитых парчой лавках парадной горницы.
– Слава тебе господи! – ответил Семен Иоаникиевич. – Чай, теперь сама же не своя от радости, что прибыл ты… Заждались мы тебя, князь, не знали, что и подумать… Не стряслось ли чего дурного, опасались.
– Чему случиться?.. Все хорошо до сих пор шло, – ответил Ермак. – Только нельзя было отъехать до прибытия Ивана, а затем и воевод, а они замедлили.
– Уж и не говори. Насилу отсюда их мы выпроводили… Только что же мы? Соловья баснями не кормят. Не закусить ли чего с дороги, князь?
Семен Иоаникиевич, видимо, с особенным наслаждением титуловал Ермака Тимофеевича.
– Нет уж, уволь, Семен Аникич, куска в рот не возьму ранее, пока не увижу мою ненаглядную невестушку, – ответил Ермак.
– Ин будь по-твоему… Пойдем к ней в светлицу, чай, она теперь уж обрядилась…
И они все четверо отправились наверх.
С радостным трепетом, уже переодевшаяся с помощью Домаши, ждала Ксения Яковлевна дорогого и желанного гостя. Во второй горнице светлицы она сидела, окруженная своими сенными девушками, а стоявшая рядом с ней с одной стороны Домаша, а с другой Антиповна держали первая – золотой жбан с фряжским вином, а вторая – золотой поднос с таким же кубком.
Ермак Тимофеевич вошел в сопровождении ее дяди и братьев и низко в пояс поклонился сперва Ксении Яковлевне, а затем на обе стороны отвесил по глубокому поклону и остальным присутствующим. Антиповна подала поднос молодой Строгановой. Ходуном заходил он в ее дрожащих от волнения руках, но она перемогла себя и подала налитый Домашей до краев вином кубок своему обрученному жениху.
– Здравствуй, князь – свет наш Ермак Тимофеевич.
– Здравствуй, Ксения Яковлевна.
Ермак залпом осушил кубок, и молодая Строганова, быстро отдав поднос Антиповне, упала в объятия своего жениха.
Это был не официальный, обрядовый, «встречный поцелуй».
Это был горячий поцелуй любви и окончившейся наконец долгой томительной разлуки.
Так встретились жених и невеста.
Затем Ксения Яковлевна вместе с женихом, дядей и братьями спустилась в парадные горницы, где были приготовлены уже столы со всевозможными яствами и питиями.
За трапезой Ермак Тимофеевич без конца рассказывал о перенесенном им и его удальцами за Каменным поясом.
– Все, слава Создателю, хорошо кончилось! – заключил он свой рассказ.
– Уж как не хорошо, чего лучше!.. – заметил Семен Иоаникиевич и осушил свой кубок с пожеланием здоровья князю Сибирскому. Молодые Строгановы присоединились к этому пожеланию.
После трапезы молодая Строганова удалилась в свою светлицу, а Семен Иоаникиевич повел Ермака Тимофеевича в свою горницу, пригласил с собой и племянников. Там они приступили к обсуждению вопроса о предстоящей свадьбе.
– Скрываться нам ноне нечего, – говорил Семен Иоаникиевич, – выдаем мы нашу кралечку за царева слугу заслуженного, за князя Сибирского, пусть порадуется с нами вся округа. Позовем и пермского наместника, и все власти пермские, пусть поглядят на покорителя Сибири, пусть порадуются нашему счастью.
Ни племянники, ни Ермак Тимофеевич не перечили затее старика.
На том и решили.
– Ведь мы, добрые молодцы, две свадьбы будем праздновать, – сказал старик Строганов.
– Две? – вопросительно посмотрел на него Ермак Тимофеевич.
– Да. Домаша просватала себя за Якова, и Аксюша пожелала, чтобы их свадьба была в один день с вашей.
– А-а, – заметил Ермак Тимофеевич, – славная из них будет парочка. Но когда же свадьба-то?
– А какой у нас ноне день?..
– Пятница.
– Так не в это, а в то воскресенье…
– Так долго! – вздохнул Ермак.
– Раньше не управимся.
И с этим согласились все.
Со следующего же дня в усадьбе Строгановых закипела лихорадочная деятельность. Гонцы летели взад и вперед, в Пермь и обратно. Все принимало тот праздничный торжественный вид, с описания которого мы начали эту главу нашего правдивого повествования.
Для Ермака Тимофеевича, почти безвыходно сидевшего в светлице своей невесты и наслаждавшегося вовсю отдыхом от бранных трудов и утомительного путешествия, время летело быстро.
Уже накануне дня свадьбы собрались все приглашенные поезжане. Прибыл и пермский наместник, и все пермские власти, а также именитые купцы и граждане. Битком были набиты хоромы строгановские приезжими.
Утром, после обедни, отец Петр в церкви старого поселка обвенчал сперва князя с Ксенией Яковлевной Строгановой, потом Якова и Домашу, на долю которых случайно выпала такая пышная, невиданная в этом краю свадьба.
Пир свадебный для обеих пар был в парадных горницах.
Ермак Тимофеевич с молодой женой, осыпанные при входе в хоромы после венчания, как потом и Яков с Домашей, рожью, сидели за первым столом, а вторая пара за другим, где находились все слуги Строгановых и сенные девушки Ксении Яковлевны.
Тут же на почетном месте восседала одетая в новый шелковый сарафан и мать Домаши – полонянка Мариула, благословившая свою дочь и жениха к венцу вместе с Семеном Иоаникиевичем Строгановым.
Пир, что называется, шел горою.
В конце концов все смешалось, воевода, власти, хозяева и слуги и все веселились от души, без чинов.
В описываемые нами отдаленные времена не было такого резкого различия сословий и положений. Хорошо ли это или худо – здесь не место разрешать вопрос.
Поздним вечером молодых князя и княгиню Сибирских проводили в отведенную им и уже давно приготовленную опочивальню в том же этаже, где помещались парадные горницы, а Якова и Домашу – в новопостроенную избу.
Поезжане с гостеприимными Строгановыми пировали до белого утра.
