Николай Гейнце
Ермак Тимофеевич
XXIII
Смерть Ивана Кольца
«Счастливые часов не наблюдают», – говорит известная поговорка. Она всецело оправдывалась на Ермаке Тимофеевиче и Ксении Яковлевне после их свадьбы. Оба они отдались всецело блаженству законной любви, и дни, и недели казались им быстролетными мгновениями. В объятиях друг друга они забыли весь мир, забыли и новое завоеванное царство, за которое их величали князем и княгинею.
Прошел так называемый «медовый месяц», прошли незаметно еще три, и первым из-под захлестнувшей их волны счастья вынырнул Ермак Тимофеевич.
Строго говоря, и вынырнул он не сам, а был вытащен посторонней силой.
Из Сибири прибыл гонец, привезший печальные вести.
Во-первых, в Сибири открылась жестокая цинга, болезнь обыкновенная для новых пришельцев в климатах сырых, холодных в местах еще диких, мало населенных. Занемогли стрельцы, от них и казаки, многие лишились силы, многие и жизни.
Во-вторых, наступила ранняя зима, оказался недостаток в съестных припасах. Страшные морозы, вьюги и метели не позволили казакам ловить зверей и рыбу, мешали и доставлять хлеб из соседних юрт, где некоторые жители занимались скудным землепашеством.
Пришел голод.
Люди гибли ежедневно, а в числе многих умер и сам воевода Иоаннов князь Болховский, с честью и слезами схороненный в Искоре.
С этими-то грустными известиями и прибыл из Сибири гонец от Ивана Кольца, умолявшего Ермака Тимофеевича поспешить с приездом, дабы вдохнуть бодрость в оставшихся в живых казаков и стрельцов.
Нечего и говорить, что Ермак решился ехать немедленно. Он не боялся смерти, но страшился утратить завоеванное, обмануть надежды царя и России. Личные дела и личные чувства отходили на второй план, как бы ни серьезны были первые и не велики вторые.
Ермак Тимофеевич с болью в сердце выслушал гонца и наказал ему не говорить лишнего о бедствиях в Сибири строгановским людям и прибывшим ранее казакам, объявил, что двинется обратно через несколько дней.
Гонец был отправлен в поселок к товарищам.
Послушный приказанию любимого атамана, он не передал и десятой доли тех бед, которые посетили казаков и стрельцов в Сибири со времени отъезда Ермака Тимофеевича, хотя и не скрыл от казаков, что на днях атаман решил ехать обратно.
– И давно пора! – заметили некоторые из казаков, которые в привольной жизни томились от бездействия.
Были и такие, кто втихомолку вздохнул по этой жизни, но вслух не решился возражать первым.
– В путь-то, значит, двинемся с молодой княгинею? – спросили гонца казаки.
– Уж этого, братцы, не знаю. Только едва ли… – отвечал гонец.
– Почему же?
– Да неустройство еще там у нас… – уклончиво ответил гонец. – Воевода московский умер.
– Умер? Отчего?
– Чудак человек, отчего… Смерть Бог по душу послал, ну и умер…
– Так, так, оно, конечно. Как же там без воеводы и атамана? Одному Ивану Ивановичу не управиться.
– Он и прислал меня за атаманом. Слухи ходят, что Кучум опять собирает нечисть-то.
– Вот оно что… Ну теперь он не страшен. Наши да стрельцы управятся с ним так, что любо-дорого.
– Оно верно, а все с атаманом-то будет поспокойнее.
– Это что и говорить…
Такие разговоры шли в поселке, пока угощали гонца после дальнего пути.
Ермак Тимофеевич между тем, отпустив гонца, не вернулся в опочивальню, где сладким сном счастливой любимой женщины спала его молодая княгиня, а прямо прошел к Семену Иоаникиевичу Строганову.
Видимо, на лице Ермака было слишком красноречиво написано впечатление, произведенное на него полученными из Сибири вестями, так как Семен Иоаникиевич тотчас спросил:
– Что случилось?
Оба сели на лавку.
– Плохие вести прислал мне Иван Иванович… Под утро сегодня прибыл от него гонец.
– Об этом я слышал… Что же, опять поднялись кочевники?
– Хуже.
И Ермак Тимофеевич рассказал Семену Иоаникиевичу все, что только что слышал от гонца.
Узнав о смерти князя Болховского, недавнего гостя Строгановых, Семен Иоаникиевич набожно перекрестился.
– Царство ему небесное!
Ермак Тимофеевич последовал его примеру, мысленно упрекая себя, что не сделал этого ранее. «Ишь как меня ошеломили вести-то», – подумал он, как бы в оправдание себе.
– Недаром ему не хотелось уезжать отсюда, может, чувствовал, что на смерть едет, а я его торопил надысь, – сокрушался Строганов.
– Все мы под Богом ходим, и где застанет нас смерть – неведомо, – заметил задумчиво Ермак Тимофеевич.
– Что же теперь делать-то? – спросил Строганов.
– Мне на днях ехать надобно.
– Один поедешь? – дрогнувшим голосом спросил Семен Иоаникиевич.
Он свято признавал за Ермаком Тимофеевичем право увезти в Сибирь жену Ксению Яковлевну, но предстоящая разлука с племянницей уже давно до боли сжимала его сердце. После совещания с племянниками он сам собирался в Москву бить челом батюшке-царю о переводе Ермака воеводою в запермский край и посылке на его место другого воеводы, чтобы таким образом разлука с племянницей была бы временной. Отпустить молодую женщину в далекий край, где на каждом шагу грозит опасность от шалой стрелы кочевника, да где еще теперь свирепствует смертельная болезнь, было более чем тяжело Строгановым, но идти против власти мужа они не смели, да и сама молодая княгиня не захочет расстаться даже временно с горячо любимым мужем.
Потому-то Семен Иоаникиевич с опаскою задал свой вопрос Ермаку Тимофеевичу и с тревогой ожидал ответа.
– Одному надо ехать… – с тихим вздохом отвечал Ермак. – Куда же теперь брать Ксюшеньку!.. По весне уж за ней приеду… Надо будет отписать царю о присылке другого воеводы, да войско еще, дабы не только удержать взятое, но взять еще больше.
– Оно, конечно, по весне лучше, – облегченно вздохнул Строганов, – а то теперь и дорога тяжела, метели да вьюги, где же ей, слабой женщине, вынести… Но с ней-то не сообразишь…
– Ничего, уговорю ее, поймет, что нельзя… В невестах без меня ждала и в женах несколько месяцев без меня побудет…
– Только ты и уговоришь. А то она убиваться начнет, занеможет еще…
– Уговорю, уговорю…
На том и решили к удовольствию Семена Иоаникиевича, который тотчас же позвал племянников и сообщил радостное и для них решение.
– А я на днях в Москву челом бить царю-батюшке, о чем мы решили, – сказал старик Строганов.
– Это дело! – согласились с ним оба племянника.
Вернувшись в опочивальню к своей молодой жене, Ермак Тимофеевич застал ее уже вставшей и одетой.
Она с такой нежностью обняла его и поцеловала, ее прекрасное лицо выражало такое очарование и довольство, что у Ермака сжалось сердце при мысли, что ему через несколько дней придется покинуть дом на несколько месяцев.
До позднего вечера он все откладывал тяжелую беседу со своей женой.
– Дорогая моя, ненаглядная, – наконец решился он, – я должен буду на днях уехать… ненадолго…
– Уехать?.. Куда? – с тревогой спросила молодая женушка.
– В Сибирь.
– Так мы едем вместе. Что же ты не сказал раньше?.. Надо велеть укладываться.
– Нет, моя дорогая женушка. Теперь тебе ехать невозможно.
– Невозможно? Почему?
– Успокойся, моя ненаглядная лапушка, – обнял жену Ермак Тимофеевич, – я расскажу тебе все по порядку, и поймешь ты, что мне одному надо ехать.
И Ермак поведал ей откровенно все, что сообщил ему гонец, представил опасности как самой дороги, так и пребывания в Искоре…
– Но ведь ты же едешь? – спросила сквозь слезы Ксения Яковлевна.
– Я – другое дело, я мужчина, со мной ничего не станется… А тебя поберечь должно…
– И для того покинуть, только что повенчавшись… Жена должна быть вместе с мужем, делить с ним труды и опасности, – горячо сказала молодая женщина. – Не пущу я тебя на верную смерть без меня…
– И что ты, что ты! – воскликнул Ермак Тимофеевич. – Да мимо меня идет это слово…
Ксения Яковлевна сама перепугалась.
– Прости меня, это так у меня вырвалось… Возьми с собою или не езди и ты!..
– И того и другого нельзя, моя милая. Зимою такую дальнюю дорогу тебе не вынести, а там болезнь эта… Сам же я ехать должен, это государево дело, мне царем-батюшкой Сибирь поручена, и я блюсти ее для него должен… До весны недалече, не заметишь, как придет она, а я по весне за тобой приеду, и тогда мы никогда не расстанемся…
Ермак Тимофеевич нежно обнял жену, привлек ее к себе и горячо поцеловал.
– Милый, как мне страшно за тебя… – шепнула она.
Диву дались Строгановы, когда увидели на другой день Ксению Яковлевну, спокойно обсуждавшую поездку в Сибирь мужа.
И даже после отъезда, после отслуженного напутственного молебна, хотя молодая женщина и горько плакала и сенные девушки почти насильно оторвали ее от Ермака Тимофеевича – так крепко обвила она руками его шею и замерла в слезах на его груди, – Ксения собрала все свое мужество и вместе со всеми молча стояла у окна и глядела, как уезжал ее муж во главе отряда.
Прибывшего гонца он не взял с собою, а отправил в Москву к царю Иоанну Васильевичу с известием о смерти князя Болховского и с просьбой прислать нового воеводу да еще пятьсот стрельцов.
Отряд скрылся из глаз, и Ксения Яковлевна отправилась в свои горницы вместе с Домашей, которая, и выйдя замуж, не рассталась со своей госпожой, став старшею над сенными девушками.
С неизбежными трудностями преодолев зимний путь и особенно перевал через Каменный пояс, Ермак Тимофеевич прибыл наконец в Искор и нашел положение дел в более худшем виде, нежели извещал о том гонец. Около половины стрельцов и казаков погибло от заразы и голода.
Приезд его, однако, вдохнул бодрость в оставшихся в живых его удалых сподвижников. Иван Кольцо встретил его радостно, они по-братски обнялись, после чего Ермак поздоровался с людьми и отправился вместе со своим другом в юрту Кучумову.
– Поздравить можно ли тебя с молодой княгинюшкою?.. – спросил Иван Кольцо.
– Да… Можно… Только оставил я ее у дяди и братьев… нельзя было взять в дальнюю дорогу, да и здесь неладно бы было ей, пока не кончится зараза.
– Зараза-то ослабла, – заметил Иван Кольцо – и хлебушка мы теперь добыли, а все же ты, Ермак Тимофеевич, дельно поступил, что один приехал, ненадежно здесь еще…
– У нас с тобой будет надежно, – сказал Ермак, – только за дело надо опять приняться… А по весне за ней съезжу да привезу.
– Жаль, что не мог я порадоваться на ваше счастье.
– Недолго оно и было, – тяжело вздохнул Ермак Тимофеевич.
– Да приведет ли еще Бог порадоваться?
– Что ты? Вот весною…
– Доживу ли?.. Все мы под Богом ходим…
– Пустое ты баешь, Иван Иванович, жив будешь и здоров, не попустит Бог, чтобы я тебя лишился, – сказал растроганно Ермак.
Однако скоро Ермака настигло это несчастье – Бог не помог, и он лишился Ивана Кольца, видимо, предчувствовавшего свою гибель.
Мурза или князь Карача, оставив своего царя Кучума в невзгоде, имел на Таре многолюдный улус, лазутчиков в Искоре и единомышленников во всех соседних юртах. Он, видимо, хотел сделаться избавителем отечества и выжидал время, усыпляя бдительность русских наружной покорностью.
Вскоре по приезде Ермака Тимофеевича он прислал послов с дарами, прося защиты казаков от ногаев, будто бы угрожавших его улусу. Ермак поверил и послал к нему в помощь Ивана Кольца с сорока лучшими воинами.
Эта горсть отважных людей могла бы двумя или тремя залпами рассеять тысячи дикарей, но, влекомые судьбою на гибель казаки шли к мнимым друзьям без всякой опаски и мирно стали под ножи убийц.
Первый герой, друг и есаул Ермака и его воины, львы в сечах, пали, как агнцы, на пути в татарский улус. Только один спасшийся от предательской резни казак, явившись в Искор, сообщил о смерти славного есаула и его товарищей.
Как дикий зверь, заревел Ермак Тимофеевич, получив это ужасное известие и, тотчас собрав людей, поспешил с ними на место коварной засады, приготовленной мнимыми друзьями.
Тяжелая картина – сорок зарезанных казаков! – предстала перед ними. Несчастные, видимо, погибли без борьбы, застигнутые врасплох.
Ермак Тимофеевич нашел среди убитых своего друга и главного сподвижника, упал на него и долго горько плакал. Тут же он дал страшную клятву жестоко отомстить за смерть Ивана Кольца, сложить ему надгробный памятник из тысячей татарских голов. Затем приказал рыть две могилы: одну большую братскую для тридцати девяти казаков, а другую отдельную – для Ивана Кольца.
Когда могилы были вырыты, убитых с молитвами положили рядом и засыпали землей.
Над могилой Ивана Кольца был насыпан высокий холм и водружен большой деревянный крест. Долго молился у этой могилы Ермак Тимофеевич и снова повторял у подножия могильного холма свою клятву.
Вернувшись в Искор, Ермак стал обдумывать поход против мурзы Карачи, который он намеревался предпринять на другой же день, но, увы, не успел. На другой день Искор оказался окруженным тесным кольцом восставших кочевников, а Ермак Тимофеевич со своими казаками и стрельцами попал в осадное положение.
XXIV
Смерть Ермака
После предательского убийства сорока казаков, призванных им на помощь, мурза Карача сбросил с себя личину русского данника, возбудил мятеж всех остальных русских данников – татар и остяков, которые соединились с ним и стали обозами вокруг Искора.
Ермак Тимофеевич впервые почувствовал опасность.
То, что он завоевал, его царство, его подданные – все вдруг исчезло. Несколько саженей деревянной стены с земляными укреплениями остались единственным владением русских людей в Сибири.
Ермак мог делать вылазки, но жалел своих людей, и без того малочисленных. Стрелять? Бесполезно, так как имелись только легкие пушки, а неприятель стоял далеко и не хотел приступать к стенам в надежде взять крепость с осажденными голодом. Последнее было бы действительно неминуемым для осажденных в Искоре, если бы осада продлилась.
Но перспектива голодной смерти вызвала отчаянную решимость. Ночью Ермак вывел тихо своих казаков из города, прокрался сквозь обозы неприятельские к месту, называвшемуся Сауксаном, где был стан Карачи, в нескольких верстах от города, и кинулся на сонных татар.
Произошло страшное побоище.
Татар погибло множество и в их числе два сына мурзы Карачи. Казаки гнали бегущих во все стороны, мстя за есаула Ивана Кольца и товарищей. Сам Карача еле спасся бегством за озеро с малым числом людей.
Зажглась утренняя заря. Свет ободрил неприятелей, и они, подоспев из других станов, удержали бегущих, сомкнулись и вступили в бой, но казаки, засев в обозе Карачи, сильною ружейною стрельбою отразили все нападения и в полдень с торжеством возвратились в освобожденный от осады город.
Карача в ужасе немедленно снял осаду и бежал за Ишим. Окрестные селения и юрты снова признали власть Ермака Тимофеевича.
Еще судьба благоприятствовала героям.
Для того чтобы устрашить неприятеля и для будущей своей безопасности, Ермак Тимофеевич, хотя уже слабым числом людей, решил идти вслед за Карачею, вверх Иртышом, чтобы распространить на восток владения России.
Он победил князя Вениша и взял город его, стоявший на берегу озера, выше устья Вагайского, завоевал все места до Ишима, мстя ужасно непокорным, милуя только безоружных.
В Саргацкой волости жил тогда знаменитый старейшина, наследственный судья всех улусов татарских от времен первого хана сибирского и князя – Еличай в городе Тюбендо.
И Еличай, и Вениш изъявили смирение.
Князь Еличай вместе с данью представил Ермаку и свою юную дочь, невесту сына Кучума, но верный супруг велел прогнать ее.
Близ устья Ишимского в кровопролитной схватке с жителями, бедными и свирепыми, Ермак лишился пяти мужественных казаков, доныне воспеваемых в унылых сибирских песнях.
Он взял затем еще городок Ташангкан и наконец, достигнув реки Ишим, где начинаются голые степи, и распределив дань в этом новом своем завоевании, Ермак Тимофеевич вернулся в Искор с огромной добычей.
Время для него летело быстро: в походе, в нервном состоянии из-за непрестанных опасностей дни кажутся часами.
Наступила и прошла весна, началось лето, а между тем посланный в Москву Ермаком Тимофеевичем гонец не возвращался.
Не было также ни слуху ни духу о московском воеводе и стрельцах. Ермак, считая последним поражением татар власть России в новом царстве совершенно укрепленною, решился, взяв с собою всего десять казаков и поручив город старейшим из своих сподвижников, поехать в запермский край за своей молодой женой.
Это было в первых числах августа.
Старшие казаки предлагали ему взять с собою отряд хотя бы в двадцать человек, но Ермак Тимофеевич не послушался этого совета, во-первых, потому, что не хотел ослаблять и без того малую военную силу русских, а во-вторых, потому, что считал весь край успокоенным и дорогу до перевала через Каменный пояс вполне безопасной.
Это и было так, но он забыл своего злейшего врага султана Кучума, продолжавшего бродить по степям сибирским с неустрашимою злобою и неутомимой жаждой мести в сердце против Ермака, отнявшего у него царство и его любимого родственника Маметкула, отправленного заложником к московскому царю.
Пятого августа после довольно большого перехода Ермак Тимофеевич расположился в шатрах, оставив лодки свои у берега, близ Вогейского устья. Здесь Иртыш, делясь надвое, течет весьма кривой излучиной к востоку и прямым искусственным каналом, называемым ныне Ермаковой перекопью, но вырытым, как надобно думать, в древнейшие времена.
Там же, к югу от реки, среди низкого луга, возвышается холм, насыпанный, по преданию, руками девичьими для царской палатки.
Здесь и суждено было погибнуть завоевателю Сибири. Погибнуть по своей оплошности, объясняемой, быть может, неодолимым действием рока.
Лил сильный дождь, река и ветер шумели. Ермак и его спутники крепко спали, убаюканные этими звуками, даже не оставив на стороже хотя бы одного казака. Кругом – он был убежден в этом – не было никого.
А между тем за ним по пятам следовал хитрый Кучум по противоположному берегу Иртыша. Его лазутчики сыскали брод, тайно приблизились к спавшим на берегу под шатрами казакам, взяли у них три пищали с ладунками и принесли Кучуму в доказательство того, что мертвецки спят ненавистные им пришельцы.
«Заиграло Кучумово сердце», как сказано в летописи. Он напал на сонных и всех перерезал, кроме двоих.
Один бежал в Искор.
Другой, сам Ермак, пробужденный звуками мечей и стоном умирающих, воспрянул, взмахом сабли отразил нападавших на него убийц и кинулся в бурные волны Иртыша, но, не доплыв до своей ладьи, пошел ко дну под тяжестью надетой на нем железной брони – подарка царя Иоанна Васильевича.
О чем думал он, захлебываясь в волнах Иртыша? О потере ли своей славы или же, что вернее, о своей любимой жене?
Иртыш, ставший его могилой, схоронил и эту тайну предсмертных дум завоевателя Сибири.
Волны Иртыша, поглотив его тело, не поглотили его славы: Россия, история и церковь гласят Ермаку вечную память.
Отняв жизнь у Ермака, Кучум не мог отнять сибирского царства у великой державы, которая однажды признала его своим достоянием.
Ни современники, ни потомство не думали отнимать у Ермака полной чести его завоевания, величая доблесть его не только в летописях, но и в святых храмах, где мы еще ныне торжественно за него молимся.
В Сибири имя этого витязя живет и в названиях мест, и в преданиях изустных. Тело Ермаково приплыло 13 августа к селению Епаченской юрты в двенадцати верстах от Абалана, где татарин Явиш, внук князя Бегиша, ловя рыбу, увидел в реке ноги человеческие, тотчас вытащил мертвого, узнав его по железным латам с медною оправою, с золотым орлом на груди, и созвал всех жителей деревни посмотреть на бездыханного исполина.
Пишут, что один мурза, по имени Кандаул, хотел снять броню с мертвого, но из тела, уже оцепенелого, вдруг хлынула свежая кровь. Злобные татары, положив тело Ермака Тимофеевича на рундук, стали метать в него стрелы.
Это продолжалось шесть недель. Царь Кучум и самые отдаленные князья остяцкие съехались туда наслаждаться местью. К их удивлению, хищные птицы стаями летали над трупом, но не смели его коснуться.
Страшные видения и сны заставили неверных схоронить мертвеца на Бетишевском кладбище, под кудрявою сосною.
Изжарив и съев в честь его тридцать быков в день погребения, отдали верхнюю кольчугу Ермакову жрецам славного белогорского идола, а нижнюю – мурзе Кандауну, кафтан – князю Сейдеку, а саблю с поясом – работу Ксении Яковлевны Строгановой – мурзе Караче.
Многие чудеса стали совершаться над могилою Ермака: сиял яркий свет и пылал столб огненный.
Испуганное магометанское духовенство нашло способ скрыть эту могилу страшного для них и после смерти Ермака Тимофеевича, и она до сих пор никому неизвестна.
