Наталья Суворкина
Руна Райдо
Я снова атаковал его быстрой серией верхних и боковых ударов, и Хауг был вынужден парировать. Приняв последний на лезвие, он надавил, но у меня все же больше силы в руке. Вообще, я его тяжелее и мощнее – упор моих ног и давление корпуса ему пока не проломить. Молодой. Я отскочил примерно на шесть шагов, разрывая дистанцию до безопасной, с целью провести финт, потому, что он, очевидно, увлекся. Я вновь вскинул лезвие, намечая атаку, и когда он открылся, выставляя защиту, быстро уколол в ногу и снова ушел прыжком назад. Рана сразу снизила его резвость, но больше он не поведется. При следующей попытке шагнет под фальшивый замах, перехватит мой меч за сильную часть рукой и зарубит. Шутки кончились.
– Стой, стой! Погоди! Опусти меч! Пока мы внутри круга, они не видят нас и не слышат.
– Да кто?!
Тут я заметил, что мы действительно стоим внутри круга, образованного смятой травой диаметром примерно десять – двенадцать футов. Приглядевшись, я понял, что трава не вытоптана, но каждая травинка внутри круга сломана – ровно, словно ножом сбрили, и зелень более яркая, прямо изумрудная .
– Сиды, конечно. Они наблюдают за поединком скрытно, поставили один к десяти на меня, что ты падешь. Слушай внимательно, да опусти же меч! Не будь ты таким тупицей, я не обманываю сейчас! Это сиды хотят нас надурить. Убить тебя моей рукой очень удобно, никто ничего не заподозрит. Я заберу в Миде Бренну и ребенка, женюсь на ней, а не позднее Йоля умру. Я уже сейчас тяжело болен, но они меня обещали излечить, если я с тобой справлюсь. Однако, мне теперь точно известно, Киану лжет – он же сам меня и отравил.
– Постой, откуда ты знаешь?
– В Миде есть астролог и алхимик, ученый аптекарь некто Морголт, который якшается с магами и сидами. Деньги любит, но свою шкуру – больше. Взяли и подкоптили его немного. Не важно. Я проверял – действительно может делать точные прогнозы, особенно когда наложит в штаны со страха. Он предсказал мне смерть или сегодня или на Йоль. Не будут маги меня лечить. Они хотят Бренну выдать замуж за сына ард-риага, которого посадят на трон в Миде, брак с Бренной легитимизирует его власть, затем подавят бунты ярлов, упразднят область датского права, приструнят, а потом вовсе изгонят клириков, отберут их богатства и монастырские земли и установят теократию друидов открыто и повсеместно, как было испокон. Подавляющее большинство христиан сразу вспомнит родную веру. И да здравствует старая добрая Ирландия. Это план сидов, совместно с воинами Вереска, среди которых много ирландцев – язычников. А нашу дочь убьют или еще что-то похуже… Она стала объектом ненависти некоей Гвенты. Морголт предполагает, что магичке не хочется иметь соперницу, равную, а может превосходящую ее силой. На всякий случай не выдавай Бранвен замуж сколь возможно долго, даже если это будет грозить конфликтами, и строго следи – девицы не могут колдовать. Долго объяснять, да в основном все – предположения и вопросы, верим или нет – пустое. Одно точно – я хочу умереть сегодня от честного оружия. У меня в животе что-то шевелится, Асмунд – холодное и мерзкое. И причиняет нестерпимую боль. Не хочу сдохнуть на соломе и отправиться в Хель. Ты всегда был мне хорошим другом. Следи внимательно, я сделаю ошибку, которая даст тебе возможность убить меня, не причиняя позора и страданий. Они ничего не должны заподозрить.
– Почему они не могут забрать Бренну с ребенком из Каэр Мумман?
– Не знаю. Наверное, есть причина. Может, и явятся туда, откуда я знаю. Не выпускай девочек за ворота, или, наоборот, сам бери их и бегите подальше. В Данию или хотя бы на Мэн. Все, давай, выходим.
– Ты бред какой-то несешь, Хауг! Все это плод твоего больного воображения.
– Думай как хочешь, мне насрать. Что это меняет в данный момент? Не станешь больше драться со мной? Придется, Асмунд! Или ты убьешь меня, или я тебя заколю. И не отдам им Бренну и мою Бранвен. Девочки тоже умрут. В любом случае, обоим нам уйти отсюда не позволят, пойми, наконец!
Хауг сделал широкий шаг вправо, покидая круг. Вот куда он меня вел… Я шагнул за ним следом в замешательстве и отступил назад, сохраняя дистанцию. Если его целью было сбить меня с толку и повергнуть в смятение – она была достигнута вполне. И результатом стало направленное мне прямо в сердце острие меча. Он готовился колоть меня. Сделай Хауг это правильно, с оппозицией, он защитил бы себя, направив острие мне в лицо, закрывая от рубящего удара голову и тело полосой собственного поднятого клинка. Но он метил в сердце и совершенно открылся. И промедлил.
Я вложил в верхний боковой удар всю силу, было сложно, потому, что он выше меня. Но, неожиданно, мой клинок отмахнул голову Хауга так быстро, ровно и чисто, что несколько мгновений она оставалась на его плечах, и упало тело не сразу. Словно мой меч был заточен как бритва. Словно ждал этого века и века жаждал слизнуть эти круглые темные капли, так похожие на обыкновенную бруснику во мху. Хауг выронил оружие. Я опустился на колени и вложил меч обратно в его ладонь. Сжал ее и не мог подняться. Так и стоял на коленях, не в силах справиться с сокрушительной душевной болью.
Не знаю, сколько прошло времени. Мыслей не было. Только пустота. Зачем?!
Я очнулся от того, что кто-то тряс меня за плечо.
Велунд заставил меня подняться и протянул плащ. Рядом вздыхал и фыркал Зверь.
– Асмунд, пойдем со мной, друг. Он взял Зверя за узду, и мы вместе шагнули во влажный непроницаемый туман. И куда, спрашивается, делись солнце и ветер?
Бренна.
Эту осень и зиму мы с малышкой привыкали к жизни в замке в качестве хозяек и ни в чем не нуждались. Крестьяне, несколько озадаченные возвращением ранее неведомого им лерда, дали нам достаточно зерна и заполнили погреб капустой, луком, артишоками, репой и яблоками, Асмунд со своими людьми часто охотились, чтобы на столе всегда было свежее мясо.
Молока у меня было мало, а через пару месяцев оно совсем пропало, но к счастью, хоть и грешно так говорить, мы смогли получить кормилицу и няню в лице Вален – немолодой уже женщины, поздний слабенький ребенок которой умер. Обзавелись скотиной и домашней птицей. Так и жили, поглощенные обустройством хозяйства и нашего нового дома, как добрые супруги, не один десяток лет проведшие друг подле друга.
Я была благодарна Асмунду за его старания: замок постепенно превращался во вполне жилое место, однако, поскольку был очень велик, его восстановление и ремонт шли медленнее, чем хотелось бы. За зиму мужчины починили кровлю, лестницу, а в жилых комнатах мы повесили гобелены и отладили огромные камины в зале и наших спальнях.
Асмунд водил меня по замку воодушевленный, рассказывая, как он поправит круговую наружную галерею, как восстановит купальню, выходящую на озеро, показывал рисунки. Даже собирался провести воду на кухню и в отхожее место, в Луме они изучали и такие хитрости. Я с удивлением наблюдала, сколько Асмунд умеет и знает всяких практических вещей, о которых большинство людей и понятия не имеют: искать воду под землей, прививать плодовые деревья. Когда он работает, становится очень серьезным и немного забавным в своей ворчливой дотошности. Для него важно все контролировать, а еще лучше – сделать своими руками: «Если хочешь, чтобы было сделано хорошо, сделай сам, не доверяя этой бестолковщине». Так он старался доказать себе и мне, что мы – семья, а это наш дом, в котором мы останемся навсегда.
Сад был прекрасен в своей запущенности, хоть большую часть проведенного мною тут времени скрыт под снегом, но сейчас на проталинах поднимали головки белоцветники, и я нашла вокруг падуба прелестно разросшийся морозник. Желтели, источая тонкий манящий аромат кустики волчьего лыка, вспыхивала синевой печеночница, тянулись из-под сухого опада трогательные тоненькие пролески и черные звездочки копытня.
Я предвкушала, гуляя в саду с малышкой и Дрейдре, какие еще сокровища обнаружатся, когда сад совершенно оживет и как много тут лекарственных растений, которые можно будет заготовить в нужное время. Уже сейчас без листвы, по одним ветвям и прошлогодним ягодам я определила боярышник, барбарис, калину, черную бузину и жимолость, обнаружила непроходимые заросли терна, которые покроются облаком цвета весной и дадут нам обильный урожай для приготовления повидла. И великолепный вечнозеленый старый падуб. Ему, наверное, лет сто. Я мечтала наладить настоящее аптечное производство как в монастыре.
За всеми этими делами я старалась забыться, не предаваться горьким воспоминаниям, не тревожиться и гнать даже тень сомнения и неуверенности в завтрашнем дне. Да молодой матери и хозяйке замка некогда особо раздумываться. И плакать нельзя.
Через седмицу после нашей свадьбы до нас дошло известие о смерти короля в Миде. Хауг был убит неизвестным олдерменом. Люди короля нашли тело в лесу недалеко от Асприна, на самой границе.
Однако, весна была холодной – даже более неровной и снежной, чем год назад, когда Асмунд увез меня из Миде – испуганную, подавленную – и казался мне таким чужим.
Прохладным пасмурным днем мы с Дрейдре гуляли с ребенком в саду, обсуждали какие-то будничные вещи, про режущийся зубик и поездку на ближайшую ярмарку, когда я почувствовала на себе взгляд Асмунда – он смотрел на нас с галереи, крышу которой как раз покрывали свежей дранкой. В этом взгляде была тоска. Дрейдре тоже заметила и, быстро взглянув на меня, сказала:
– Леди Бренна, боюсь, что малышка замерзла, да и мы продрогли до костей…
– Да, Дрейдре. К тому же ее пора вернуть Вален – надо ей подкрепиться. И нам с тобой – тоже. Отнесем ребенка и идем на кухню. Мне хочется выпить, и я тебя тоже приглашаю.
– О, благодарю.
Мы славно устроились на кухне у очага, наполнив кружки горячим бьером с пряностями, закусывая вяленым мясом и сушеными яблоками. Было так уютно, мы молча пили и думали каждая о своем. Дрейдре робко прикоснулась к моему рукаву.
– Леди Бренна, осмелюсь ли я вас спросить…
– Ну, попробуй, мы ведь подруги…К тому же меня уже развезло, дорогая, так, что если есть какая-то нужда…
– Нет, это просто личный вопрос. Почему вы с лердом не спите вместе? Ведь после родов прошло уже больше полугода. Если вы нездоровы, у меня есть хороший лекарь, помогающий женщинам восстановить желание к мужу, или если что-то болит…
– Почему, ты уверена, что мы не…
– Дорогая леди… Я ведь ваша горничная. Кому же лучше знать, что происходит в вашей спальне. Точнее, чего там никогда не происходит.
– Надеюсь, другим слугам это не так очевидно?
– Что вы, конечно нет. Вы с лердом такая хорошая пара… Никогда не ругаетесь. Он беседует с вами, советуется. Только он очень грустный. И вы. На ваших лицах словно нет света счастья. Женщина, которой было хорошо ночью с мужем, светится…как бы отраженным светом этой любви на самом дне глаз, в улыбке. Она спокойна, как море. Да, бывает, так море светится, из глубины. Может быть волнение, даже буря, а потом успокоится, вспомнит и снова – мерцает свет.
– Дрейдре! Да ты никак училась у придворных бардов!
– Не смейтесь, леди. Тут нет ничего смешного. Это серьезное дело.
– Хорошо. Серьезно. Да, мы только друзья. Я не хотела давать согласие на брак, и мы так договорились. Асмунд совершенно свободен спать с кем хочет.
– Но, почему, Бренна? Леди Бренна…разве …А как же, когда родственники лерда в первую ночь…простите, наверное это слишком…
– Иисус и Мария! У него нет здесь родственников, так… очень дальняя родня. Хорошо, я расскажу тебе. Да, первую ночь мы провели в одной постели. У меня горит лицо при одном воспоминании об этом. И, правда, от бьера. Налей мне еще. Тогда, перед свадьбой некая дама, доверенное лицо ард– риага, спросила, когда были роды и есть ли еще кровь. Тогда друиды откажутся сочетать нас. Потому, что кровь может осквернить их алтарь. Пойми, я все же переживала, что мы сочетаемся не по христианскому обряду и это в общем– то не настоящий брак. Я ответила, что прошло сорок дней и крови уже нет, но я не готова…принять мужчину. Она сказала, что мое состояние меня извиняет и достаточно будет, если мы просто проведем ночь после пира в одной постели, обнаженные. Они заглянут и все. Брак будет консумирован и я стану леди О’Браен аэп Мумман и мой ребенок будет законным, поскольку Асмунд признает ее своей и наречет родовым именем там же, перед алтарем.
Давай еще выпьем. Тогда я кормила Мели грудью и даже напиться не могла.
– Леди, да что с вами, вы так разволновались. Чудно́ это. Да что в этом такого-то? Дело житейское. К тому же…ведь вы уже были с мужчиной.
– Мне трудно это объяснить, но я попробую. Нет. Сначала я расскажу тебе, что натворила.
Асмунд тоже не пил ничего, кроме воды. Надев брачный браслет, он меня поцеловал. Так, словно я последний глоток воды для того, чью лодку уносит в открытое море.
Ближе к концу пира нас отвели в спальню. Я попросила его не смотреть на меня – боялась не понравиться. У меня еще не до конца после родов убрался живот и грудь…ну ты представляешь, как выглядит грудь кормящей. И еще эти темные пятна… Он понял мою просьбу, наверное, по-своему. Не смотрел. Мы разделись и легли на холодные простыни, укрылись. Меня колотило, хоть я знала, что ничего не будет.
Он взял мою руку – так, как делал раньше, когда хотел меня успокоить, но меня прямо подбросило – я вся прижалась к нему – кожа к коже. Он попробовал слегка отстраниться, но я не дала, обняла его и заплакала. При этом я умом понимала, что творю какое-то безобразие, сама нарушаю договор. И тогда он вздохнул, сам покрепче меня прижал и сказал: «У алтаря мне стало ясно одно, птаха. Ты совершенно не умеешь целоваться. Даже этому тебя придется учить, бестолковая моя женушка». Он старался как-то пошутить, снять это мое безумное напряжение. Асмунд был нежен – утер слезы и покрыл мое лицо поцелуями, осторожно гладил по волосам, но я не могла успокоиться. Я чувствовала дикое возбуждение и страх одновременно.
Хауг никогда не целовал – он просто брал меня, даже безо всякого желания и волнения. Это не было изнасилованием в полном смысле. Я ведь и не противилась. Это было … привычно и ужасно унизительно, потому что в этом не было ничего от любви. Это было лишь доказательством, что я больше не человек, а трофей и принадлежу ему. Ну, а как еще подобный приз использовать. Хотели наследника от дома О’Нейл аэп Лагин – сделаем. Развернем эту племенную кобылицу лицом к стене… Когда беременность стала заметна, он прекратил свои визиты. И больше не собирался вернуть меня родным за выкуп. Вообще, видимо, не желал обо мне думать.
Я ведь, пока сидела в заточении, сочинила себе другого Хауга. По крупицам собирала воспоминания, каким он был со мной до этого проклятого пира. Я думала о нем неотступно, убеждала себя, что люблю его. О том, какой он красивый, остроумный, сильный. Простила ему смерть моих родных. Правда, умоляла отпустить Уну, и он, действительно, отпустил… Придумывала ему тысячу оправданий, фантазировала о том, как он все же одумается, узнает правду и полюбит меня. Хоть и понимала, что после вот этого всего – невозможно. Потому, что я для него всегда буду воплощением проявленной им несправедливости и жестокости. И никогда мы не сможем друг другу доверять…
Понимаешь, любовь и постель стали в моем сознании как бы не связанными, а, напротив, враждебными друг другу вещами. После этих…визитов Хауга я чувствовала себя грязной, жалкой, покинутой всеми. Мне было еще более одиноко, чем когда сутками никто не приходил.
Я боялась, что мои чувства к Асмунду умрут, не выдержат испытания этим отвращением к подлости человеческой природы. Я чувствовала панику при одной мысли, о том, как он возьмет меня. Он мне так близок и дорог. И сделает со мной то же самое, что Хауг? Я была уверена, что это запачкает, убьет наши отношения.
Поэтому я взяла с Асмунда обещание, что мы не будем вместе спать.
Я думала, что мне нужны только его надежность, привязанность, поддержка, те теплые дружеские объятия. И он так считал, и не хотел, чтобы я покупала необходимую мне душевную близость тем, что мне противно и страшно. Поэтому он принял мои условия, считая, что я, как та его первая жена, Сольви, с ним только потому, что мне некуда деваться. А повторение истории было бы просто кошмаром.
Но все оказалось сложнее, Дрейдре. Все оказалось не так. Я совсем запуталась и напилась. Спустись, пожалуйста, в погреб, принеси еще.
– Сначала расскажите мне, что же такого натворили ужасного, хорошо?
– Хорошо. Он просто хотел меня утешить, потому, что считал, что я переволновалась. Но я не отпускала его из объятий. Он поцеловал меня, с тем же безумным чувством, сладко и глубоко, и я жадно, хоть и неумело ответила на поцелуй. Его руки легли на мою грудь, погладили, сжали соски. По его пальцам и моему животу потекло молоко. Мне было страшно, но остро, невыносимо хорошо. Я закрыла глаза. Асмунд слизывал капли молока с моих сосков, ласкал и целовал уже иначе – требовательно, нетерпеливо. Мы совершенно обезумели. Он взял меня за бедра, его член уперся в мой живот… и он попытался погладить меня…там…просто пальцами. Тогда я опомнилась и испугалась. У меня ведь после родов еще не совсем зажило – внутри словно все было содрано. Я снова ощутила панику, рванулась из его рук. Он сразу отпустил меня, смутился, не зная, что теперь делать, растерянно шепнул мне: « Не бойся, птаха, я не буду» и отодвинулся. Волной накатил такой стыд…
– Ну, леди… И все?
– Если бы…Будто этого мало? Но нет, не все.
– Хватит, леди Бренна. Довольно с вас хмельного. Лерд Асмунд вроде жив остался, проведя с женой время в постели. Что вас грызет?
– Мне стало его так жалко. Он был растерян и имел виноватый вид, а его …ну, ты понимаешь, я ведь сама раздразнила, а потом стала вырываться, вела себя все время как дура. И я, вдруг поддавшись какому-то импульсу, помрачению ума, сделала то, чего никогда не делают порядочные женщины.
– М…?
– Я раньше слышала о таком, но не могла представить, чтобы я…
– Руками или ртом?
– Да. Ртом. Сначала у меня не очень получалось, но он мне помог… и мне даже понравилось. Потому, что я сама управляла ситуацией, контролировала его. И я успокоилась. Мое возбуждение превратилось в глубокое, теплое чувство. Мужчина становится так беспомощен и открыт, и от тебя зависит, испытает ли он наслаждение или боль.
– Ну, ты краской залилась! Да с чего ты решила, что так не делают порядочные женщины? Делают, леди Бренна.
– О, Дрейдре. Не смейся. Он тоже немного удивился. Не ожидал от меня такого.
– Ему понравилось?
– Да… он держался за спинку кровати и …застонал так, что родственнички, наверное, услышали, не сунулись к нам…заглядывать. Ну, представь, что он после этого думает обо мне!
– Да, ничего, леди, особенного не думает. И вы много не думайте. Стыд это едкое, ядовитое чувство. Хорошо, что вы больше не стыдитесь мне рассказать о глубоко личных вещах. Теперь они вас перестанут так сильно беспокоить. Но у меня к вам вопрос, леди. Почему вы это сделали, ответьте себе. Ответьте правду, ну же…
– Дрейдре, потому, что я с ним испытала что-то совсем другое, это были очень острые, сильные …не знаю чувства или просто ощущения в теле. Он словно стянул с меня…что-то жесткое, стягивающее. Словно раздел, и я оказалась как земля – мягкая и влажная, жаждущая. Я хотела поймать это, почувствовать до конца, как это – хотеть мужчину. Я никогда не понимала, как можно забыть честь, долг, вообще пожертвовать важными вещами ради плотской любви. Что за глупость вот из-за этого – жизнью рисковать, развязывать войны, бежать на край земли…Но я поняла, что дело не только в самом наслаждении – хоть теперь я и могу представить себе, что если так сладко только от одних его прикосновений…не важно…просто я почувствовала, что плотская и духовная любовь – это не противоположные вещи и не разные…
А потом мы уснули, как раньше, когда ночевали в шалаше и звезды светили сквозь ветки, когда Асмунд обнимал меня просто, чтобы согреть и дать чувство защищенности. Утром он уехал по делу в Асприн и вернулся только на следующий день.
Я не находила себе места все это время. Мне было так грустно и тревожно, я испытывала необъяснимую тоску и смятение. Сердце болело, сама не знаю почему.
Асмунд вернулся вечером следующего дня в очень странном, даже подавленном настроении. Меня это сильно расстроило, я подумала, что из-за меня, может он подумал…что я испорченная или что-то такое… И еще две странные вещи – он был ранен, хоть и легко. Глубокий длинный порез на плече. Он отказался со мной объясняться на эту тему и даже толком не показал рану. Наверное, ввязался в какую-то драку, потому, что был зол. Кого-то задирал, чтобы дать выход гневу.
И еще – он был без меча. Достал свой старый, Клайдеб, который был у него, когда мы только познакомились. И привез мне утренний дар. Вот это кольцо. Правда, очень красивое и необычное. Может он за ним и ездил? Неужели обменял меч на кольцо? Это совершенно немыслимо, отдать такой меч. Или пришлось, потому, что потерпел поражение в поединке? Но этого тоже никак не могло бы быть. Такой меч он ни за что не позволил бы взять противнику, пока жив. Я мучилась, гадала, но не решилась спросить.
– Почему же не решились, леди?
– Да вот как-то …побоялась. Вечером у нас был короткий разговор, о котором я, наверное, жалею. Мы ужинали. Потом настало время отправляться в постель. Асмунд спросил меня, нравится ли мне та комната, в которой мы были после свадьбы и будем ли ее отделывать как нашу спальню. Или у меня другие предложения. А я сказала, что предпочитаю спать в комнате рядом с детской, ну где сейчас. И что наш прежний договор остается в силе. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись. Почему я так поступила? Дрейдре, сама не знаю. Это было как-то слишком…буднично, просто. Не соответствовало моему внутреннему смятению. И я подумала, что все вот это…. желание, страсть – что это не надо. Лучше не надо. Лучше ему встретить нормальную, чистую девушку без такого прошлого.
Асмунд хороший, он ни на чем не настаивал. Женился на мне, чтобы обезопасить нас с Миле от любых интриг и планов сильных мира сего. Наверняка у него теперь есть женщина. Просто он не хочет, чтобы мне было неприятно, и поэтому я никогда о ней не узнаю. Ну, он же часто ездит по делам.
– А мне так не кажется, уж простите, госпожа. Вот уж выдумки. И что, лерд совсем-совсем ну ни разу не попытался …
– Нет, больше и пальцем меня не тронул. Но что-то в наших отношениях сломалось. Мы не ссорились, но появился холодок… Мы держимся на расстоянии, нам тяжело и неловко стало быть наедине. И называет он меня только по имени. Девочка и малышка теперь только Мели.
Я ведь совсем не умею просить – внимания или чего-то другого, что мне необходимо для себя. Для других – пожалуйста. Мне в детстве говорили: « Обойдешься», и я научилась худо-бедно обходиться. Я очень сильно всегда боюсь, что мне откажут. Я все могла сама. Но не могла сама себя обнять и пожалеть. А потом появился Асмунд и делал это – жалел меня, утешал, объяснял важные вещи. Быть его девочкой так прекрасно. Завидую Мели. Ее он прижимает к себе и целует. Хорошо, что родилась дочка.
– Да, лерд обожает Мели. Часто берет на руки, что-то ей говорит и напевает. Приятно видеть такого сильного мужчину с крохотным дитем. Ему необходим наследник.
Может быть, вам сделать первый шаг?
– Ну, Дрейдре, причем тут дети. Детей пока с меня довольно. Я не желаю навязываться. Все мои подобные выходки только все портили.
* * *
Да, портили… И рассказала я Дрейдре не все. Я совершенно не понимаю, что тогда между нами произошло. У нас была еще одна ночь.
Это случилось вечером Самайна, когда добрые люди не гасят огня в очаге, на котором непременно кипит рагу из потрохов и поздних овощей. Во дворе мрак разгоняли жертвенные и очистительные костры, доносилось мычание и визг скота, слабого, что может не пережить зиму и, потому забиваемого в этот день, или того, что проводили меж двух костров для очищения от порчи и болезни. В этот день не следует покидать дом, и мы с женщинами с самого утра занимались уборкой, отдавали или сжигали более не нужное, ветхое, обменивались дарами и рассыпали по углам зерно, что, умирая, возродится. Хоть я и христианка, но мне этот праздник не кажется мрачным или чуждым: идеи прощения зла, поминовения усопших добрым словом и символической жертвой, размышления о смерти и вечности – ничто не вызывает у меня неприязни и чувства греха.
Вечером слуги накрыли стол на кухне, зажгли все огни – жаровни и очаг, и мы присоединились к ним. Асмунд и я с Мели на руках сели рядом во главе стола, по мою правую руку уселись женщины, а по левую руку Асмунда расположились мужчины. Мы пили горячий сбитень и красное вино, руками ломали пироги, теплый овсяный хлеб и мирно беседовали. Следовало припомнить и обсудить все важные события года и сиюминутные новости, сплетни и слухи тоже приветствовались, и уж нас ими вдоволь попотчевали… Так следует поступать, чтобы духи умерших, бродящие в этот вечер среди живых, послушали, как поживают их родичи. Могут присниться, помочь советом, предупредить о чем-то…
Хоть было и тесновато, нашлось место для нескольких свободных сидений. Их поставили те, кто хотел « пригласить» своего покойного родственника или друга провести с нами вечер. Ведь в эту ночь мертвые свободны и могут явиться во плоти, как и сиды, любящие покидать свои холмы и присоединяться к пирующим под видом путника или даже знакомого, но неожиданного гостя. О таких внезапных явлениях к столу в ночь Самайна как раз рассказывала нам в тот вечер Вален, которая поставила стул для своего покойного мужа. Я слышала подобные истории множество раз. Они похожи и разнятся лишь некоторыми подробностями, но суть их в том, что к столу является далеко живущий родственник, с которым не виделись много лет. Гость делит трапезу с хозяевами, расспрашивает их обо всем, что произошло, и сам что-то рассказывает – обычно историю, которую потом толкуют как предсказание, просит у хозяев прощения, благословляет их дом, потомство и скот и наутро бесследно исчезает. Затем либо оказывается, что гостивший родственник в этом году умер, либо происходит нечто чудесное. Находится давно потерянная ценная вещь, хозяину возвращают старый долг или поправляется безнадежный больной – это благодарность Доброго народа.
Когда женщины убрали со стола, мы с Асмундом отправились в зал, чтобы еще немного посидетьу камина, выпить. Говорить ни о чем не хотелось, но было так спокойно, уютно… Перед тем, как разойтись по своим комнатам и лечь спать, Асмунд подвинул к камину кресло и наполнил серебряный кубок вином, а я положила на блюдо кусок пирога и пару румяных яблок.
Мы не говорили о том, для кого делаем это… Но оба знали.
Ночью я проснулась, словно от толчка и почувствовала смутную тревогу. Я лежала, пытаясь понять ее причину, унять беспокойство, чтобы снова заснуть. Потом встала и подошла к окну. Костры давно потушили, но двор был залит светом полной луны. Я накинула на рубашку плащ и сверху теплый платок, затем тихо спустилась по лестнице, словно повинуясь беззвучному зову. В этот предутренний час все в замке крепко спали, но мне не было страшно, потому что знала – галерею обходит стража, ворота закрыты… Я плохо соображала, но мысль о том, что я просто прогуляюсь и вернусь в постель, утешала какую-то часть дневного сознания.
Я пересекла двор и с удивлением поняла, что внутренние ворота приоткрыты. Они такие большие, мне самой не затворить их… И уже хотела отправиться искать незадачливую охрану, как вдруг увидела большую белую кошку. Ее длинная пушистая шерсть словно светилась в лунном свете. Да чья же это? Никогда ее не видела… Я шепотом позвала: «Кис– кис– кис». Кошка сверкнула на меня глазами и выскользнула в щель. Я всем телом навалилась на тяжелую створку и вышла за ней следом. Главные врата были распахнуты, мост опущен. У ворот и на стене не было ни души, никто меня не окликнул, и я ступила на белеющие тесаные бревна. И вспомнила, что уже переживала это – мост, укрытый непроницаемым густым туманом… Но тогда я была не одна – Асмунд вел меня за руку.
Я бывала вне стен замка нечасто, но все же бывала. Пейзаж, который предстал мне, не имел ничего общего с местностью, где мы жили: меж бескрайних черных болот, дышащих влажным смертельным холодом, покрытых кочками и островками, на которых изредка загорались и мерцали синеватые огоньки, шла ровная широкая дорога, созданная в этом диком краю трудами давно покинувших его солдат Рима. Она огибала кольцо невысоких холмов, казавшихся издали седыми из-за цветущего белого вереска.
Я пошла по дороге, не замечая, что даже не обута. Мне совсем не было холодно или страшно, напротив, тревога совершенно исчезла.
Я поднялась на первый же из холмов и поняла, что это – курган, и все холмы вокруг – дома-бруге павших знатных воинов и королей. На вершине каждого горел небольшой костер.
Он меня давно ждал. С надеждой, словно я могла не прийти. Словно могла отказаться посмотреть последний раз в глаза моего короля – холодные, как датское море, коварное, злое море. Зеленое пастбище коней Ран, омывающее берега, населенные инеистыми великанами, о которых рассказывал мне Асмунд. Море алчное, редко милующее: швыряющее драконов на гранитные скалы в кромешной тьме, крошащее в щепы их крепкие ясеневые тела, жадно слизывающее теплых человечков со скамей шершавым черным языком. Я люблю море.
– Хауг.
– Здравствуй, Бренна. А где наша дочь?
– Мели? Она спит… с няней.
– Хорошо. Если ты хотела что-то мне сказать, то говори.
– Я любила тебя.
– Я знаю. Подойди ближе. Ты ведь не боишься меня. Почему?
– Нам… Мне… очень жаль. Это сделал Асмунд? Тебе… было очень больно?
– Он отрубил мне голову. Боль ни с чем не сравнимая, но только на мгновение. Ты же знаешь, все, даже самое ужасное, когда-то заканчивается, а это закончилось быстро. Сиды нас обманули. Никогда не верь им – они коварные и безжалостные существа. Льесальвы ничем не лучше слуа, Добрым народом их величают совершенно напрасно. Но неблагой двор хотя бы веселее. Хочешь о чем-то спросить? Обычно люди хотят.
– А ты любил меня?
– Ты мне жестоко отомстила – отогрела, заставила открыться и ушла, оставив без защиты на морозе, во тьме, полной яростных клинков. Не думай об этом, теперь все ясно и хорошо.
– Ты не ответил.
– Да, очень сильно. Но ты выбрала безопасность. Хочешь знать будущее – свое, Асмунда, Бранвен?
– Ее зовут Мелисандра.
– Ты назвала ее Бранвен. Изменить предначертанное не получится.
– Постой, я не хочу. Не хочу знать.
– Вот и умница. Ничего не бойся, это бессмысленно. И не грусти, Бренна. Я тебя не целовал так, как хотелось. Жалею только об этом. Когда проснешься в своей постели, иди к Асмунду и займись с ним любовью.