Наталья Суворкина
Руна Райдо
– Потерпи, дыши носом. Расслабь шею и горло. Немного больно, я знаю. Не закрывай глаза, будет хуже тошнить. Дыши. Еще…нет, только не зажимайся. Все…все…– Он снова сильно, но осторожно массирует шею, плечи, поглаживает горло и ключицы. Я жадно глотаю дуновение ветерка с реки – Бренна, посмотри на меня! Никакого ежа больше нет. Вставай. Мы еще не закончили.
Лис поднимает меня, озабоченно вглядывается в лицо, пытаясь поймать мой блуждающий взгляд. Такое чувство, что из меня … вынули все. Он снова протягивает флягу.
– Один глоток. Ты наша стойкая малышка. Только вот стоишь….не очень.
Глоток диарсаха прогоняет слабость и морок. Я могу стоять ровно и смотреть на Ренара. Но он вдруг оказывается не рядом, а на другом берегу реки. Его фигурка – красный расшитый плащ виден в сумерках, шляпа с ярким пером…нелепая мысль – я теперь знаю, каково приходится курицам в его руках. Интересно, он их тоже уговаривает расслабиться и ободряет, когда душит… Да как он туда попал?!
– Ренар, Лис!– кричу я громко и машу ему рукой. Лис! Зачем ты меня здесь бросил!
Мой голос звенит над рекой, уже укрытой ночным туманом. Сладкий воздух вливается в легкие так свободно. Что он сделал? Боже, я и не замечала, что все это время с той ужасной ночи не дышала нормально, привыкла к полузадушенному состоянию. Сдавленные, слипшиеся связки не давали свободно говорить, не то, что петь.
– Ренар! Эй! – Кричать так приятно. – Лис!!!
Кто-то обнимает меня за плечи, горячее дыхание обжигает шею.
– Все же ты безумно вкусная, соблазнительная малышка.
И он вдруг лизнул необыкновенно длинным тонким языком какое-то чувствительное место у меня за ухом, от чего все тело пробило сладкой молнией.
– Придурок, Лис. – Я изо всех сил толкнула его в грудь. – Как ты напугал меня! Что за фокусы, кто там на том берегу?
– Да никого там нет, детка. Это простейшая иллюзия. А курочек не уговариваю, если тебе любопытно. Это конечно пугает, но наслаждение острее, если за секунду… до момента истины чуть крепче придушить. Хочешь, попробуем? Давно раздумываю, может надурить Асмунда и забрать тебя себе, что скажешь? Он такой зануда, тебе с ним будет скучно.
– Я люблю скуку.
– Тогда давай спать. Ведь нет ничего скучнее, наша верная малышка.
Он протянул мне плед и подбросил сучьев в костер. Потянулся за арфой. И запел колыбельную на странном нежном, словно шепчущем языке.
– Что это за язык, Лис? Какой красивый…Никогда не слышала…
– Это польский, девочка. Мне ее пела мама. Очень, очень давно….
– Так ты поляк?
Ответа я не услышала, потому что Лис долго молчал, и я уснула прежде, чем он ответил.
Глава 12.
Сиверт Гелевин сын Колума Гелевина и единственный наследник Каэр Бадх Бран ковылял, приволакивая ногу вдоль самого края моря. Был отлив, вода ушла далеко, и по плотному влажному песку идти было легче, чем по сухому, в котором вязли его тонкие слабые ноги. Он брел, преодолевая боль в левом тазобедренном суставе и колене, прихрамывал, стараясь сгибать его как можно меньше, и разглядывал песок, покрытый комками водорослей, мелкими ракушками мидий, кусочками выбеленного волнами плавника. Он не искал ничего конкретного – просто привык смотреть себе под ноги – так легче было сведенным мышцам шеи и узких сутулых плеч. Поднять взгляд его заставил храп, фырканье лошадей и шорох колес по мокрому песку– с ним поравнялся удивительный, невиданный в этих краях экипаж. Круглый закрытый кузов на высоких колесах, изящный, покрытый красным лаком, со ступеньками для крохотных ножек под дверцей, мягко покачивался на ремнях. Его легко катила четверка коней светло-серой масти, красноухих и красноглазых. Такой породы лошадей он тоже не встречал. Сиверт застыл в изумлении, и экипаж немедленно остановился рядом с ним. Из маленького окошка выглянула белокурая головка прехорошенькой юной девушки, которая с любопытством посмотрела на него, не понимая причины остановки. Но она тут же исчезла в глубине кузова, будто ее неожиданно и грубо дернули, а в окне показалось совсем другое лицо, круглое, морщинистое, словно обтянутое сухим желтым пергаментом, с приплюснутым коротким носом и маленькими карими глазками, выдающими скрытую злобу за приторно сладким выражением лица. Большая лысоватая голова старухи вертелась на непомерно длинной тонкой шее, как тыква на колу.
– Молодой Гелевин? – проскрипела голова – ты медленно ходишь, не поспеешь за нами, а надобно торопиться, солнце садится и благоприятный день закончится, несчастный ты калека. Лови яблоко, подкрепи силы. И она уронила к ногам Сиверта золотое яблоко. Он не ожидал и, конечно, не поймал его. Яблоко словно мячик пружинисто подскочило, едва коснувшись песка, и быстро покатилось от Сиверта вдоль кромки прибоя. Юноша бросился его догонять. Яблоко убегало от него как живое – катилось все быстрее, и все быстрее и легче бежал за ним Сиверт. Он не смотрел по сторонам, не осознавал, что больше не чувствует боли, суставы стали подвижными, оставила его и всегдашняя одышка, и даже сердце не ныло, а в боку не ломило от мучительного колотья, как всегда, когда ему приходилось пробежать хоть немного.
Яблочко вдруг закрутилось и покатилось от побережья по дюнам и дальше – в лощину, сквозь высокую траву, прямо через заросли орешника и на дорогу…Он бежал необыкновенно быстро, и уже почти настиг беглый манящий плод, как взметнувшийся ниоткуда столб пыли закрыл от него весь мир, запорошил глаза. Когда Сиверт протер их и, наконец, смог открыть, яблоко исчезло, а он находился в совершенно незнакомом месте.
Он стоял в кольце невысоких холмов, поросших белым, плотным как ковер вереском. Дорога здесь заканчивалась, обрываясь прямо в бескрайнее болото. Видно, когда-то она продолжалась деревянной гатью, которая теперь прогнила, затонула и совершенно скрылась под зловонной зеленью.
– Ну, наконец! Долго же ты ковылял сюда, жалкий хромоножка.
У подножия холма стоял тот самый красный экипаж, а рядом с ним его поджидала старуха, крепко придерживавшая за локоток златокудрую барышню. Девушка с изумлением озиралась и теперь выглядела сбитой с толку и перепуганной. Сиверт, наконец, смог их полностью разглядеть. Ведьма – высокая и жилистая, закутанная в плащ из дорогого тонкого сукна в черно-белую полоску, обильно расшитого непонятными знаками, стояла, кренясь на один бок. Сиверт догадался, что одна нога у нее короче другой. Голову старухи плотно охватывал красный парчовый платок, полностью скрывая волосы и уши, но на секунду юноше показалось, что под платком что-то шевелится.
Платье девушки было новым и нарядным, подол вымаран в грязи, а в кудрях застряли сухие листья, веточки и налипла паутина, словно она долго блуждала по бурелому.
– Сегодня замечательный день для вас двоих, молодой лерд Гелевин. Тебе исполнилось двадцать, а ей сровнялось семнадцать – время весны для мужчины и женщины. Ты ведь мечтал о том, чтобы прекрасная дева отдала тебе свое сердце, не так ли, Сиверт? Ты готов принять дар? Что, язык от радости проглотил, мальчик? Отвечай!
– Да…готов…э… леди.
– Ну и славно. Эта дурочка тоже высказала в недобрый час желание отдать свое сердце благородному лерду. Правда, подозреваю, что вы оба имели в виду не совсем то… – губы ведьмы изогнулись в мерзкой ухмылке.
– Ты хотел, чтобы тебя любили, Сиверт? Но, когда понял, что ни одно живое существо не питает к тебе искренних чувств, кроме гадливости и жалости, а ты ведь и сам не любишь никого, кроме самого себя, – то немного изменил свои предпочтения. Убогий мальчик узнал, какова власть – намного более яркий и манящий вкус, забыть его и отказаться…нет, конечно, нет.
Но, формально, я обязана предложить тебе выбор: любовь девушки, и все останется как прежде. Ты – слабосильный калека, которому вряд ли удастся произвести потомство. Да и к чему оно – наследовать-то почти и нечего. Род Ворона обесславлен и разорен. Будешь век сидеть с ней в холодном обветшавшем замке на хлебе и воде. Она быстро утратит юность и красоту. И какой из тебя сейчас любовник? Смех.
Последнее слово старуха произнесла, сопроводив его для пущей убедительности скрипучими резкими звуками и обильно обрызгав Сиверта слюной.
– Ты все равно заберешь ее силы и жизнь. Так выбирай, что ты хочешь вызывать в людях: отвращение или почтение, презрение или трепет, жалость или преклонение и страх. Ну!
– Страх и уважение, леди.
– Так дать ей любовный напиток, или ты выбираешь иной дар? Любовь или власть, сила, богатство? Я обязана трижды спросить тебя, Гелевин.
– Сила и здоровье. Власть и богатство – мой выбор леди.
– Я не сомневалась в твоем уме, Вороненок. Женщины и так будут липнуть к тебе как дурные осенние мухи. Возьми.
И ведьма рукой, похожей на желтую птичью лапу, пошарила в складках своего плаща и вытащила пузырек из толстого красного стекла.
– Что это?
– Дай девушке несколько капель, я придержу ей голову. Это не любовный напиток, ты ведь выбрал иное. Береги его для других… подобных случаев. Ты ведь не в восторге, кажется, от возни, криков и сопротивления? Пока что тебе и с такой малышкой не справиться, а, Гелевин? Но скоро все изменится… если ты не трус. Вот так, умница. Скоро все закончится, девица. Идемте, милые дети, здесь совсем недалеко.
Старуха подтолкнула девушку к Сиверту, и та спокойно и доверчиво оперлась о его руку. Они, действительно, прошли лишь несколько шагов, огибая поросшие мхом огромные валуны, и их взору предстала гладкая гранитная плита, темная поверхность которой в закатных лучах отливала кроваво-красным.
– Распусти завязки на ее платье и уложи. Следующий раз все будешь делать сам. Освободи грудь. Какая красивая…нравится, Сиверт? Ты, надеюсь, знаешь, где у человека сердце? Быстрый удар острием сюда, – ведьма ткнула костлявым пальцем между молочно-белыми маленькими, но округлыми грудками. Чуть левее и ниже. Серп держи крепко в этой плоскости, иначе лезвие упрется в ребра или застрянет. Надрез делай аккуратно, но резко и сильно. Она теперь почти не почувствует боли.
Ведьма вложила в руку Сиверта золотой серп и сделала его рукой нужное движение.
– Давай. Ты должен сделать это сам. Докажи, что ты – не трус.
Все произошло на удивление быстро и легко. Девушка коротко вскрикнула, ее глаза широко распахнулись и закрылись, а тело распласталась на холодном камне.
– Ты действительно достоин силы, юный Гелевин – похвалила ведьма. Теперь приложи ее сердце к своему. Оно еще трепещет? Просто прижми к коже.
– Как? Куда оно… делось?
– Оно теперь бьется в твоей груди. Завтра ты проснешься в постели и не сразу вспомнишь произошедшее здесь – словно это был сон. Но тебе будет радостно, как в детстве в первый день длинного жаркого лета. Захочется вскочить и бежать босиком на двор. И еще кое-что будет в новинку… – Ведьма снова мерзко хихикнула. – Так бывает у всех здоровых молодых мужчин.
Можешь снять со стены зала меч Ворона и начать тренировки с лучшими бойцами края. Меч прославит тебя и сделает богатым. Тем, чье имя внушает трепет. Тем, кого не сразит рука мужчины. Да-да. Тебя не убить оружием, оно рассыплется в прах. Ни один воин не сумеет одолеть тебя в бою. Но помни – источник твоей силы – этот серп и сердце девы. Через три, шесть и девять лет ровно в этот день обряд необходимо повторить. Серп спрячь, а тело брось в болото. Никто и не удивится – тут полно волков, заблудившиеся девочки редко благополучно возвращаются домой. Однако, ты достаточно умен, чтобы не охотиться в собственных владениях. И, конечно, знаешь, что за все нужно платить, не так ли, молодой лерд Гелевин?
Ведьма вдруг оказалась совсем рядом и дунула ему прямо в лицо. Словно холодный смрадный вихрь закрутил Сиверта, и все исчезло.
* * *
Бер, устроившись в тени лещины, тесал деревянную острогу для охоты на жирных сомов, водившихся в здешней медлительной заросшей речушке. Из их сладкого мяса получалась наваристая уха– все ели так, что за ушами пищало. Когда он увидел медленно бредущую к нему Бренну в совершенно в мокром, облепившем ее платье, чуть скармасакс на ногу не уронил. Лицо бледное, губы дрожат. Остановилась, не дойдя, скрючилась, руками поддерживая тяжелый живот. Бер бросился к ней.
– Бренна! Ты что, упала в реку?!
– Когда вернется Асмунд? Они ведь очень скоро должны, ты говорил, может сегодня…
Бер. Ты принимал когда-нибудь роды?
– Один раз помогал. У домашней лосихи, когда был мальцом… Ты что?! Тебе плохо?!
– У меня ужасно ломит поясницу и временами охватывает боль, опоясывает… сильная снизу. Наверное, это схватки и есть… Из меня вдруг хлынуло что-то, мне показалось, вылилось целое ведро. Хотела вымыться, но оступилась. Все равно уже намочила блио, а в воде почти проходит …
– Так. Пойдем в шатер, переоденешься. Как же …вроде же не должна еще. Давай, помогу, подними руки…
– Я умру.
– Боги! Что ты, конечно нет, малышка наша! Часто прихватывает?
– Пока не очень. И еще ведь рано. Слишком рано – должно быть после Ламмаса. Может еще пройдет само? Может просто так… Пройдет, конечно.
– Ложись в шатре и просто спокойно полежи. Хорошо? Я отлучусь ненадолго. Здесь рядом живет знающая женщина. Только не пугайся, она выглядит…ну, дико, в общем. Она шаман.
– Я однажды слышала, как у нас в доме женщина рожала. Ей помогали повитуха и Уна. Она так кричала… словно ей ногу отпиливали. Но мне не так уж больно. Только приходи поскорей, Бер. Я боюсь. Вот если бы Уна была здесь… А ты не можешь… сам? Может не надо никого звать?
– Бренна, я очень быстро вернусь. Делга хорошая. Вот так, удобно тебе? Просто лежи. Только не надо плакать, ну ты что?! Я мигом.
* * *
Сенешаль Каэр Бадх Бран Седерик, а по тайному прозвищу, данному слугами – Бородавочник, грузный мужчина, одетый так тепло, роскошно и неудобно, что даже в прохладных покоях замка ему приходилось пыхтеть и потеть, был с утра смурен и недоволен.
Беспокойное это счастье – быть правой рукой такого сильного лерда. Ведь под началом у тебя не только люди замка, но и мелкие безземельные рыцарьки, принесшие твоему господину оммаж за дополнительный клок земли – никому ведь не улыбается с голоду подохнуть, верно, господа нищеброды?
Деньги есть у него, власть и уважение подчиненных – все есть. Покоя только нету на старости лет. Хотя какая старость – пятьдесят пять? Женился на двадцатилетней – второе пузо носит довольная дама, взятая за красоту из такой нищеты, что в приданое дали кувшин и тазик для умывания. Но, раньше бывало по коридорам, по лестницам стремительно летал, все успевал, совал нос туда, куда бы и не нужно. Говорил ему констебль, что был постарше и давно уж при должности: «Не чеши там, где не чешется. А где чешется – не расчесывай – само пройдет». Но он во все до мелочей вникал. Интересно потому что, кураж такой… А теперь с утра все тело немеет, суставы ноют, поясница разваливается. Ни нагнуться, ни вздохнуть, ни пернуть, пока не расходишься.
Так еще и расстройство желудка. Сидя на теплом деревянном сиденье в отхожем месте, он думал, что при его должности только тут и можно спокойно отдохнуть. Если бы секретарь записывал его сортирные размышления в книге «Уединенное», почтительные потомки прочли бы примерно следующее:
«Не эта бы чертова пошава с животом, так хорошо б выпить нового вина, закусить не торопясь, в компании коннетабля Эйлиля, побеседовать о его хозяйстве – о лошадях и прочих делах – с умным человеком всегда поговорить приятно. И отведать привезенные для гостьи лерда эти… смоквы с орехами в меду – полюбил теперь сладкое больше баб.
Так ведь не дадут и позавтракать в спокойствии душевном. Идут и идут, как глаза продрали! Ничего не могут сами, дети что ли малые?! Да еще принес вчера дьявол филида этого рыжего в компании здоровенного отигнира. А что, скажите не отигнир? Одет по-датски, а меч его вы видели? Вот и я такого до сей поры не видел. Такого и у лерда Гелевина в оружейной нет. Это очень дорогое оружие, ясно вам, деревенщина. И что им надобно? Хочет филид исполнять перед лердом саги? Ну, хорошо, понятно, хоть для пира не время и повода нет, лерд наш до судорог любит это все по детской памяти – стихи и бренчание на ирландской лире. А зачем пускать викинга? И оружие ему оставьте, скажи, пожалуйста… Никогда не видел барда с личным телохранителем. Ну, бард, положим, надеется на хороший дар или кошель монет и пожрать-выпить задарма. Ну и послушай его, да и пусть проваливают откуль пришли. Но нет, лерду втемяшилось – собирай малый пир, приглашай людей, вели там, на кухне… Он-то, говорят, потому никого не боится, что чародейством согрешил. Не убить его, дескать, смертному мужу… А я вот, добрый христианин, опасаюсь чужаков с таким мечом на поясе.
Бродят внаглую сейчас по замку, вроде пьют и девок щиплют, а может чего вынюхивают? Дан уже и с охраной по-приятельски, приемы с мечом им показывает, а эти водят их везде, без опаски, простаки. Надо сержанту сказать, пусть присмотрят. Нехорошее предчувствие. А лерд, что уж вовсе неслыханное дело – пригласил этого рыжего прямо в личные свои покои, вот прям с утра, в ночном колпаке с ним беседует. Лерд Сиверт Гелевин с голодранцем – арфистом. Веселый, видно, будет пир.
* * *
– Что такое? – шаманка нагнулась к свернувшейся на земле Бренне и заглянула в лицо. -
Ты ползаешь? Делга будет звать тебя серая ящерка? Или маленький желтоухий уж?
– Я просто лежу.
– Надо ходить, не лежать. Почему слезы? Кричать надо, не плакать.
– Я не могу кричать, у меня нет сил.
– Посмотрим. Делга – я. Тебя буду звать надутый бурундук. Смотришь так. Сердишься почему? Ложись на спину. Медведь, вода где? Лей на руки мне. И уходи. Где твой муж, бурундучок? Что ты жмешься. Тебе ребенка сделал карлик-цверг? Нет? И Делга только пальцами входит в тебя. Два пальца. Так. Будешь лежать, и плакать, и грызть губы. Не родишь сегодня, нет. Разгрызешь губу, Делга будет зашивать костяной иглой. Придет муж, как будет целовать? Дитя маленькое. Когда ты понесла?
– После Йоля, я думаю.
– Тогда ничего. Девочка придет к нам. Делга видит раньше. Хорошо. Девочки лучше живут. Будет злая, как мать. Красивая тоже. Ты плачешь, думаешь, смерть? Нет. Смерть не так.
– У тебя есть что-нибудь от боли? Мне очень…
– Ничего не дам. Боль хорошо. Эту быстро забудешь. Завтра будешь улыбаться мужу. Если перестанешь кусать губу. Но, смотря, какая боль. Много узнаешь сегодня, бурундук. Медведь! Бери ее, води. До реки и сюда, опять до реки. Долго. Я заварю лимонник, клещевину, чистец. Слабые схватки.
– У меня есть калина и тысячелистник, Делга. И сухая гвоздика.
– Хорошо, давай котелок. Гвоздику не надо. После родов будешь поить, чтобы меньше текла кровь. Буду учить тебя, ты годишься, медведь. Плохо рожает бурундук. Нет сил кричать… Когда будет хорошо рожать, в Таре королю заложит уши.
Бер подхватил Бренну под коленки и вынес из палатки. Глядя, как Делга, продолжая ворчать, принялась заваривать травы и деловито обустраивать место для родов, он успокоился. Старая шаманка, конечно, не даст умереть их девочке. Они побрели к реке. Бренна почти висела на нем, временами останавливалась и стонала сквозь стиснутые зубы, а потом тихо бормотала «Богородице». За это время боль отпускала, и им удавалось пройти еще немного. Хождение действительно усилило схватки. Через два часа Бренна уже не молилась, а тихо выла, уткнувшись Беру в грудь. Холодная речная вода, которой он умывал ее красное, заплаканное лицо приносила облегчение, а вот прикосновения, попытки растирать поясницу, только раздражали. Даже когда, страдая от жалости, он хотел обнять ее и погладить по голове, Брена оттолкнула его и зашипела.
– Не трогай меня, Бер, ради Иисуса! Мне так только хуже!
– Зачем ты терпишь? Никто же не слышит, малышка. Кричи.
– Я потом не смогу перестать, лучше не надо. Только бы было все в порядке с ребенком. Делга спасет дитя? Оно же не дозрело.
– Все будет хорошо. Делга зовет, пойдем, солнышко. Она приготовила тебе еще отвара.
* * *
Свет дня, проходя через цветные стекла узких стрельчатых окон, придавал спальне лерда Гелевина необычный вид. Из обстановки в обширном покое был лишь массивный стол черного дерева, весь заваленный манускриптами и огромная кровать под тяжелым балдахином из вишневого бархата, созданная тем же мастером – мотивы резьбы явно повторяла одна искусная рука. И очень узкий, скользкий, жесткий стул – настоящие пыточные козлы.
Но юноша, одетый в легкую зеленую тунику, так идущую к его глазам, сидел изящно и непринужденно, не слишком почтительно закинув длинную ногу на ногу, покачивая явно дорогой туфлей из отлично выделанной золотистой кожи и покручивая в тонких пальцах конец серебряного пояска, так ладно обнимавшего его стройный стан.
Он молчал и ждал, безо всякого напряжения, что скажет хозяин замка, который полулежа на кровати в арабском атласном халате, тянул из стеклянного кубка вино, разглядывал своего гостя и не торопился прервать молчание. Наконец он потянулся к блюду с абрикосами и процедил сквозь зубы.
– Что ж, расскажи, что ты знаешь, но учти, что угодить нам не просто. Мы сами выберем сагу или историю, которую хотим послушать.
– Желаете ли, чтобы я исполнил вам стихи о началах: о волнах завоеваний Эйрин – от Парталона, Немеда и Фир Болг, о воинственных девах, ведомых Кессар, о потопе и болезнях, истребивших первых поселенцев, о битвах при Маг Туиред, о том, как были заселены Аранские острова, Мэн и Ратлин? Или вы желаете послушать о великом камне Фал, что издавал вопль, когда на него наступал будущий король, копье Луга, мече Нуаду и котле Дагды, насыщавшем всех, кто садился вкруг него и оживлявшем воинов, павших накануне в бою?
– Правда, они были после воскресения не очень… Не могли говорить, ничего не соображали, а только убивали. Жуть какая. Нет, слишком длинные повествования. Они всем известны и в них ничего веселого нет.
– Тогда не пожелают ли ваши гости выслушать рассказ о прибытии Туата Де Дананн – не на кораблях, как прочие, явились они на земли Эрин, а на черных тучах по воздуху так, что на три дня покрыли тьмой лик солнца, о войне с фоморами, их жестоком и скупом короле Бресе, который стал жертвой первой песни – поношения, исполненной в Ирландии.
«Ничего, кроме пагубы, не будешь ты знать с этого часа» – предложил филид, и посмотрел на лерда в упор. Внезапно взгляд его изумрудных чуть раскосых глазах стал темным, тяжелым. Сиверт вдруг вновь почувствовал эту тяжесть в своей груди, почти удушье. Лишь на миг. Показалось. Симпатичный такой юноша, приятный, вежливый, хоть и видно, что смутить и испугать его непросто. Бойкий. Внешне почтителен, но что-то с ним не так.
Лерд промолчал, но хмурился все больше. Он уже почти жалел, что принял этого чем-то неуловимо раздражающего молодого человека. С сердитым стуком поставил пустой кубок и не сделал жеста, разрешающего отроку приблизиться и наполнить кубки вновь. Но рыжий филид и бровью не повел.
– Или вам интересно услышать о союзе Луга с Морриган, Бадб и Махой, чья магия обрекла великанов-фоморов гибели? Могу спеть о страшном оке Балора, которое лишало вражеское войско силы, и было столь смертоносно, что лишь на поле битвы, рискуя жизнями, приоткрывали его четыре воина, поднимая огромное веко?
– Нет, это рассказ не для мирного пира. Не пристало слушать нам о выколотых глазах и отрубленных головах. И он непроизвольно потер левый глаз – как будто немного опухший. Давай что-нибудь другое.
– Ну, может тогда о явлении людей – сыновей Миля и битве с Туата при Аморген – о населении сидов, островов и волшебных мест под землей племенами богини Дану, так как потерпели они от прибывших на остров людей поражение?
– Ты действительно наизусть рассказываешь «Книгу захватов Ирландии»? Целиком? Но это не годится. Это все равно, что библию начиная от Авраама пересказывать. Надо что-то увлекательное и не слишком длинное. И не предлагай изложить нам от доски до доски «Старины мест» и «Книгу Бурой Коровы». Хотя «Похищение Быка…», конечно, поживее… Где тебя обучали? Как твое имя, филид? И твоего наставника?
Молодой человек помолчал, облизнул длинным острым языком тонкие губы, совсем по-лисьи, откинул назад голову, тряхнув огненной шевелюрой, и продекламировал:
– Множество форм я сменил, пока не обрел свободу;
Я был острием меча – поистине это было;
Я был дождевою каплей, и был я звездным лучом;
Я был книгой и буквой заглавною в этой книге;
Я фонарем светил, разгоняя ночную темень;
Я простирался мостом над течением рек могучих;
Орлом я летел в небесах, плыл лодкою в бурном море;
Был пузырьком в бочке пива, был водою ручья;
Был в сраженье мечом и щитом, тот меч отражавшим;
Девять лет был струною арфы, год был морскою пеной;
Я был языком огня и бревном, в том огне горевшим.
С детства я создавал созвучия песен дивных;
Было же лучшим из них сказанье о Битве деревьев,
Где ранил я быстрых коней и с армиями сражался,
Где встретил страшную тварь, разверзшую сотни пастей,
На шее которой могло укрыться целое войско;
Видел я черную жабу с сотней когтей острейших;
Видел и змея, в котором сотня душ заключалась.
Я видел в Каэр-Невенхир, как бились за власть деревья,
Как барды слагали песни, как воины шли в сраженье,
Как Гвидион вверх поднял свой тонкий волшебный жезл…
(перевод В.В. Эрлихмана)
Голос его звучал глуховато, но четко, ритм завораживал, словно затягивал под сень тенистого влажного леса, приглашал прилечь на бархатный темный мох, смотреть на переливы бликов листвы, закрыть глаза под мерный шум ветра в кронах и шелест темного ручья… Внезапно лерд Сиверт осознал, что его гость продолжает чтение на языке Дивного народа и поспешил стряхнуть странное оцепенение.
– Кад Годдо – Битва деревьев из сборника песней Талиесина? Это много лучше. Но ты не ответил, бард. Я не привык к такому отношению.
– Светлейший лерд. Поверьте, я не хотел бы проявить неуважение и сознаю, что мой отказ назвать себя – непозволительно дерзкая выходка. Но вы же понимаете, что святая церковь, верным сыном которой вы являетесь, жестоко карает друидов, не отказавшихся от своей веры и занятий и не одобряет выступлений филидов и бардов, признавая произнесение стихов, саг и исполнение музыки формой магии. В замке есть капеллан…
Но если вам нравятся валлийские тексты, то из стихов Талиесина мне особенно приятно будет рассказать историю Керидвен и ее уродливого сына Афагдды, самого омерзительного монстра на свете. Она решила сделать его хотя бы мудрым, сварив в котле волшебный напиток, предоставляющий вселенское знание и поэтическое вдохновение. Смесь должна была вариться в течение года и дня. Следить за котлом Керидвен поручила своему второму сыну Гвиону Баху. Первые три капли жидкости из этого котла могли дать мудрость; остальная часть варева была смертельным ядом. Гвион Бах помешивал зелье, дабы оно не пригорело, и случайно обварил большой палец как раз тремя каплями этого напитка. Гвион Бах от боли сунул палец в рот и сразу получил всю мудрость и знание, предназначенные чудовищному братцу. Мамаша Керидвен рассвирепела и начала преследовать его. Спасаясь, Гвион превратил себя в зайца, а Керидвен стала борзой. Затем он стал рыбой и нырнул в реку, она превратилась в выдру. Он превратился в птицу, она стала ястребом. Наконец, он обернулся малым зёрнышком, а она – курицей и съела его. Однако он пророс в ней и Керидвен забеременела. Плодом в ее чреве стал Талиесин. Добрая матушка избавилась от него, бросив в океан, но он спасся на уэльском берегу, и с тех пор он стал величайшим из валлийских бардов всех времён.
Особенно мне нравится в этой истории то, что мерзкий урод-то все же остался таковым и никакой мудрости и волшебной силы не получил.
А не позволено и мне спросить, господин? Я вижу на стене, среди драгоценного и явно славного оружия золотой серп… Фамильная вещица? Немного странно, что орудие сельского труда, более сподручное женщинам … Это его изображение я видел на вашем щите? Не благоволит ли лерд удовлетворить мое любопытство?
– Даже не подумает. «Любопытство сгубило кошку» – говорят в Британии. От души надеюсь, неподобающий вопрос ты задал просто по глупости. Ладно, говори, что знаешь еще.
– Могу поведать о состязаниях Луга и трех волшебных мелодиях, сыгранных им при дворе Нуаду в Таре: первая погружала в сон, вторая заставляла смеяться, а третья – плакать и …
– Да, давай-ка сыграй, раз к слову пришлось, на арфе, покажи свое искусство. Арфа у тебя чудесная. Где приобрел, а бард? Ты сам полон загадок. Посмотрим, сумеешь ли исполнить такой джиг или рил, чтобы мои подвыпившие молодцы, наплясавшись, остались на полу.
Юноша поклонился, благоговейно высвободил из обширного холщевого кошеля удивительной красоты арфу-айне и легко, едва касаясь, пробежался пальцами по струнам. Улыбнулся и чуть подвернул колки.
– Желаете романтичную балладу или энергичную песню, которую ваши люди подтянут, а может быть красивый быстрый танец?
– Давай, что хочешь, много вопросов, певец. У меня сегодня есть и другие дела.
Юноша начал наигрывать «скользящую» джигу – его длинные пальца легко и стремительно перебирали струны, удивительное звучание драгоценного инструмента как нельзя лучше раскрывалось в этом просторном, почти лишенном мебели покое. Но не хуже эта джига звучала бы на росистом лугу, ведь подслушана она была у арфистов Доброго народа в самую короткую и светлую ночь года. Затем юноша без перерыва сыграл песню Ога О’ Туама и известную народную бретонскую – о молодом принце, а затем – печальную балладу о безответной любви, которая заставляет людей совершать в отчаянии нелепые и бессмысленные вещи.
Лерд Гелевин никак не прокомментировал его игру, но подумал, что этот юноша, возможно, сам и есть Луг. И он не сможет отказаться от наслаждения слушать его всю ночь. К дьяволу тревогу и непонятное муторное ощущение в желудке. К дьяволу сердцебиение и давление в груди. Со вчерашнего дня. Когда видит его. Наверное, просто приболел. Ну, может же он заболеть, как все люди? Нет, Сиверт Гелевин болеть не может. И умереть, как все люди не может. А о чем тогда беспокоиться?
Бард, дождавшись удовлетворенного кивка, спрятал инструмент и продолжил перечислять свой репертуар, поразительно широкий для такого юнца.
– Быть может, тогда о шутовстве Дагды? Когда он угощался кашей из чудовищной ямы?
– А сам ты, певец, отдашь ли должное доброй еде на этом пиру и сможешь ли осилить настоящее угощение? А потешить нас веселыми историями немного э… вне традиции и показать … как бы небольшие магические фокусы?
– Если только мой друг поможет мне. Ведь ему будет позволено сесть со мной и присоединиться к праздничной трапезе? Тогда хорошо подойдет рассказ о волшебном острове Эмайн Аблах, на котором правил верховный король сидов Мананнан, где нет старости и смерти, и его чудесных свиньях, которые могут быть убиты, приготовлены, чтобы послужить для воинов доброй пищей, а на другой день снова ожить и вновь быть зажаренными к вечернему пиру?