Наталья Суворкина
Руна Райдо
Вышел Бер, Асмунд бросился к нему.
– Как? Можно мне…
– Нет, Асмунд. – Бер отмахнул скармасаксом средней толщины веточку и обрубил концы. Подожди, сейчас никак нельзя… Мы позовем тебя, когда все закончится. Уже скоро.
– Там Эилис тебя…Может ты пойдешь, а я… помогу…
– Скажи Эилис, что я занят. Ренар, уведи его подальше. Все хорошо, но не надо ему тут стоять.
* * *
Делга склонилась к серому лицу Бренны и говорила теперь иначе – озабоченно, без насмешки.
– Смотри, медведь. Вот так – худо совсем. Схватки хорошие, а толку нет. Не размыкается никак. Устала от боли, сил мало. Дите может умереть. Ты тоже устал. Рожаешь вместе с ней. Сейчас рычать будешь вместе с ней. Нельзя больше ждать. Делга сделает сама. Ты прокалил нож? Что это за нож? Делга таким будет валить березу или пуповину обрезать? Ты совсем дурной, медведь? Ладно. Иди, срежь ветку – палочку сделай нам. Вот такую.
Делга показала, какой длины и толщины нужна палочка. Бер вымотался и соображал, действительно, плохо.
Когда он вышел, старая женщина склонилась еще ниже и заговорила медленно и ласково, глядя Бренне в глаза.
– Теперь не буду звать тебя бурундук. Ты храбрая. И зачем плакала? Твой мужчина стоит там, теперь тоже плачет. Он не отец? Верно, Делга поняла. Хороший будет тебе муж. Старая Делга много видит. Хочешь быстро родить? Делга сделает очень больно. Но сразу – все. Позовем его. Мы все уйдем. Будет только он с тобой и дитя. Хорошо будет. Потом спать. Хочешь так?
Бренна молча кивнула. И снова скорчилась, замычала сквозь сжатые зубы, подавляя рвущийся крик. Но, услышав, что все, возможно, скоро закончится, собралась и даже приободрилась.
– Куда это ты, медведь? А кто будет помогать? Бери ее на колени себе. Нужна крепкая опора ей для спины и ног. Подставляй свои лапищи – согни колени, девочка, и пятками упрись ему в ладони. Ты, медведь, крепко ее за ступни держи. Ветку в зубах зажми, а то прикусишь щеку или язык. Делга руками будет открывать твое чрево. Сама родишь ты не в этот раз. Подождем схватку. Тужиться будешь на боль. Не в голову, а на боль, слышишь? Три схватки, четыре и все.
Бренна даже сначала не поняла, что происходит. Она могла переносить страдания, за сутки почти смирилась с ними. Но то, что делала с ней Делга, принесло не боль, как она обещала. Это было так оглушительно, запредельно, что мозг отказывался воспринимать это как просто боль. Бренна вонзилась Беру ногтями в предплечья, оставляя кровоточащие лунки и, выронив изо рта ветку, издала вопль безумный, нечеловеческий. Она совершенно забыла, что минуту назад даже дышала с трудом. Наверное, Делга, когда пошутила, что ее крик и в Таре услышат, была недалека от истины. Асмунд, во всяком случае услышал от реки, куда его увел Ренар и ворвался в шатер как раз тогда, когда Делга, что-то приговаривая нараспев, уже обрезала пуповину новорожденной крошечной девочки. Бер грозно зарычал, чтобы он убирался, потому что Бренна снова закричала, освобождаясь от последа, и сил терпеть у нее больше не было.
* * *
Асмунд осторожно держал на руке и разглядывал удивительное существо: оно шевелило морщинистыми ручками, и у него была какая-то своя таинственная мимика: хмурились почти невидимые бровки, темные глаза странно плавали, смотрели в разные стороны и иногда закатывались под голубоватые припухшие веки. Личико, еще недавно красное, даже слегка синюшное, уже побелело и разгладилось, но было некрасивым и каким-то еще не совсем человеческим… Асмунд даже подумал, успела ли войти в ребенка душа, не обманули ли их коварные сиды? Может все-таки решили забрать? Почему она так рано родилась? Но крохотный рот был точно как у Бренны. Довольной, оживленной Бренны, которая с наслаждением ела кашу из горячего чугунка, обжигаясь, не в силах ждать, пока остынет.
– Я никогда еще не видел такого маленького ребенка. Она почти полностью помещается в мою ладонь… Как мы…ты ее назовешь?
– А я никогда еще не была такой голодной. Когда он успел сварить? Ужасно, невероятно вкусно. Верно Делга сказала, что я многое сегодня узнаю. Как дитя сосет грудь. Странные ощущения. Я думала, будет приятно, это же так мило выглядит. А она мне чуть сосок не оторвала, маленькая пиявка. Бер обещал дать мазь…
– Я хочу посмотреть, как ты кормишь. Наверное, это самое прекрасное зрелище на свете. Зачем ты меня выгнала, птаха?
– Я не собираюсь кормить при тебе. Дай мне, пожалуйста, зеркало. Дева пресвятая! У меня красные глаза!
– Наверное, сосуды полопались от натуги. Пройдет.
– Я ужасно выгляжу, почему ты мне не сказал?
– А надо было так и сказать? Гребешок?
– Да, спасибо. Ну, ты расскажешь, что дальше-то было, или будешь томить меня.
– А потом из покоя выскочила зверушка – длинненькая такая, прыткая ласка. А Лис сделал какой-то невероятный кульбит через голову и бросился за ней в обличьи лисы. Но не догнал. Может и хорошо. Ласка хоть и маленький, но очень злобный и опасный зверек. Знаешь, почему он так называется?
– Нееет. Что ты делаешь?
– Ласка лижет коров за ушком, чтобы они разнежились и упустили молоко… Вот так…
– Перестань! Ты совсем с ума… Я что тебе, корова?!
– Я соскучился, малыш … Очень сильно…
– Сейчас Бер вернется. Уходи, мне надо привести себя в порядок.
– Почему ты не стесняешься Бера? Я ужасно тебя ревную.
– Ну и глупо. Бер мне как брат. Сегодня ему досталось. Я расцарапала ему все руки и орала прямо в ухо, упершись головой в плечо. Наверное, на левое он теперь глуховат. А куда ушла Делга? Мы ее не успели даже поблагодарить…
– Она сказала, что вернется. Забыла что-то в своей землянке. Так как ты назовешь ребенка, птаха?
– Может быть, Бранвен?
– Это очень красивое имя. Но… не знаю, как тебе объяснить… Понимаешь, мне приснился сон, в котором один мудрый сид посоветовал назвать девочку …необычно. Не по-ирландски.
– Тебе тоже снилось, что мы в гостях у Дивного народа?
– Ну…да. Снилось.
– Постой…Ты обманываешь меня? Это ведь был не сон, верно? Ты проводил меня через мост. Мы прошли сквозь плотный туман. И мы… О, Господи! Конечно, не сон…
– Бренна. Я хочу сказать тебе важную вещь. Пожалуйста, выслушай серьезно…
У шатра раздался предупреждающий кашель и внутрь протиснулся Бер.
– Прости, Асмунд, но тебе придется сказать эту вещь завтра. Пей, малыш. Надо до дна.
– Фреки тебя задери, Бер! Да что ты поговорить нам не даешь…
– Подожди-ка, я решила! Пусть имя для девочки придумает Бер. Как нам…мне назвать ее, Бер, милый?
– Мелисандра.
– Ты очумел, медведь? Какая еще…
– Ты сам сказал, надо необычное имя. О, Бренна, у тебя же есть серебряное зеркало! Оно нам здорово поможет.
– Так ты тут давно стоишь! – возмутился Асмунд – Вот бессовестный! Возомнил о себе …
– Извини, но пока вы не начали вести непростые речи или целоваться, я вынужден был вас побеспокоить.
– Мелисандра, Мели. А что… – Бренна улыбнулась – Спасибо, Бер. Так чем нам поможет зеркало?
– Направим свет. Асмунд, бери ребенка, заверни ее и прогуляйтесь-ка…подальше. А потом отдашь мне. Бренна будет отдыхать.
– Зачем это? Что ты все время тут распоряжаешься…
– Не так, надо ножки и ручки выпрямить и заворачивать ее как полешко. Дай сюда! Не испытывай мое терпение, сказали тебе – выметайся из шатра, пока Делга руки моет. У нас тут тоже … важная вещь.
– Что ты мне дал? Горько невыносимо. Меня сразу в сон потянуло.
– Богульник, свежие стебли омелы, золотой корень и семена черного тополя.
– А что, похоже, я нуждаюсь в успокоительных средствах? И болеутоляющее мне ни к чему. Я хорошо себя чувствую, Бер.
– Детка. Надо наложить пару швов. Делга забыла в землянке подходящую иглу. Это я ее торопил, не дал нормально собраться.
– Нет! – Бренна аж задохнулась. Она так устала от боли и была уверена, что все страдания закончились. Это было чудовищно, несправедливо. Глаза сразу наполнились слезами. – Нет, Бер, не надо. Я не хочу!
– Зайчонок, но иначе будет долго болеть, а потом срастется кое-как рубцами, узлами… Не сможешь нормально рожать.
– Да я не собираюсь больше рожать никогда в жизни! Нет, ни за что!
– Разрывы не глубоко. Конечно, не будешь, моя девочка. Никогда больше … Но внутренние надо. Всего пара стежков. Скорее покончим с этим и спать. Ты же страшно устала… Ну, давай, ложись головой ко мне на колени. Теперь я тебя за руки подержу, ладно?
– Но это ведь быстро, правда? Ты не будешь смотреть.
– Конечно. Только на твое прекрасное лицо. Кричи от души, но постарайся не дергаться. Лучше бранись страшными словами. Не пробовала? Напрасно… Ну, ты и не знаешь плохих слов, наше ласковое солнышко…
Делга, удивленная представшей ей картиной, только головой покачала.
– Делга не шутила с тобой, медведь. Учись у меня. Старая Делга уйдет к родичам на небо. Совсем скоро. Делга идет сюда, думает, надо ругать. Упрямый, плаксивый бурундук. Но нет. Медведь любую уболтает раздвинуть ноги.
– Делга! Что ты говоришь-то, как не стыдно. Спасибо, но не могу. У меня пасека. Поеду домой. Прости. Хочу жить один.
– Не нитки – жилы. Смотри. Очень тонкие. Не надо потом выдергивать. Зарастают и все. Умеешь так делать, медведь? Нет. Не хочешь у Делги остаться. Зря. Так. Делга хочет в уплату зеркало. Серебряное? Очень видно хорошо. Тебе ни к чему. Твой викинг будет говорить тебе «красивая» каждый день. И когда станешь старая. Зачем смотреться? Готова? Вдыхай глубоко – Делга колет.
* * *
– Бер, пожалуйста, не молчи. Лучше выскажи мне все, что хочешь, только…
– Нет, Эилис. Ты хотела поговорить. Я был занят, помогал друзьям. Теперь тебя слушаю.
– Друзьям? Ты третий день нянчишься с Бренной, словно она твоя жена, а меня даже кивком головы не удостоил.
– Ты мне тоже не жена. Жену правильнее бы всего в этом случае удостоить ремешком по мягкому месту. Потом отиметь так, чтобы крепко усвоила, кто в доме хозяин, а после простить и приголубить. Потому, что от жены куда уж денешься – даже если она дура и, увы, тебе совсем не друг. Бренна, вот она – друг. И отлично знает кто я, и как могу убивать. С удовольствием отрывать конечности и откусывать головы тем, кто намеревается причинить вред близким мне людям. Топором у меня получается тоже неплохо. Асмунд делает это аккуратнее – при помощи меча или кинжала. Уверен, и Лис способен при необходимости с десяток противников изничтожить, но вот он – деликатно, с приятной улыбкой. Такой мир вокруг.
Ну, на мир ты посмотрела. Сбежала подло, слова не сказав. Не удостоила. Теперь решила? Давай, просто объясни, почему. Не боишься, что ли, меня больше? Вот и правильно. Я тебя больше ничем не испугаю, потому как мы поговорим сейчас и отправимся отсюда в разные стороны. Я еще немного Асмунда с Бренной провожу, а тебя Ренар отвезет, глаз с тебя не спустит и передаст лично матушке твоей. Его блохи тут тоже есть.
– Раньше ты не говорил так много. Я думала и не умеешь, ты ведь со мной никогда долго не разговаривал, сразу переходил к делу. А, оказывается, можешь вести длинные складные речи.
– Ты лучше меня не дразни, Эилис.
– А то что?! Откусишь мне голову?! Ты спросил меня хоть раз вообще о чем-то? Ну, теперь спросил. Так выслушай ответ. Они убили дядю и разгромили трактир, надругались над тетушкой и Кэтлин. Кэтлин-то за что?! Из-за меня. Я виновата в этом и должна была явиться домой с мужчиной, ради которого такую беду сотворила, собираться, как ни в чем не бывало под венец, скрыть все от матери, обманывать ее и священника относительно тебя…
– Подожди-ка! Я язычник и оборотень, зверь. Любой христианин считает меня порождением ада. Так мне эти завывания на латыни были нужны? Я согласился венчаться ради тебя. Теперь к списку того, чем порадуешь матушку, можешь добавить рассказ, как болталась по ближним городишкам в компании попрошаек, грабителей и непотребных девиц. Бродяги не успели к ремеслу тебя приспособить, хоть выбор тут невелик и очевиден. Воровать-то уметь надо, руки лишиться можно, знаешь ли. На паперти такой здоровой молодухе подавать не станут, прогонят, так что…
Но ты недолго с ними погуляла, не попалась ни на краже, ни с клиентом, и взяли тебя к лерду на правеж просто за компанию. А он быстро определился с подходящим для тебя необременительным занятием.
– Бер! Я же не виновата! Эти люди ко мне хорошо отнеслись и не заставляли ничем таким промышлять. Я собиралась наняться прислугой в Демне.
– Значит, побоялась матери на глаза явиться. Спрятавшись, можно что-то исправить? Как ребенок глупый. Да кто с улицы возьмет прислугу? Но может напрасно Асмунд с Ренаром рисковали, вытаскивая тебя из замка прекрасного лерда? Ты и пристроилась прислугой, чего ж еще искать. Обязанности не тяжелые, кормили хорошо. Резал-то он только девиц, к тебе это не относится.
– Бер! Не надо… пожалуйста. Я очень боялась его, он …
– Что, пострашнее зверь, чем я? В замке или в лесу с чудовищем жить… Не повезло тебе, девочка. Переходишь из одних когтистых лап в другие. Может, сглазил кто? И в чем ты провинилась только? Да почему, кто тебе внушил, что ты ни в чем не виновата?! В том, что творили эти убийцы и Сиверт Гелевин не виновата, Эилис. Не виновата. Но…
Думал, нужен тебе… А ты обманула меня и ушла. И это было твое решение. Ладно. Сказала, что хотела?
– Бер…Я ушла потихоньку, потому, что ты бы меня не отпустил…
– Ну, разумеется. Но сбежала тайком не поэтому. Не смогла мне сказать в глаза, что не хочешь быть со мной, потому, что я не человек? Оборотень, урод, опасный зверь? Да мне не в новинку. Язычники таких, как я, тоже не привечают. Но мне было очень плохо, Эилис. Я тебя каждую ночь видел во сне. Переболею, ничего. Поеду домой. Мне не нужна женщина, с которой хорошо только в постели. Мне нужен человек, который всегда на моей стороне, ничего не таит от меня, не думает там себе… И это не ты, Эилис.
Девушка молча кивнула и отвернулась, потому что Бер, говоря все эти горькие слова, смотрел в землю. А теперь поднял на нее глаза. Он постоял еще немного и ушел, а Эилис села на повалившуюся гнилую ракиту, крона которой доставала до другого берега речушки и стала смотреть на воду. Мелкая какая, одна тина. Ей в самом глубоком месте по грудь будет. Как сказал тот человек, который тогда на озере приставил ей нож: «Утопиться ты после успеешь, цветочек…». Ну, нет, позора и так довольно. Чтобы еще смеялись все.
Он вернулся очень быстро. Эилис с трудом отвела взгляд от цветущей поверхности реки и вздрогнула. Потому что Бер вдруг встал на колени, уткнулся лицом ей в живот и обнял, притягивая, прижимая одной рукой, потому что вторую он почему-то держал за спиной.
– Виноват– то я, Эилис. Все время об этом думал. Должен был тебе рассказать. Ты, конечно, ужасно перепугалась. Любая бы на твоем месте… Надо было взять тебя с нами. Я не объяснил ничего, не спросил ни о чем, что ты думаешь…Просто любил тебя так…так хотел… Простишь? Выйдешь за меня? Сейчас. Без латинских попов. Поедешь со мной домой?
И развернул тряпицу, в которую были завернуты два тонких серебряных браслета, соединенных цепочкой.
Давным– давно такие браслеты надели друг другу на руки бог любви Энгус мак Ог и прекрасная Каэр Ибромейт – Тисовая Ягода. Серебряная цепочка соединила их руки, перед тем как обернулись они парой белых лебедей и улетели от жестокого отца девушки – сильного мага, владетеля обширного сида. Поднялись над озером белыми птицами в день Самайна, трижды произнесли заклинание, насылающее сон, и удалось им уйти от погони, чтобы жить вместе так долго, как могут лишь боги и волшебники.
* * *
– Ренар, я хочу спросить совета, как мне быть. Я не уверена, что должна … могу… Асмунд готов сделать все, чтобы иметь возможность защитить нас с Мели, дать дом, свое имя, положение… Но брак это серьезный поступок, который трудно изменить.
– Бренна, дорогая. Асмунд похож на человека, которого легко заставить сделать то, чего он не хочет? Ты применяла колдовство? Пытки? Не бери на себя ответственность за чужие поступки и решения. Все, что ты можешь – быть благодарной. Это чувство как-то унижено в наши дни, словно необходимо и достаточно отдариться, отплатить услугой за услугу. Но, поверь, благодарность одно из самых сильных и светлых переживаний. Дай Асмунду немного тепла, его он точно заслужил.
– Меня пугает то, что он сказал. Что он может быть убит, и тогда я буду иметь права и положение его вдовы. Он собирается признать Мели своей дочерью, дать родовое имя. Кто ему угрожает, Ренар? Ты, наверняка…
– Нет. Бренна, я не лезу в голову друзьям. Мало ли, что узнаешь. Но вряд ли речь идет о конкретной опасности. В молодые годы смерть всегда стоит за плечами мужчины.
Полно малышка, не думай о дурном. У меня для тебя свадебный подарок. Пламя Муспельхейма! Как жаль …
– Подарка?
– Да нет…Я рассчитывал за тобой ухаживать. Вообще собирался соблазнять, пушистая моя курочка. Научить плохому такую светлую девочку…
– Ты самоуверен, Лис.
– А разве я тебе совсем не нравлюсь? Да ладно. Что я мог бы предложить тебе, детка. Тебе ведь понадобилась бы моя душа, а ее-то у меня как раз нет. Протяни ладонь. Это тебе. – Лис положил мне на раскрытую ладонь большую идеально круглую жемчужину. -
Правда, красивая?
– Она из южных морей – такая ровная и крупная? Наверное, очень дорогая?
– Да, с далеких-предалеких островов. Но не это важно, Бренна. Важна суть жемчужины сама по себе. Ведь она рождается мучительно и долго, когда в раковину попадает колючая грубая песчинка. Молюску больно, это несчастье его жизни. И он старается как-то защитить себя, годами обволакивает ее, острую, своим перламутром.
Так и любовь – чтобы она возникла, нужна какая-то помеха, препятствие… Ну, понятно, безответная-то сама прет как сныть в мае – сорняк цепкий. Не так со взаимной. Лучше всего – роковая невозможность ее осуществить: неважно что – главное трудности. Неплохо подойдет война, разлука, неравенство. Сойдут и «дела чести»: запреты, клятвы, обеты и прочие глупости. Но лучше – вражда между кланами: месть, предательство, коварные советы – все эти блестящие сюжетообразующие штуки, чтоб вышла леденящая душу история, а в итоге – все умерли. Так же хорошо работает ревность, помноженная на дурацкие обстоятельства, чтобы все было неправильно понято и хорошенько запуталось, плюс вздорный характер влюбленных – общем, пусть все будет сложно. Еще сильные варианты: инцест – брат с сестрой ну, или хотя бы сводные, и, конечно, адюльтер. Наличие супругов – это уж насмерть.
Словом, чем больше препятствий – тем сильнее страсть. И вот представь, что их, препятствий, вдруг больше нет. А жемчужина еще… не доросла. Как-то становится тревожно за них, да?
– Не знаю. Ты считаешь, сложности стоит придумать самостоятельно?
– Ну, люди это обычно и делают…все по-разному. Или ищут острых ощущений в других отношениях.
– Все, что нам надо – это спокойная жизнь в своем доме. Тебе, наверное, не понять, но мы оба очень устали. Покой и душевное равновесие, вот к чему стремится Асмунд. И я.
– Что ж. Тогда еще раз поздравляю. Ну, хоть поцелуй на прощанье, солнце наше. Ведь мне пора…
Глава 14.
Асмунд
Утро нашего первого дня было солнечным и очень ветреным. Я не люблю такую погоду, когда солнце слепит и хаотичные порывы сильного ветра искажают звуки, а в лесу шум и движение листвы слегка дезориентируют. Вообще не терплю, когда в уши дует – голова от этого болит, что особенно скверно учитывая предстоящее дело.
Бренна спала тихо и сладко. Моя законная жена – леди О’Брайен аэп Мумман, госпожа большого замка. Когда ей скажут, что я уехал по делам, множество хлопот отвлечет ее от тревоги. Она с прислугой уже месяц наводит тут порядок, женщинам необходимо чистить гнездо и таскать туда мох и перышки. Птаха.
Я не стал валяться, хоть мне хотелось еще посмотреть на нее, спящую. Не следует предаваться воспоминаниям этой ночи. Не годится перед боем. Надо размяться, прогнать все мечты и сладкое послевкусие. Я поскорее оделся и прошел на кухню, хлебнуть вина и что-нибудь сожрать перед дорогой. Налил во флягу бранвина. Вышел на двор, отправился посмотреть готов ли Зверь, не дрыхнет ли конюх. Слуги вчера тоже прилично наугощались.
Но все было в порядке, я перекинулся с Финлеем парой слов и сам вывел Зверика. У ворот меня уже ждал тот самый господин в сером плаще, приехавший накануне и весь свадебный пир просидевший в темном углу с надвинутым на глаза капюшоном.
Солнце почти поднялось в зенит, когда приехали в Асприн. Там на каменном мосту, украшенном высокими масляными фонарями и статуями святых, нас встретили еще два всадника в таких же плащах и Хауг. Мы молча кивнули друг другу и поехали рядом, а наши провожатые – на корпус впереди. От реки свернули на север, покинули городские стены, перешли на рысь и вскоре въехали в Свартвельд – лес, названный так за множество вековых елей и ольшанника с темно-серой корой. Здесь даже в солнечный день было мрачновато.
Все спешились, мы отдали проводникам коней и плащи, и вдвоем отправились по тропе вглубь леса. Я заметил, что Хауг сильно исхудал, глаза ввалились и словно стали больше и темнее. И, кажется, не спал эту ночь.
– Итак, тебя можно поздравить, названый братец? Ты снова женился? И снова на моей женщине. Постоянство – похвальная черта. И вежливость по– прежнему не твоя добродетель. За поздравления следует благодарить, тем более короля.
– Вот нормальное ровное место. Почему не здесь?
– Да нет, пойдем еще пройдемся. Тут солнце будет бить в глаза кому-то из нас. Когда я убью тебя, оно еще не опустится достаточно низко. Я успею в твой замок до темноты, чтобы забрать своих девочек. Как там моя дочь, моя Бранвен?
– Ее зовут Мелисандра.
– Как?! Какая еще Мелисента? Она не сказочная принцесса, а настоящая. Бранвен. Я так и собирался назвать, а мальчика Хелгерд. И он не замедлит явиться, нечего моей женщине ходить праздной.
– Ты полагаешь, будет так просто?
– А в чем ты предвидишь сложности? У тебя там много людей? Да они сами за косы выведут мне свою леди, и, если я прикажу, голой. Надо же ее наказать. Чтоб вспомнила, как следует вести себя со своим господином. Впрочем, она и не забывала. Ждет и во снах видит.
– Кошмарных.
– И ты ей веришь, что в кошмарных? Как ты заблуждаешься, мой наивный, чистый сердцем друг. Ей нравилось, хоть она никогда не признается. Пойми, немного боли и страха это … ну как добавить в сладости перца и пряностей. Не любишь? А мне нравятся такие вкусы. Маменька баловала орешками в меду, но с солью и специями. Немного острых ощущений для тела, немного слез и терзаний для душеньки моей малышки… Иначе будет пресно и быстро приестся и мне и ей. Немного насилия дает девочке единственный шанс по-настоящему расслабиться. Уязвимость и беспомощность, когда от нее ничего не зависит и, следовательно, не требуется. Это привязывает очень крепко. А не глупости твои… Разговоры с ней разговаривать.
– Я не понял, мы идем в какое-то конкретное место или ты просто хочешь как можно дольше полоскать мои уши в этом своем жидком дерьме? Оно уже весь акетон мне закапало.
– Прорезалось остроумие, дружище? Вот не ожидал. У тебя такая рожа, будто ты не после брачной ночи, а с похорон. С собственных, причем. Хотя, могу поспорить, она тебе не дала. Так ведь, я же угадал?
– Мы не могли бы сменить тему, Хауг? В противном случае поиск подходящего места закончится здесь и сейчас.
– Тогда нам либо придется молчать, либо предаться общим воспоминаниям, словно мы два встретившихся после долгой разлуки друга детства и товарища по оружию. Ну, это так и есть, за исключением того факта, что в наши намерения входит поиск не трактира, а места для взаимных попыток убийства.
– Вот, по-моему, здесь отлично.
– Кстати, еще можно поговорить о снах. Представь, мне сегодня во сне явился Одноглазый Предатель Воинов с Хугином и Мунином на плечах. Он напомнил мне с отеческой заботой, что утром следует надеть гривну с молотом Тора, а крест оставить матушке. А что у тебя на шее?
– Руна Райдо.
– О… И каким же путем ты следуешь и куда?
– Срединным, Хауг. И он требует болтать поменьше.
– Вот не знаю, возьмут ли тебя в Вальхалу. Нет, ты не трус, конечно. Но посмотрит на тебя валькирия, скажет… «тяжелый какой зануда» – и не понесет.
Помнишь, матушка с детства насиловала наш разум поносными Откровениями и их блевотными толкованиями… Я, конечно, очень старался забыть все как можно скорее по выходе из ее покоев, однако, кое-что застряло: « Поелику не холоден ты и не горяч, изблюю тебя из уст своих». Но это Белый бог просто капризничал. На самом деле ему как раз по душе протухшая рыба.
Правда, в раю полно молоденьких монашек. Но ты ведь ими, помнится, брезговал. Помнишь, в Клонмакнойсе мы разграбили монастырь, как предупреждение, прежде чем по-настоящему наказать зарвавшихся Уи Нейлов. Монахини еще сидели и пердели от страха в круглой башне так, что искру выбей – будет факел до небес, а мы спокойно очищали собор от ценных блестящих вещичек. А после ты бранился, дрался, не давал людям нормально веселиться и, если бы я не пришел тебе на помощь, того и гляди прирезали бы тебя свои же хирдманы, уж так ты надоел. Только такому придурку как ты придет в голову запрещать пьяным после заварушки и посещения прекрасного погреба молодцам трахать послушниц и жечь, что там ты искал?
– Гимн святого Камелака. И Гесперийские речения. Я не мешал трахать монашек, мне не было до этого дела.
– Переживал больше за книги… А зачем там был такой обширный погреб? Многовато и слишком разнообразно для нужд причастия, не находишь? Весело быть молодым, здоровым… Правда, брат?
У тебя в замке хороший выбор вин? Проверим… И, конечно, имеются книги. Наверное, не слишком много, но Бренна любит читать. Разглядывать заставки, миниатюры. Смотреть картинки – она же такой ребенок на самом деле… И вы с ней по вечерам сидите вдвоем при свечах и читаете. Да? Ну, признайся! Она еще рисовала, я знаю. И она, наверняка, рисует при тебе, а ты смотришь…
Так вы проводите вечера?
– Да, так и проводим! Примени уже, наконец, свою ревность и злость к делу.
– Сейчас, будет тебе дело, не спеши так, брат. Книги здорово горят: мне нравится, как пламя коробит страницы, запах тлеющей тонкой кожи переплета, а когда вспыхнут досочки, пойдет уж ярко и горячо – до пепла. Красные буквицы и человечки на миниатюрах корчатся в муках… Как настоящие. Я сожгу твою библиотеку и заставлю Бренну смотреть. Ни к чему женщинам читать. Вечерами я предложу ей совсем другие развлечения.
– Ты меня еще не убил. Еще не молочено, а ты уж мелешь. Мелешь языком, как старик.
Если хочешь ответа по существу твоей апологии насилия, то ты сам понимаешь, что лжешь. Ты никогда не добьешься настоящей близости с ней, потому что близость предполагает взаимное принятие слабости и несовершенства друг друга. Разве ты примешь жалость любимой женщины и сможешь сам открыто пожалеть ее? Сможешь показать ей свою собственную зависимость, слабость, уязвимость? Когда ты чувствуешь глубокую человеческую боль, ты ее игнорируешь и надеваешь личину, чтобы разыгрывать балаганное представление «Я в тебе не нуждаюсь». Это фальшивая игра. Ты заменяешь боль ненавистью. Боишься побыть с ней наедине – со своей болью, Хауг. Тобой владеет желание наказывать и для этого тебе нужно отрицание ценности человека, который рядом, пренебрежение к нему. Это не мужественность, не путь, если хочешь. Это простая трусость, Хауг.
– Самое смешное, что она равно будет плакать и по тебе, и по мне.
– Хауг! Ну, хватит. Мы оба не хотим драться. Бренна не единственная причина…
– Да.
И вдруг Хауг замолчал. Его лицо позеленело и исказилось гримасой боли, хоть он изо всех сил старался дышать ровно и скрыть от меня приступ. Я остановился, давая ему отдышаться.
– Что с тобой? Ты ранен, что ли?
Хауг не ответил. Мне не нравилось, что он явно меня куда-то вел. В нужное ему и неизвестное мне место. И уже тем, что навязывал время начала поединка и место, он брал на себя инициативу, захватывал преимущество. Но на этом оно и закончится. Сегодня я намерен поменяться с тобой стилем, Хауг. Бешено атаковать нахрапом, применяя подлые приемы, буду я.
Излюбленный стиль Хауга – непрерывное наступление. Он любит силовое давление, мощные удары в основном из верхних позиций. Бесстрашные, хищные атаки, не дающее противнику хоть что-то сообразить, вынуждающее только парировать, сосредоточиться на обороне. Он привык наскакивать и рубить так, словно никакого меча противника перед ним нет. Сокрушительная серия ударов, наносимых с холодной яростью и такой скоростью, что все отбить, работая только на защиту – совершенно невозможно. Только защищаться, парируя, это смерть. Потому, что ты скоро устанешь и пропустишь. И вообще не успеешь за ним – такое я много раз видел. Один-два, ну, три удара отобьешь и все – на четвертый он пробьет твою защиту.
Я же люблю начинать из нижних позиций, предназначенных для парирования с последующим переходом в контратаку, перехватом инициативы. Но такая работа требует идеальной точности и глазомера, скорости реакции и полного хладнокровия. Потому, что ошибка обойдется очень дорого. И если ты не знаешь противника, в условиях боя насмерть, лучше все же « буря и натиск», как выражался один неслабый боец с берегов прекрасного Рейна. Или не прекрасного, не был, впрочем, не видел. Что-то мысли разбегаются, сосредоточиться надо.
Вдруг Хауг остановился и обернулся ко мне.
– Мы пришли. Давай здесь.
И чем это место так замечательно? Небольшая поляна, окруженная старыми ольхами, травы по пояс. Под ней не видно ничего – корни, камни, ямы – что угодно может там быть.
Прежде, чем остановиться, я сделал еще полшага к Хаугу, словно по инерции, придержав левой рукой ножны, резко вытянул неплотно сидящий в ножнах меч и навершием саданул ему в челюсть. Хауг непроизвольно отпрянул, а я развернул кисть, продолжая удар из этого замаха, уже направив острие ему в грудь – но Хауг успел резко уйти в бок, разорвал дистанцию и, отступив подальше, усмехнулся, глядя мне в глаза и обнажая свой клинок.
– Ну, я ждал чего-то подобного, братец. Да, помнится, ты показывал. Что, мне все-таки удалось тебя разозлить? Давно чесались руки мне врезать по роже? Ну, попробуй еще, может, получится.
Не отвечая ни слова, я вскинул меч в позицию «День» и мгновенно атаковал его. Он отбил, принимая на ребро, но как-то криво, скорее отклонил в сторону и слил. А затем произошло то, чего я никак не ожидал. Мы всегда считали это запрещенным приемом и друг к другу не применяли. После слива его лезвие оказалось над моим плечом, он резко прижал его к коже и потянул на себя – порезал меня, гад, Фреки его раздери! Порез был не глубоким, но боль сильной, и кровь потекла ручьем – это отвлекало. Если он намерен работать вот так, не сильно открываясь, переводя любую непрошедшую атаку в рез, выматывать… Да есть такой некрасивый способ – противник слабеет от боли и потери крови. И можно достать артерию на руке или бедре. Ах, ты так! Ну, держись, зараза!