Наталья Барикова
Без права на эмоции
− Спасибо, − едва выдавила слова благодарности я из себя.
− Вы интересная женщина, Хильза. Когда мне пришло донесение о вас, то я имел представление, примерно кого увижу перед собой. Избалованную, хитрую, безжалостную и, я бы сказал, непрошибаемую ничем особу. А на деле передо мной человечная, грустная молодая женщина с цепким умом, умеющая себя преподнести в нужный момент так, как ей это необходимо. И что еще интересно. Вы пугаетесь, в какой-то момент в ваших глазах появляется едва заметная искорка испуга. Вы мастерски ее гасите, но она четко проскакивает в вашем взоре в те моменты, когда вам страшно. Неужели вы, ведя такой образ жизни, можете еще чего-то бояться? – прищурив глаза спросил немец.
Я слушала мужчину потягивая свой ароматный кофе и кляла все на свете за то, что на мою долю выпало играть эту роль. Да, черт возьми, я боялась и пугалась, и испытывала еще невесть что, чего в характере Миллер и в помине не было. И этот мужчина это видел. У меня было такое ощущение, что открой я рот и скажи еще хоть фразу, то сразу же провалю все ко всем чертям, настолько четко этот немец читал меня как книгу. Закурив сигарету, я молча смотрела пару минут на поднимающийся от нее извивающийся дымок и поразмыслив ответила:
− Страх? Конечно вы видели мой страх. Когда угрожают сделать с тобой самое страшное, что только может случиться с женщиной, вы в такой момент что ожидали увидеть в моих глазах? Радость? – презрительно окинув мужчину взглядом спросила я.
− Я не об этом, − нахмурившись ответил мужчина. – Вчера, когда я начал оказывать внимание вам, вы слегка испугались. Сегодня, когда я приехал в дом, в котором вы остановились – вы испугались. Даже сейчас, когда вы только вошли в зал, вы едва совладали со своими эмоциями, ища взглядом мой столик. Вы как молодая лань, бредущая сквозь стаю спящих волков, боящаяся сделать неверное движение, дабы не разбудить их.
− Ну простите, что разочаровала вас, − проговорила я с усмешкой.
− Нет, напротив. Агент сохранивший человеческие эмоции намного более ценен, чем тот, кто растерял их среди всего того, в чем ему пришлось вариться. Вы ведь не машина для убийства, мисс Миллер, коей являюсь, например, я, − изучающе глядя мне в глаза, словно пытаясь понять, как на меня подействует его реплика, проговори Гюнтер. – Вам по статусу и положено быть такой живой. Когда уже ничего не чувствуешь, это хорошо в моем случае, но отнюдь не в вашем.
− А вы ничего не чувствуете? – спросила я, гася сигарету о хрустальную пепельницу.
− Что касается работы, то нет, все ровно, без каких-либо эмоций и сожалений. Эмоции – это слишком дорогое удовольствие для такого, как я, − пожав плечами ответил мужчина.
− Страшно, наверное, так жить, − нахмурив брови сказала я.
− Не знаю, что вам сказать. Война всех нас изменила, − ответил немец.
− Это точно, − отведя взгляд в сторону грустно сказала я.
− Не хотите прогуляться? – сменил явно надоевшую тему Гюнтер.
− Прогуляться? – недоуменно проговорила я, приподняв бровь.
− Ну вот. Вы опять боитесь, − улыбнулся мужчина.
− Не буду скрывать, мне рядом с вами не по себе становится.
− Я думал мы решили этот вопрос, − спокойно проговорил немец.
− Решили? Это вы решили этот вопрос. Моя неприязнь не изменилась. Понимаете, Гюнтер, стоит человеку один раз поставить меня на колени, и не важно, морально, или физически, − с подтекстом проговорила я, припоминая ту ночь, − как он автоматически становится для меня недругом. И я ничего не могу с этим поделать.
− Я буду надеяться, что смогу вас переубедить, − вставая из-за стола и подавая мне руку сказал мужчина.
Увидев, что мы с Гюнтером собираемся уходить, Нинка оставила своего спутника и быстро подошла к нам.
− Хильза, дорогая, вы уже уходите? Я думала вы составите нам компанию в игре, − улыбаясь проговорила она.
− Мы с господином офицером выйдем, воздухом подышим. А потом он проводит меня домой. Так что извините, Нина, но сегодня я не могу составить вам компанию, − проговорила я и обняв девушку тихо прошептала ей на ухо, что все будет хорошо и переживать не стоит.
Стоящему на улице Тузу я жестом дала понять, что следить за нами не нужно и взяв под руку Гюнтера пошла с ним вдоль главной улицы, вымощенной старой брусчаткой. На улице было темно и тихо. Лишь редкие, такие же как мы, гуляющие парочки рассеивали тишину своими разговорами и смехом. Было так странно наблюдать за ними. Офицеры под руку с польками прогуливались с таким видом, словно они и не были здесь захватчиками. Девушки кокетничали, стреляли глазками и смеялись, словно они, идущие подле них мужчины были ни менее чем герои. А может они просто играли, эти симпатичные молодые барышни, ищущие защиту в этот отрезок кровавого времени. Как и я играла со своей судьбой, наступая ей на хвост. Ночью город был совсем другим, свободным от дневной суеты и бесконечной картины мечущихся озлобленных и испуганных людей. Казалось и он, этот многовековой старик-город радовался тем кратким мгновениям, когда можно было отдохнуть и вспомнить былое время. Время, когда по улицам бегали дети, оглушая прохожих своим веселым смехом. Время, когда узенькие улочки с их жителями мирно спали, даже не задумываясь над тем, что в любую минуту в квартиру могут ворваться с обыском солдаты и спокойной жизни настанет конец. Время, когда город наполняла жизнь, с ее тихим, размеренным и таким обыкновенным, но таким прекрасным каждодневным человеческим счастьем, сотканным из маленьких кусочков радостей каждого человека. Гюнтер молчал, скорее всего так же наслаждаясь этими короткими минутами тишины, которые были так редки в это время. Мельком бросив на него взгляд, я усмехнулась. Если честно, то мне было приятно, что и в рядах немцев, как оказалось, были и такие, как он, не терпящие кровавой идеологии люди, пусть и работающие на английскую сторону. Хотя не исключено было, что Гюнтер работал на две стороны, уж слишком этот человек был умен и проницателен, чтобы не подстелить себе соломки на тот случай, если бы гитлеровская чума все-таки победила в войне. Заметив мое выражение лица, мужчина сказал:
− Улыбаетесь. Это уже обнадеживает.
− Да бросьте…обнадеживает. Просто хороший вечер и тишина. Вот и поднялось настроение.
Не успела я договорить фразу, как нам навстречу вылетела тройка мальчишек, удирающих от патруля. Один из них прижимал к себе небольшой ящик белого цвета и быстрее всех несся прямо на меня. Гюнтер достал пистолет и выстрелил под ноги мчащимся сорванцам, от чего те испуганно остановились, понимая, что им бежать некуда, поскольку улица была узкой и обойти нас или вернуться назад, откуда доносился топот ног бегущих солдат, не было возможности. С ужасом понимая, что если ребят сейчас возьмут, то завтра утром их ждет не что иное, как виселица, поскольку за кражу немцы наказывали детей достаточно жестоко, я оттолкнула Гюнтера и ухватив одного мальчишку быстро зашвырнула его за стоящий рядом огромный мусорный бак, давая понять и другим тоже, чтобы они запрятались туда. Когда мальчишки притаились я повернулась к немцу, которого, казалось, все происходящее только позабавило и повиснув у него на шее поцеловала. В эту минуту из-за угла показались бегущие солдаты, и подойдя к нам, старший по званию отдал честь и спросил:
− Простите, господин штурмбанфюрер, что помешали вам. Трое ребят здесь пробегали? Мы услышали выстрел отсюда.
− Да, они промчались мимо, и я выстрелил им вслед. Но эти крысы бегают так прытко, вы ведь знаете. Они перескочили через ту ограду и убежали, − спокойно проговорил Гюнтер, указывая на ограждение, оделявшее разрушенный дом от соседней улицы. – А что случилось?
− Они из санчасти украли лекарства, − сплюнув на землю сказал солдат и откланявшись повел своих людей в том направлении, которое указал Гюнтер.
Когда шум шагов патруля стих, я заглянула за бак и подала знак мальчишкам, что можно выходить. Чумазые сорванцы вышли и в одном из них я узнала своего недавнего визитера, который пытался со своим братом стащить припасы из дома, в котором я остановилась.
− Мисс Миллер, − виновато сказал он, потупив глаза.
− Таааак, значит ты не послушал меня и продолжаешь промышлять, − строго сказала я, поправив на нем сбившуюся назад кепку.
− Да, продолжаю, − по-детски серьезно ответил мальчик.
− И что на этот раз? – спросила я, указывая на большой ящик.
Мальчишка открыл его и показал сокровища, по-другому я и не могла назвать то, что находилось внутри. В ящике было обезболивающее, антибиотики, и еще какие-то ампулы с лекарствами. Достать такой арсенал было очень сложно и эти лекарства могли спасти не один десяток жизней. Посмотрев на мальчуганов, я сказала:
− Быстро дворами и чтоб ни одна душа вас не увидела!
Васька кинул беглый взгляд на немца и сказал мне:
− Вы шаль забыли у мамки. Которую ремонтировать приносили. Я хотел вам завтра принести, но раз уж встретил вас, так может вы завтра сами зайдете?
Я опешила, но в доли секунды совладала с собой, поняв, что мальчик что-то хочет мне сказать и улыбнувшись ответила:
− Да, конечно. Завтра заберу.
Мальчишка кивнул и уже спустя минуту маленьких бандитов и след простыл.
Я смотрела им в след, боясь проворачиваться к Гюнтеру, который все то время, пока я разговаривала с ребятами, невозмутимо стоял рядом. В какое-то мгновение тяжелая рука немца легла на мой локоть, и он одним рывком развернул меня к себе, больно ухватив за подбородок заставив запрокинуть голову назад.
− Мисс Миллер, вы ничего не хотите мне сказать? – улыбаясь хищной улыбкой процедил сквозь зубы Гюнтер.
− Нет, − пожав плечами ответила я.
− Странно вы себя ведете. С подпольщиками знаетесь. Эти мальчишки ведь не первый раз чистят немецкие склады.
«Черт, ну каковы, молодцы!» − внутренне порадовалась я, а вслух сказала:
− Ничего странного, дорогой Гюнтер. Дети не должны гибнуть на войне, которую развязали взрослые. И не важно, чьи это дети, еврейские, польские, немецкие, русские. Не важно! Вот моя позиция. А теперь отпустите меня, вы делаете мне больно, − дернувшись я попыталась освободиться из рук немца, но он только ближе притянул меня к себе и впился поцелуем в губы.
Поцелуй был нежным несмотря на то, что мужчина был явно недоволен тем, что не понимал моего поведения. Сделав вид, будто бы спокойно принимаю его этот жест я ответила на поцелуй, но когда он меня отпустил, я врезала ему звонкую пощечину и прошипела:
− Еще раз сделаете мне больно, я вас пристрелю! И рука у меня не дрогнет, будьте уверены!
− Не сомневаюсь, − усмехнулся немец.
− Хватит гулять, проведите меня домой, − не глядя на него зло сказала я и направилась в направлении нашего особняка.
Спустя несколько минут стоя уже около ворот Гюнтер, поцеловав мою, руку сказал:
− Вы невероятная женщина, Хильза. Но столь же и отчаянная, и неосторожная.
− А что мне терять? Я у вас на крючке хоть так, хоть эдак. Мне незачем при вас играть роль. Ваше право, хотите принимайте мои причуды, хотите нет. Если вас что-то не устроит, вы всегда можете вернуться к той версии развития ситуации, где вы мастерски мне угрожали. Который год идет война и я, если честно, уже устала строить из себя тварь. Я столько людей уложила в землю, что думаю господь бог будет не против, если я столько же и спасу, − окинув мужчину презрительным взглядом я развернулась и не попрощавшись зашла в дом.
Закрыв за собой дверь, я устало поплелась на кухню, откуда слышались голоса Гордеева и Андрея. Зайдя в комнату, я подошла к Андрею и уткнулась ему в грудь, заревев при этом.
− Я избалованная, не приспособленная ни к чему девица. Ты был прав, когда говорил, что я не гожусь на это задание. Для меня это все так сложно! На ходу придумывать, что бы сказала эта чертова немка, как бы она себя повела, как бы улыбнулась, что бы одела и прочее, и прочее! И еще. Я до жути боюсь Гюнтера. Я смотрю на него и не понимаю, что в голове у этого человека. Когда мы шли по улице, то нам навстречу выскочил наш знакомый воришка в компании еще троих ребят. Они обокрали санчасть, лекарств целую кучу стащили. Я спрятала их от патруля, и Гюнтер подыграл мне, сказав, что пацаны убежали в другую сторону. Он еще сказал, что мальчишки эти из подполья и часто чистят немецкие склады. Он стоит, говорит мне это все, а у меня не вяжется его поведение с тем, кто он на самом деле. А потом поцеловал и я ему пощечину влепила. Я прямо не могу. У меня все время такое ощущение, что он готовит для Миллер что-то ужасное. Или может я просто после той ночи в том доме боюсь быть подле него. Скорее бы уже это все закончилось!
− Завтра в отряд и уже тогда останется не долго, − ответил Андрей, поцеловав меня в лоб.
− И Васька попросил зайти к нему завтра. Он что-то сказать хочет мне. При Гюнтере не стал говорить. Может важное что.
− Ближе к вечеру, после визита в отряд. Все после. Мы не знаем, что там сверху скажут на это все. Взять агента varhallen еще никому не удавалось. Если не сорвется Гюнтер с крючка и ничего не заподозрит, мы легко сможем его взять, в противном же случае нужно будет постараться, чтобы по-тихому все провернуть. Иначе, он такое поднимет здесь, что этот город будет последним, который мы видим в своей жизни, − сказал Гордеев вставая из-за стола и направляясь к себе в комнату.
− Андрей, а ты ведь личное дело Гюнтера читал. Что о нем там говорится? – спросила я.
− Да ничего особенного и подозрительного. В ряды СС попал не по своей воле, по призыву. После окончания училища получил офицерское звание и попал во внутрипартийную службу. В начале войны был призван в войска СС «Мертвая голова» государственными органами, причем таким способом, что не имел права выбора, точнее выбор был дан, либо заниматься концлагерем в Польше, либо его должны были лишить всего имущества в Германии, офицерского звания и отправить в тюрьму. Адъютант фон Герцена проговорился, что Гюнтер в чем-то не сошелся с Гиммлером и за это был сослан из Берлина.
− А как он попал под влияние англичан, у тебя нет версии?
− Если ему начали палки ставить в колеса, да еще и сам Гиммлер, то не мудрено, что фон Риц решил выбрать иную сторону. По нему же видно, что человек он умный и достаточно злопамятный, как по мне. Но ведет он скорее всего двойную игру. И нашим, и вашим, как у нас говорят. Хотя агенты verhallen достаточно стойких убеждений. Но знаешь, что самое интересное. В возрасте двадцати лет Гюнтер был в России с отцом и матерью, и попал в аварию, которая произошла при достаточно странных обстоятельствах. Родители погибли. Он отделался только небольшими травмами и спустя месяц вернулся в Германию с консулом. Продал имение матери, в котором они жили семьей и переехал в Берлин. Поэтому у него к России могут быть свои счеты, личные.
− Это уже интересно, − удивленно проговорила я. – Это тебе все адъютант выложил?
− Да. Он раньше дружил с Гюнтером, еще в военном училище. Когда у Гюнтера начались разногласия с Гиммлером, тот предпочел прекратить дружбу, дабы самому не попасть под зоркий взгляд рейхсфюрера.
− А где он проходил подготовку тогда на такого агента? Ему по сути некогда было это делать, − недоуменно произнесла я.
− Да ему и подготовка-то как таковая была не нужна. Он прошел все ступени обучения на пути к получению офицерского звания, везде на отлично. Мне кажется, за ним наблюдали в Германии и когда у него начались проблемы, вот тут его и завербовали. Может даже проблемы эти тоже были искусственно созданы.
− Нда, странно. А чем он занимается как английский агент, как думаешь?
− Скорее всего курирует деятельность здесь. Раз на него повесили Миллер, значит на нем еще и вербовка. Ну и подчищает следы, если нужно.
− Представляешь себе, сколько он всего знает?! И с немецкой, и с английской стороны. Клад, а не человек, − усмехнулась я.
− Да уж, клад. Вывезти бы это сокровище еще без приключений в Москву, и дело с концом, − задумчиво проговорил Андрей.
− Вывезем, − ответила я и взяв мужчину за руку потянула его игриво улыбаясь в спальню.
Глава 8
На следующее утро мы с Андреем встали ни свет, ни заря. Быстро одевшись и наспех позавтракав, сели в машину и поехали в сторону озера Морское око, где среди многовекового леса на старом заброшенном еще до войны хуторе стоял партизанский отряд. Проезжая последний пост один из солдат долго не пропускал нашу машину, заставив нас порядком понервничать.
− Господин Штольц, мисс Миллер, будьте осторожны, в лесу могут быть партизаны. Зря вы выбрались в такой путь без сопровождения, − строго проговорил мужчина, отдавая нам документы.
− Мы не далеко поедем, − прощебетала я, показывая на корзинку, полную еды и давая понять немцу, что мы просто хотим побыть с Андреем наедине. – Если что-то случится, то вы будете совсем рядом, − улыбнулась я во все тридцать два.
Немец пожал плечами, всем видом давая понять, что я явно не дружу с головой, раз мне в такое время захотелось устроить отдых на природе. Я хохоча послала ему воздушный поцелуй и захлопнув дверцу автомобиля сосредоточенно посмотрела на Андрея.
− Ну актриса, − покачав головой проговорил Андрей. – Я почему-то уверен, что Миллер в твоем исполнении на все сто процентов соответствует оригиналу.
− Не знаю. Жаль, что я так и не смогу с ней пообщаться после всего этого. Мне было бы интересно узнать, на самом ли деле она была такой, какой ее описывали в донесении.
− Не забивай себе голову этим. У каждого свой путь. У Миллер был такой. Яркий, но короткий. Если бы не горела столь ярко, сжигая все на своем пути, то и прожила бы дольше, − недовольно проговорил Андрей, которому явно личность Миллер претила своим образом.
− Никто не знает, кому сколько отведено. Ярко, не ярко, только там известно, кому сколько гореть, − тихо произнесла я, посмотрев из окна автомобиля на голубое небо, вспомнив Димку, который тоже не отличался спокойным характером и был всегда первым среди друзей. Первым из них и мир покинул.
Наш автомобиль мчался по дороге, по обе стороны от которой был непроходимый многовековой лес, так бережно укрывавший тех, кто не хотел мириться с существующим режимом и уходил под его покров в ряды партизан. Оставив машину у обочины спустя час езды, мы пошли вглубь лесной чащи по наполовину заросшей дороге, совсем не видимой со стороны проезжей части, которая спустя какое-то время вывела нас к старому хутору, на берегу небольшого лесного озера. Окинув взглядом это тихое место, я поняла, что такой красоты я не видела никогда. Передо мной мирно дремало тихое, голубое озеро, прозрачную гладь которого тревожил лишь налетающий ветер, заставляя ее морщиться от недовольства. На другом берегу, на многие километры простирался лес, постепенно поднимающийся ввысь по склону гор, вершины которых виднелись вдалеке и заканчивали своим величием картину, именуемую природой. Едва мы ступили на территорию хутора, Андрей издал три прерывистых свиста и в ответ из старых полуразрушенных домов вышли люди. Один из них стал быстро пробираться к нам сквозь образовавшуюся толпу. Приглядевшись, в нем я узнала Пашку, нашего радиста. С диким визгом я кинулась ему на шею и радостно расцеловала его в неизменно румяные щеки, которые оттеняли рыжину его волос, и веснушки, которыми было покрыто все лицо моего друга по университету.
− Ну ты, Олька, даешь! Никогда бы не подумал, что ты, дочка полковника, ввяжешься в такое дело и окажешься так далеко от дома! Тебя же раньше из города и то было ох как непросто выманить на природу, а теперь вон оно как. В Польше, в образе немки, да еще в партизанской берлоге очутилась! Рисковая девка ты, как оказалось! – проговорил парень, приподняв меня за талию и покружив вокруг себя.
− Да какая там рисковая. Это я такая смелая пока Андрей рядом, − обнимая мужчину сказала я.
Пашка удивленно приподнял брови и стеснительно поприветствовал его.
− Андрей Владимирович, вы с Олей вместе?
− Вместе, Паша, − улыбнулся Андрей.
− Вот уж никогда бы не подумал, − все так же удивленно проговорил парень, поправив свою кепку.
− Ты бы не подумал?! Вот я никогда бы не подумала! – воскликнула я. – Помнишь, как мы журнал его стащили и в подсобке запрятали, а журнал оказался не его, а математички. Как она кричала на нас тогда и заставила две недели на лишнюю пару оставаться, − восторженно протрещала я, вспоминая наши лучшие студенческие годы.
− Ну да. Или как ты натерла стол лимонными корками, зная, что у Андрея Владимировича аллергия, а нам пары заменили и пришла Изольда Игоревна, с такой же проблемой, только еще и с астмой в придачу, и через пять минут задыхаться начала. Ей скорую вызвали, а нас к декану. Вам-то ничего, а мне влетело. Это же я из столовой лимон унес, а повар видела это. Отгреб по полной тогда, − проговорил Пашка.
− Вижу я многого не знал просто. И все, что мне довелось вытерпеть – это лишь маленькая толика того, что мне было уготовано, − усмехнулся Андрей.
− Да, вы же попали под пристальное внимание Соколовой, а она еще тот противник, − подмигнул мне парень.
− Ладно, студент, показывай свою берлогу, − сказала я, натянув кепку Пашке на глаза, и мы с Андреем прошли за ним в старый дом из сруба.
В просторной комнате с низким потолком, пропахшей дымом от старой печки и ароматом махорки по центру стоял большой неказистый стол, сколоченный из кривых досок, на котором находилась рация − боевое оружие Пашки. За столом, рассматривая карту, сидел мужчина лет шестидесяти, с легкой сединой на висках и шрамом, рассекающим одну щеку. Увидев нас, мужчина поднялся и подойдя к Андрею пожал ему руку.
− Ну, вот ведь где свиделись, Андрей. Вырос, какой стал! А то помню тебя в училище, худой, длинный, неказистый. Зато потом, как выпускал уже ваш курс, то хоть на что-то посмотреть можно было. Красивые, подтянутые, статные хлопцы стали. А теперь так вообще, красавец-офицер из тебя вышел. Рад тебя видеть, дорогой, − едва сдерживая слезы на глазах сказал мужчина.
Я недоуменно смотрела то на одного, то на другого и дослушав речь спросила:
− А вы знакомы, что ли?
− Да, это Гришаев Лаврентий Гаврилович, мой бывший преподаватель в военном училище, − ответил Андрей. – А это Ольга Александровна, моя напарница и невеста, − добавил он, представив меня мужчине.
При слове невеста я испуганно посмотрела на Андрея, но потом, быстро совладав с эмоциями, улыбнулась и пожала руку пожилому мужчине.
− Краса-то какая, − подмигнув Андрею сказал мужчина. – Рад за тебя, сынок. Ну, чтоб только в добрый путь вам. Ты заслужил счастья после того, как Жанка из тебя сколько крови-то повыпила, стерва, пусть земля ей пухом. Мать твоя рассказывала мне, сколько ты из-за нее пережил, − махнув рукой добавил мужчина.
− Гаврилыч, это все в прошлом, − нахмурился Андрей, явно не желающий вспоминать былое.
− Ох, да, извините. Это я так. Переживаю за него, он мне как сын. Своих бог детей не дал, так курсанты у меня все, как сыновья мне, − потрепав Андрея по плечу засмеялся Гаврилыч обращаясь ко мне.
− Соколова у нас хорошая, не пропадет с ней Андрей Владимирович, − шутя вставил свои пять копеек Пашка.
Услышав мою фамилию Лаврентий Гаврилович недоуменно посмотрел на меня и осторожно спросил:
− А Ольга Соколова это не…? – не договорил он фразу.
− Да, она самая, − ответила я, поняв, что хотел узнать мужчина. – Я жена Дмитрия, группа которого последней здесь погибла.
− Дочка, − тяжело вздохнув сказал Гаврилыч. – Уже чай как пол года прошло. Хороший парень был, умный. На карту, помню, раз глянет и как сфотографирует. Все до мельчайших подробностей запоминал. Жаль парня, да всех их жаль. Как они так туда угодили, ума не приложу. Все ведь продумали! Ну до мельчайших подробностей все перешерстили и так…Эй, − мужчина грустно махнул рукой и сел за стол, закуривая самокрутку.
− Можно мы не будем об этом? – попросила я, чувствуя, что слезы предательски начали накатывать на глаза.
− Да, извини. Просто у меня все время такое чувство, что я мог ведь что-то сделать, а не сделал. Когда на расстрел их вели, мог ведь что-то попытаться сделать, а не сделал.
− Да что вы могли, Гаврилыч, со своим-то отрядом в десять человек на тот момент. Это сейчас нас здесь вон сколько. А тогда что? Десяток, пусть и военных, но всего десяток, − проговорил Пашка, который явно очень переживал за своего командира.
− Ладно, давайте правда не будем пока о том, что было. У нас с Олей мало времени. Паша, нужно передать срочно в Москву и ждать тут же ответ, самому генералу, − проговорил Андрей, протягивая на листе бумаги текст.
Пашка быстро подсел к рации и надев наушники стал ритмично отстукивать донесение. В доме воцарилась тишина. Каждый погрузился в свои мысли в ожидании ответа из столицы. Я подошла к окну и с грустью выглянула во двор, где все обитатели этого секретного места занимались каждый своим делом. Женщины вывешивали выстиранную одежду, некоторые мужчины учились метать ножи или чистили оружие, кто-то колол дрова, а кто-то просто сидел на земле, задумчиво попыхивая сигаретой. Так же и Димка проводил здесь свои последние часы перед гибелью. О чем он думал тогда? Чувствовал ли он, что это с виду легкое задание станет для него последним? Хотя вряд ли. Он всегда действовал без оглядки на то, что подсказывало сердце и никогда не задумывался над будущим и прошлым. Жил здесь и сейчас. И меня так всегда учил жить. Хотя я, со своими вечными переживаниями, так этому и не научилась. А надо было бы.
− Есть, − прервал тишину в доме звонкий голос Пашки. – Ответ есть! – записывая на бумагу проговорил он.
− Читай, – сосредоточенно сказал Андрей.
− Задание прежнее. В Москву вывезти фон Герцена. Штурмбанфюрер Гюнтер фон Риц – личность неприкасаемая, совершать какие-либо действия в отношении него запрещается. Вопрос относительно предателя оставить в ведении команды Гришаева, − прочитал Пашка, и мы с Андреем переглянулись непонимающим взглядом.
− Ты точно все записал? – сомневающимся тоном спросила я.
− Точно! Я лучший радист на курсе у нас был! – обиделся Паша.
− Андрей, что это такое? Почему такое пришло из Москвы? Как это неприкасаемый он? Он же Димкину команду под расстрел отдал! Как это он неприкасаемый?! Андрей! Он же с доносчиком общается, он через него информацию получает! Как он может быть неприкасаемым! – задыхаясь от негодования проговорила я, понимая, что на меня накатывает волна возмущения.
− Оля, успокойся. Таков приказ, мы не можем идти против него, − ответил Андрей, потерев ладонью лоб.
− Но он же столько знает! Он все знает! Ты же понимаешь это! Получается, что мы не из-за предателя сюда приехали! Фон Герцен же ни при чем! Он даже не знает, кто информацию достает по нашим ребятам и откуда! – вглядываясь в глаза Андрея, словно давая понять, как для меня это важно.
− Ольга, наверху виднее, что мы должны сделать! Мы не каратели, мы разведчики с определенным заданием. Сказано фон Рица не трогать, значит так и сделаем. Сказано, что фон Герцена нужно попытаться вывезти, значит так и сделаем. Сказано, оставить вопрос по предателю, значит оставим, − строго сказал Андрей.
− Но ты ведь знаешь, что это все отец. Ты ведь понимаешь это. Это он там заправляет нашим заданием. Он просто не хочет, чтобы я рисковала, − проговорила я, смахивая предательски побежавшие слезы по щекам.
− И он прав, − сказал, как отрезал, мужчина.
− Он прав? А как же то, что чувствую я? Как же мое, сокровенное? Для чего это все мне? Для чего мне было играть эту чертову Миллер? Ради того, чтобы на Аушвиц полюбоваться? Ради того, чтобы ночью от немца услышать, как он меня поимеет и голой перед ним на коленях стоять? Ради того, чтобы увидеть, как сотню евреев на моих глазах расстреляют? Этот чертов спектакль ради того, чтобы какого-то там фон Герцена вывезти? Да мне он триста лет снился! Я не ради этого сюда приехала жизнью рисковать! Изначально ведь задание касалось информатора! – прошипела в бешенстве я.
− Оля, я знаю. Но у нас есть приказ, ослушаться мы не можем! – притянув меня к себе пытаясь успокоить сказал Андрей.
− Это ты не можешь ослушаться, а я могу! – с болью в голосе сказала я.
− Нет, не можешь. Я твой командир и это приказ. Сделать все, чтобы вывезти фон Герцена и вернуться в Москву. И пойми ты уже наконец! Рискуя ты своего мужа не вернешь, его больше нет, Оля! Он умер! А ты жива! Тебе еще жить! – встряхнув за плечи гневно сказал Андрей.
− Это для тебя его и не было, а для меня он и не умирал, − разочарованно сказала я и высвободившись из рук Андрея направилась к выходу.
− Оля! – выкрикнул Андрей вслед мне, но я даже не обернулась и вышла в сени.
− Не тронь, сынок. Пуская придет в себя. Бабы, эмоции. Куда им воевать, − услышала я грустную реплику Гаврилыча и вышла на улицу.
Подойдя к берегу озера, я опустилась на землю и зачерпнув пригоршню воды умылась, пытаясь привести свои бьющие через край эмоции в порядок. Понурив голову, я оперлась руками на колени и посмотрела в отражение.
− Как бы поступила ты, Хильза Миллер, в такой ситуации? – тихо прошептала я, обращаясь к образу той, которую изображала.
В этот момент ко мне подошел Пашка и сел рядом.
− Оль, ну ты чего. Андрей Владимирович ведь прав. И отец твой прав. Мы сами разберемся с тем, кто сдает ребят наших. Найдем мы его. Не переживай.
− Найдете? – сказала я, гневно сверкнув глазами в сторону друга. – Сколько времени прошло уже? Полгода? Вы хоть что-то узнали? С кем встречается Гюнтер? Почему он на фон Герцена стрелки переводил в делах поимки разведгрупп? Куда делась радистка? Что вы узнали? Или вы все здесь, как и Андрей – погибших не вернешь, надо жить дальше и тому подобное?! Димка твой друг был! Он погиб, а где ты был в это время?! Здесь отсиживался? Конечно, радист же, этакая ценность! За полгода не смог узнать, кто вывел Гюнтера на команду. Ненавижу тебя! Ненавижу! – поднявшись с колен и разревевшись орала я на Пашку.
Парень обхватил меня руками и крепко прижав к себе поцеловал в макушку, тихо говоря при этом:
− Поплачь, Оля, поплачь. Легче станет.
Так мы и стояли какое-то время. Я ревела, а Пашка обнимал, прижавшись своими губами к моим волосам. Когда, вдоволь наплакавшись, я немного успокоилась, то отстранившись от парня, проговорила, шмыгая носом:
− Расскажи мне, пожалуйста, все что знаешь. Мне нужно знать все.
Усевшись на стоящую рядом скамейку Пашка сказал:
− В то утро ребята на минирование собирались. Склад огромный боеприпасов у старого форта у немцев находился тогда, которые должны были через два дня переправлять на фронт. Димка должен был сорвать отправку, подорвать склад и взять языка. Мы знали все с точностью до секунды − где, когда с каким интервалом проходит патруль, схему расстановки охраны, время смены караулов и прочее. Они ушли утром, а я остался ждать взрыва и должен был сразу же отправить подтверждение в Москву. Время шло, но взрыв так и не прозвучал. Я не спал и как только стемнело отправился в город. Покрутившись среди горожан узнал о том, что ребята были задержаны. Радистка наша, которая работала на заводе, подтвердила информацию. Спустя два дня их расстреляли, − хриплым голосом сказал Пашка, играя скулами от напряжения.
